Текст книги "Генерал-фельдмаршал Голицын"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 26 страниц)

Под Азовом

По карте путь от Царицына, что на Волге, до Паншина, городка на Дону, не более шестидесяти верст, но войска Автонома Головина и Франца Лефорта одолели короткую дорогу только за неделю. На все царское войско оказалось приготовлено токмо пятьсот лошадей, да и то верховых, и не было вовсе артиллерийских и обозных тяжеловозов, так что солдатам, которые полтора месяца надрывались на веслах, пришлось тащить на себе мортиры и пушки. Шли под пекущим степным солнцем, в безводье и бездорожье. Помогала им только молодая крепкая сила. С этой силой даже и песню по дороге можно было запеть: «Эх, раз, еще раз, взяли!..» – не раз слышали солдаты на Волге сию бурлацкую песню, а ныне и самим довелось ее завести!

Князь Михайло весь пропылился и перемазался, вытаскивая со своим взводом тяжеленнейшую стопудовую мортиру. Особенно трудно стало в конце перехода, когда пала последняя лошадь и солдатам на руках пришлось тащить мортиру. И все же добрели до тихого Дона.

Когда князь Дмитрий навестил Михайлу, тот уже умылся речной водой и был в отличнейшем настроении: подумать только, его солдаты с такой великаншей-мортирой справились! Он говорил уже – «мои солдаты», поскольку был с ними на тяжелейшей работе и мог теперь точно сказать, кто из них настоящая рабочая лошадка! А скоро ему предстоит увидеть, как поведут себя солдаты-семеновцы в деле.

– Верю, не подведут, не оконфузятся! – бодро говорил он старшему брату.

– А ты сам не боишься, Михайло, пульки – в лоб? – Дмитрий спросил брата как бы случайно, но сразу подумал, что его молодшенький братушка за делами не задумался еще о жизни и о смерти.

– Умирать-то никто, Дима, не хочет, но и бояться костлявую не стоит: все ведь от Бога. – Сидели братья вдвоем у разложенного небольшого костерка, над которым булькал котелок с ушицей, тихо сумерничали. – Впрочем, я не о себе, я о солдатах своих думаю – а вдруг убоятся, побегут, – смущенно улыбнулся Михайло.

– Эх, Мишутка, Мишутка! Хорошо, что ты о солдатах хлопочешь, за такими хлопотами ты и о костлявой забыл, значит, нынче она на тебя свой крест не ставит, – ласково вымолвил старший брат, но закончил уже строго, по-отцовски: – А под пульки ты, Мишка, все одно доброхотно не суйся, найдут они еще тебя, пульки, сами найдут.

Первая осада Азова

Когда русские увидели наяву укрепления Азова, и Петр и его генералы – Головин, Лефорт и Гордон сразу поняли, что все московские бредни о взятии крепости лихим наскоком одни пустые мечтания. Турки давно знали о предстоящем походе царя: крепостной вал, и без того высокий, был еще выше поднят, стена, болверки и замок подновлены, глубокий ров залит водой. Захваченный казаками купец-грек, плывший из Азова в Кафу, показал, что еще в мае приходил в Азов сильный турецкий флот и доставил Муртозе-паше подкрепление в две тысячи янычар.

– Теперь у Муртозы-паши без малого четыре тысячи крепких воинов, на стенах и на болверках стоят двести орудий, ров глубок, вал высок. Нам ничего не остается, как вести правильную осаду, по всем правилам французского маршала-фортификатора Вобана[11]11
  Вобан Себастьян Ле Претр де (1633–1707) – французский военный инженер, маршал Франции, маркиз. Изложил научные основы фортификации, построил и перестроил свыше 300 крепостей, разработал метод постепенной атаки крепостей, один из основоположников минно-подрывного дела.


[Закрыть]! – твердо заявил на первом военном совете Патрик Гордон.

Лефорт и Головин, боле всех говорившие в Москве, что Азов, мол, возьмем наскоком, при виде мощных укреплений печально примолкли. Петр тоже согласился с Гордоном, и началась правильная осада.

Солдаты рыли апроши, устанавливали осадные пушки и мортиры на батареях, прикрывая их мешками с землей. Все это приходилось делать под жестоким огнем турецких орудий, и в апрошах то и дело раздавался крик: «Носилки!» Сотни солдат и стрельцов были убиты и ранены при обстреле. Но и русские апроши все ближе подходили к турецкому валу. Тогда турки стали делать вылазки – змеями подкрадывались по вечерам то к одному, то к другому русскому окопу и вырезали целые караулы. Тогда генералами было строжайше приказано: в караулах не спать, следить за неприятелем денно и нощно. Теперь назначали в караулы самых добрых офицеров. В Семеновском полку стоял в карауле и князь Михайло.

Впервые молодой прапорщик должен был столкнуться лицом к лицу с неприятелем. Но о смерти Михаил и не задумывался. Пристально всматривался в ночную тьму, прислушиваясь к ночным шорохам. И однажды явственно услышал, как к его апрошу ползет какой-то человек.

«Не иначе турок!»

Князь Михайло взвел курок у фузеи и крикнул звонко:

– Стой, кто идет?

Караульные солдаты тоже вскинули ружья. Еще минута – и раздался бы залп, но вдруг Михайло явственно разобрал пароль: «Москва! Москва!»

– Венеция, Венеция! – ответил Михайло и приказал солдатам не стрелять. В раскоп кулем свалился человек. По виду турок – в чалме и при ятагане, но по говору человек наш, славянский.

Князь Михайло самолично доставил перебежчика сперва к полковнику семеновцев Чамберсу, а затем повели его к генералу Автоному Головину. Генерал, позевывая, вышел из палатки – оторвали от сладкого сна, черти, но, узнав, что доставили к нему перебежчика, тотчас учинил турку допрос. Перебежчик отвечал толково, по-словенски. Выяснилось, что родом он венецианец, жил на захваченном турками острове Кандия, откуда часто ходил на своей фелюге в Далмацию, где и выучил родной словенский язык.

– И зовут меня Доменико Росси.

– Что ты делаешь в Азове? – грозно вопросил Головин.

– Муртоза-паша был когда-то турецким наместником на Кандии и ведал, что я не только купец, но и добрый инженер-фортификатор. Когда Муртозу назначили комендантом в Азов, он захватил и меня подновлять укрепления крепости. А ведь Венеция в союзе с Москвой воюет с турком, вот я и решил перебежать к вам!

– Так ты, выходит, знаешь в крепости все слабые места? – В проеме палатки выросла гигантская фигура царя.

Как ни странно, Росси сразу узнал Петра и ответил почтительно, но смело:

– Да, государь, я и перебежал к вам, чтобы сообщить все об укреплениях неверных.

– Постой, а откуда ты ведаешь, что я царь? – поразился Петр.

При свете фонаря было видно, как усмехнулся Росси:

– Да ведь перебежчик-то с вашей стороны, Якоб Янсен, первым делом показал туркам вас, царь-государь. И Муртоза-паша сразу вызвал своих лучших стрелков. «Убьем царя, – сказал турок, – гяуры сразу снимут осаду Азова».

– Вот, Автоном, какая сволочь Якушка, а ведь прямой мой был наставник в метании бомб! Так его, мать! – выругался Петр.

– Я тебе говорил, Петр Алексеевич, со смертью играешь! А турок прав, убьют тебя, все войско сразу в Москву повернет. Беречь твою царскую персону надобно! – принялся выговаривать Головин царю. – Ой как беречь!

– Да перестань ты языком молоть! – отмахнулся Петр от генерала. – А ты, Росси, завтра объедешь со мной крепость, покажешь все ее слабые места! – И спросил Чамберса: – Чей караул-то перебежчика достал?

– Прапороносца моего, Михаила Голицына! – важно заявил Чамберс. – Да вот он наш герой, сам в углу мнется.

– А, барабанщик! Ну что ж, толковый из тебя офицер вышел, токмо не застрелил перебежчика с перепугу-то! – Петр потрепал Михаилу по плечу. – Будешь и дале отличаться, я тебя не забуду. За царем служба не пропадёт!

На другое утро Петр с перебежчиком Росси объехал все азовские укрепления.

– Самая слабая стена в крепости со стороны реки» государь, – показал Росси. – Поставишь батарею за рекой, весь Азов батарейцам как на ладони виден будет. Пушки легко пробьют проломы в старой стене у реки. Азов ваш!

Петр согласно кивнул головой. На другой же день три тысячи солдат во главе с князем Яковом Федоровичем Долгоруким переплыли на казацких челнах Дон и принялись устанавливать на правой стороне реки сильную батарею против Азова. Непрестанная пушечная стрельба требовала все новых и новых ядер и пороха, а речным портом было только устье реки Койсуги, впадающей в Дон, в двадцати верстах от Азова. Там стояли сотни стругов с провиантом и боеприпасами, которые дале доставлялись в русский лагерь степными обозами. А в степи на обозы постоянно нападали татары-ногайцы. Вся ногайская орда прикочевала, казалось, с Кубани под Азов. Легче бы, конечно, перенести пристань с Койсуги поближе к самому лагерю, но мешали две крепости-каланчи, поставленные турками выше Азова по обоим берегам Дона. От каланчи к каланче были протянуты через Дон тяжелые цепи, и только легкие казацкие челны, и то при большой воде, проходили через сию преграду. Надобно было взять каланчи. На дело вызвались донские казаки. За добрую награду дружно сказали, что возьмут каланчи приступом. Казацкий войсковой старшина Фрол Минаев не без насмешки заявил царским генералам:

– Полсотни лет назад донские казаки сами Азов штурмом без всякой осады взяли, а возвернули крепость туркам токмо по повелению царя Михаила Федоровича. А зловредные каланчи-то мы и подавно возьмем.

Ночью казаки подползли поближе к каланчам, подтащили две пушки. А на рассвете, не обращая внимания на жестокий огонь турок, выбили ядрами железные двери и ворвались в первую каланчу, частью перебив, частью полонив весь гарнизон. С другой каланчи, увидев на верхушке русское знамя, турки ушли сами. Тяжелые цепи, перегораживавшие Дон, были сняты, и речной караван передвинулся теперь вниз по реке, к укреплению Новосергиевску, возведенному поблизости от русского лагеря. Припасы теперь шли в армию по воде беспрепятственно.

Столь легкий успех, добытый к тому же малой кровью, снова вдохновил генералов Лефорта и Головина на мысль о немедленном штурме. «Уж коли простые казаки турок побили, то и мы Азов штурмом возьмем!» – твердили они царю. Хитрецы Лефорт и Головин – у Петра тоже взыграло честолюбие, и он дал согласие на штурм крепости, несмотря на все возражения Патрика Гордона.

Штурмовать Азов порешили не всей армией, а только отрядами охотников, по полторы тысячи солдат от каждой дивизии. Каждому охотнику было обещано, независимо от того, удачен или не удачен будет штурм, по десяти рублей награды. Гордон требовал атаки всей армией, но ему указали, что каланчи-то взяли казаки-охотники. Многие солдаты, которым надоело на страшной жаре копать землю в апрошах, согласились пойти на штурм добровольно. Но в стрелецких полках охотников не хватало, и часть их назначили по приказу. Михаиле Голицын вызвался в охотники среди первых в Семеновском полку.

5 августа 1695 года взвились ракеты, и колонны с охотниками пошли в атаку. Но при отсутствии единого командующего пошли на штурм в разное время. Первой к турецкому валу подошла колонна Гордона, но, встреченная жестоким огнем турок, залегла перед рвом. Колонна Головина, в составе которой шли охотники из гвардейских полков, застряла в обгоревших пригородных садах. Многие попрятались за деревья. Тогда Михайло Голицын со знаменем в руках бросился в ров, за ним пошли и остальные гвардеонцы. Но турки нещадно палили из-за уцелевшего палисада, лили на русских раскаленную смолу, скатывали тяжелые камни. И эта атака захлебнулась. Колонна же Лефорта вообще запоздала и попала под столь жестокий обстрел, что потеряла добрую треть охотников и, не дойдя до вала, откатилась.

Штурм не удался, и к вечеру насчитали едва ли не тысячу убитых, коим уже не понадобилась никакая царская награда.

На совещании в царской палатке на другой день Лефорт и Головин первыми посоветовали царю снять осаду Азова. Скоро, мол, осень, начнутся дожди и бескормица и лучше отступить на винтер-квартиры.

Петр слушал своих генералов-наставников мрачно. Один только Гордон внушал надежду.

– Как, Петр Иванович, возьмем крепость? – обращался к нему царь.

– Если будем поступать по системе Вобана, подведем подкопы под вал, пробьем со стороны реки крепость, можно взять и в этом году! – заключил Гордон.

– Быть по сему! – решил Петр. – Беритесь за лопаты, господа генералы! – И снова начались работы в апрошах.

Случай со знаменем, поднятым молодым Голицыным, Петром был отмечен. Михаилу из прапорщиков произвели в поручики и дали в команду полуроту семеновцев.

– Будь у меня все такие офицеры, как молодой Голицын, уверен, взяли бы мы Азов, – сказал при этом царь Автоному Головину. Слова эти из штаба довели и до Михайлы. Тот был, само собой, вельми обрадован.

Подкопные работы продвигались, однако, медленно. Во-первых, погиб от турецкой пульки Доменико Росси, а руководивший подкопами старик Тиммерман взорвал один подкоп раньше времени, так что боле пострадали русские, нежели болверк. Турки со стен смеялись. Во-вторых, в сентябре и впрямь зарядили дожди, и апроши наполнились водою. Пришлось на время приостановить подкоп.

Но к середине сентября дожди прекратились, и подкоп под боковой болверк был окончен. На 25 сентября назначен был общий штурм крепости. На сей раз решили обойтись без охотников – на штурм шли все полки.

Утром громыхнул взрыв. Когда дым и пыль рассеялись, увидели, что правая стена болверка рухнула. У ставя вперед багинеты, туда и бросился Бутырский полк генерала Гордона. Солдаты взошли на болверк, началась резня.

Преображенцы и семеновцы шли на сей раз берегом и вышли к речной стене крепости. Пушки с батареи Якова Долгорукого, паля через Дон, пробили-таки в азовской стене два пролома. В ближайший пролом и бросились гвардейцы, на штурм дальнего пошли донские казаки, переправившиеся на челнах через Дон.

Петр с заречной батареи Долгорукого ясно видел, как гвардейцы и казаки овладели проломами и ворвались в приречные городские улочки Азова. Казалось, что падение крепости вот-вот случится. На батарее прекратили пальбу, дабы не попасть по своим.

Но случилось непредвиденное – стрельцы из полков Лефорта и Головина снова залегли перед валом и на штурм не пошли. А у Муртозы-паши в каменном замке был укрыт резерв – две тысячи отборных янычар, доставленных в Азов морем. Их турецкий комендант и бросил в контратаку против гвардейцев.

Янычары были лучшими из лучших в турецком войске. Их набирали, как правило, из малолеток христиан, обращали в мусульманство и с детства обучали быть безжалостными, искусно владеть холодным и огнестрельным оружием.

Отряд, брошенный Муртозой-пашой, был опытным, многократно сражался против австрийцев, венециан и поляков и везде побеждал.

– Вперед, Мустафа, бей их нещадно, загони гяуров в реку! – приказал комендант предводителю янычар. И, увлекаемые седобородым муфтием, призвавшим победить или погибнуть во славу Аллаха, янычары, прозванные сендергестами, или беспощадными, жестокой лавиной налетели на русских. Сперва они выбили бутырцев с углового болверка, а затем с фланга обрушились на преображенцев и семеновцев, грозя отрезать их от берега.

Другая часть янычар уже оттеснила казаков к реке. Казалось, обе лавины янычар сейчас сомкнутся и окружат гвардейцев в городе. Но здесь на пути янычар, несущихся с болверка, стал большой приречный караван-сарай, занятый полуротой семеновцев. Михайло Голицын, командовавший этим отрядом, разместил стрелков у каждого окна и поставил на крыше караван-сарая. Семеновцы встретили янычар столь дружным огнем, что даже сендергесты спрятались за развалинами зданий. Мустафа-бей сразу послал за пушками, чтобы выбить гяуров из караван-сарая. Этой остановкой воспользовались преображенцы и семеновцы и по сигналу полковых труб отошли к реке, а затем берегом, отстреливаясь на ходу от наседавших янычар, пробились к своим. Гарнизон караван-сарая отступал последним – из сотни солдат у Михаилы Голицына не осталось и половины.

Петр напрасно слал гонцов одного за другим к Лефорту и Головину – стрельцам свои головы были дороже царской награды и на штурм они не пошли. Да и какие они были солдаты – московские лавочники и мирные ремесленники! Уже к полудню штурм был отбит турками по всей линии. Царю и его генералам ничего не оставалось, как снять осаду.

Оставив осадную артиллерию с боеприпасами в Новосергиевском укреплении, полки потянулись на север. Снова пошли дожди, и солдаты брели по безлюдной степи, меся грязь по раскисшей дороге на Валуйки. Скоро кончился провиант, а сделать запасы оного генералы не позаботились – ведь они никак не думали, что придется отступать. Под Валуйками пошел первый снег, и здесь выяснилось, что не позаботились генералы и о теплой одежде. Тысячи солдат добрели до Валуек обмороженными, еще тысячи умерли по дороге от голода и холода.

Петр I помчался вперед на тульские заводы, обгоняя поредевшие полки. Царь знал, что надобно делать: ковать железо и строить флот! Один только успех окрылял молодого царя: Борис Петрович Шереметев взял на Днепре Кази-Кермень и еще три крепости. Значит, и турок бить было можно.

Кази-Кермень

Когда в январе 1695 года в Москве громогласно, с высокого крыльца объявили новый поход на Крым, назначенный командующим походом Борис Петрович Шереметев уже знал, что поход сей обманный, дабы намечен отвлечь турок и крымского хана от Азова. Туда, под Азов, шли лучшие регулярные полки – Преображенский и Семеновский, Бутырский и Лефортов, шли московские стрельцы и дворяне-царедворцы. В этом войске был и сам царь Петр Алексеевич.

Сообщили о походе Борису Петровичу на тайном военном совете в Преображенском, а не в Боярской думе, и присутствовали на том совете кроме Петра генералы из иноземцев Франц Лефорт и Патрик Гордон. По тому как молодой царь послушно внимал этим военным светилам, особенно Францу Лефорту, Шереметев понял, в чьих руках настоящая власть, и поспешно склонил голову.

Да и как не склонить – ведь молодого Шереметева положение было после падения царевны Софьи самое незавидное. Хорошо еще, что Нарышкиным ведомо было о его ссоре с Васькой Голицыным у Перекопа – токмо за то его бывшую службу у фаворита и простили. Но к новому двору Шереметева не допустили и шесть лет держали воеводой в захолустном Белграде. Правда, должность сия была важной. В распоряжении Бориса Петровича состояли все солдатские, рейтарские и драгунские полки Белгородского разряда. Полки не были обучены новому регулярному строю, хотя собирались токмо во время войны и представляли собой поселенное войско. В мирное время солдаты занимались землепашеством, а среди рейтар и драгун много было и мелкопоместных дворян, владевших небольшими хуторами. За шесть лет, прошедших после последнего Крымского похода, многие солдаты разучились бы ружья и сабли в руках держать, идя за плугом, но Борис Петрович покою воинам не давал и каждую осень после уборки урожая собирал свое воинство на месячные учения, где солдаты снова стояли в регулярном строю.

Посему, когда был объявлен новый поход на Крым, Шереметев быстро собрал под Белградом полки своего разряда. Смотром боярин остался доволен, – может, его солдаты не так быстро строились в правильную линию и не брили бороды, как петровские гвардейцы, но, живя на границе со степью, откуда, почитай, каждое лето могли налетать татарские разъезды, они и за плугом не расставались с ружьем и саблей.

К маю подтянулись и полки Новгородского разряда, служившие на северной границе, – тоже солдаты бывалые, ходившие в походы еще с Василием Голицыным.

Куда хуже было с дворянским ополчением – многие дворяне опять оказались в нетях, а иные явились на таких худых клячонках, что Борис Петрович, великий знаток в лошадях, от огорчения только руками развел.

– Опять повторится яко во втором Крымском походе у Васьки Голицына – дворянская конница за пехотой в обозе спрячется! – сердито выговаривал он своему помощнику, севскому воеводе окольничему Барятинскому.

– Бог даст, Борис Петрович, черкасы помогут. У казаков конница хоть и не обученная, да на добрых конях! – прокряхтел князь Барятинский. – Даст Бог, побьем татарскую силушку!

– Ничего не поделаешь, придется отправиться к гетману Мазепе на поклон! – решил Борис Петрович и в начале мая отправился в гетманскую столицу Батурин.

Невзрачная крепостца, которой был этот городок на Сейме при прежнем гетмане Самойловиче, за время правления Мазепы полностью преобразилась. Опытным взглядом военного человека Борис Петрович отметил и новый вал с крутыми раскатами, с коих смотрели жерла десятков пушек, глубокий ров, наполненный весенней водою, стоящий в городе каменный замок пана гетмана.

«И против кого пан Мазепа сию фортецию возводит? – не без тревоги вопросил себя Борис Петрович. – Если он супротив татар так вооружается, то напрасно: легкоконная конница такой глубокий ров никогда не перескочит, а турки держат свое войско ой как далеко от Батурина».

И пока боярин ждал, что перед ним опустят подъемный мост, в голову невольно лезли разные мысли о тайных сношениях Мазепы с польским панством.

Как воевода белгородского разряда, Борис Петрович ведал о всех делах на гетманщине. Знал он и то, что Мазепа был в молодые годы покоевым дворянином польского короля Яна Казимира и сам звался тогда не Иваном, а Яном Мазепой. Служба его королю была вельми угодна, да по молодости лет впал королевский покоевый в грешный блуд с одной знатной пани. А Речь Посполитая, дело известное, была республикой знатной шляхты. И муж знатной пани, невзирая на близость Мазепы к самому королю, перехватил своего обидчика на пустынном шляху, приказал слугам раздеть Мазепу догола, вымазать дегтем и привязать к конскому хвосту.

А затем так огрел лошадь, что та понесла голого королевского покоевого через кусты и буераки, так что весь он был исполосан и ободран, когда скинула его лошадь в случайном казацком таборе.

То был казачий разъезд правобережного гетмана Тетера, что воевал в союзе с турками и против Речи Посполитой. Так королевский покоевый и стал украинским казаком.

А понеже Мазепа выучился до того в коллегиуме иезуитов, писал латиницей, болтал по-немецки и по-польски, то ничего удивительного, что уже при гетмане Дорошенко он стал генеральным писарем Запорожского войска, Дорошенко даже посылал своего молодого писаря послом в Стамбул за турецкой подмогой и в Москву для тайных бесед. В Москве хитрый как лис Мазепа сумел показаться тогдашнему ближнему боярину Артамону Сергеевичу Матвееву[12]12
  Матвеев Артамон. Сергеевич (1625–82) – боярин, приближенный царя Алексея Михайловича. Участник подавления Московского восстания 1662 г. С 1671 г. руководитель российской дипломатии. С 1676 г. в опале. Возвращен в Москву в 1682 г., убит стрельцами.


[Закрыть]. Допущен он был и к царю Алексею Михайловичу, и с царскими грамотами, зовущими Дорошенко перейти, под высокую царскую руку, Мазепа был снова отправлен на Правобережную Украину. Но ехать прямо к Дорошенко Мазепа побоялся и переметнулся к Левобережному гетману Самойловичу. Здесь снова он становится генеральным писарем, хотя предает и нового покровителя. В первом Крымском походе Мазепа вошел в доверие к Василию Голицыну и выложил ему удобную для фаворита лжу, – мол, именно по приказу Самойловича казаки подожгли степь и из-за этих великих пожаров вся голицынская рать и повернула назад.

В благодарность за эту услугу Василий Голицын спешно, прямо в воинском лагере, собирает казацкую раду, окружает ее стрельцами и заставляет избрать гетманом своего любимца. Став гетманом, Мазепа, с благословения Голицына, добивается ссылки своего недавнего благодетеля Самойловича в Сибирь.

Но через год, когда пало правление Софьи, Мазепа, ехавший в Москву с поздравлениями Василию Голицыну, поздравляет уже в Троицком монастыре царя Петра I. И что же, он так сумел расположить своей верноподданностью и ученостью молодого царя, что тот выдает Мазепе на правеж всех его супротивников на гетманщине.

Вот к какому человеку, предавшему уже по очереди одного короля и трех гетманов, ехал на совет Шереметев.

«Хорошо еще, что в Батурине стоит полк московских стрельцов», – размышлял Борис Петрович, Направляясь в гетманскую резиденцию.

Однако же у ворот во двор резиденции боярина остановили толсторожие здоровые сердюки из личной охраны Мазепы.

Борис Петрович у себя в Белграде был уже наслышан об этой гвардии гетмана, набираемой из всякого воинского сброда, промышлявшего на дорогах войны. Тут были и немецкие ландскнехты, и трансильванские мадьяры, но более всего было разорившейся польской шляхты. Ведь в глубине души и сам Иван Мазепа Все еще считал себя Яном Мазепой, и потаенной мечтой гетмана и близкой к нему старшины было жить по примеру великородного польского панства – Потоцких и Вишневецких, Сапег и Радзивиллов. И год от года Мазепа заводил польские порядки на гетманщине: раздавал щедрые маетности близкой старшине, обращая не только посполитых, но и вольных казаков в холопы самозваного панства, отдавая шинкарям-евреям в аренду весь винный откуп, тайно покровительствуя униатам и отцам иезуитам.

До Москвы о том доходили только слухи, в Белгороде Шереметев ведал о делах гетмана куда больше. Но кому ему было жаловаться, если Мазепа был в такой чести у молодого царя.

«Не надежен, ох не надежен бывший покоевый короля Яна Казимира!» – размышлял Борис Петрович, вступали гетманские покои. В молодые годы, когда отец Шереметева сидел воеводой в Киеве да и ходил во время своего первого посольства в Речь Посполитую, боярину часто доводилось бывать в домах польской знати, и опытный взгляд сразу отметил, что убранство гетманских покоев ничем не отличалось от дворцов Потоцких и Любомирских: шелковые драпри на окнах, дорогие французские гобелены на стенах, персидские ковры на полу. Только вот в святом углу висят православные иконы, а не деревянные католические распятия. «Но кто знает, может, за потайной дверцей кроется и униатская часовня!» – подумал Борис Петрович. Впрочем, боярин недаром побывал послом и у короля Яна Собесского, и у императора Леопольда. Шереметев был вежлив и обходителен и боярской спесью не наливался.

Мазепа сие оценил, да и лестно было ему, что такой высокородный боярин первым пожаловал к нему с поклоном. Приняли Шереметева с великой честью, но, когда перешли к делу, старый лис сразу обернулся волком.

Конечно, гетман согласился с Шереметевым, что надобно не идти прямо через степь на Крым, а взять поначалу турецкую крепость Кази-Кермень и еще три городка на Днепре возле Очакова.

– Я ведь и князю Василию Голицыну в пример древнего персидского царя Дария ставил – тот пошел степью на Крым, а потерял 80 тысяч войска!

– По Днепру идти куда сподручней – безводья нет, да и все пушки и тяжелые припасы в лодках можно сплавить! – соглашался Мазепа с Шереметевым. По когда боярин стал говорить, чтобы казацкая конница отбивала татарские наезды из Крыма, пока русские осаждают Кази-Кермень, гетман сразу встал на дыбы: – Я со своими казаками дале речки Самары не пойду. Мне и великий государь о чем пишет? Борони Украину. А твое войско с берега пусть дворянское ополчение охраняет. Что? Показать тебе царскую грамоту?

Борис Петрович только головой покачал – не мог же он признаться старому лису, что он-то, ближний боярин, никакой близости с царем не имел и в той доверительной переписке, которую имел с Петром гетман, он, командующий всем южным войском, не состоял.

Мазепа не без внутренней насмешки рассматривал покрасневшего от гнева боярина, но потом вдруг смилостивился и согласился двинуть свою конницу поближе к Крыму, прикрыть тыл шереметевского войска от набегов-татар.

– Ну спасибо, Иван Степанович, уважил! – Напоследок чувствительный боярин даже прижал Мазепу поближе к сердцу, трижды облобызал.

– Старому другу от меня всегда помощь будет! – важно сказал Мазепа, а про себя смеялся. Он-то знал от запорожцев, что крымский хан со стотысячной ордой уже переправился на правую сторону Днепра и пошел к Дунаю на соединение с турками. От Крыма русским никто уже не грозил, и казаки Мазепы могли спокойно ловить рыбешку в речке Коломаке.

* * *

После того как под Белгородом собрано было великое войско – в 120 тысяч, Борис Петрович отслужил в соборе торжественный молебен и на другой день двинулся в поход.

– Майская степь была усыпана дивными цветами, покрыта высокими травами, но русских сияющие майские дни не очень-то радовали – помнили еще, как загорелась степь в первом Крымском походе и войско Василия Голицына, так и не встретив ни одного татарского разъезда, вынуждено было от пожаров повернуть вспять.

Но на сей раз Бог миловал, и войско боярина беспрепятственно дошло до местечка Каменный Загон, что на Днепре. Здесь по высокой воде не торопясь переправили струги с провиантом, осадной артиллерией и тяжелыми воинскими припасами через пороги Днепра.

А ниже порогов стало переправляться и само войско Шереметева.

В переправе много помогли запорожские казаки на своих легких чайках, ходивших и на веслах, и под парусом. На этих чайках запорожцы в течение почти ста лет спускались вниз по Днепру и выходили в Черное море. Они легко уходили от тяжелых многопушечных османских кораблей, и все побережье Черного моря было открыто для их набегов. Но запорожцы не только грабили и поджигали – они освобождали из турецкого плена сотни невольников, в основном украинцев и русских, уведенных из пределов Московской державы крымцами на невольничьи рынки Кафы. Многие из освобожденных колодников записывались потом в запорожское войско, и от морских набегов войско не слабело, а еще более усиливалось.

Турецкие султаны пробовали было унять морские набеги запорожцев увещевательными грамотами.

Кошевой атаман Иван Гусак, помогавший русскому войску в переправе через Днепр, зачитал как-то Шереметеву последнюю увещевательную грамоту от султана Мухамеда IV. Грамота открывалась пышным султанским титулом: «Я, султан, сын Магомета, брат солнца и луны, внук и наместник Божий, владетель всех царств: Македонского, Вавилонского, Иерусалимского, великого и малого Египта; царь над царями, необыкновенный рыцарь, никем непобедимый, хранитель неотступный гроба Иисуса Христа, попечитель Бога самого, надежда и утешение мусульман, смущение и великий защитник христиан…»

– Постой, постой, не пойму, с чего бы Это Мухамед объявил себя защитником христиан? – перебил Борис Петрович чтение.

– Да у султана полдержавы составляют христианские народы: греки, болгары, сербы, волохи, молдаване – деваться некуда, приходится ему и в защитника христиан рядиться, – рассмеялся Иван Гусак, который и в пышном боярском шатре держался смело.

Сидевший рядом с Борисом Петровичем окольничий князь Барятинский покосился на хохотуна-запорожца, спросил сердито:

– И что же потребовал султан от Сечи в сей грамоте?

– А вот послушайте, паны воеводы, что от нас Мухамед IV-й восхотел. – Гусак задребезжал фальцетом: – «…повелеваю вам, запорожским казакам, сдаться мне добровольно и без всякого сопротивления и впредь меня вашими нападениями не беспокоить! Султан турецкий Мухамед».

– И каков был ответ запорожцев? – заранее похохатывал Борис Петрович, наслышанный об этой грамоте еще в Киеве.

– О! Ответ на эту грамоту султанову тогдашний кошевой атаман Иван Сирко дал самый гордый. Вот послушайте, паны воеводы, что сочинил казацкий круг в Запорожье! – И, сдерживая рвущийся из горла смех, Гусак зачитал султанский титул, каким его утвердила казацкая вольница на Сечи. – «Ты, шайтан турецкий, проклятого черта брат и товарищ и самого Люцифера секретарь. – Здесь Гусак прокашлялся и продолжал далее уже громким голосом: – Вавилонский ты кухарь, македонский колесник, иерусалимский броварник, александровский козолуп, великого и малого Египта свинарь, нашего Бога дурень и некрещеный лоб, – продолжал совершенно серьезно читать кошевой атаман грамоту, хотя в палатке уже хохотали все: и сам боярин, и командиры его полков, и даже приглашенный на Трапезу священник. Не смеялся, пожалуй, один Барятинский, который в этом поношении султана узрел ущемление царского имени. Но Гусак на окольничего и взор не обратил и закончил не без торжества: – Не будешь ты, султан, годен сынов христианских под собою мати, твоего войска мы не боимся, землею и водою будем убиться мы с тобою! – Под конец чтения Гусак лукаво улыбнулся и завершил скороговоркой: – Числа не знаем, бо календаря не маем, месяц у неба, а год у книжцы, а день такой и у нас, як и у вас!»