Текст книги "Больше, чем игра (СИ)"
Автор книги: Станислав Романов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
Станислав Романов
Больше, чем игра
Больше, чем игра
Дон Кихот не читал Перумова
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
Shift и меч
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
Станислав Романов
Больше, чем игра
Станислав Романов
Больше, чем игра
Голова его была полна всяких нелепых историй, вычитанных в рыцарских книгах, и он наяву бредил кровавыми битвами, рыцарскими поединками, любовными свиданиями, похищениями, злыми магами и добрыми волшебниками.
Сервантес
Часть первая
Дон Кихот не читал Перумова
1
Боромир ударил первым, со всего плеча; его большой двуручный меч с шелестом рассек воздух и пал бы на голову Арагорна, но тот с легкостью уклонился, сделав небольшой шажок в сторону. Свой меч Арагорн держал одной лишь правой рукой и, вращая запястьем, описывал клинком гудящие круги – большой пользы в этом приеме не было, но выглядело чрезвычайно эффектно. Боромир, не тратя времени на новый замах, полоснул мечом снизу вверх наискосок. Эту атаку Арагорну пришлось парировать; мечи ударились с глухим стуком. Боромир издал неопределенный горловой звук, похожий на рычание. Арагорн молча улыбался и пока не нападал. Боромир замахнулся для нового удара; его меч был явно великоват, и замедлял движения. Арагорн без большого труда отбил и этот удар противника и, наконец, перешел в наступление сам – момент был подходящий: Боромир, стараясь удержать рвущийся из пальцев громоздкий меч, неловко перегнулся вправо, обе руки выпрямлены, корпус открыт. Арагорн резко взмахнул мечом и опустил его на левое плечо Боромира…
– Ч‑черт! – вскрикнул Денис, выронив меч, схватился правой рукой за левое плечо, скривился от боли. – Полегче, приятель. Ты мне чуть ключицу не перебил.
– Извини, – смутившись, сказал Егор и опустил синаи. – Увлекся я, в азарт вошел, даже позабыл на мгновение, что мы понарошку сражаемся.
– Забыл он, – проворчал Денис недовольно, наклоняясь за своим деревянным мечом. – Теперь я понимаю, почему с тобой никто сражаться не хочет.
– И совсем даже не поэтому, – сказал Егор, сунув синаи в петельку на поясе. Синаи у него был сделан по всем правилам, из настоящих бамбуковых полос, стянутых вместе в тугой пучок. – Просто я здесь единственный настоящий фехтовальщик.
– Я слышал, ты был чемпионом, – сказал Денис.
– Был, – кивнул Егор. – В городских соревнованиях. Двенадцать лет назад.
– А что же дальше не пошел? Что случилось?
– Не повезло.
…После фильма д'Артаньян и три мушкетера, показанного по телевидению, мальчишками во всех городских дворах немедленно овладело мушкетерское поветрие, дуэли на деревянных шпагах происходили повсеместно, причем мушкетеры сражались с мушкетерами же, гвардейцами кардинала, понятное дело, никто быть не хотел, случалось, что и д'Артаньян бился с д'Артаньяном же. Некоторые мушкетеры, из числа особенно увлекшихся, пришли в спортивную секцию фехтования. Егор Трубников тоже был таким увлекшимся, он тоже записался в секцию фехтования при дворце спорта моторного завода. Но, как известно, увлечения у мальчишек проходят быстро, уступая место другим, новым. После фильма про Робин Гуда шпаги были брошены и позабыты, мальчишки мастерили луки и стрелы, стреляли куда попало, очень часто попадая не туда. У Егора Трубникова увлечение не прошло, а качественно изменилось: он оставил свою деревянную шпагу с гардой из консервной крышки ради настоящей стальной шпаги. И более того, по мнению тренера Ерофеева, Егор выказал явные способности к фехтованию, даже талант. Спустя всего год после начала занятий настоящим фехтованием на городских соревнованиях среди юниоров Егор занял первое место, он не проиграл ни одного поединка. Родители были горды за сына, тренер Ерофеев был горд за ученика и строил радужные планы относительно получения разряда и дальнейшей спортивной карьеры. Но… Мальчишки есть мальчишки, они увлекаются самыми разными делами, им интересен миллион разных вещей, им хочется попробовать все. В гостях у двоюродного брата Егор посмотрел на видео фильм Появляется Дракон с легендарным Брюсом Ли в главной роли – и был сражен наповал, он заболел каратэ. Но в те годы каратэ находилось под запретом, секций не существовало. Тот же двоюродный брат предложил Егору вместе записаться в секцию дзюдо. Это, конечно, было не совсем то, но все же что‑то близкое и тоже довольно экзотичное: кимоно, татами… Егор согласился. Фехтование он не оставил и продолжал активно готовиться к областным соревнованиям, за которыми маячили всесоюзные; секцию дзюдо он посещал втайне от своего учителя фехтования. Тренер Ерофеев не подозревал ни о чем до того самого разнесчастного дня, когда на занятиях борьбой Егору вывихнули правую руку. Все кончилось тогда: и дзюдо, и фехтование. Егорово запястье страшно распухло и болело так, что он ложку не мог в руке удержать, не то что шпагу. Ни о каких соревнованиях теперь не могло быть и речи; тренер Ерофеев, отдавший так много времени, знаний и сил неблагодарному ученику, был настолько расстроен, что даже не особенно ругался. Дурак, – сказал он Егору, только и всего. Ложку в правой руке Егор смог держать уже через неделю после травмы. Шпагу он попробовал взять, когда прошел месяц, – пришел в спортзал, помахал руками для разминки, вроде бы все было в порядке, но потом, проводя один излюбленный прием, он крутнул травмированным запястьем и ощутил такую боль, что, не удержавшись, вскрикнул и выронил шпагу. В этот раз Ерофеев вообще не промолвил ни слова, и Егор тоже не сказал ничего, просто ушел из спортзала и больше туда не возвращался…
Был солнечный летний выходной день. Двинутая на Толкине молодежь активно общалась в городском парке. Большая часть толкинистов, разбившись на пары, весело стучала деревянными мечами, причем выбор противника носил совершенно произвольный характер: кто угодно мог вызвать на дуэль кого угодно, нередко и эльфы сражались друг с другом. Было во всем этом что‑то знакомое.
Егор, окинув взглядом азартно галдящую ораву фехтующих, приметил неподалеку свою знакомую по художественному училищу, Юлию Рохлину – Йовин, которая самозабвенно рубилась с самим Сауроном – Чернышевым из политехнического института. Не без самодовольства Егор отметил, что Йовин Саурона теснит, не позволяя перевести дух, и скоро дожмет несчастного совсем – Чернышев держался уже исключительно на самолюбии, дела его были плохи. Егор улыбнулся: уроки фехтования, данные им Юльке, не пропали даром.
Денис оглянулся, махнул рукой. Егор прибавил шаг. Обойдя поле брани по краю, друзья поравнялись с небольшой, но тесной группкой студентов университета, по преимуществу избравших для себя роли эльфов и редко снисходивших до участия в поединках. От группы соплеменников отделился Элронд – Александров, совершил величественный жест дланью, подзывая к себе Арагорна и Боромира.
– Добрый день, славные воины.
– День добрый, – ответствовали славные воины, приостановившись перед эльфийским вождем.
– Слушай, ты Перумова читал? – совсем по‑простому спросил Александров у Егора.
Егор покачал головой.
– Нет, не читал.
– Что же ты так?
– А мне было неинтересно.
– Позвольте обратить ваше внимание на замеченное мною некоторое смысловое противоречие, – громко, так, чтобы слышали остальные университетские эльфы, произнес Александров, учившийся на пятом курсе филологического факультета. – Как это возможно: не читая книги, определить, что она – неинтересная?
– Ах‑ах‑ах, прошу пардона. – Егор склонил голову перед буквоедом Александровым, спрятав от него ехидную ухмылку. – Я был неточен в своем ответе. Как‑то раз я начинал читать одну книжку Перумова, прочитал с полсотни страниц, мне было неинтересно, и я не стал продолжать чтение. К тому же, по моему мнению, Перумов является эпигоном по отношению к Толкину.
– Посмотрите на него! – патетически воскликнул Элронд‑Александров, обернувшись к своей свите и указуя перстом на Арагорна‑Трубникова. – Толкинист‑фундаменталист! Ортодокс!
– Да, я такой, – признал Егор, нисколько не смутившись; опустил ладонь на рукоять синаи и добавил с тихой угрозой: – Кто упрекнет меня в этом?
Памятуя о репутации бретера Трубникова, на упрек никто не решился.
– Похвальная твердость, – пробормотал Александров примирительным тоном.
Егор холодно усмехнулся, уже открыто. Александров попятился и присоединился к своей свите. Эльфы из свиты Элронда‑Александрова, безусловно, одобряли творчество эпигона Перумова.
Егор и Денис пошли своей дорогой.
– Клево ты его убрал, – заметил Денис.
– Ага, – согласился Егор. – И не только его. Я всех там убрал.
– Знаешь, я ведь ухожу, – сказал Денис.
– Я тоже ухожу, – сказал Егор. – Мне сегодня еще в общагу нужно заскочить, Леньку найти. Я рассчитывал здесь его повстречать, а он, лентяй, не явился.
– Ты не понял меня, – покачал головой Денис. – Я совсем отсюда ухожу, вообще, из всей этой детской тусовки. Я теперь – посвященный.
– Посвященный во что? – полюбопытствовал Егор.
– В тайну, – коротко, но многозначительно ответил Денис.
– А‑а, – протянул Егор и больше ни о чем не стал спрашивать.
Но Денис, видимо, ожидал дальнейших вопросов, он, похоже, был не прочь поделиться своей тайной, ему даже, наверное, очень хотелось поделиться с другом. И когда от Егора не последовало ожидаемых расспросов, Денис вроде как обиделся.
– Ты не спросил, что это за тайна.
– Верно, не спросил, – кивнул Егор. – Тайну надо хранить. Иначе какая же это будет тайна?
– Ну и ладно. – Теперь Денис точно обиделся, хотя, по мнению Егора, обижаться было совершенно не на что.
Их пути разошлись возле автобусной остановки.
Общежитие – девятиэтажная кирпичная малосемейка по улице Матросова – принадлежала сразу трем училищам: музыкальному, театральному и художественному – по три этажа каждому, снизу вверх соответственно.
Художественное училище Егор окончил два года назад, но в общежитие приходил часто – по старой дружбе и по делам, как в этот раз. На вахте Егора тоже хорошо помнили, еще с его бурных студенческих времен. Сегодня дежурила Лидия Мартыновна, пенсионерка, лицом удивительно напоминающая железную английскую леди Маргарет Тэтчер. Егор, как всегда, подивился, насколько потрясающе смотрится госпожа Тэтчер на фоне пронумерованной доски с ключами от комнат и с журналом Работница в руках.
– Здрасьте, Лидия Мартыновна, – сказал Егор. – Не знаете, Леня Сергеичев у себя?
– А, Егор, – сказала Лидия Мартыновна довольно приветливо. С тех пор, как Егор окончил училище и выписался из общежития, она стала гораздо лучше к нему относиться. – Сейчас посмотрим. Какая у него комната?
– Семьсот седьмая.
– Ключа нету, – сказала Лидия Мартыновна, взглянув на доску, – так что либо он сам, либо сосед его в комнате должны быть.
В маленькие комнатки общежития селили по двое; нового ленькиного подселенца Егор видел раза три‑четыре, даже не помнил, как того зовут. Неприметный парнишка, и имя у него незапоминающееся.
Егор шел к Леньке. Было у него к младшему товарищу совершенно серьезное деловое предложение: настенная роспись в двух помещениях детского сада, что‑нибудь этакое, сказочное. Работы там было даже для двоих более чем достаточно, а одному и вовсе можно надорваться. С Ленькой Егор уже несколько раз работал и раньше, неплохо им работалось вместе, почти так же хорошо, как с Денисом, но Денис от этого заказа отказался…
Выгодный заказ Егор получил от своей бывшей воспитательницы Татьяны Георгиевны Цветковой, которая теперь была заведующей детским садом и давно уж собственноручно не носила ночные горшки за малыми детьми. Татьяну Георгиевну Егор не видел без малого двадцать лет, с тех самых золотых денечков беззаботного детства. А на днях он неожиданно повстречался с нею вновь – пришел с нечастым визитом в родительскую квартиру, и вот… Оказалось, что с недавних пор мама Егора и Татьяна Георгиевна – хорошие подруги. Естественно, в такой компании тут же начались воспоминания, и Егор узнал много любопытных фактов из своего собственного детства. Затем Татьяна Георгиевна стала расспрашивать Егора о его нынешней, самостоятельной жизни, а узнав, что бывший воспитанник выучился на художника, она тут же предложила ему работу. Егор, давно сидевший без заказов (и без денег), сразу же согласился.
Но ему был нужен помощник.
Прежде чем идти в семьсот седьмую комнату, Егор поднялся на девятый этаж общежития, где все стены и даже двери были расписаны сюжетами из эпопеи Властелин Колец Толкина. Егор положил бамбуковый меч на пол, чтобы не мешал, из висевшей на плече сумки достал фотоаппарат Зенит и одолженную накануне вечером у друга‑Воронина фотовспышку и, переходя от стены к стене, заснял все картины.
Потом, на краткий миг нужду имея, Егор посетил туалет. Стены туалета, как и прочие стены общежития, были изукрашены рисунками и разными текстами; однако, в отличие от иных мест общего пользования, уродуемых тупым похабством, здешние граффити, тоже в основном неприличные, не лишены были некоторого изящества – сказывался профессионализм мастеров. Внимание Егора привлекли стишки соответствующего данному месту содержания:
Поднявшись с края унитаза,
Не уходи, товарищ, сразу,
А наклонись и посмотри,
Что носишь ты весь день внутри.
Мы – люди, полные дерьма,
Все пишем разные слова,
Что стоит эта кутерьма?
– Грубовато, – поморщился Егор. – К тому же с падежами непорядок: что вместо чего.
Ниже, явно написанное другой рукой, шло короткое, но убийственное резюме на предыдущие строки:
Писать на стенах туалета –
Увы, друзья, немудрено.
Среди говна мы все – поэты,
Среди поэтов мы – говно.
– А вот это неплохо, – одобрил Егор. – Хотя, пожалуй, чрезмерно самокритично.
Еще ему понравился рисунок, на котором два голых мужика фехтовали собственными гигантскими фаллосами, не прибегая к помощи рук. Егор даже сфотографировал сей шедевр – на память. Но, покидая туалет, все же проворчал вслух:
– Богема.
Седьмой этаж был расписан сценами из романа «Мастер и Маргарита». Егор дошел до двери с портретом кота Бегемота, облапившего примус, без стука распахнул дверь, вошел и почувствовал себя неловко. Ленькин сосед по комнате отсутствовал, Ленька сидел на его кровати и увлеченно возил карандашом по четвертушке ватманского листа, пришпиленного к фанерке. Напротив рисовальщика, на его же незастеленной кровати, в непринужденной позе, опершись щекою на ладошку, прилегла нагая девушка, слегка задрапированная мятой простыней.
– Экскюзи муа, – смущенно пробормотал Егор. – Наверное, стоит заглянуть попозже…
Ленька на секунду оторвался от своего рисунка, отстраненно взглянул на Егора и сказал:
– А, это ты. Ничего, заходи. Я просто рисую.
– Привет, – улыбнулась Егору ленькина модель, она, похоже, ничуть не была смущена.
– Ну, не знаю, – неуверенно сказал Егор. – Творчество – это интимный процесс.
– Так то – творчество, – сказал Ленька, заполняя поверхность листа уверенными штрихами. – А у меня – сессия, рисунок нужно сделать.
– Что‑то я не припомню, чтобы мне приходилось на сессии ню сдавать, – сказал Егор, профессионально рассматривая позировавшую Леньке девушку. У нее было милое овальное лицо, серые глаза с пушистыми ресницами, чуть вздернутый носик, слегка пухлые губы, волосы длинные, прямые и светлые, не крашенные, а линии тела… Егор скользнул взглядом по плавным мягким изгибам, стараясь не прилипать, и ему тоже захотелось взять в руки карандаш.
– У меня – портрет, – уточнил Ленька и бросил на Егора короткий косой взгляд. Но Егор в этот момент смотрел не на друга, он улыбался девушке.
– Меня зовут Егор, – представился он. – А вас?
– Лена, – сказала она.
– О! Елена Прекрасная. – Егор распустил павлиний хвост, он знал, как производить хорошее впечатление на прелестных девушек. – Пока сей Парис занят вашим портретом, давайте мило побеседуем.
– Давайте, – согласилась Лена. – Только уж давайте на ты.
Ленька тяжело засопел, сломал грифель, бросил карандаш и взял другой. Егор и Лена сделали вид, что ничего не заметили.
– О чем будем беседовать?
– Да так, – сказал Егор, – ни о чем и обо всем. Ты, должно быть, в театральном учишься?
– Нет, не угадал. – Лена покачала головой, рассыпав по плечам пряди своих красивых волос. – В музыкальном.
– В музыкальном? – удивился Егор. – Вот уж не ожидал от тамошних студенток подобной… э… открытости.
Ленька, черкавший карандашом по бумаге, опять засопел, прекратил рисовать и уставился на свою натурщицу тяжелым взглядом.
– Головой не тряси, пожалуйста, – сказал он раздраженно. – Я же тебя рисую все‑таки, а у тебя уже и волосы не так лежат, и вообще…
Егор сверху вниз посмотрел на ленькин рисунок и понял причину недовольства: у Леньки не получалось главное – лицо Лены.
– Позволь‑ка, друг Леонардо, – протянул руку Егор.
– Да ради бога. – Ленька отдал планшет с неоконченным рисунком и карандаш.
Егор сел на кровать рядом с Ленькой, положил планшет на колени и несколькими жесткими штрихами поправил рисунок, вернув его коллеге со словами:
– Заканчивай, Лентяй.
– Так ты тоже художник, – полувопросительно‑полуутвердительно сказала Лена.
– Художник я, художник, – проворчал Егор, соглашаясь. – У меня даже документ есть, где написано, что я – художник. А вот у Леньки такого документа нету.
– Ты – Егор Трубников, – с прежней странной интонацией произнесла Лена.
– Восхищен подобной проницательностью. – Егор встал и с усмешечкой раскланялся.
– Я про тебя слышала, – сказала Лена.
– Да‑а, – сказал Егор. – Интересно.
– В общежитии про тебя много разных историй ходит… – Лена не стала уточнять, какие именно истории ходят в общежитии об Егоре Трубникове.
Ленька фыркнул:
– Егор Трубников – человек‑легенда.
– Плохим историям про меня – не верь, – сказал Егор. Подумал и добавил: – Хорошим историям – тоже не верь.
– Во что же тогда верить? – спросила Лена.
– Ни во что, – твердо сказал Егор. Он поймал себя на мысли, что пытается произвести впечатление на эту студенточку музыкального училища, очень старается; усмехнулся сам на себя и продолжил в том же духе: – Если ни во что не верить, то и не разочаруешься ни в чем.
– Нигилист, – вставил Ленька, догадавшийся, что Егор играет на публику. – Базаров.
Егор оценил Ленькин незамысловатый каламбурчик и засмеялся. Лена же осталась серьезной.
– Так нельзя, – сказала она тихо и посмотрела на Егора с укором, совсем как воспитательница детского сада на расшалившегося малыша. – Нельзя ни во что не верить.
Егор смутился и почувствовал легкую досаду: Лена не поддержала его игру, как это сделал Ленька, она приняла все сказанное всерьез – или захотела принять все сказанное всерьез, что было одним и тем же – и все смяла, испортила игру. Нужно было что‑то сказать или что‑то сделать, чтобы исправить ситуацию, сгладить неловкость. Егор, как бы защищаясь, отгораживаясь, хотел сложить руки на груди, но ему помешал висевший на ремне Зенит, и тогда, схватившись за фотоаппарат, как за соломинку, он спросил у Лены:
– Можно, я тебя сфотографирую?
И она великодушно позволила:
– Можно.
Егор быстренько выставил расстояние, выдержку, диафрагму, посмотрел в видоискатель: так‑так‑так, – Лена возлежала почти как Олимпия на картине Мане, разумеется, с поправкой на обстановку. (Представьте только: Олимпия на железной кровати с продавленной сеткой. Ха‑ха! Enchante!)
– Внимание, – сказал Егор, – скажи чиз, сейчас отсюда вылетит ворона. – Он нажал кнопку затвора – щелчок, вспышка. – Готово.
Переводя кадр, Егор заметил краем глаза, как Ленька отложил в сторону свой рисунок, потянулся и протяжно, с хрустом, зевнул: у‑а‑а. Егор проворно навел на него фотоаппарат и щелкнул. Блиц полыхнул белым светом, Ленька резко захлопнул рот, звонко клацнув зубами. Лена тихонько засмеялась, а Егор сказал:
– Классный получится снимок – сущность Лентяя.
– Дурак, – обиженно сказал Ленька. – Предупреждать надо. Я чуть челюсть с испугу не вывихнул.
– Я тебя подловил, – сказал Егор, зачехляя фотоаппарат, – в этом и заключается весь интерес.
– Ну, подловил, ну и что, – буркнул Ленька. – Хельмут Ньютон выискался. И, вообще, ты вроде как по делу ко мне пришел…
– Ах да, – вспомнил Егор. – У меня новый заказ появился: настенная роспись, два помещения в детском саду.
– Понятно. – Ленька потряс своей лохматой башкой. – Сказочки всякие, колобки да репки. Это нам как два… – он покосился на Лену и поправился: – как дважды два.
– Колобки и репки отменяются, – сказал Егор. – Сделаем что‑нибудь из Толкина. Я с заведующей детским садом разговаривал – она, в принципе, не против, надо только эскизы представить.
– Нет уж, эскизы ты сам делай, – заупрямился Ленька, все‑таки Лентяем его прозвали не зря. – Я такой мелочевкой не занимаюсь. К тому же у меня – сессия.
– Эскизы я уже сделал. – Егор похлопал ладонью по фотоаппарату. – Поднялся на девятый этаж, где мы сами же все и разрисовывали, и нащелкал почти целую пленку. Сегодня отдам пленку в обработку – завтра фотографии будут готовы.
– До чего дошел прогресс… – немилосердно фальшивя, пропел Ленька.
– Мне твои паспортные данные нужны, – сказал Егор. – Договор на двоих будут составлять, все чин по чину.
– Сейчас. – Ленька полез в стенной шкаф, где висела одежда, а так же хранились краски, кисти, бумага, незаконченные рисунки и холсты и много еще всякого разного барахла.
– А моя фотография тоже завтра будет готова? – спросила Лена, пока Ленька копался в шкафу.
– Завтра, – кивнул Егор, приблизился к ней и аккуратно укрыл до шеи мятой ленькиной простыней. – Вот так, хватит на сегодня обнаженки.
– Я тебе не нравлюсь? – тихо спросила она.
– Нравишься, – признался Егор. – Но…
– Нашел! – радостно объявил Ленька, выбираясь из шкафа с красной книжицей в руке. – Вот, держи. – Он отдал Егору свой паспорт, прибавив: – Смотри, не потеряй.
– Дубликат бесценного груза? Никак невозможно, – натянуто улыбнулся Егор. – Ну, ладно. Я еще завтра зайду, занесу фотографии.
– Значит, до завтра, – сказал Ленька.
– До свидания, Егор, – сказала Лена.
Егору показалось, что она произнесла его имя как‑то по‑особенному. Да, наверное, просто показалось…
Он покинул общежитие в несколько смятенных чувствах, давно с ним не было такого, лет с шестнадцати. Лена, Лена, – думал он. Как она смотрела на него, явно с интересом, но… Но сейчас она в одной комнате с Ленькой, да еще в его кровати… Ленька, конечно, друг, и все же грустно.
Егор вздохнул и направился к остановке автобусного маршрута 13. На тринадцатом автобусе, вздыхая, он доехал до конечной остановки, вылез на площади, где стоял бородатый памятник мудрому основателю города, и пошел в фотолабораторию Кодак‑экспресс сдавать в обработку отснятую пленку. Один кадр на пленке – это Лена…
Примерно в то же самое время Денис Брагин впервые в своей жизни взял в руки настоящий меч…
2
Воронин не любил дежурные недели, а они выпадали с неумолимой регулярностью календаря – через две на третью. Служил Воронин экспертом‑криминалистом в Кировском РОВД. Кроме него экспертов‑криминалистов было еще двое, но Воронин был среди них старшим, в чине капитана милиции.
Чем занимаются эксперты‑криминалисты, в общем‑то, хорошо известно из многочисленных детективных романов и фильмов: они – эксперты‑криминалисты, то есть, – в составе следственной группы выезжают на место преступления, ходят там, смотрят, фотографируют и записывают, ищут всякие следы, отпечатки пальцев, улики и прочее. Все именно так и происходит в обычную рабочую неделю с понедельника по пятницу, с девяти часов утра до шести часов вечера. Но поскольку преступления совершаются (причем по большей части) и в остальное время суток, и даже в выходные дни, то на этот случай и предусмотрен дежурный эксперт‑криминалист, который по возвращении со службы домой не расслабляется, а все время ожидает телефонного звонка от дежурного милиционера с вызовом на место происшествия. Дежурят эксперты‑криминалисты по очереди, через две недели на третью; каждая третья неделя это просто проклятие.
Воронин посмотрел поздний фильм по телевизору и еще не лег спать, когда зазвонил телефон. На электронных часах светились зеленые цифры: 0.29. Воронин тяжко вздохнул: вряд ли это кто‑то из друзей соскучился и захотел поболтать в столь поздний час. Он снял трубку и негромко – жена и дочь уже спали – сказал:
– Воронин. Слушаю.
– Не спишь еще? – спросил отдаленный голос майора Белова Алексея Андреевича. На этой неделе Белов был дежурным офицером.
– Нет, не сплю. Собирался только.
– Ну так собирайся теперь на происшествие.
– Чего там собираться, одеться только. А чемоданчик мой всегда наготове возле двери стоит.
– Ну и ладно. Машина за тобой подъедет минут через десять.
– Что случилось‑то? Труп?
– Нет.
– Что же тогда?
– Два трупа.
Стояла светлая июньская ночь. Она была коротка настолько, что не успевало по‑настоящему стемнеть, как уже начинало светать. Где‑то неподалеку нескладно бренчали на гитаре, доносились высокие юношеские голоса, смех. Воронин, с высоты своих тридцати восьми лет, снисходительно усмехнулся никому: молодежь. Впрочем, в его улыбке было больше ностальгии, нежели снисходительности. Воронин совсем не считал себя старым, да и не выглядел на свои года – на вид ему было лет тридцать, не больше. Возможно, причиной этому были регулярные физические упражнения.
Послышался приближающийся шум мотора, затем и сам милицейский уазик вывернул из‑за угла дома, подкатил к Воронину, притормозил. Открылась дверца – правая задняя. Воронин подхватил стоявший у ноги чемоданчик и забрался в машину. Все прочие участники нынешней команды уже были в сборе: рядом с Ворониным сидел опер Дементьев, впереди – следователь прокуратуры Копаев и, конечно, шофер по имени Толик; фамилии его Воронин не знал.
– Поехали, – скрипуче сказал Копаев.
Толик молча кивнул, тронул машину с места, вырулил со двора на улицу; на улице прибавил газу.
Воронин не стал спрашивать, по какому адресу они едут, что там за трупы. У другого следователя спросил бы, у Копаева – не хотел. Копаева он недолюбливал. Прокурорский следователь взял за привычку разговаривать с Ворониным какими‑то многозначительными намеками, как будто знал за ним некую мрачную тайну. Воронина эта манера сильно раздражала, но он сдерживался, демонстрируя полное непонимание и неприятие скользких вопросов.
Вот и сейчас не обошлось без этого.
– А вы быстро собрались, – сказал Копаев Воронину, обернувшись с переднего сиденья. – Мы еще не успели подъехать, а вы уже тут как тут, словно ждали вызова…
– В дежурную неделю я всегда жду вызова, – сухо ответил Воронин и, демонстративно отвернувшись, стал смотреть в мутное оконце на улицу, на грузные темные туши спящих домов.
Копаев хмыкнул, но больше ничего не добавил. Так и молчали всю дорогу. Даже Дементьев, который обычно всегда рассказывал потешные байки из милицейской жизни, не проронил ни слова и, вообще, был необычно мрачен.
Впрочем, молчали недолго, потому что ехать было недалеко.
Новый пятиэтажный дом на улице Свердлова строили турецкие рабочие. Еще совсем недавно, каких‑нибудь пару месяцев назад, на этом самом месте торчали две трехэтажные коммуналки уродливо‑казарменного вида, слепленные из дрянного бурого кирпича еще в эпоху первых пятилеток, но их снесли под корешок и даже выкорчевали фундамент, чтобы построить новый многоквартирный дом европейского типа. Турки работали быстро и качественно, никакое СМУ за ними не угналось бы, – примерно за месяц с нуля поднялись три этажа и начался четвертый. Воронин уже видел несколько таких, построенных турецкими рабочими, домов. Ничего сверхъестественного в них, в общем, не было – нормальные многоквартирные дома, просто построенные по всем евростандартам. Кирпичная девятиэтажка с квартирами якобы улучшенной планировки, в какой имел счастье проживать Воронин, до евростандартов не дотягивала. Про унылые панельные коробки, коих в изобилии было понатыкано на окраинах города, нечего было и говорить.
Уазик вкатился на стройку через ворота, открытые в дощатом заборе и остановился возле коренастого взъерошенного мужичка, одетого в замурзанную спецовку. Воронин определил в мужичке сторожа, на турка тот не походил даже со спины. Хлопая дверцами, Воронин, Копаев, Дементьев полезли из машины. Толик остался за рулем, заглушил двигатель и закурил дешевую сигаретку без фильтра – то ли Приму, то ли Стрелу.
– Вы – сторож? – спросил Копаев у местного мужичка.
– Угу, – угрюмо буркнул тот в ответ.
– Это вы звонили в милицию?
– Угу.
– Это вы обнаружили тела?
– Угу.
Черт его побери, – раздраженно подумал Воронин. – Ухает, как филин. Хоть бы одно слово сказал по‑человечески. По‑русски даже турки разговаривать умеют.
– Показывайте, – сказал Копаев, и сторож повел их по голой лестнице, где пахло цементной пылью, наверх на недостроенный четвертый этаж.
Здесь все было залито холодным бело‑голубым ртутным светом двух прожекторов, укрепленных на стреле башенного крана. Нештукатуреные еще кирпичные стены, оконные проемы без рам, бетонный пол… – а на полу, в черной луже застывшей крови, два человеческих тела. Два мертвых человеческих тела.
У Воронина, как это часто бывало в последнее время, возникло странное ощущение, как будто он – всего лишь персонаж в некой пьесе и играет малопонятную роль, а кто‑то невидимый наблюдает со стороны, из‑за левого плеча…
Итак, два мертвых тела. Один, совсем молодой парень, лет двадцать‑двадцать пять, лежит навзничь, и грудь его разрублена наискосок от левого плеча к правому боку. Другой, грузный мужчина, лежит ничком, в двух шагах поодаль, лица не видно, раны не видно, но крови вокруг много.
– Так‑так, – скрипуче произносит Копаев, – похоже, у нас тут еще два человека, зарубленных насмерть.
Он поворачивается к Воронину.
– До скольки уже дошел общий счет подобных жертв?
– Я не веду такую статистику, – так же сухо, как и раньше, отвечает Воронин.
Копаев обжигает его пронзительным рентгеновским взглядом и говорит:
– Делай, что полагается, эксперт.
Воронин раскрывает свой чемоданчик, достает фотоаппарат.
Подает голос опер Дементьев.
– Может, понятых организовать? – спрашивает он у следователя прокуратуры.
– Какие, к черту, понятые? – морщится Копаев. – Да тут работы на час‑полтора, не меньше. Кто станет посреди ночи полтора часа торчать между ментами и жмуриками?
Вот вам наглядная разница между понятиями де‑юре и де‑факто, – думает Воронин, подготавливая к съемке фотоаппарат. – Де‑юре: понятые должны присутствовать на месте происшествия с самого начала оперативно‑следственных работ. Де‑факто: так не бывает почти никогда. Копаев здесь, в общем, прав: нормальные люди сейчас спят, а не спят преступники, ну и мы не дремлем. Да к тому же наши граждане очень несознательны, не желают они свой гражданский долг исполнять, не хотят зачастую в понятые идти, и всегда надо их очень долго уговаривать и убеждать. Да и вообще, лишний народ на месте преступления – это только лишняя помеха работе. Так что мы уж и без понятых как‑нибудь…
