Текст книги "Больше, чем игра (СИ)"
Автор книги: Станислав Романов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
– Потому что ты не знаешь, как и когдаэто нужно делать, – сказала Лена. – Правильное время не менее важно, чем правильно выбранное направление.
– Но ты же путешествуешь из мира в мир, ведь так? – спросил Егор‑гость. – Научи меня, объясни мне, как это получается у тебя.
– Не могу, – тихо сказала Лена. – Я бы очень хотела помочь тебе вернуться домой, но я ничего не могу тебе объяснить, правда. Я ведь и сама не знаю, как и когда это делается вообще. Протей, отправляя меня, рассказал способ только для этого случая.
– Ага, – быстро сообразил Егор‑гость. – Значит, этот твой Протей знает все способы?
– Да. Протей знает. Он знает все.
– Отлично, – сказал Егор‑гость. – Отведи меня к Протею. Пусть он мне все объяснит, если ты не можешь.
– Я не могу отвести тебя к Протею, – сказала Лена со слабой улыбкой. – Он не из этого мира. Как и я.
– Что?! – опять воскликнул Егор‑хозяин. Егор‑гость удержался от возгласа изумления, он уже подозревал нечто подобное.
– Да, я нездешняя, – сказала Лена. – И мне пора идти. Запомни то, что я сказала, Егор. Только кровь может дать тебе Силу. Прощайте.
Егор‑гость был уверен, что последний печальный взгляд Лена подарила ему. А затем она повернулась и неторопливо пошла – прочь. Она уходила, уходила насовсем, а оба Егора и Роман зачарованно смотрели ей вслед. И только когда Лена скрылась за углом дома, это странное оцепенение спало со всех троих, и Егор‑гость бросился вдогонку за девушкой с отчаянным криком:
– Лена, постой! Подожди!
Он выскочил на улицу. Светловолосая девушка с сумочкой на плече так же не спеша шла шагах в двадцати поодаль.
– Лена! – снова крикнул Егор, догнал девушку, прикоснулся к ее руке. – Лена…
Она обернулась и… Это была не она.
– С ума сошел, что ли? – раздраженно и немного испуганно бросила Егору совершенно незнакомая, хотя и похожая чем‑то на Лену, девушка. Отдернула руку, сказала резко: – Дурак! – и пошла дальше, звонко выстукивая каблучками по асфальту.
– Извините, я… – запоздало пробормотал смущенный Егор. – Я обознался…
А она даже не обернулась. Цаца.
Егор‑гость, жалкий, словно брошенный пес, вернулся во двор, к братьям‑близнецам Трубниковым.
– Ну как, догнал? – полюбопытствовал Егор‑хозяин у вернувшегося двойника.
– Нет, не догнал, – ответил Егор‑гость, отворачиваясь. – Не успел, она уже… ушла. – И добавил с отчаянной решимостью: – Но я должен ее найти!
– Забудь, – посоветовал Егор‑хозяин. – Плюнь и разотри. Найди себе нормальную девушку, не параллельную и не перпендикулярную, а простую, милую и глупую. Лично я так и поступлю.
– Я должен ее найти, – упрямо повторил Егор‑гость. – Мне нужна она.
– А ты ей еще нужен? – Егор‑хозяин повысил голос. Его мужское самолюбие было уязвлено тем, что он только что узнал; он злился. – Открой глаза, дорогой товарищ, – она же просто воспользовалась тобой. Тебя поимела, меня…
– Зачем? – со страдальческой гримасой спросил Егор‑гость, глядя в ту сторону, куда ушла Лена. – Зачем ей это было нужно?
– Ты же слышал, что она сказала, – напомнил Егор‑хозяин. – Ради своей семьи. Самопожертвование, бл‑лин. Я сейчас разрыдаюсь…
– Евгеника, – опять неожиданно вставил Роман.
Егор‑гость посмотрел на него с изумлением, он не ожидал услышать такое слово из уст аутиста. Но уж если он знает такие слова…
– При чем здесь евгеника?
– Им нужно заменить один икс на игрек, – непонятно ответил Роман.
– Какой икс? Какой игрек? – Егор‑гость с недоумением обернулся к Егору‑хозяину. – Ты понимаешь хоть что‑нибудь?
Брат Романа только пожал плечами.
– Нужны были трое, – продолжал Роман и прибавил совсем уж непонятное: – Финдеамна.
– Трое? – переспросил брата Егор‑хозяин, о чем‑то догадавшись. – И ты, брат? Она и тебя трахнула?
– На прошлой неделе, – сказал Роман просто.
– Ха! – Егор‑хозяин вдруг отчего‑то развеселился. – Слушай, Ромка, это же был, наверное, первый сексуальный опыт в твоей жизни. Ну, и как тебе?
– Мокро, – сказал Роман.
Лена ошибалась. А может быть, просто не знала всех тонкостей, связанных с созданием магических карт и преодолением границ отдельной реальности. Может быть, всеведущий Протей просто не рассказал ей всего, сочтя это излишним. А может быть, и сам Протей вовсе не был таким уж всеведущим. В конце концов, может быть, Егор Трубников оказался способен на нечто, ставшее исключением из общих правил. Егор сумел создать еще один эмберский козырь, не проливая ради этого ничьей крови, – ему вполне достало любви…
Как только оба Егора вернулись домой к хозяину, гость снова испросил себе бумагу, тушь, перо и засел за стол рисовать новую карту.
– Я извиняюсь, – Егор‑хозяин понимал, что затрагивает чрезвычайно деликатную тему и потому подъехал с вопросом как бы дурачась, – а кого мы будем приносить в жертву?
– Никого, – отстраненно ответил Егор‑гость. Он чувствовал, что приближается к тому самому правильномусостоянию. Это было, как сказал бы Ленька, то самое оно.
– Но ведь без этого ничего не получится.
– Получится.
Егор‑хозяин кивнул и удалился на кухню, прикрыв за собой дверь комнаты. Стук закрывшейся двери был как сигнал для Егора‑гостя; он свернул крышку с пузырька с тушью, омакнул перо и сделал на бумаге первый штришок – еще не вполне уверенно, как бы пробуя и проверяя. Затем сделал еще штрих, и еще, и еще… Каждая черточка – Егор знал это – была верной. Он начал рисовать с глаз – это было странно, раньше он никогда не начинал портреты с глаз, да и в художке не так учили: сначала полагается наметить овал лица, общие очертания, приблизительные пропорции, а уж потом детали: глаза, нос, рот…
К черту! Это не ученический рисунок!
Егор рисовал Лену. Не такой, какой увидел ее впервые – в общаге, в койке у Леньки, нет. Он рисовал Лену такой, какой запомнил ее при их следующей встрече: она сидела на скамейке, склонившись над книгой, он спросил: Давно сидишь? – она посмотрела на него снизу вверх, у нее было такое лицо, такое… Вроде бы ничего особенного, и все же, и все же… Глубокие глаза, длинные пушистые ресницы, темные брови, едва заметно вздернутый носик, пухлые губы, слегка приоткрытые, словно что‑то вот‑вот должно быть произнесено, четкая линия подбородка и обрамляющие лицо волосы – длинные прямые и светлые, похожие на мягкий лен…
Егор не знал, что водило его рукой, как ему удалось изобразить Лену такой – она смотрела с карты, как живая… Нет, она и была живой, настоящей.
Сколько же прошло времени, пока он рисовал карту? Часа два, по меньшей мере… Егор‑хозяин по‑прежнему обретался на кухне, он ни разу не заглянул в комнату и вообще старался не шуметь. Когда Егор‑гость показался на кухне, потирая покрасневшие от переутомления глаза, Егор‑хозяин порывисто поднялся ему навстречу.
– Ну что?
Вместо ответа Егор‑гость подал двойнику карту с портретом Лены.
– Да, это она, – сказал Егор‑хозяин, придирчиво изучив новый эмберский козырь. – Как только тебе такое удалось?
– Не знаю, – искренне признался Егор‑гость. – Наверное, это и есть волшебство.
– Ага, конечно. – Егор‑хозяин покачал головой. – Ты думаешь, эта штука сработает?
– Я очень на это надеюсь, – сказал Егор‑гость тихо.
Егор‑хозяин вернул эмберский козырь создавшему его художнику.
– Значит, твое возвращение домой откладывается?
– Возможно, это и есть мой путь домой, – сказал Егор‑гость. – Я найду Лену, найду этого ее Протея, кто бы он там ни был, и постараюсь вытрясти из него все необходимые сведения.
– Ну ладно, Орфей, удачи тебе, – сказал Егор‑хозяин. – Ты заходи еще как‑нибудь. С тобой интересно.
– Сбда я дорогу знаю. – Егор‑гость похлопал себя по карману рубашки, где лежал первый эмберский козырь. – Срасибо тебе за помощь и… ну, и за все, в общем.
– В общем – не за что, – с немного смущенной улыбкой ответил Егор‑хозяин.
– Ну, я пойду, – сказал Егор‑гость и повернулся к двери.
– Постой, – окликнул Егор‑хозяин. – А можно я посмотрю на то, как ты… это… будешь уходить? Очень интересно, как это выглядит со стороны.
– Я и сам хотел бы знать, как это выглядит со стороны, – сказал Егор‑гость. – Смотри, конечно. Может, когда‑нибудь и мне расскажешь о том, что увидишь.
Оба вышли в маленькую тесную прихожую. Егор – гость надел свои кроссовки, взял в левую руку чертежный футляр с мечом, в правую – карту с портретом Лены.
– На всякий случай – до свидания, – сказал Егор‑гость и подмигнул. Было заметно, что он очень волнуется.
– До свидания, – ответил Егор‑хозяин. Он волновался не меньше, он не меньше гостя желал, чтобы у того все получилось.
Егор‑гость остановил взгляд на портрете Лены. Он смотрел, не мигая, у него даже зрачки не двигались. Егор‑хозяин тоже старался не мигать, боясь пропустить что‑нибудь из того, что сейчас должно будет произойти. Но прошла, наверное, минута – и ничего не случилось. Егор‑хозяин, менее привычный к подобного рода созерцаниям, чувствовал усиливающуюся резь в глазах, он уже едва удерживал веки. А Егор‑гость вдруг произнес, все так же глядя на карту в руке:
– Извини, что я без приглашения…
Егор‑хозяин от неожиданности мигнул, на мгновение облегченно сомкнув веки, и в этот самый момент, когда глаза его были закрыты, он ощутил слабое дуновение воздуха на своем лице. Егор‑хозяин распахнул глаза как мог широко – и увидел свое собственное отражение в большом зеркале, что висело на стене напротив входной двери.
Гость ушел.
10
…В тот же самый миг, лишь только Копаев обратился с мысленным пожеланием к Лабиринту, весь узор пришел в движение – медленное, но головокружительное. Черные и белые фрагменты Лабиринта смещались, образуя новые сочетания, новые узоры. И это при том, что Копаев не чувствовал ни малейшего движения под ногами, он твердо стоял на твердом полу. Зрение говорило ему об обратном, и Копаев закрыл глаза. Стало легче.
Когда Копаев осмелился вновь открыть глаза и посмотреть себе под ноги, всякое движение уже прекратилось. Пол был неподвижен, но его рисунок стал иным: черные и белые кафельные плитки улеглись в простейший шахматный узор. Само помещение тоже стало иным, гораздо менее обширным по площади, и потолок опустился до двух с небольшим метров – Копаев легко мог достать до него рукой. Сужение обозримого пространства вызвало у Копаева легкие признаки клаустрофобии, заставило непроизвольно сутулиться. Копаев развернулся на сто восемьдесят и увидел прямо перед собой громадный сверкающий стол из нержавеющей стали, рядом со столом стояла маленькая тележка на резиновых колесиках, а на тележке в строгом порядке были разложены острые блестящие хирургические инструменты.
Ни Дворжецкого, ни Ерофеева в этом помещении не было.
Ну конечно, они ведь остались
там
.
В этом помещении вообще не было никого, кроме Копаева. Никого живого, по крайней мере.
Копаев поежился. От стены, лицом к которой он стоял теперь, ощутимо тянуло холодом. Стена вся состояла из маленьких железных дверок – похоже на автоматическую камеру хранения где‑нибудь на железнодорожном или автовокзале. Только это была не камера хранения, и не чемоданы лежали в ячейках. По служебным делам Копаеву и раньше неоднократно случалось бывать в подобных местах, так что помещение, в котором он очутился по воле Лабиринта, Копаев с большой долей уверенности определил как морг. Веселенькое, однако, дело…
Копаев снова зябко поежился и энергично потер ладонями предплечья, чувствуя высыпавшие пупырышки гусиной кожи. Это было не от страха – разумеется, нет. Просто здесь было чересчур прохладно. Копаев пошевелил носом и оглушительно чихнул – от стены до стены раскатилось гулкое эхо, а на тележке звякнула какая‑то острая железка.
Не понимаю, почему Лабиринт забросил меня именно сюда? Разве я его об этом просил? – подумал Копаев. – Надо отсюда выбираться. Мертвецам‑то что – им ни холодно, ни жарко. Я же запросто могу насморк подцепить.
Хоть воздух был чист и лишен малейших признаков неприятного запаха, дышалось тяжело – возможно, угнетало полное отсутствие окон в помещении.
Копаев направился к выходу. За дверью оказался недлинный, метров в пять, коридор, слабо освещенный люминесцентными лампами, горевшими через одну. Правая стена коридора была глухая, в левой стене были две двери – закрытые, а оканчивался коридореще одними дверями, металлическими и раздвижными, – судя по кнопке вызова на стене, это были двери лифта. В коридоре было заметно теплее, чем в мертвецкой.
Копаев подошел к первой двери, взялся за дверную ручку, повернул. Ручка двигалась, но дверь не отворялась, была заперта на ключ. Копаев, по своему обыкновению действуя методически, перешел ко второй двери, но не успел дотронуться до дверной ручки, как дверь распахнулась сама. Копаев отшатнулся и отступил на шаг, развернувшись к двери левым боком и чуть отведя назад сжатую в кулак правую руку.
– Вы кто? – резко спросил он человека, вставшего в дверном проеме.
А человек, открывший дверь с противоположной стороны, похоже, не был удивлен, увидев перед собой настороженно напрягшегося Копаева. Если все‑таки он и был удивлен, то ничем не выказал этого. Он был немного выше Копаева ростом, лет пятидесяти на вид; у него было узкое длинное лицо с острым подбородком, хищный ястребиный нос, глубокие морщины, идущие от крыльев носа к уголкам тонкогубого рта, пронзительные черные глаза и волосы рыжие с сединой, словно жухлая осенняя трава, тронутая инеем.
– Копфлос Марк Анатольевич, прозектор, – невозмутимо отрекомендовался Копаеву незнакомец. Голос у него был звучный, глубокий, как у театрального актера или опытного оратора. – С кем имею честь? – спросил он в свою очередь.
– Копаев Марк Анатольевич, следователь прокуратуры, – назвался Копаев, копируя картинную манеру Копфлоса; он даже слегка наклонил голову, представляясь, будто какой‑нибудь адъютант Его превосходительства.
– Очень приятно, – сказал Копфлос. – Так что же вы здесь делаете, Марк Анатольевич?
Копаев был бы рад ответить на этот вопрос, но он и сам не знал, что здесь делает.
– Видите ли, Марк Анатольевич… – Копаев слегка запнулся, называя Копфлоса своим собственным именем‑отчеством. (Но ведь совпадения в жизни случаются, не так ли? И тезки тоже время от времени встречаются…) – Видите ли, – повторил Копаев, – я попал сюда случайно и, кажется, слегка заблудился. Вы не подскажете, где здесь у вас выход?
– Случайно, хм, – как бы с сомнением произнес Копфлос и уточнил: – Под выходом вы подразумеваете выход из этого помещения на улицу?
– Ну да, – сказал Копаев. – В общем.
– В конце коридора – лифт, – указал Копфлос. – Подниметесь этажом выше, пройдете прямо по коридору, а там уже и будет выход на улицу.
– Благодарю вас, – церемонно произнес Копаев, отступая к лифту. Очего‑то, несмотря на вежливость и внешнее спокойствие, Копфлос произвел на него впечатление очень опасного человека.
– Не за что, – сказал Копфлос, провожая Копаева взглядом угольно‑черных глаз. Копаеву взгляд прозектора не понравился, какой‑то он был… такой… оценивающий, что ли. Или хозяйский.
Копаев, стараясь не поворачиваться к прозектору спиной, на ощупь нашел кнопку вызова лифта, нажал ее. Двери со скрипом разъехались в стороны. Копаев поспешно юркнул в кабину и надавил верхнюю из двух кнопок на панели управления – двери схлопнулись, и лифт, гудя, кряхтя и постанывая, пополз вверх.
– Ступай, дорогой мой, ступай, – проговорил вслух в опустевшем коридоре Марк Анатольевич Копфлос, прозектор. – Все равно никуда ты от меня не денешься…
Наверху, как и внизу, Копаев обнаружил недлинный коридор с двумя закрытыми дверями по одной стороне. Здесь было уже совсем тепло, и дышалось не в пример легче. Копаев не преминул проыерить обе двери – они, разумеется, были заперты.
Дверь в конце коридора не была заперта. Миновав ее, Копаев попал в вестибюль, освещенный ярким солнечным светом, льющимся через верхнюю часть больших окон; нижняя часть окон, примерно на две трети, была закрашена непрозрачной белой краской, словно где‑нибудь в сельской больнице. Вестибюль был примерно равен по площади мертвецкой внизу, и пол был также выложен кафелем в черно‑белую шашечку. За исключением стоявших вдоль одной стены трех тележек‑каталок, служивших для транспортировки понятно чего, в вестибюле отсутствовали всякие предметы интерьера; стены были белые, потолок был белый. Но вот странное дело: по потолку разгуливали светлые солнечные блики, как будто на улице было много воды…
Копаев почти бегом пересек вестибюль, распахнул тяжелые створки входной двери и замер на пороге, ослепленный солечным светом. Солнечного света было много, даже слишком много, он лился сверху и… И снизу! Вся улица сверкала, сияла, наотмашь била по глазам жгучими бликами. Копаева просто ослепило это сияние, он не мог взять в тол в чем тут дело, шагнул наружу и едва не упал, пошатнувшись. Дощатый настил под его ногами был странно зыбок, словно плот на воде.
На воде?…
На воде!
Не просто много воды было на улице, как подумалось Копаеву несколько секунд назад, – сама улица была водой, вся, будто в – черт возьми! – Венеции.
Копаев, не веря собственным глазам, подошел к краю плота, присел на корточки, опустил в воду кончики пальцев, поднес их к глазам, потом к носу, потом лизнул – вода была горько‑соленая, морская.
Где, скажите на милость, я оказался?! – мысленно возопил Копаев распрямляясь и пробуя осмотреться вокруг.
Плот, на котором он стоял, размером был приблизительно два на три с половиной метра, к стене крепился двумя цепями солидной толщины, пропущенными через сложную систему зубчатых колес и блоков – все это ржава поскрипывало, отзываясь на малейшие колебания, вызываемые перемещениями Копаева по плоту. Само здание, к которому был прикреплен плот, было сложено из белого силикатного кирпича и возвышалось над водой всего лишь на один этаж, то есть сама мертвецкая находилась ниже ватерлинии. То‑то Копаев так угнетенно там себя чувствовал…
И здание, и входные двери, сбитые из толстенных досок мореного дуба, и плот со всеми его швартовочными цепями Копаев сумел как следует рассмотреть только потому, что стоял спиной к солнцу. С изучением улицы дело обстояло хуже: помимо самого солнца, и так бывшего чересчур ярким, субтропическим, еще и поверхность воды сияла отраженным светом, разбрызгивая во все стороны пронзительные блики. Это было хуже, чем смотреть на пламя электросварки. Даже сощурив глаза насколько возможно и прикрываясь обеими ладонями, Копаев мало что смог разглядеть.
Настоящую, итальянскую Венецию Копаев видел только по телевизору, то ли в передаче Клуб путешественников, то ли в какой другой, но и без того ему было ясно, что полузатопленные водой местные дома были явно не венецианской архитектуры. Архитектура была знакомая, родная, как пивной ларек. Вот только не мог Копаев припомнить ни одного города на просторах необъятной Родины, который, уподобившись знаменитой Венеции, наполовину погрузился в море.
Вернуться, что ли, – неуверенно подумал Копаев, – прозектора порасспросить. Он оглянулся на дверь, но не сделал ни шагу – возвращаться в мертвецкую категорически не хотелось.
Копаев встрепенулся – до его ушей донесся знакомый звук. Копаев родился и вырос на берегу Волги и звук работающего лодочного мотора не перепутал бы ни с каким другим. Вихрь, определенно. Лодка гудела где‑то неподалеку, но видно ее не было – она шла по соседней улице.
А почему бы лодке не проехать и по этой улице? – загадал Копаев, не особенно, впрочем, надеясь. Но звук мотора стал ближе, а вскоре и сама лодка вылетела из‑за угда, заложила лихой вираж, взметнув едва ли не девятый вал, и понеслась в сторону Копаева, высоко, как глиссер, задирая нос. Прищурившись, Копаев попытался разглядеть, сколько человек в лодке, но солнце очень слепило.
– Сюда! Давай сюда! – крикнул Копаев и, сомневаясь, что его могли услышать за ревом мотора, сделал еще пару загребающих движений левой рукой.
Лодка летела прямо на плот. У Копаева появилось нехорошее предчувствие насчет вменяемости рулевого, он стал потихоньку отступать от края плота к дверям морга. Но тут тон работающего мотора слегка изменился – человек, управляющий лодкой, сбросил обороты. Теперь Копаев видел, что в лодке сидят двое в тельняшках. Он остановился на середине плота, подумав, что если спрячется в дверях морга, то лодка проедет мимо. Если бы.
Лодочный водила так и не заглушил мотор, даже наоборот – приблизившись, еще газанул, и лодка со скрежетом въехала на причальный плот до середины корпуса. Мотор дико взвыл напоследок и заглох. Копаев отскочил назад, но недостаточно проворно и недостаточно далеко – волна от лодки захлестнула его до колен.
– Да вы что там, охренели?! – заорал Копаев, скача по плоту.
Лихачи с нарочитой ленцой вылезли из лодки. Оба были молодые здоровенные парни, не просто загорелые, а очень загорелые – до черноты, до вороненого отлива на коже. На голове у одного из парней была засаленая, когда‑то бывшая белой фуражка с латунным якорьком на околыше. Этот парень, очевидно, был за шкипера.
– Слышь, Сом, а чего этот тритон голожаберный вопит? – все с той же ленцой поинтересовался парень в фуражке у своего приятеля.
Копаев догадался, что именно его только что обозвали голожаберным тритоном, это его задело, но он решил пока немного подождать, не лезть сразу в бутылку; он еще надеялся покататься на лодке.
– Не знаю, Ерш, – пожал плечами Сом и обратился к Копаеву: – Ты че вопишь, тритон?
– Вы меня замочили, – скрипучим голосом проговорил Копаев. Когда он заговаривал таким голосом на допросах, двое из трех подозреваемых содрогались.
С лихачами этот прием не сработал, они не содрогнулись.
– Он говорит, что мы его замочили, – сообщил Сом, повернувшись к Ершу.
– Да разве х так мочат? Мочат совсем не так, – изрек Ерш, по‑прежнему глядя мимо Копаева. – А вообще, Сом, чего это он здесь делает?
Сом переадресовал вопрос самому Копаеву:
– Чего это ты здесь делаешь?
– Трамвая жду, – ответил Копаев с гаденькой ухмылкой. Он рассчитывал, что ухмылка выведет парней из себя и он не ошибся.
– Че ты лыбишься? – спросил Ерш у Копаева, на этот раз напрямик.
Копаев не снизошел до ответа, продолжая ухмыляться.
– Проваливай отсюда. Живо, – процедил Ерш, зло прищурившись.
– По воде? – осведомился Копаев. Он уже давно сообразил, что Ерш и Сом не покатают его на своей лодке по доброй воле.
– Как хочешь, – отрезал Ерш. – Считаю до трех. Раз…
Копаев не тронулся с места.
– Два…
– Два с половиной, – сказал Копаев, возобновляя гадкую ухмылку.
Ерш сделал знак Сому, и они оба стали надвигаться на Копаева с двух сторон; намерения у них были недвусмысленные.
Копаев не выглядел силачом, он был невысок ростом и неширок в плечах. Но его внешний вид был обманчив: с юнощеских лет Копаев каждый день уделял значительное количество времени физическим упражнениям и приемам рукопашного боя. Так что Ерш и Сом зря надеялись на легкую победу. Они вообще зря надеялись на победу.
Сом первым взмахнул своим тяжеленным кулачищем, но по лицу Копаева почему‑то не попал. Промахнувшись, он потерял равновесие, а Копаев еще и подтолкнул его и подставил ножку, и Сом упал под ноги Ершу. Ерш запнулся за своего приятеля, повалился вперед, со всего маху неудачно врезался лицом в колено Копаева, и сознание его померкло. Сом попытался подняться, но на затылок ему грохнулось что‑то тяжелое и очень твердое (это был кулак Копаева), и он тоже отрубился.
На улице узнаваемо провыла сирена. Копаев поднял голову – к причальному плоту морга приближалась моторная лодка, раскрашенная в два цвета – белый и синий.
– Вот‑те нате, – проворчал Копаев. – Как всегда – вовремя.
Милицейская лодка причалила к плоту без лихаческих фокусов. Копаев стоял и смотрел, как из лодки, один за другим, выбираются три сержанта и один лейтенант. Сержанты, как недавно Ерш и Сом, обошли Копаева с боков и встали на расстоянии вытянутой руки – один слева, двое справа.
– Так‑так, – проговорил лейтенант, останавливаясь над поверженными Копаевым парнями. – Ну, и что тут у нас? – Он вгляделся в разбитое лицо Ерша. – Ага, гражданин Ершов… – ногой перевернул на спину лежавшего ничком Срма, – и гражданин Сомов. Замечательно. – Лейтенант перевел взгляд на окруженного сержантами Копаева. – Это вы их так отделали?
– Да, я, – не стал отпираться Копаев. – Но я действовал в рамках необходимой самообороны, они первыми начали…
– Ну‑ну, – сказал лейтенант, изучая лицо Копаева цепким взором. – А вы кто, собственно?
– Копаев Марк Анатольевич, – назвался Копаев. – Следователь прокуратуры.
Лейтенант покачал головой:
– Я вас не знаю.
– Я не из вашего города, – сказал Копаев. – Я из Старославля.
– А документы у вас есть? – поинтересовался лейтенант.
– Да, конечно. – Копаев привычным движением полез за документами во внутренний карман пиджака, но тут же спохватился, вспомнив, что и пиджак, и документы остались дома. Он виновато улыбнулся лейтенанту и сказал: – Извините, нет.
– Жаль, – сказал лейтенант, слегка усмехнувшись.
Копаев только развел руками.
– Ладно, – сказал лейтенант, обращаясь уже к сержантам. – Всех в отделение, там разберемся.
– Всех забираем? – переспросил один из сержантов.
– Всех, – подтвердил лейтенант.
– Так все‑то в одну лодку не поместятся, – сказал сержант рассудительно.
Лейтенант оглянулся, посмотрел на одну лодку, на другую…
– Сделаем так, – сказал он наконец, – Рогов, Хвостенко, вы берете гражданина Копаева и везете его в отделение на нашей лодке, а мы с Зацепиным организуем доставку Ерша и Сома.
Двое сержантов, те, что не задавали лейтенанту вопросов, молча откозыряли, подхватили Копаева с боков и протопали к милицейской лодке. Копаев не оказал сопротивления: во‑первых, он уезжал от морга, как ему и хотелось; во‑вторых, это все‑таки были милиционеры, почти коллеги.
Сели в лодку, завели мотор, поехали.
Сперва Копаев разглядывал своих конвоиров: лицо сержанта, сидевшего напротив, было немногим выразительнее затылка второго сержанта, стоявшего у руля. Копаев стал смотреть по сторонам.
Улица, по которой проплывала лодка, была не очень широкая – метров тридцать от одного фасада до другого. Дома на улице были построены или давно или очень давно: в окнах нижних надводных этажей не сохранилось ни одного стекла, да и сами деревянные рамы уже почернели и сгнили; штукатурка с фасадов тоже почти вся пообваливалась, обнажив кирпичную кладку. Нигде не было видно людей, их присутствие только угадывалось: по застекленным окнам в верхних этажах, по белью, кое‑где вывешенному за окна для просушки, по отдаленным голосам и звукам работающих телевизоров или радиоприемников.
Милицейская лодка свернула на другую, точно такую же улицу, потом свернула еще раз и подкатила к причалу местного ГОВД.
Копаев усмехнулся, увидав на причале молоденького милиционера с удочкой в руках; возле ног милиционера стояло красное пластмассовое ведерко, из которого торчал рыбий хвост.
Сержанты опять бесцеремонно подхватили Копаева под белы ручки и завели в здание. Вестибюль был перегорожен деревянным барьером, за барьером сидел дежурный милиционер. От входа была видна только голова дежурного, его звание Копаев определить не мог, но, очевидно, то был офицер.
Тут наконец один из сержантов заговорил.
– Вот, – сказал он дежурному, указывая на Копаева. – Доставлен в отделение по указанию лейтенанта Колотилова.
– А сам лейтенант где? – осведомился дежурный.
– С сержантом Зацепиным организует доставку еще двоих задержанных, – отрапортовал сержант.
– Понятно, – сказал дежурный, бросил короткий взгляд на Копаева и спросил: – А этого куда, в клетку?
Сержант посмотрел на Копаева, наморщил лоб, что‑то соображая, потом подошел к барьеру вплотную, перегнулся к дежурному и стал приглушенно объяснять ему кое‑что про задержанного. Копаев расслышал слова прокуратура и документов нет.
Дежурный одарил Копаева еще одним взглядом, на этот раз более внимательным, протянул:
– Ну‑у, даже и не знаю… Ну, тогда пусть хоть в коридоре там посидит. А Хвостенко пускай за ним присмотрит…
И сержанты повели Копаева по коридору – до конца, до решетки из толстых стальных прутьев, отгораживающей загончик три на четыре метра. В загончике имелся унитаз, металлическая раковина и широкая деревянная лавка вдоль дальней стены. На полу, возле решетки, валялась кучагрязного, отвратительно воняющего тряпья, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся человеком; человек этот то ли спал, то ли вовсе помер.
Копаеву совсем не улыбалось попасть в клетку, и его туда не посадили. Сержант Рогов, тот, который разговаривал с дежурным, взял один из стульев, что стояли в коридоре у стены, и переставил его к решетке, заием коротко бросил Копаеву:
– Садись.
Копаев осмелился задать вопрос:
– И долго мне здесь сидеть?
– Не знаю, – сказал сержант Рогов. – Пока лейтенант Колотилов не вернется. А там посмотрим. – И повторил: – Садись.
Копаев сел. Напротив него грузно опустился на стул молчаливый сержант Хвостенко.
– Присматривай тут, – неопределенно распорядился сержант Рогов, уходя.
Сержант Хвостенко кивнул и уставился на Копаева немигающим взором – видимо, распоряжение он понял буквально.
Копаеву было неудобно сидеть, стул ему достался жесткий и расшатанный. Копаев попробовал подыскать наиболее приемлемую позу, при каждом его движении стул угрожающе скрипел. Сержант Хвостенко неотрывно пялился, словно голодный питон. Копаев решил не обращать на него внимания.
Вот попал, так попал, – подумал он, прикрыв глаза. – Не стоило поддаваться внезапно возникшему порыву. А ведь словно дернул кто‑то… – Он вздохнул. – Что за место такое, черт знает. Венеция – не Венеция… Самое главное: непонятно, как отсюда выбраться.
Кажется, Копаев даже немножко задремал (что значит крепкие нервы!), потому что когда он открыл глаза, то увидел перед собой давешнего лейтенанта; сержант Хвостенко куда‑то исчез.
– Марк Анатольевич, – сказал лейтенант Колотилов, – вы можете быть свободны.
– Что, вот так просто, – спросил Копаев, вставая.
– Да, – кивнул лейтенант Колотилов. – Я только что звонил в прокуратуру города Старославля, они мне подтвердили, что у них действительно работает Копаев Марк Анатольевич, который в настоящий момент находится в краткосрочном отпуске.
– В отпуске, хм, – сказал Копаев. – Что же, я рад, что все выяснилось. – Он и в самом деле был рад – еще легко отделался, могли и в клетку посадить…
– Пойдемте, я провожу вас, – сказал лейтенант Колотилов. Приносить извинения за задержание он, похоже, не собирался.
В сопровождении лейтенанта Копаев вышел на причал. Милиционер с удочкой все еще был здесь; из ведра торчали уже три рыбьих хвоста.
Колотилов искоса посмотрел на Копаева.
– Могу я задать вам один вопрос?
– Конечно, – сказал Копаев. – Спрашивайте.
