Текст книги "Генерал-фельдмаршал Голицын"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

Второй Крымский поход

В Грановитой кремлевской палате было сумрачно, даже яркие лучи летнего солнца с трудом пробивались сквозь узкие окна. «Не палата, а погреб, – с раздражением подумала царевна Софья, – токмо боярам моим и в собольих шубах не жарко! А впрочем, умели строить и при прежних царях – летом в палате прохладно, зимой тепло! Токмо сумрак, сумрак!» Правительница оторвалась от своих наблюдений за устройством Грановитой палаты, снова стала слушать напевную речь любимца. Голос у князя Василия был такой медоточивый, что царевне захотелось вдруг прямо здесь поцеловать любезного друга в сладкие уста. С удовольствием оглядела роскошную фигуру любимца. Князь Василий не прел в шубе, как толстяк Ванька Троекуров, а явился в Думу (неслыханное дело) в польском нарядном цветном платье – должно, спешил с переговоров с французским посланцем Невилем, вот и не успел переодеться. И как шел Васеньке цветной – гетманский кунтуш – подарок нового малороссийского гетмана Мазепы. Только вот одно плохо – патриарх Иоаким так и зыркает, недоволен, видать, что Голицын не надел боярскую шубу, отступил от обычая. Да здесь не до поцелуев с милым – ишь как вслед за патриархом и бояре вприщур поглядывают на щегольской польский наряд Голицына, а кравчий Бориска нахально посмеивается в усы. Прискакал сейчас из Преображенского и объявил перед советом, что царь Петр дело знает, обучает своих солдат и потому явиться в Думу не сможет.

«Тоже мне полководец выявился – собрал толпу конюхов и бегает со своим потешным войском по подмосковным лугам, народ смешит! – Царевна брезгливо поморщилась. Потом подумала не без тревоги: – Ну а как подрастут у братца его конюхи и впрямь станут солдатами! Какое ни есть, а все войско: два полка! – И тут же порешила: – Надобно сказать Шакловитому, чтобы с Оружейного двора боле не передавал в Преображенское мортирцы и мушкетоны. Нам и самим они не для потехи, а для нового похода на Крым потребны. А то, что поход будет, дело у нас с князем Василием решенное. И не потому, что константинопольский патриарх Досифей слезные грамотки шлет да и цесарцы с ляхами о союзных обязательствах через послов каждый день талдычат. Нет, здесь большее! Нужна, ох нужна и мне и всем Милославским победа князя Василия. Будет Крым наш, и в Москве все недруги притихнут, и змеиное гнездо в Преображенском шипеть перестанет».

Правительница с высоты трона столь сурово воззрилась на Бориса Алексеевича, что тот сразу перестал улыбаться.

Между тем князь Василий зачитывал уже не слезную жалобу Досифея на турок, а послание валахского[10]10
  Валахия – историческая область на юге Румынии, между Карпатами и Дунаем. С XIV в. – княжество, с XVI в. – под турецким государством. В 1859–1861 гг. объединилась с Молдовой в единое государство.


[Закрыть] господаря Щербана Кантакузина. Выходило, что он в случае нового выступления России супротив турок и татар выставит в помощь целое войско в 70 тысяч. Да и патриарх Досифей клянется поднять на Балканах целую христианскую православную рать сербов, болгар и греков.

Как Софья и ожидала (грамотки-то с Балкан она с князем Василием прочла еще перед советом), Боярская дума при этих добрых вестях сразу же оживилась. Куда делась боярская лень, даже толстяк Троекуров готов был к походу. А патриарх Иоаким, тот даже жезлом об пол ударил, точно узрел уже бегущих в страхе перед русским воинством басурман. Один только ближний боярин, князь Яков Никитич Одоевский заметил робко, что Крым-то от Балкан далеконько и меж ними Черное море лежит. А кораблей у нас нет!

– Какие там корабли, боярин! – прервал его Троекуров. – Мы в Крым на лошадках через степь прискачем!

– Да ведь однажды уже скакали?! – с нежданной смелостью возразил Яков Никитич.

От гнева правительница даже побагровела, поднялась, молвила жестко:

– Походу быть! И ты, князь Василий, снова поведешь войска! Так братец? – обратилась она к родному братцу царю Ивану. Сказала громко, потому как братец был не только подслеповат, но и глуховат.

На грозный вопрос правительницы он послушно закивал головой.

– Вот и славно! – успокоилась Софья. И, обращаясь к боярам, сказала уже без гнева, мудро, по-государски, как и полагалось правительнице: – А дабы не попало войско вновь на степные пожары, приговорите, бояре, объявить о походе всем ратным людям уже в сентябре, дабы в феврале все войско собрать в Белгороде. Тебе же, князь Одоевский, в Аптекарском приказе, как в прошлый раз, не мешкать, а самому со всеми своими медикусами в поход собираться!

– Ох и сильна правительница! – громко, так, чтобы слышала Софья, восхитился Иван Троекуров, а затем прошептал на ухо сидевшему рядом с ним старому князю Прозоровскому: – Поспешай, князь, приговорить поход-то! Не то как бы она всех нас в Белгород не отправила!

Старший из бояр не медлил, встал и пропел дребезжащим голосом:

– Спасать надобно единоверцев, бояре. Согласен с государыней-правительницей: походу быть!

На том Боярская дума и порешила. А в 1688 году по всем городам объявили поход на Крым.

На сей раз в Москве к походу готовились с великим тщанием. Чтобы предупредить летний зной, безводие и степные пожары, решили выступить ранней весной.

В сентябре бирючи прокричали и с высокого кремлевского крыльца, и повеем городам и весям России, дабы все ратные люди к февралю поспешали в лагерь под Белгород. В крепостце Богородской, что устроена была на границе гетманщины, собрали большие запасы муки и пороха. Все ратные люди получили по 9 алтын денег, чтобы не оголодать. Снова в лагерь под Белгородом слетелся разношерстный люд: шинкари – частники и квасники, пирожники и сбитенщики, чернозубые пропитые девки и развеселые молодцы с гетманщины. Лагерь гудел и ширился, веселился и матерился, пока воеводы в большом шатре князя Василия обсуждали план похода.

Казачьи старшины предлагали спуститься вниз по Днепру: тогда пушки, припасы и пехоту можно было по-грузить в челны, а конница бы шла берегом. Но у Запорожья кипели пороги, и хотя бывалые казаки говорили, что те пороги можно было обойти, перетащив челны по суше, однако князь Василий сразу усомнился:

– Хорошо, обойдем пороги, а что дале? В низовьях-то Днепра стоят турецкие крепости Очаков и Кизеркеман, и упрется войско прямо в очаковские твердыни. Нет, то негоже! – не согласился Голицын с Мазепой и его старшиной. После ухода казаков князь доверительно разъяснил своим воеводам и стольникам, сопровождавшим его в поход: – Ведаете, отчего Мазепа нас под Очаков вести хотел? Запорожцам выход в Черное море потребен яко воздух, дабы турецкие берега удобно грабить. И гетман в том свою долю имеет, а мы получим под Очаковом не малую войну с Крымом, а большую войну со всей Османской империей! Так-то!

– Не понимаю, разве мы не с турком воюем? – удивленно выпучил глаза Ванька Бутурлин, здоровенный ражий стольник, родом из старой боярской фамилии.

Князь Василий только усмехнулся в усы и разъяснил бестолковому: крымский хан при дворе султана Мехмета, по слухам, не в большой чести: первым убег со своей ордой в битве с цезарцами. Потому турки хану не помогут, но, как лазутчики донесли, султан снова вызвал крымцев на Дунай. Посему война в Крыму будет малая.

– И я так рассуждаю: как узнаём, что хан перешел Днепр и ушел на Дунай, нам идти прямо через степь к Перекопу. В мае какие пожары в степи, Петр Иванович? Пойдем по весенней прохладе и не так, как в прошлый поход, а для скорости шестью колоннами! – По всему было видно, что большой воевода давно обдумал этот план и от него не отступится.

Все-таки опытный Гордон предложил, словно вбивая гвозди в план Голицына, свои добавления: во-первых, устраивать через каждые четыре перехода опорные форты с надлежащими гарнизонами; во-вторых, казакам держать на Днепре флотилию для содействия войску; и, в-третьих, изготовить понтоны, которые везти бы за Большим полком.

– К чему это нам крепости в степи? – искренне удивился молодой и беспечный боярин Шеин, второй воевода при Гордоне в Сторожевом полку.

– Береженого Бог бережет, Алексей Семенович, – терпеливо, как дитяти, разъяснил старый воин Шеину. – А вдруг опять ретирада случится? Тут при отходе форты нам и помогут против татарских наездов. Да и оставленные в фортах припасы ой как нам в случае ретирады помогут!

– Что это ты, Петр Иванович, все на ретираду-то напираешь? Мы еще и до Крыма не дошли, а ты уже среди фортов, яко заяц среди кустов, собрался прятаться? – В голосе Голицына звучал явный гнев. – И опять же, зачем флотилия на Днепре, ежели мы за двести верст от Днепра у Перекопа стоять будем?

– А вдруг, княже, не ровен час, хан с Дунаю повернется и пойдет к Крыму. Вот флотилия и перекроет ему переправу через Днепр.

– Да коли хан повернется, то через Днепр он переправу иметь будет под прикрытием очаковских пушек, и никакая флотилия нам тут не поможет! – спесиво вздернул голову Шеин. Молодой боярин был страшно недоволен, что в Сторожевом полку он не первый, а второй воевода, и рад был уколоть генерала.

– Думаю, хана султан с Дуная ни за что не отпустит, а форты строить одна морока, да и времени займет уйму! – прервал спор Голицын. – Пойдем скоро, через неделю-другую дойдем до Перекопа и возьмем крепость с налета!

Только когда все собрались уже расходиться, большой воевода вдруг спохватился и спросил сумрачного Гордона:

– А понтоны-то тебе, Петр Иванович, понадобились зачем? Ведь в степи не речка, а ручейки, их, чаю, войско и в брод перейдет, не замочив штаны?

Ванька Бутурлин и Алешка Шеин на шутку своего главнокомандующего весело рассмеялись. Гордон вспыхнул было от гнева, но собрался, взял себя в руки и терпеливо разъяснил и большим и малым воеводам:

– Я не через речки понтоны хочу наводить, княже, а через Гнилое море – Сиваш. Там, как пленные татары сказывают, такие ветры гуляют, что иногда почти всю воду с Сиваша сгоняют. Вот через Сиваш войско, в обход Перекопа, может налегке переправиться, а затем и понтонный мост соорудить и перевести артиллерию и обоз.

Князь Василий был вынужден признать про себя, что сей замысел старого вояки имеет смысл, но от своего плана решил не отступать:

– Да ведь такую тяжесть, как понтонный мост, за собой тащить – значит, генерал, весь поход зарубить. И нечего нам Перекопа бояться. Те же лазутчики докладывали, что Перекоп – крепостца старая, укрепления обветшали, пушек все ничего. А у нас семьсот орудий. Да они одним залпом обрушат перекопский вал. Верю, пойдем через степь со скоростью, возьмем Перекоп! – С тем князь Василий и распустил совет.

А вскоре пришло известие, что крымский хан уже в Буджаке и удаляется на Дунай, на соединение с турками. Путь на Крым был свободен, и многочисленное московское воинство выступило в поход. Поначалу шли скоро шестью колоннами. Рассыпавшись по зеленой степи, весело гарцевала дворянская конница. Правда, гарцевали, как заметил князь Дмитрий, летавший по приказу большого воеводы с фланга на фланг, только сами дворяне на добрых конях, а их холопы, как правило, сидели на неважных лошадках. И совсем уже на клячах восседали 30 тысяч рейтар и копейщиков-мужиков из поселенного войска. Уходя в поход, мужики ехали на тех же рабочих клячах, на которых пахали землю.

– Как бы легкоконные татары не опрокинули это лапотное воинство? – поделился своей тревогой князь Дмитрий с другими стольниками.

– Какие там татары? Хан-то к Дунаю ушел! – рассмеялся известный хохотун и выпивоха Ванька Бутурлин.

– Да ведь силы-то крымцев нам в точности неведомы, наверняка часть орды хан у Перекопа оставил! – тем же вечером Дмитрий Михайлович высказал свои сомнения.

В этом походе старший Голицын часто призывал младшего в свой шатер.

«Князь Дмитрий братец хотя и двоюродный, но все одного голицынского корня. Такой не подведет!» – думал, должно быть, фаворит о Дмитрии Михайловиче.

И потом, беседовать с братцем было приятно, потому как учен и начитан он, почитай, не менее самого Василия Васильевича.

– Ты что же, Дмитрий, думаешь, мне мой воеводский чин глаза застил и я сам не вижу, что наша конница ни на что не годится, даже супротив легкоконных татар не устоит. Вся надежда у меня-тут на пушки и ружейный огонь – сие татарам не по зубам. А насчет того, что хая часть орды в степи оставил, ты, братец, пожалуй, прав – про то надобно спроведать. Скачи-ка поутру в Сторожевой полк, передай Гордону и Шеину, пусть вышлют казаков в разъезды с тем, чтобы взять в степи хотя бы одного татарина в плен! – С тем великий воевода и отпустил своего братца-стольника.

И на рассвете князь Дмитрий с полусотней казачков-донцев скакал по нарядной майской степи, с ее буйным весенним цветением. Трава уже вымахала почти в полный рост, недавно прошли дожди, и пожары еще не случались. Войско действительно шло пока по прохладе.

В скачке обвевал свежий ветерок, прилетевший, должно быть, с Черного моря, холодил кожу. Дмитрий с удовольствием подставлял лицо нежданному свежему ветру. Что, казалось, лучше, чем скакать вот так в свои двадцать пять лет по нарядной степи, когда над тобой стоит высокое голубое небо и ты чувствуешь всю силу молодого тела? В походе князь Дмитрий загорел, окреп, и такими далекими казались сейчас все московские придворные козни и заботы.

В Сторожевой полк примчались, когда солдаты еще ели свою утреннюю похлебку.

Дмитрий Михайлович легко разыскал штаб Гордона и вскоре стоял уже перед генералом.

– Так большой воевода ждет «языка»? Что же, князь, могу его порадовать! Мои черкасы столкнулись вчера с татарским разъездом и взяли пленного. Сейчас Алексей Семенович с него допрос снимает. А впрочем, вот и сам второй воевода.

Шеин и впрямь был уже у генеральского шатра, но по-необычному встревожен и бледен. На Дмитрия Михайловича он даже внимания не обратил, сразу кинулся к генералу:

– Беда, Петр Иванович! Татарин на третьей пытке признался, что идет на нас старший сын ханский Нуреддин Калга со всей своей ордой. И войска у него будет тысяч тридцать. Что делать-то? – Шеин был в явной растерянности.

– Как что? – То что для Шеина было в новину, для Патрика Гордона было привычным делом. – Прикажи трубить боевую тревогу, строй каре, огороди его телегами, выставь пушки!

И скоро запели над лагерем горны, затрещали барабаны, солдаты бросали свои котелки и хватались за ружья, офицеры матерились, давая команды, из обоза тащили телеги и повозки, тысячи людей, казалось, бестолково суетились по всему лагерю.

Но не прошло и часа, как каре было построено, пушки выставлены, и, укрывшись в крепости из телег и повозок, Сторожевой полк изготовился встретить огнем неприятеля, который не заставил себя ждать.

Сначала на горизонте возникло облако, которое затем выросло в темную тучу, но то была не туча, а тридцатитысячная конница Нуреддина Канги; страшный вопль «Алла!» огласил все поле сражения, и тысячи стрел полетели в русский лагерь. Но прошли времена Батыя и Золотой Орды, когда не выдерживали бешеной атаки татарской конницы русские полки.

По знаку Гордона ударили картечью пушки, плюнули в лицо татарской конницы ружейные залпы, и завывающая орда отхлынула и словно растворилась, яко степное видение. И снова высоко сияло голубое небо, и пороховой дым все таял в его просторах.

– Слава богу, вовремя укрылись и отбились! – перекрестился Гордон, все сражение так и простоявший у своего шатра. – А ведь не построй мы каре, застигни они нас за завтраком, перебили бы всех, как это по-русски, как пить дать порубили! – За тридцать лет службы в России Патрик Гордон полюбил русские присказки.

– А вот казачки и еще двух пленников волокут! – развеселился Шеин, обратясь к Дмитрию Михайловичу, в котором он наконец признал родственника большого воеводы. – Этих татар забирай, князь Дмитрий, к нашему главному воеводе.

– А где же тот третий, с коего вы допрос чинили? – поинтересовался было Дмитрий Михайлович, но Шеин только рукой махнул:

– Сломался он, под пыткой, бедняга, умер! Да на что тебе, третий, я из него, ей-ей, все вытянул. Бери-ка лучше новых гололобых и вези их в Большой полк.

– И впрямь, князь, скачите назад к воеводе! Известите обо всем, что видели. И передайте ему мой совет: пусть немедля стягивает все колонны. Не то, чаю, Нуреддин Калга обойдет наше войско по степи и атакует с тыла! – напутствовал Гордон князя Дмитрия.

– Чушь старик городит. Твои пленные татары только что показали, что у Нуреддина Калги не тридцать тысяч, а и двадцати не наберется. А у нас между Сторожевым и Большим полком только у Бориса Петровича Шереметева тридцать тысяч дворянского ополчения в степи гарцуют. Чаю, не допустит Шереметев татар к нашей пехоте! – высокомерно бросил Василий Голицын, услышав от князя Дмитрия доводы Гордона.

– Да наши дворяне татарскую орду одними плетьми до моря прогонят! – поддержал большого воеводу присутствовавший при совете Бутурлин.

– Ох, не хвались, Иван, не хвались! Видел я сейчас холопские клячи! – вырвалось у Дмитрия Михайловича.

Большой воевода посмотрел на мрачное лицо родственника и неожиданно приказал своему любимцу Бутурлину:

– Ты вот что, Иван, бери-ка пять тысяч рейтар Тамбовского разряда и помоги Шереметеву. Береженого и Бог бережет!

Но и помощь рейтар не помогла дворянскому ополчению, когда из знойного степного марева вылетела татарская конница.

К ужасу Бориса Петровича, даже не только дворянские холопы, но и их хозяева, беспощадно настегивая своих аргамаков, ударились в бегство. Шереметев бросил в бой свой последний резерв: три тысячи драгун-белгородцев, обученных, им самолично огневому бою. Драгуны спешились, выстроились в линию и встретили татар дружным залпом. Орда поначалу рассыпалась, но тут же стала обтекать резерв Шереметева с флангов. Множество татарских стрел взвились над Черной долиной, покрытой пылью от тысяч копыт и затянутой пороховым дымом. Многие драгуны упали, остальные бросились к лошадям.

«Да где же Ванька Бутурлин, где его железные рейтары?» – с тоской подумал Борис Петрович. Но размышлять дале было недосуг. Татары уже зашли с тыла, и пришлось пробиваться через орду. Рослый и дородный боярин на здоровенном буланом жеребце сам повел, размахивая офицерским палашом как прадедовским мечом, своих драгун на прорыв. Сбил двух татар на низкорослых лошадках, третьего срубил палашом. Все-таки вырвались из злополучной Черной долины. И здесь с пригорка Борис Петрович узрел на горизонте удаляющееся пыльное облако. То поспешало от смерти дворянское ополчение, а впереди него неслись железные тамбовские рейтары.

Ванька Бутурлин как только узнал от первого беглеца, что на ополчение как снег на голову свалилась неисчислимая орда и Борис Петрович Шереметев то ли погиб, то ли попал в полон, немедля приказал рейтарам завернуть коней.

При гоньбе у него свалился с головы железный шлем, волосы растрепались, и так, громыхая рейтарскими доспехами, он тяжелым кулем и свалился перед шатром великого воеводы. Упал перед князем Василием в ноги и возопил страшно, как вопили и тысячи других беглецов:

– Все пропало, воевода! Сила у орды несчетная! И скоро орда здесь будет!

– Постой, а Борис Петрович Шереметев где?! – затопал ногами великий воевода.

Бутурлин поднялся с колен, блудливо потупил глаза, молвил глухо:

– Сказывают, в полон наш Борис Петрович сдался.

– Врет, собака! – гневно вырвалось у князя Дмитрия, оказавшегося свидетелем доноса. – Не мог боярин Шереметев в татарский полон пойти!

– В степи все случается! – как-то устало махнул рукой большой воевода и приказал своим посыльным: – Соединяйте пешие колонны, ставьте карею! А этих жеребцов, – он показал на Бутурлина и подходивших рейтар и дворян-ополченцев, – укройте в обозе, за телегами!

Так и случилось небывалое: конница шла не впереди пехоты, а укрылась за обозными телегами.

Одно порадовало: первым к огромному русскому каре подошла не орда, а драгуны Шереметева. Сам Борис Петрович сказал большому воеводе просто: с татарами биться можно, огневого боя орда боится!

А вечером слова боярина подтвердились. Когда конница Нуреддина Калги попыталась прорвать каре, навстречу ей ударили не только пехотные залпы, но полыхнули картечью сотни орудий. Вся степь была покрыта побитыми татарами. И ночью орда отступила и ушла в Крым. Но дворянское ополчение ее не преследовало, плелось за обозом. Огромное русское каре потихоньку потащилось к Перекопу.

* * *

Так нескладно, как воинство Василия Голицына, воевало только шляхетское ополчение Речи Посполитой. Польский король Ян Собесский был тяжело болен, а его коронные гетманы и маршалки так и не решились двинуться к Дунаю, хотя и могли рассчитывать на поддержку господаря Валахии.

Неудачно действовал и другой союзник России – Священная Римская империя германской нации. К тому же империя Габсбургов, ведя войну с турками, одновременно в союзе с Англией и Голландией ввязалась в новую войну с Людовиком XIV французским. Впрочем, скорее не империя, а «король-солнце» пошел шарить в немецких курятниках, как он презрительно именовал расколотую на триста кюрфюршеств, княжеств и вольных городов Германию.

В Париже король создал даже такой бесподобный юридический орган, как палата присоединений. Палата, составленная из историков и юристов, порылась в древних манускриптах и старых договорах и заявила, к примеру, что столица Эльзаса Страсбург на самом деле французский город Страсбур. И в 1684 году французские войска, внезапно, без объявления войны, заняли этот город на Рейне, пока германский гарнизон молился в соборе. Когда же император Леопольд I стал возражать, великий Людовик сам перешел Рейн, еще раз показав, что сила выше права. Габсбургам пришлось взять часть армий с Балкан и перебросить их на Рейн. Так что этот союзник России по Священной антитурецкой лиге был ослаблен.

Единственной страной, где диктатор Западной Европы Людовик XIV в те годы потерпел неудачу, была Англия. В 1688 году там произошла славная революция, изгнавшая из страны короля Якова II, католика и союзника Людовика. В следующем году штатгальтер Голландии король Вильгельм Оранский окончательно утвердился на английском престоле. Однако сторонники короля Якова – якобиты – все еще воевали против него в Ирландии.

Словом, пороховой дым затянул всю карту тогдашней Европы, и разобраться в этом дыму даже великому сберегателю царевой печати князю Василию Голицыну было нелегко.

Когда он добрался до Перекопа, то сам убедился, что перекопская фортеция ничтожна и может быть сметена огнем семисот русских орудий и пищалей. Но что дальше? Войдет он в сухую безводную крымскую степь, которую татары будут по-прежнему жечь! Дворянское ополчение легкоконных татар не догонит и фураж у них все одно не отобьет.

А, по слухам, с Дуная поспешает уже сам крымский хан со стотысячной конницей. Да и очаковский паша придет к нему на помощь со своими янычарами.

От союзных имперцев и полков никакой помощи ждать в нынешних условиях не приходится. И захлопнут все голицынское неуклюжее воинство, вдругорядь показывающее свою немощь, в Крыму, яко сельдей в бочку. Вот как размышлял, должно быть, князь Василий, когда решил Перекоп штурмом не брать, а повернуться в родные палестины. Среди воевод были, правда, аники-воины, вроде Ваньки Бутурлина, которые взывали к штурму, но Бутурлин-то от татар уже бегал с позором, а вот осторожные Патрик Гордон и Борис Шереметев против вторичного отступления голос не поднимали. И пропыленные солдаты Голицына снова побрели назад. Поворот этот был столь внезапен, что среди некоторых генералов и воевод сразу поползли слухи, что Нуреддин Калга ночью переслал тайно к шатру Голицына бочонок с залогом, дабы тот отступился от Крыма.

– Сам видел ночью этих гололобых, как они бочонок к Ваське Голицыну в шатер вкатили! Вышел ночью по малой нужде и углядел! – самодовольно рассказывал после третьей чарки Бутурлин.

– Это ты-то углядел? – жестоко усмехнулся князь Дмитрий. – Ты-то и в Черной долине углядел, как Шереметев в татарский полон скачет! – Дмитрий Михайлович встал из-за стола, за которым сидели офицеры штаба, и вышел из палатки.

– У него с Васькой-то одна порода – Голицыны. Подумаешь, Гедиминовичи! Да мы, Бутурлины, постарше их родом будем. И подожди, призовут еще нашего воеводу и всех его сродственников к ответу за крымский позор. Царь Петр призовет! И я это точно ведаю! – Бутурлин грозно оглядел побледневшие лица боевых сотоварищей.