Текст книги "Больше, чем игра (СИ)"
Автор книги: Станислав Романов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)
– С какой целью вы прибыли в наш город?
– Я прибыл в ваш город с чисто ознакомительной целью, – совершенно искренне ответил Копаев. Он даже сделал маленькое признание: – Я еще ни разу не был на море.
– Неужели? – удивился лейтенант Колотилов.
– Да. – Отвечая милиционеру, Копаев обозревал окрестности и вот – ура! – заметил какое‑то темное пятно, двигавшееся по блистающей поверхности воды невдалеке. Лодка. Весельная.
– Хотите взять гондолу? – догадался лейтенант Колотилов.
– Гондолу? – недоуменно переспросил Копаев, потом вспомнил, что гондолами в Венеции называются лодки, и сказал: – Да, пожалуй. Хочу.
Лейтенант Колотилов громко, по‑разбойничьи, свистнул, помахал лодочнику рукой и повелительно крикнул:
– Греби сюда!
Лодка вроде как приближалась, вид у нее был непривычный: низкие борта и высокие, почти в человеческий рост, надстройки на носу и на корме. Лодочник иили, по‑другому, гондольер был плечистый загорелый парень, одетый в белую рубаху и брюки, с широкополой соломенной шляпой на голове; он стоял на корме своей чудной лодки и при помощи одного только весла умудрялся плавно продвигать ее вперед.
Дерево заскрипело о дерево, это гондола прителась бортом к причалу.
– Запрыгивай, – сказал гондольер Копаеву без лишних церемоний, лейтенанта Колотилова он как будто и не заметил.
Копаев запрыгнул, гондола покачнулась, гондольер оттолкнулся веслом от причала.
– Куда? – спросил он.
– Отсюда, – сказал Копаев. – А там видно будет.
Гондольер пожал широкими плечами, опустил весло в воду, тихонько пошевелил им и негромко запел. Песни гондольеров, как помнил Копаев все из той же телепередачи про Венецию, назывались баркаролами. Эта баркарола была несколько странная – не на итальянском языке и не на русском. На английском, с жутким акцентом:
Хииз э риэл новер мэн
ситтин ин хиз новер лэнд
мэйкин ол хиз новер плэнз
фор ноубоди.
Дазнт хэв э пойнт оф вью
Ноус нот вэр хииз гоуин ту…
Произношение у гондольера было скверное, но голос очень даже неплох. Копаев поудобнее примостился на скамье, служившей, как он понял, местом для пассажиров. При взгляде изнутри гондола более всего походила на корыто, здоровенную такую лохань, неспех переделанную в лодку. Единственным порадовавшим Копаева признаком комфорта был тент из синтетической ткани в белую и зеленую полоску, натянутый на раму из дюралевых трубок; без тента на солнцепеке было бы невмоготу.
Копаев обернулся к гондольеру, продолжавшему мурлыкать себе под нос нерусские слова, и полюбопытствовал:
– А скажите пожалуйста, что это за Венеция такая? – и повел рукой вокруг себя.
Гондольер прервал баркаролу и коротко ответил:
– Северная.
– Что‑что?
– Ну, город так называется, – пояснил гондольер несколько более развернуто. – Северная Венеция.
– Понятно, – кивнул Копаев. С названием города вроде бы разобрались. Знать бы еще, где он находится. – А что, есть и Южная Венеция?
– Не‑а. – Гондольер помотал головой, создав легкий ветерок широкими полями своего сомбреро. – Нету никакой Южной Венеции. Есть просто Венеция, да и ту, по правде сказать, залило уже по самые крыши.
– Что же у вас тут случилось? – спросил Копаев. – Всемирный потоп?
– Ага, потоп, – кивнул гондольер. И, хитро прищурившись, посмотрел Копаеву прямо в глаза. – Странно вы говорите: у вас. Нездешний, что ли?
– Нездешний, – подтвердил Копаев, ругая себя за досадный промах. Впрочем, промах был незначительный.
– И откуда вы такой нездешний, что про потоп ничего не знаете? – допытывался гондольер. – С Луны, что ли?
– С Марса, – сердито буркнул Копаев.
– А‑а, – как будто с пониманием протянул гондольер. – Ну, и как там у вас, на Марсе‑то?
– У нас там прохладнее, – сказал обливающийся потом Копаев, – гораздо прохладнее. И воды у нас поменьше будет.
– Мерзнете небось, – сочувственно сказал гондольер.
– Да. Особенно зимой.
Помолчали. Гондольер осмысливал новообретенные сведения о жизни на Марсе, а Копаев молчал, оасаясь снова попасть впросак. Наконец он решился.
– Видите ли в чем дело, – сказал Копаев гондольеру, – я совсем ничего не знаю о здешней жизни, мне бы хотелось это поправить. С кем я мог бы поговорить? Кто здесь лучше всех осведомлен? Вы знаете таких людей?
– Знаю, – сказал гондольер – отчего‑то очень хмуро.
– Вы не могли бы свести меня с этими людьми?
– Мог бы. – Гондольер нахмурился еще сильнее и вздохнул – должно быть, эти самые осведомленные личности не вызывали у него симпатии.
– Так отвезите меня к ним, – попросил Копаев.
Гондольер кивнул и шмякнул веслом по воде, разворачивая лодку. Копаев испугался, что гондольер собрался отвезти его назад, в милицию, сдать как подозрительную личность в руки лейтенанта Колотилова. Но нет, лодка свернула на другую улицу.
Вскоре Копаев увидел птиц, великое множество чаек. Они белыми комками плавали на поверхности воды, время от времени ныряли в воду за серебристой рыбкой, время от времени сварливо покрикивали друг на друга. Чем дальше продвигалась лодка, тем птичья масса становилась плотнее. Особенно много птиц было возле трехэтажного здания, сложенного из такого же белого силикатного кирпича, что и мертвецкая, от которой совсем недавно Копаев был увезен милицией. Похоже, и то, и это здания были построены не так уж давно прямо на других, более старых зданиях, с крышей ушедших под воду. Еще одной примечательной деталью постройки, к которой приближалась гондола, была поднимающаяся над крышей труба, гигантским черным пальцем указующая в небо.
– Что это? – спросил Копаев, оглянувшись на гондольера. – Котельная?
– Крематорий, – мрачно ответил гондольер.
– Это юмор у вас такой, что ли? – раздраженно поинтересовался Копаев. – С настолько черным юмором я еще не сталкивался…
– Сами же просили к знающим людям отвезти, – угрюмо сказал гондольер. – Вон они, на крыше.
На краю крыши крематория сидели три человеческие фигурки: двое, обратившись к улице спинами, вроде бы о чем‑то беседовали между собой; третья же фигурка сидела, свесив ноги с карниза, подставив солнцу чернобородое лицо.
– И что, с ними я и буду разговаривать? – спросил Копаев, взирая снизу вверх на троицу на крыше крематория.
– С ними, – сказал гондольер. – С ними самыми.
– М‑да, – сказал Копаев, качая головой. – А я‑то думал, что вы меня в библиотеку привезете или в архив какой‑нибудь…
– Нету у нас библиотеки, – сказал гондольер. – А крематорий даже получше архива будет.
Копаев внимательным взглядом бывалого следователя прокуратуры обшарил открытое лицо гондольера, но так и не понял, шутил тот или говорил серьезно.
Гондола ткнулась носом в причал. Это был такой же плот с дощатым настилом, как возле морга или отделения милиции. Копаев поднялся со скамьи, пошарил в кармане брюк, достал помятую пятерку и протянул гондольеру. Тот посмотрел на деньги, потом, как‑то очень грустно, – на Копаева и пятерку не взял.
– Что, мало? – спросил Копаев и снова полез в карман.
– Иди уж, – так же грустно, как и смотрел, сказал гондольер и махнул рукой.
Копаев недоуменно пожал плечами, спрятал деньги обратно в карман и перепрыгнул из гондолы на причал крематория. Гондольер оттолкнулся веслом от причала и погреб прочь, немедленно затянув баркаролу – опять‑таки по‑английски:
Ю невер гив ми ё мани
Ю гив ми онли ё фани пейпаз…
Копаев проводил гондолу взглядом, пока она не скрылась за углом, затем зашел в крематорий.
Сперва ему показалось, что внутри мрачно, как в склепе, но только показалось – просто снаружи Копаев нахватался солнечных зайчиков, и глазам требовалось некоторое время для адаптации. Солнечного света из узких окон было вполне достаточно, здесь никто и не думал закрашивать стекла масляной краской. Большой холл, на пороге которого стоял Копаев, напомнил ему аудиторию в университете: длинные ряды деревянных скамеек со спинками, возвышение и кафедра в конце зала; для полного сходства не хватало лишь черной классной доски. Слева отвхода была полуоткрытая дверь, а за дверью – уводящая наверх лестница.
Копаев не стал задерживаться ни на втором, ни на третьем этаже, а сразу поднялся на крышу. Вся плоская поверхность ерыши была засыпана ровным слоем мелкого гравия, горячий воздух над ним дрожал и переливался, как в пустыне. Копаев, похрустывая гравием и ощущая жар раскаленных солнцем камешков даже сквозь подошвы ботинок, приблизился к троице, вольно расположившейся на краю крыши. Вблизи двое оказались одинаковыми на лицо чернобородыми мужиками средних лет и без особых примет. Третий же не обернулся, но Копаев был уверен, что и тот похож на этих двух.
Неужели им не жарко во всем черном? – подумал Копаев, разглядывая удивительную троицу. Сам он был мокрый как мышь.
– Э‑э, здравствуйте, – нерешительно сказал Копаев. Отчего‑то он чувствовал робость, такое случалось с ним крайне редко, да почти никогда.
– Ну, здравствуй, здравствуй, – промолвил один бородач.
– Привет, – сказал другой.
Третий промолчал, не обернулся и теперь.
– Видите ли, какое дело, – проговорил Копаев, переминаясь с ноги на ногу, – я впервые попал в ваш город и хотел бы поподробнее ознакомиться с этим местом. Когда я поинтересовался у гондольера к кому можно обратиться с вопросами, он привез меня сюда…
– Ну да, – кивнул первый бородач, – гондольеры, они понятие имеют.
– Слушай, Лаврентий, – перебил его второй, – я чего‑то в толк не возьму: кто это такой?
– Ну как же, – ответил бородач с необычным именем Лаврентий. – Это – Копаев Марк Анатольевич, одна тысяча девятьсот шестьдесят первого года рождения…
– Марк Анатольевич? – переспросил второй бородач вроде бы даже с подозрением.
– Да нет, он не местный, – сказал Лаврентий.
– Сам вижу. Не пойму вот только, как он сюда попал? Протей, что ли, опять начудил?
– Может, Протей. А может, Лабиринт.
Копаев решил напомнить о себе:
– Извините, что я вас перебиваю, но не могли бы вы все‑таки хоть что‑нибудь мне объяснить?
– Могли бы, могли бы, – проворчал Лаврентий.
– Спрашивайте, – разрешил второй бородач, имени которого Копаев до сих пор не знал.
– Прежде всего, откуда вам известны мое имя и год рождения?
– Ну как же, – сказал Лаврентий. – Это прямая наша обязанность – знать всех живущих.
Нельзя сказать, что Копаева такое объяснение вполне удовлетворило, но пока он решил ограничиться тем, что ему соизволили ответить.
– Раз уж мое имя вам известно, то не могли бы вы и сами представиться? – попросил Копаев.
– А мы разве не представились? – удивился Лаврентий.
Копаев отрицательно покачал головой.
– Нет, не представились.
– Мы что, в самом деле не представились? – спросил Лаврентий у своего бородатого коллеги. Тот подтвердил слова Копаева.
– Ну извините, гражданин начальник, сейчас исправимся. Меня, значит, зовут Лаврентий Жребин. Это вот, – Лаврентий Жребин указал на второго бородача, – это Климент Пряхин. А там, – Жребин ткнул пальцем себе за спину, – Антон Неизбежин.
Ненормальные какие‑то имена, – смятенно подумал Копаев. – У нормальных людей таких имен не бывает.
– Теперь, как у доброго знакомого, позвольте поинтересоваться. – Нить беседы перехватил Климент Пряхин. – Скажите, вас Протей сюда затащил?
– Какой еще Протей? – сказал Копаев, недоумевая. – Не знаю я никакого Протея.
– Значит, вы воспользовались Лабиринтом, – заключил Лаврентий Жребин.
– Да, Лабиринтом, – кивнул Копаев. – Не знаю только, то ли самое вы имеете в виду…
– То самое, будьте уверены, – сказал Климент Пряхин.
– Форма может быть различной, но суть от этого не меняется, – сказал Лаврентий Жребин.
Пряхин посмотрел на Жребина, Жребин посмотрел на пряхина, и оба они захохотали, словно кто‑то из них только что отмочил очень смешную шутку. Они, кажется, действительно были весьма неплохо осведомлены о многих тайных вещах, но не спешили делиться своей осведомленностью с Копаевым.
– Если вы знаете, что такое Лабиринт, – проговорил Копаев с ноткой недовольства в голосе, – то может ответите мне, почему он забросил меня именно в этот город? Я не об этом его просил. Может, с Лабиринтом не все в порядке?
– С Лабиринтом всегда все в порядке, – посерьезнев, сказал Лаврентий Жребин. – Он, можно сказать, одно из воплощений самого Порядка.
– Да, с Лабиринтом никаких накладок быть не должно, – сказал Климент Пряхин. – Что вы от него хотели, то и получили.
– Но я не просил Лабиринт доставлять меня сюда, – возразил Копаев.
– Да? А куда же вы просили вас доставить? – спросил Лаврентий Жребин с неподдельным интересом.
Копаев помедлил, но все же ответил, понизив голос и как бы смущаясь признания:
– Я хотел, чтобы Лабиринт доставил меня во владения Хаоса.
– Ну, вот вы и получили, что хотели, – сказал Климент Пряхин.
– Это? – Копаев посмотрел с крыши вниз, на затопленную морем улицу, на разрушающийся город. – Не так я себе это представлял, совсем не так…
– И как же вы себе представляли Хаос? – полюбопытствовал Лаврентий Жребин.
– Н‑ну… – Копаев задумался. – По‑другому как‑то, иначе… Он не мог выразить свое представление о Хаосе собственными словами. – Вот и в книгах Хаос совсем иначе описан…
– Книги бывают разные, – заметил Климент Пряхин. – Но если вы имеете в виду некоего Роджера Желязны, романами которого так увлечены многие из ваших знакомых, то знайте: он совсем другой мир описывал, и другой Хаос.
– Ага, – подтвердил Лаврентий Жребин. – Совсем‑совсем другой. Не этот.
– Что же такое этот ваш Хаос? – спросил Копаев, нажимая на этот и ваш.
Жребин и Пряхин не ответили, только посмотрели друг на друга, и в этот раз им было не до смеха. Потом оба они обернулись и посмотрели в спину Антону Неизбежину. Тот словно почувствовал их взгляды и медленно повернулся лицом к Копаеву. Копаев отметил про себя, что был прав в своей догадке: Антон Неизбежин был похож на Лаврентия Жребина и Климента Пряхина, как третья капля воды.
– Во всех мифологиях существуют представления о Хаосе как о первичном океане, водной бездне или просто воде, – заговорил Антон Неизбежин усталым безразличным голосом старого профессора, много долгих лет пытавшегося донести искру знания до непросвещенных умов студентов‑оболтусов. Копаеву вспомнился профессор Казаков, который преподавал в университете историю.
Антон Неизбежин, между тем, продолжал в прежней утомленно‑превосходной манере:
– Например, в космогонических мифах Древнего Египта Хаос воплощался в образе первородного океана Нуна. Шумерская концепция Хаоса – заполненность всего пространства Мировым океаном, в недрах которого находится праматерь всего сущего Намму. Библейское понятие Хаоса – мировая бездна; правда, она вторична по времени и создана Богом и им же ограниченна: доселе дойдешь и не пройдешь, и здесь предел надменным волнам твоим; Всемирный же Потоп – это освобожденный Богом Хаос. В скандинавской мифологии Хаос – это пучина между темным миром на севере и огненной страной на юге. В Ведах Хаос – это неразличимая пучина…
У Копаева не было никакого желания выслушивать лекции по мифологии.
– Понял, понял, – сказал он, глядя поверх головы Антона Неизбежина на полузатопленную Северную Венецию. – Если вода и есть хаос, то вы в хаосе сидиете очень глубоко.
Антон Неизбежин ничего на этот выпад не ответил, только едва заметно пожал плечами, отвернулся и снова сел в прежней позе: к улице передом, к Копаеву, пардон, спиной. Лаврентий Жребин и Климент Пряхин смотрели на Копаева так, что ему стало не по себе. Никто не проронил ни слова, и молчание все сгущалось, тяжелело, словно грозовая туча…
Копаев ощутил легкий озноб, мимолетное леденящее касание между лопаток, передернул плечами и торопливо заговорил, стараясь разрядить обстановку:
– А не могли бы вы подсказать мне, как я могу вернуться обратно? Как говорится: в гостях хорошо, а дома лучше…
Копаев лукавил: совсем нехорошо ему было в гостях – слишком жарко, слишком много солнца, слишком много воды. Копаев еще никогда не видал такого количества воды; это действовало ему на нервы. Сказать по правде, Копаев, выросший на берегу великой реки, едва умел плавать.
Ни Жребин, ни Пряхин, ни тем более Неизбежин не спешили с ответом.
– Лабиринт здесь есть? – спросил Копаев, вложив в голос побольше требовательности. Ему начала надоедать игра в молчанку.
Лаврентий Жребин переглянулся с Климентом Пряхиным и кивнул:
– Само собой.
– Только вам до него не добраться, – добавил Климент Пряхин. – Лабиринтом завладел Протей, а связываться с Протеем решительно не стоит.
– Да, – подхватил Лаврентий Жребин, – Протей – существо опасное, себе на уме.
– Опять этот Протей, – нахмурился Копаев. – Кто он такой?
– Как это кто такой Протей? – в свою очередь удивился Климент Пряхин. – Вы же с ним наверняка встречались. Не могли не встретиться.
– Что‑то не припоминаю, – сказал Копаев не без язвительных ноток в голосе.
– Короткая же у вас память, – тоже язвительно сказал Лаврентий Жребин. – Напрягитесь и ответьте: попав в этот мир, вы оказались в морге, так?
– Так, – согласился Копаев. – А откуда вам это известно?
– Да потому что Лабиринт находится именно в том здании, только ниже, на первом этаже, под несколькими метрами воды, – объяснил Климент Пряхин.
– Ах вот оно что, – сказал Копаев. – Но почему я не оказался на самом Лабиринте?
– Потому что Лабиринт – это не какой‑то там глупый узорчик на полу, – ответил Лаврентий Жребин. – Вы же не человек‑амфибия, верно? Лабиринт не мог позволить вам утонуть и спроецировал вас выше, туда, где нет воды и есть воздух.
– Понятно, – сказал Копаев. – Лабиринт меня спас, спасибо ему за это. Но мы несколько отвлеклись от Протея…
– Это вы отвреклись, – сказал Климент Пряхин. – Вы бы не смогли выйти из морга, если бы Протей вас не выпустил.
– Я там встретил только прозектора, – сказал Копаев. – Я спросил у него, как выйти на улицу, и он любезно мне объяснил.
– Это и был Протей, – сказал Лаврентий Жребин.
– А мне он сказал, что его зовут Марк Анатольевич Копфлос, – возразил Копаев. – И мне он не показался таким уж опасным.
– У Протея много имен и много лиц, – серьезно сказал Климент Пряхин.
– А то, что он не показался вам опасным – опаснее всего, – еще более серьезно добавил Лаврентий Жребин.
Да они просто психи какие‑то, – подумал Копаев. Психи, словно прочитав его мысли, очень мило и дружелюбно заулыбались ему – да не, мы нормальные ребята, не боись…
– И все же мне придется рискнуть, – упрямо сказал Копаев и оглянулся назад. Где‑то там, по его представлениям, находился морг – и Лабиринт… – У меня нет магических карт, я не умею смещать отражения – поэтому мне не остается ничего иного, кроме как попытаться снова пройти Лабиринт.
– Вы, кажется, упустили из виду некоторые мои слова, – с мягкой укоризной проговорил Климент Пряхин. – Я уже упоминал, что Лабиринт находится под водой, вы не сможете его пройти.
– Знаете, что я думаю, – произнес Копаев медленно, как бы размышляя вслух, – раз в вашем городе так много воды, то непременно должны быть и водолазы, а у водолазов непременно должны быть водолазные костюмы. Наверное, можно раздобыть такой водолазный костюм, чтобы попытаться в нем пройти ваш подводный Лабиринт.
– Водолазный костюм, надо же… – Лаврентий Пряхин почесал в затылке и с сомнением посмотрел на Климента Пряхина.
– Все равно это будет непросто, – сказал Климент Пряхин. – Да и Протей опять же… Он вам просто не позволит…
– Об этом я спрошу у самого Протея, – сухо сказал Копаев.
– Лучше не связывайтесь с Протеем, – сказал Лаврентий Жребин.
– Он очень опасен, – сказал Климент Пряхин.
Они оба стали повторяться.
– Все это я уже слышал, – сказал Копаев и холодно усмехнулся. – И знаете что – я тоже могу быть опасен.
Лаврентий Жребин и Климент Пряхин снова переглянулись.
– Брэнд? – спросил Жребин.
– Брэнд, – уверенно ответил Пряхин, после чего посмотрел на Копаева. – Что же, поступайте как решили, только помните – мы вас предупреждали.
– Да‑да, – сказал Копаев, теряя последний интерес к дальнейшему разговору. – Конечно. – Он совсем уж собрался уйти, но тут…
Но тут Антон Неизбежин, не оборачиваясь, вдруг негромко щелкнул пальцами, и Лаврентий Жребин с Климентом Пряхиным немедленно повернули головы на звук, словно выполняя команду направо равняйсь!
– Дайте ему меч, – распорядился Антон Неизбежин, не глядя ни на кого.
Климент Пряхин с вопросительным выражением лица оборотился к Лаврентию Жребину.
– Чего там, – сказал Жребин. – Давай уж.
Пряхин пожал плечами, всем своим видом выражая что‑то вроде: мне‑то что, мне сказали – я и делаю.
Это был самый поразительный трюк, какой только доводилось видеть Копаеву во всей своей жизни: Пряхин просто протянул в сторону правую руку, как будто ухватил нечто в воздухе, сжал кулак, слегка напрягся, потянул руку на себя – и извлек из ниоткуда меч в ножнах. На мгновение Копаеву почудилось, что он видит гораздо больше, чем привык всегда видеть, видит какие‑то дополнительные измерения окружающего его мира… Но в следующую секунду шторка обыденного восприятия действительности опустилась, все стало как раньше. Только вот меч в руках Пряхина…
– Держите. – Климент Пряхин без особого почтения, словно какой‑нибудь перочинный ножик, сунул меч Копаеву.
– Это – мне? – недоверчиво спросил Копаев, бережно берясь левой рукой за ножны, а правой – за эфес.
– Вам, принц Брэнд, вам, – с легкой насмешливо‑снисходительной улыбкой сказал Лаврентий Жребин.
– Это – Вервиндль, – назвал имя меча Климент Пряхин.
– Настоящий? – все так же недоверчиво спросил Копаев.
– Нет – тряпочный, – сердито буркнул Климент Пряхин. Он, похоже, немного обиделся. – Вы держите меч в руках и спрашиваете, настоящий ли он, – крайняя степень подозрительности, гражданин следователь.
– Я просто сам себе не верю… – Копаев смутился, а его нелегко было смутить.
Меч был довольно тяжел; темно‑зеленые, украшенные золотой насечкой ножны были длинные, узкие и очень изящные; рукоять меча венчал огромный зеленый камень – вроде бы настоящий изумруд. Копаев потянул за эфес, обнажая клинок, – меч выскальзывал из ножен со слабым шипением. Странный у этого меча был клинок – казалось, он слегка дымится, словно тая на жарком солнце, и оттого видится нечетким, неясным взгляду. Копаев было потянулся большим пальцем левой руки опробовать остроту лезвия…
– Нет! – резко выкрикнул Лаврентий Жребин.
Вздрогнув, Копаев отдернул руку.
– Если хотите сохранить в целости все свои пальцы, то никогда не прикасайтесь к лезвию. Я вам искренне советую не делать этого, – мягко сказал Климент Пряхин. – С этим мечом вы запросто можете повторить известный трюк с шелковой лентой или даже с волосом, а уж пальцы себе смахнете запросто, даже не почувствовав того.
– Да, – кивнул Лаврентий Жребин. – Этот меч способен заставить уважать себя.
– Не знаю, что и сказать. – Копаев аккуратно вложил меч в ножны, поднял глаза на загадочных бородачей.
– Скажите спасибо, – подсказал Климент Пряхин.
– Спасибо, – поблагодарил Копаев от души. – И за меч спасибо, и за советы.
– Пожалуйста, – сказал Лаврентий Жребин.
– Рады были помочь, – сказал Климент Пряхин.
А вот Антон Неизбежин не сказал ничего и не обернулся даже напоследок.
11
То ли у местных гондольеров был особый нюх, то ли Копаеву просто повезло, но не прошло и тридцати секунд, как он вышел на причал крематория, и вот из‑за угла дома напротив показалась черная закорючка гондолы.
– Эй! – крикнул Копаев и помахал рукой. – Сюда!
Гондола приблизилась к причалу, поскреблась о него бортом.
– В морг меня отвезете? – спросил Копаев у гондольера и быстро добавил на всякий случай: – Мне нужно туда по одному весьма важному делу.
– Тчг нь твзть твз, – чудно ответствовал гондольер, проглотив все гласные звуки. Копаев его понял с трудом. Он присмотрелся к лодочнику. Гондольер был не тот, что привез Копаева в крематорий: во первых это было ясно по его жуткой дикции, а во‑вторых, он совсем не был похож на того, первого. Этот гондольер был старше, ниже ростом, коренастый, почти квадратный; ручищи у него были могучие, ладони шириной не уступали лопасти весла. На меч в руках Копаева гондольер не обратил ровным счетом никакого внимания, будто и не такие еще штуки ему случалось видывать у своих пассажиров.
Копаев перешел с причала в гондолу и сел на пассажирскую скамью. В этой гондоле тоже, слава богу, имелся легкий тент, защищавший от невозможно яркого солнца.
Гондольер отпихнул лодку от причала и негромко затянул баркаролу. Пел он правильно, очень чисто и внятно, не пропуская ни единой гласной, и – еще одно отличие от того, первого гондольера, – пел он по‑русски:
Хаз‑Булат удалой
бедна сакля твоя,
золотою казной
я осыплю тебя…
Копаев, не прислушиваясь к давно знакомой песне, смотрел по сторонам.
Этот город умирал – медленно, так, что живущие здесь люди то ли не замечали этого, то ли уже привыкли. Трупы домов разлагались и осыпались в море, в мертвых пустых глазницах окон стоял полуденный мрак…
А гондольер, видать, попался опытный – он все рассчитал с точностью до секунды: как раз к тому моменту как голова старика покатилась на луг, и песня кончилась – гондола прибыла к причалу уже знакомого Копаеву здания морга.
– Прхль, – сказал гондольер.
Копаев только подивился, как гондольеру с его дикцией удается вполне прилично исполнять песни. Спросил же он о другом:
– Скажите, где здесь больница? Она ведь должна быть где‑то рядом, так?
– Тм, н сссднь льц. – Гондольер махнул рукой налево. – Мжт, тд твзть?
– Нет‑нет, благодарю вас, в больницу мне пока не надо, – ответил Копаев, довольный тем, что чуть больше узнал о географии данного места – может, еще и пригодится когда… Он поднялся со скамьи, достал из кармана деньги – на этот раз десятку – и подал гондольеру. – Вот, возьмите.
Гондольер посмотрел на деньги, потом посмотрел на Копаева, потом – снова на деньги. Кажется, Копаеву все‑таки удалось его удивить. Гондольер вздохнул и покачал головой, но деньги все же взял. Копаев перешел с борта гондолы на шаткий причал морга. Гондольер быстро отчалил, ничего не сказав на прощание и не запев песни.
Копаев постоял на причале, пялясь на входные двери морга. Внутрь идти не хотелось, особенно после расплывчато‑зловещих предупреждений Жребина и Пряхина. А ведь там, на крыше крематория, Копаев был полон решимости… Теперь же вся решимость куда‑то подевалась, и даже меч в руках не особенно воодушевлял.
Копаев опустил глаза, посмотрел на изумруд в навершии рукояти, подставил камень солнцу – и по глазам ударил ярко‑зеленый луч…
Не сомневаясь более, Копаев бесстрашно шагнул вперед, отворил массивную створку входной двери. Для того, чтобы войти внутрь, пришлось довольно высоко поднимать ноги над порогом – похоже, начался отлив. Теперь становилось понятным назначение сложного механизма, состоящего из поржавевших цепей, зубчатых колес и блоков, – он регулировал положение причального плота на поверхности воды.
В вестибюле никого не было; тележки‑каталки все так же сиротливо стояли у стены без дела (или без тела?). Дверь из вестибюля в коридор, ведущий к лифту, Копаев открывал с опасливой осторожностью, ткнув в нее кончиком ножен. В коридоре, однако, тоже никого не было.
Хорошо же эти добренькие друзья из крематория нервы мне взвинтили, подумал Копаев, направляясь прямо к лифту. – Я теперь совсем как та пуганая ворона… Тем не менее настороженности своей Копаев решил не ослаблять – осторожность, пусть даже и избыточная, никого еще не убила.
Как Копаев оставил лифт наверху, так он тут и стоял. А может быть, лифт здесь оставил сам Протей, или Копфлос, или как там его еще зовут. Что же, если Протея нет внизу, то и бог с ним, можно будет провести обыск и без санкции прокурора.
Внизу, после субтропической жары на улице, было как в погребе – сумрачно и чересчур прохладно.
Протей был здесь, и не один. Когда Копаев, заложив руки за спину и скрывая от чужих глаз меч, вошел в саму прозекторскую, Протей, стоявший возле скорбного стола спиной ко входу, резко обернулся на звук открывшейся двери. Какую‑то долю секунды у него было такое
неописуемое
выражение лица, что Копаев враз поверил словам Жребина и Пряхина про очень опасное существо. Но, узнав вошедшего, Протей мигом состроил улыбку, чересчур радушную по мнению Копаева, и сказал:
– А, это снова вы, Марк Анатольевич. Вот, познакомьтесь, это Лена. Елена Прекрасная.
Девушку с длинными светлыми волосами, которую Протей назвал Еленой Прекрасной, Копаев, пожалуй, согласился бы назвать красивой, если бы она не выглядела такой уставшей и измученной.
Морг – необычное место для знакомств, но Копфлос‑Протей вел себя как радушный хозяин гостеприимного дома.
– Леночка, познакомься с Марком Анатольевичем Копаевым. Он тоже прибыл издалека.
Лена взглянула на Копаева без всякого интереса, мельком, и коротко кивнула, не сказав даже дежурного здрасте или оч‑приятно.
– Лена только что вернулась из очень долгого путешествия, – проговорил Протей, как бы извиняясь за недостаток вежливости со стороны своей подопечной. – Она успешно выполнила одновесьма непростое и очень важное поручение…
– Я хочу домой, – произнесла Лена безжизненным голосом.
– Ну разумеется, дорогая моя, ну разумеется, – с противной улыбочкой проговорил Протей.
Кто она ему? Дочь? Любовница? – подумал Копаев, проникаясь все большей неприязнью к прозектору. – Впрочем, это не мое дело. Мое дело – другое…
– И я, – сказал он, – я тоже хочу домой.
– А при чем тут я? – поинтересовался Протей у Копаева.
– Я побывал в крематории, – сообщил Копаев, испытывая на Протее свой пристальный взгляд следователя, – там некие Лаврентий Жребин и Климент Пряхин сказали мне, что где‑то здесь находится Лабиринт. Я хочу пройти этот Лабиринт.
– Вот мерзавцы! – сказал Протей с явным раздражением. – А они не сказали вам о том, что Лабиринт находится под водой, и что вы не сможете его пройти?
– Сказали, – кивнул Копаев. – На это я им ответил, что готов попытаться пройти Лабиринт в водолазном костюме.
– В водолазном костюме?! – Протей был изрядно удивлен. – У вас есть водолазный костюм?
– Нет пока, – признался Копаев. – Сейчас я просто пришел испросить вашего согласия на проведение этого… э… эксперимента.
– Экспериментатор движений вверх‑вниз движется в сторону выбранной цели… – произнес Протей задумчиво. Копаев подумал, что это, должно быть, какая‑то цитата, но он не знал – откуда.
– К вашему глубокому сожалению, – Протей особо подчеркнул слово вашему, – я не могу позволить вам этот эксперимент.
– Но я настаиваю. – Копаев вывел руки из‑за спины и продемонстрировалПротею меч, полученный от Климента Пряхина.
– О, я вижу, что помимо информации в крематории вас снабдили еще кое‑чем. – Протей ничуть не был смущен или напуган оружием в чужих руках. – Марк Анатольевич, неужели вы угрожаете мне? Бросьте, на меня подобные вещи не действуют.
