Текст книги "Генерал-фельдмаршал Голицын"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 26 страниц)

– Какой-то Чириков преграждает мне путь! – бушевал король. – Гилленкрок, выдвиньте против них все орудия!

Теперь уже десять шведских батарей вели огонь по русскому отряду, а на берегу разворачивалось несколько полков шведов.

Чириков слал к фон дер Гольцу гонца за гонцом с просьбой о помощи, доносил о том фельдмаршалу, написал и самому светлейшему, что именно здесь у Березины переходит вся шведская армия, но никакой подмоги так и дождался. Вечером, когда уже сотни лодок, плотов и понтонов, набитых шведскими солдатами, двинулись через реку, Лука Степанович приказал своей команде отступать.

К немалому удивлению молоденького поручика Петухова, Чириков при том был весел и беспечен, хотя потери в отряде были изрядные.

– Что, петушок, в поле сражаться – это тебе, чай, не пивко пить у твоего полковника в штабе! – лукаво подмигнул он поручику. – А что весел я, так по делу. На целые сутки почитай задержали мы неприятеля! А ныне, когда по Белыничской дороге засеки устроим, глядишь, и на неделю шведа задержим. За то время, чаю, наши господа генералы великий консилиум соберут и всю армию к баталии наконец изготовят!

Лука Степанович оказался провидцем: шведы три дня провозились на переправе через Березину, а когда двинулись по Белыничской дороге, то встретились с засеками, устроенными командой Чирикова.

* * *

– С кем я воюю, с каким-то Чириковым! – Король с раздражением наблюдал, как его драбанты, цвет шведской армии, словно мужики на лесоповале, растаскивают засечки на дороге. Шведы, привыкшие за день проходить по 30–40 верст, двигались из-за лесных завалов черепашьим шагом, делая 6–8 верст за день. И если в Минске они были уже 7 июня, то следующую после Березины реку Друть перешли только через три недели. И на этой переправе путь им преграждала одна команда Чирикова, солдаты и офицеры которой за эти дни превратились в заправских лесорубов.

– Вот что, поручик, отправляйся-ка немедля к своему фон дер Гольцу или к самому светлейшему и доложи им, что шведы уже через Друть переправились. И удержать я их один боле не в силах. Куда же, черт возьми, девались четыре дивизии нашей доблестной конницы?! Потерялись они, что ли, яко иголка в сене?! – не без злости вопросил Чириков драгуна, но, понимая, что вины младшего офицера в том нет, только рукой махнул. Через час поручик Петухов со своими драгунами уже запылил по Могилевской дороге. А на другой день он разыскал в замке знатного польского пана, князя Радзивилла, весь штаб светлейшего.

* * *

Александр Данилович пребывал в самом тяжелом расположении духа, когда ему доложили о прибытии офицера из команды Чирикова.

Вечор он получил грозное письмо от государя из Санкт-Петербурга, где разгневанный Петр вопрошал: «Отчего знатную переправу на Березине неприятелю без баталии уступили?» И от этого вопроса всю ночь больно ныла у Меншикова спина, памятуя о царской дубинке.

В самом же замке собирался сейчас великий консилиум, на коий прибыли даже царские министры – Головкин и Шафиров – и явился, само собой, фельдмаршал Шереметев со своим штабом. Видеть фельдмаршала светлейший не хотел наособицу, памятуя последние коварные его вопросы: «Каким образом неприятель через Березину столь легко прошел? И отчего один пехотный майор Чириков с малою своею партиею все войско неприятельское должен держать, пока спят господа кавалерийские генералы?»

И самое обидное, что фельдмаршал был прав. Все нанятые за великие деньги кавалерийские генералы-немцы: и Гольц, и Пфлуг, и Инфланд, и Генскин, и принц Дармштадский сначала потеряли шведов, сгрудившись зачем-то в кучу у Борисова, а потом уже не могли их перехватить на пути и пугливо бросились прямо к днепровским переправам. Но от правоты фельдмаршала Александру Даниловичу было не легче, и особливо обидно, что на пути шведов стали не его драгуны, а команда шереметевского адъютанта. Бравого майора Чирикова светлейший клял сейчас не меньше, чем шведского короля. Оттого прибывшего от его офицера Меншиков велел вести прямо к себе, дабы не перехватили царские министры или фельдмаршал.

Дотоле Петухов видел светлейшего на смотрах, где тот летел во всем блеске перед своими полками и положено было кричать ему «Ура-а!».

– Ты-то как, драгунский поручик, к этому свистоплясу Чирикову под команду попал? – с металлом в голосе вопросил Александр Данилович Петухова.

– Отрезан был от своего полка! – задрожал поручик от львиного рыка командующего. – Вот и пришлось стать под команду старшего командира.

– Ты вот что, сие забудь! – Неожиданно для Петухова смешок задрожал в голосе светлейшего. – Коли спросят на совете, отвечай, что я, твой командир, сам приказал тебе вместе с Чириковым к Березе-Сапежинской маршем идти. Понял? – Данилыч грозно воззрился на офицерика.

– Понял! – преданно округлил глаза молоденький поручик, хотя, по правде говоря, ничего не понял. А Меншиков довольно потирал руки после ухода офицера. Теперь он мог сказать на совете, что и его драгуны бились в рядах команды Чирикова.

Тем же вечером на большом консилиуме господ министров и генералов фельдмаршал Шереметев важно вопросил светлейшего:

– Ведаешь ли ты, Александр Данилович, что шведы после Березины и другим знатным пасом, через реку Друть, – овладели? Чириков мне о том доносит…

– Да что чирикает твой Чириков! – взорвался вдруг Александр Данилович яркой петардой. – Ко мне только что мой офицер прискакал, поручик Петухов, и о том же донес. Его драгуны, господин фельдмаршал, все время твоему Чирикову подмогу оказывали. Хотите, я его на совет позову? – И светлейший махнул рукой своему адъютанту.

Так впервые в жизни поручик оказался на совете столь знатных господ. Он поведал господам генералам и министрам, как бились они на Березине, делали затем засеки на Белыничской дороге, удерживали переправу на Друти.

– Чаю, на добрых три недели майор Чириков задержал шведа! – закончил он свой рассказ.

– Не Чириков задержал шведов, а ты вместе с Чириковым! – резко вмешался здесь Александр Данилович. И, обращаясь к членам совета, улыбнулся: – Оно, конечно, поручик еще молод, но офицер отважный, пробился сквозь шведов, сообщил Чирикову, что шведы уже заняли Минск, да и на Березине храбро бился. Думаю, достоин быть ротмистром!

От этой нежданной похвалы и награды светлейшего поручик покраснел – он-то думал, что его ждет жестокий разнос за отрыв от полка. Но и в военной службе встречаются свои метаморфозы, и петушок по воле светлейшего скакнул за свое удачное появление в ставке сразу в ротмистры.

На совете же господа генералы порешили: дать отпор шведу, укрывшись у местечка Головчино за рекой Бабич.

– Бабич – речка, конечно, не чета Березине, ее швед и вброд перейдет, но что делать, ежели все переправы через Березину и Друть драгуны прозевали! А меж тем есть повеление его царского величества биться со шведами на переправах. И та речка Бабич – последняя перед Днепром. Так что возвращай с Днепра свои эскадроны, Александр Данилович. Выполним царскую волю! Дадим шведу баталию, – важно заметил Борис Петрович. Приставленные к ставке министры – Головкин и Шафиров – и посол в Речи Посполитой Григорий Долгорукий одобрительно закивали головами, а Александру Даниловичу деваться было некуда – супротив царской воли не пойдешь!

– К тому же, – как бы успокаивая светлейшего, продолжил фельдмаршал, – Левенгаупт, по всем донесениям, с королем еще не соединился, грабит Курляндию и Литву, тако что резервной силы у шведов нет, а у нас ныне все пятьдесят тысяч супротив его тридцати пяти наберется. Авось, – Борис Петрович перекрестился на святой угол, – и раздавим супостата множеством. – На том на генеральном консилиуме и порешили.

Добрый знак при Добром

Известие о поражении дивизии Репнина и конницы фон дер Гольца под Головчином застало Петра I в пути, кода он несся в своей двуколке в действующую армию.

На постоялом дворе возле Смоленска царь повстречал майора Девиера, спешившего в Петербург с печальным известием о неудаче под Головчином. Правда, доклад господ генералов, написанный по просьбе Шереметева и Меншикова вице-канцлером Шафировым, был составлен так ловко, что вроде никакого поражения и не было, а так, выдала, мол, под Головчином частная стычка, после чего русские войска с согласия фельдмаршала и господ генералов в стройном порядке отступили за Днепр и стали лагерем в селе Горке на крепкой позиции.

– Читал сию бумаженцию? – жестко спросил Петр Девиера. – И что скажешь?

Хитрый португалец, прошедший на русской службе Путь от простого матроса до майора, был великим физиогномистом. По суровости царского взгляда и подергиванию щеки он сразу сообразил: соврет – быть беде! И сказал всю правду: и о потери пушек Репнина, о нестройном отступлении его дивизии через лесную чащобу, и о ретираде кавалерии фон дер Гольца, боле похожей на бегство.

– Генералы, мать вашу… – выругался Петр, трясясь рядом с Девиером в двуколке. – Полки вооружены, обучены, солдаты одеты и обуты к этой кампании, как никогда прежде! Казалось, только бери полки и веди их к викториям. Так нет, разбросали все войско по болотам, переправы упустили, а затем укрылись яко страусы за речушкой Бабич и того не подумали, что речонку ту швед вброд перейдет. Я тебя спрашиваю: отчего они такую великую реку, как Березина, не удержали, а отошли к самой неудачной позиции? Отчего?! – Голос Петра сорвался на такой крик, что оливковое лицо португальца-наемника еще более пожелтело от страха. Но царь все же удержался, не схватился за свою дубинку, понял, что с гонца спрос невелик, а спрашивать надобно с самих господ генералов. И весь остальной путь до Горок Петр пребывал в мрачном молчании.

Царский правеж над генералами в штаб-квартире в Горках Петр начал с приглашения светлейшего князя Меншикова в уединенную палатку, где келейно ознакомил фаворита со своей дубинкой.

– За что, мин херц, за что! – Вопли светлейшего неслись по всему Лагерю, так что у многих господ генералов волосы под париком дыбом встали.

– За то, что Березины не удержал, за то, что под Головчином все твои драгуны разбежались! Аль того мало! – в бешенстве ревел Петр.

Но на той расправе с Меншиковым царская буря не кончилась. Дале Петр решил поступить с виновниками по всей строгости военного суда. По царскому приказу было создано две комиссии, коим и надлежало разобрать действия под Головчином генералов Репнина и фон дер Гольца.

А дабы суд был справедлив, во главе комиссии, судившей пехотных генералов, царь поставил кавалериста Меншикова, а судить кавалерийских генералов-немцев определил фельдмаршала Шереметева.

Но если Борис Петрович с судом не спешил, то светлейший, памятуя о царской дубинке, повел дело споро. Уже 4 августа 1708 года комиссия вынесла грозное определение, что за потерю десяти пушек, амуниции и полковых знамен и отступлении «в неудобное, тесное, болотное и лесное место» генерал Репнин «во всем виноват и наказания достоин! И быть ему разжалованным из генералов в простые солдаты!».

В приговоре помощнику Репнина генералу Чамберсу язвительно указывалось, что поскольку оный генерал за четыре дня, пока дивизия окапывалась за Бабичем, позицию не осмотрел, пароля на ночь не дал, приказов никаких не ведает и не упомнит, а в сражении поступил «худо и сопливо», то тако ж, как и Репнина, лишить генеральского чина и команды публично. С Чамберса сняли также и орденскую ленту. Приговор под рокот барабанов был оглашен перед строем всех войск.

Князь Михайло Голицын хотя и подписал приговор, как член царской комиссии, но все же почитал его несправедливым. Хотя во время сражения под Головчином он с гвардией стоял далеко от сражения на правом фланге, где швед и не думал атаковать, разбирая потом всю эту несчастную головчинскую акцию, Михайло пришел к выводу, что боле Репнина виноваты светлейший князь Меншиков, оказавшийся не среди драгун, а среди пехоты, и фон дер Гольц, который со своей многотысячной конницей сразу не поспешил на выручку Репнина, хотя и стоял с ним рядом.

Однако Меншиков как председатель комиссии особое мнение Михаилы Голицына отклонил, а потом и вообще увел своих немецких генералов от суда и наказания.

На руку светлейшему оказалась и неторопливость Шереметева, а главное, пришедшее в Горки известие, что шведы перешли Днепр и идут на Смоленск. При таких обстоятельствах суд над кавалерийскими генералами так и не состоялся.

* * *

Карл XII был чиновником судьбы и во всем боле полагался на случай, нежели на разработанный заранее стратегический план. После победы под Головчином он целый месяц простоял в Могилеве, поджидая двигавшегося от Риги генерала Левенгаупта с его огромным обозом, который составлял как бы подвижную базу шведской армии. Но Левенгаупт не спешил, а спокойно выполняя приказ короля, подчистую грабил Литву и Белоруссию, разбросав отряды фуражиров по всем дорогам, и непрестанно пополнял свой обоз.

Между тем в Могилеве в главной армии шведов кончились запасы провианта, у тамошних жителей выгребли из потайных ям все зерно, а у брошенных в подземелье Могилевских евреев выбили все потаенное золото, и королевской рати ничего не оставалось, как маршировать дале!

В сущности, шведскую армию вела не воля, не великая стратегия короля, а жестокий голод. Правда, встал вопрос – куда идти?

Любой осторожный генерал, беспокоящийся о своем войске, вроде Бориса Петровича Шереметева, естественно, повернул бы назад, дабы соединиться с Левенгауптом и обрести все нужные припасы в его огромном обозе, но Карл XII не был обычным генералом и ведал только слово «вперед». А там – «война войну кормит!». И вот в начале августа шведская армия по приказу короля перешла у Могилева Днепр и двинулась к Смоленску, единственной сильной крепости, закрывавшей дорогу на Москву.

– По пути мы найдем и провиант и фураж, а Левенгаупт соединится: с нами уже у Смоленска! – заявил король Гилленкроку.

– Но, ваше величество, на пути мы встретим и главную русскую армию! – заметил осторожный генерал-квартирмейстер.

– Ах, Гилленкрок, ничего бы я так не желал, как встретить сейчас всю царскую армию и устроить ей вторую Нарву! – искренне вырвалось у короля.

– А ежели русские не дадут генеральной баталии, а по-прежнему будут опустошать все при своей ретираде? – высказал сомнение начальник штаба.

– Царь не будет жечь все в собственной стране! А ведь там, за Днепром, если я не ошибаюсь, лежит коренная Россия! – Карл XII указал за широкую реку. – Так вперед, на Смоленск и Москву! – И король лихо, в сопровождении молодых и веселых драбантов, поскакал к переправе.

«Не командующий армией, а какой-то необузданный бродяга-викинг, всюду ищущий добычу и приключения!» – неодобрительно подумал Гилленкрок о своем венценосце. Но что поделать, он был только генерал-квартирмейстером своего повелителя и его удел – исполнять королевскую волю. Гилленкрок со всем штабом двинулся вслед за королем.

В русской ставке решили сначала дать сражение в укрепленном лагере у Горок, но король обошел Горки и двинулся сперва не на Смоленск, а на Мстиславль. Так что русским пришлось оставить подготовленную позицию. Король по-прежнему держал в своих руках нити кампании. У Петра I и у Шереметева впервые даже появилась мысль, что король от Мстиславля может пойти на Украину. Но Карл XII сделал вдруг крутой оборот на Смоленск. И здесь случилось то, что и предсказывал Гилленкрок и чему не верил король: царь приказал жечь деревни в собственной стране! Теперь русская армия отступала прямо – перед шведами, и дымы от пожарищ протянулись от русского рубежа до самого Смоленска.

Чтобы найти фураж для коней, шведы должны были разбросать войско и отделить многие части от главного лагеря. Так и случилось, что бригада генерала Рооса расположилась на ночлег у деревни Доброе, в нескольких верстах от главного лагеря короля.

В присутствии грозного Петра даже неповоротливые кавалерийские генералы Меншикова зашевелились, и драгуны понеслись не только перед фронтом шведских войск, но и по их флангам. Они сообщили, что отряд Рооса расположился на ночлег в удалении от главного лагеря шведов в сельце Доброе.

На царском совете порешили воспользоваться случаем и внезапно атаковать незадачливого шведского генерала.

Для атаки был сформирован отдельный отряд гренадер, командовать которым Петр поручил Михайле Голицыну. Конницей по предложению Меншикова был назначен командовать «ученый немец» Пфлуг.

– Хотя Пфлуг и ученый генерал, но в болотах воевать не приучен, и, боюсь, никакой помощи моим генералам он не подаст! – сердито буркнул князь Михайло фельдмаршалу Шереметеву, выходя из палатки, где проходил генеральский консилиум.

– Что поделаешь, Михайло Михайлович! Сам ведаешь – всей конницей по-прежнему светлейший заправляет, а он без Пфлуга как без рук. Говорят, Пфлуга с прусской службы светлейший за немалые деньги переманил! – развел руками фельдмаршал.

– Ну и черт с ним! Я без Пфлуга со шведами управлюсь! Дай только мне в команду, Борис Петрович, лучшие генеральские батальоны: архангелогородцев, новгородцев и твоих астраханцев! А я возьму своих семеновцев!

– Что ж, бери, князь Михайло, бери! На рисковое дело идешь! – отечески напутствовал Шереметев молодого и удачливого генерала-драгуна.

Борис Петрович любил обоих братьев Голицыных: со старшим князем Дмитрием дружил еще со своего итальянского путешествия, а младшему всячески способствовал по службе. Впрочем, за князя Михайлу и беспокоиться-то было особенно нечего – его продвигал и сам государь.

* * *

В ночь с 29 на 30 августа в междуречье Белой и Черной Натопы, за которым лежало село Доброе, поднялся густой и холодный туман, скрывший подошедшие к реке русские колонны.

«Оно и лучше! – думал Голицын. – Свалимся шведу яко снег на голову!»

Князь Михайло все еще в свои тридцать три года испытывал перед боем и молодое упоение, и щемящий душу холодок, как тогда в первый раз под Азовом. А после Азовских походов была ведь и Нарва, и штурм Нотебурга, и многие баталии в Лифляндии, Курляндии, и Речи Посполитой – а вот, поди же, по-прежнему щемило перед боем под сердцем! Хотя, казалось бы, пора и привыкнуть и встречать каждое новое сражение, словно рутинное занятие, как делает, скажем, толстяк Пфлуг, который как ни в чем не бывало сидит на барабане и преспокойно пожирает ветчину.

Князь Михайло, нетерпеливо постукивая блестящими от вечерней росы ботфортами, прервал трапезу важного немца:

– Ну что они там в штабе медлят, пора начинать!

– А куда торопиться, молодой человек? – Пфлуг запил ветчину доброй чаркой водки, поданной услужливым денщиком. – Богу и государю виднее!

– Да как бы и шведу не стало виднее! – раздраженно ответил Голицын. – Увидит нас на переправе, ударит картечью – и прощай, виктория!

– Все бы вам, молодым, за викториями гоняться! – насмешничал Пфлуг. В свои пятьдесят лет он уже точно знал, что коли ране не выиграл, то теперь и подавно не выиграет ни одной виктории.

В этот миг из густого тумана выросли колеблющиеся очертания двух всадников, и сам Петр, а за ним и Меншиков соскочили с коней.

– С богом, камрады! – с ходу приказал Петр, словно угадывая нетерпеливость Голицына.

Пфлуг не без сожаления оставил трапезу, откозырял на прусский манер, вскарабкался на здоровенного черного бранденбуржца и как бы растворился в тумане. Голицын уже собирался последовать за ним, когда Петр притянул его к себе, нагнулся и неожиданно обнял и троекратно расцеловал.

– С богом, князь Михайло! Чаю, сам ведаешь – сколь потребна армии первая виктория! – Петр перекрестил и легонько подтолкнул Голицына: – Ступай!

– Боюсь, как бы сей Пфлуг не заблудил драгунские полки среди болот, – подошел к царю озабоченный Меншиков, но Петр словно не слышал, напряженно наблюдая, как голицынские батальоны мерно и ровно спускаются вниз, к переправе через Белую Натопу.

Голицын меж тем уже подскакал к переправе, поглаживая рукой оцарапанную царской щетиной щеку, затем поправил щегольской белый шелковый галстук и привычно стал отдавать приказы, подгонять и подтягивать отставшие батальоны – словом, занялся главным делом того часа. Главным было не растерять и не перепутать части в густом тумане, который белым одеялом накрыл пойму Белой и Черной Натопы… И здесь выручала не столько даже выучка самого Голицына и его колонновожатых офицеров, хотя они и были подобраны им с великим тщанием, сколько вековечная привычка русского мужика и к темному лесу, и к болотам, и к любой непогоде. Здоровенные гренадеры, – что, подняв над головой фузеи, по грудь в воде перешли сначала Белую Натопу, затем в густом тумане проложили гать через болото и вышли к Черной Натопе – сделали все споро, со сноровкой и, главное, бесшумно, – были плоть от плоти того российского крестьянства, которое имело вековую привычку считать леса и болота своими естественными крепостями.

Гренадеры не рассыпались по обширной пойме, а все так же дружно, поднимая ружья над головой, и второй раз строем вступили в ледяную воду и перешли, снова по грудь в воде, Черную Натопу. Из всех тогдашних европейских наемных армий ни одна не выдержала бы этой двойной ледяной купели.

Генерал Роос, хотя был старый и боевой офицер, взглянув с Холма, на котором стояла деревня Доброе, на густой туман, повисший над поймой двух рек, разрешил своим войскам после молитвы полный отдых.

– В таком тумане московиты никогда не перейдут через две речки и лежащее между ними болото! – поучительно заметил генерал своему гостю полковнику Станиславу Понятовскому, прибывшему к нему из ставки. – Так что завтра мы выполним распоряжение моего короля и присоединимся к нашим главным силам. А сейчас прошу к столу!

На чистой половине большой деревянной избы деревенского старосты, где расположился Роос, был накрыт поистине генеральский ужин. Староста не успел или не захотел убежать в лес, полагая, что авось шведы и не заглянут в Доброе, и был теперь жестоко наказан за свой промах. Генеральские денщики и повара основательно похозяйничали в его кладовых. В результате на генеральском столе красовалось огромное блюдо холодной телятины, окруженное солеными огурчиками и мочеными яблоками, домашние колбасы и жареные куры окружали полный штоф отборной пшеничной водки, запивать которую можно было клюквенным и брусничным взваром, а в разгар ужина два денщика торжественно внесли жаркое: молочного поросенка, набитого гречневой кашей, и жареного гуся, начиненного яблоками и капустой.

– Мы в главной квартире давно и думать позабыли о таком изобилии! – восторгался Понятовский, вонзая нож в поросячий бок. – Сами знаете, генерал! Король – великий воин, но он совершенно равнодушен к своему желудку, не Говоря о желудках своих верных солдат и офицеров. В обед он съедает тарелку бурды из полкового котла, заедает коркой хлеба – и опять на коня. Он неутомим, как борзая, забывая, что если он герой, то его подданные-то простые смертные!

Понятовский уже уплетал за обе щеки гусиную ножку. Роос щедро подкладывал гостю лучшие кусочки, памятуя, что хотя Понятовский всего лишь представитель короля Станислава в шведском лагере, но сей поляк приобрел своей открытой лестью немалое влияние на самого Карла XII. Вот и сейчас король прислал приказ присоединиться к главным силам не с одним из своих генерал-адъютантов, а с этим ловким полячком. В любом случае его бригаде не грозит ненужный ночной переход. А завтра его фуражиры угонят из этой деревни оставшийся скот и увезут все сено, так что сей поиск обернулся для его полков немалой выгодой. И генерал Роос щедрой рукой преподнес Понятовскому полную чарку отменной русской водки.

И в эту минуту вместо салюта с реки ударила русская пушка.

* * *

– Ты где, так твою раз так, потерял сапоги? – здоровенный сержант Фрол Медведев старался говорить шепотом, но голос его то и дело срывался на рык.

– Так оно без сапог в атаку даже идти сподручнее… – шепотом оправдывался солдат со смешной фамилией Васька Увалень. – У нас в деревне по лугам сено-то мужики всегда босые косят!

– Тут тебе, так твою раз так, не сено, тут швед!

– Вот я и сниму со шведа сапоги. А свои я в болоте оставил, господин сержант. Поспешал на баталию, вот и оставил. Не вертаться же мне за ними, коли сейчас к атаке протрубят…

Солдаты первой роты новгородского батальона с улыбкой прислушивались к этой словесной перепалке.

– Перестань, Фрол, шуметь! – вмешался адъютант командира батальона Петр Удальцов. – Эко дело сапоги! В старину новгородцы перед битвой и зимой вообще, бывало, сапоги скидывали, дабы злее драться.

«Петька, как всегда, показывает свою ученость!  – рассмеялся про себя командир батальона Бартенев. Он был доволен: батальон новгородцев без потерь перешел обе реки и болото и выстроен для атаки. «Одна и потеря, – усмехнулся про себя Бартенев, – сапоги Васьки Увальня. Так на то он и увалень!»

Артиллеристы на руках вытащили на берег, где был построен батальон, две полковые пушки. Солдаты смотрели на батарейцев с почтением: на руках две такие махины перетащили! Пушки – не легкие фузеи, каждая на шесть пудов тянет!

Из рассеивающегося тумана вынырнул Голицын с адъютантом. Спросил Бартенева:

– Как новгородцы?

– Батальон построен к атаке, господин генерал! – Бартенев отвечал твердо, потому что знал, что за батальон у него за плечами: славно бились со шведом под Пуницем, Фрауштадтом и Ильменау, в польских и немецких землях. А на своей-то земле и подавно не подведут!

– И что он медлит? – Голицын обращался сразу и к Бартеневу, и к адъютанту, но имея в виду Пфлуга, который по уговору первым должен был начать атаку и опрокинуть шведов с холма к реке, где их и поджидали гренадеры Голицына.

– Может, заблудился немец в тумане? – высказал свои опасения адъютант.

– А ты что скажешь, майор? – обратился Голицын к Бартеневу, памятуя о немалом боевом опыте своего офицера.

– Думаю, Михайло Михайлович, не прошел Пфлуг болотами, посадил копей по брюхо в грязь. А болота здесь знатные! У меня вон солдатик Васька Увалень в таком вот болоте даже сапоги потерял. Так что, мыслю, не явится к нам немец!

– Меж тем скоро и светать начнет, туман ветром сносит. Увидит нас швед из Доброго да и накроет картечью, а там, глядишь, и опрокинет в речку, – вслух рассуждал Голицын. И, приняв решение, добавил: – Давай сигнал! Быть атаке! – И, обернувшись к Бартеневу, приказал: – С богом, Петр Иванович. Веди новгородцев на супостата!

* * *

Стоявший на берегу в палатках Смоландский полк шведов был опрокинут первой же нежданной атакой русских. Солдаты, получив полный роздых, спали раздетыми и теперь в одних подштанниках как сумасшедшие выскакивали из палаток и, не слушая ни команд, ни командиров, побросав ружья, бежали по дороге к Доброму, поражаемые русской картечью и штыками. В бегстве том шведы бросили и батарею, и Васька Увалень, заколов отчаянно отбивавшегося от него шпагой артиллерийского офицера, нашел там себе отличные сапоги.

Однако Роос, который при первых же выстрелах выскочил из-за своего пышного застолья, успел выстроить два других полка своей бригады на околице деревни и установил здесь еще одну батарею. Бросившихся было в атаку русских шведы встретили ружейными залпами и картечью. Склоны холма усеяли убитые и раненые, и первая атака захлебнулась.

– Петр Иванович, бери своих новгородцев и обходи деревню с тыла, по дальнему перелеску. А как обойдешь, дай сигнал! Тут мы с двух сторон и ударим! – приказал Голицын Бартеневу.

Тот снял батальон новгородцев со второй линии и двинулся в обход. С фронта же Голицын завернул против шведов не только свои полковые пушки, кои удалось перетащить через гать и речки, но и захваченную шведскую батарею. Между сторонами началась артиллерийская перестрелка.

Эту артиллерийскую канонаду в главной шведской квартире приняли поначалу за отдаленную ночную грозу. Однако чуткое ухо короля реагировало на канонаду мгновенно. Выйдя из своей палатки, Карл сразу определил: «У Рооса сражение!»

Взяв с собой два десятка дежурных драбантов и приказав поднять и вести следом конную дивизию Крейда, король, застегивая на скаку пуговицы мундира, помчался на разведку в сторону Доброго. Утренняя прохлада приятно холодила лицо, влажные капли тумана оседали на ресницы.

Карл скакал, бросив поводья, по лесной дороге и пытался представить, что же произошло там, у Рооса? Поначалу король думал, что Роос, выполняя его приказ, переданный ему вечор через Понятовского, стал отступать к главным силам, а русские начали его преследовать. Однако в таком случаем Роос должен быть уже у леса. Но в лесу и на опушке, куда выскочил король со своими драбантами, было пусто, а канонада гремела в версте от леса, у Доброго. Значит, Роос и не подумал выполнить приказ и начать ночной марш и русские атаковали его по своему почину. И, не раздумывая, король, не дожидаясь подхода Крейца, помчался дальше с кучкой драбантов к Доброму, чтобы там, на месте, выяснить, отчего не был выполнен Роосом приказ главного штаба…

– Тише ты, Филя! – кулаком ткнул Фрол в бок зашуршавшего в придорожной канаве солдата. – Вишь, скачут! Бери Филя первого, я возьму того, что с перьями на башке, а ты, увалень, цель в третьего! – распорядился сержант своему дозору, высланному на дорогу от батальона новгородцев, что в трехстах шагах позади перестраивался в рощице для удара в тыл шведам.

Выстрелы из канавы грянули дружно: офицер с плюмажем на шляпе (адъютант короля) и молоденький драбант, в которого целил Васька, замертво свалились с лошадей. Остальные шарахнулись в сторону, и вся кавалькада помчалась обратно в лес. «Эх ты, Филя-простофиля! Промазал переднего солдатика!» – без злобы ругнулся сержант, потому как был доволен своим метким выстрелом. «Знатного офицера снял! Вишь, каска с перьями и сумка на золоченой перевязи, да и кошель с золотыми!» – радовался Фрол Медведев своим трофеям. Само собой, радость бы его сразу померкла, узнай он, что пулька Фили разминулась с самим королем Швеции.

* * *

С опушки леса Карл в бессильной ярости наблюдал за разгромом бригады Рооса. Хотя сам король и спасся от пули незадачливого Фили, но он ничем, до прихода кавалерии Крейца, не мог помочь старому и упрямому дуралею Роосу. Не выполнил генерал приказ, не ушел ночью из Доброго, а теперь раздавят бригаду. И точно, после атаки новгородцев шведы так и брызнули из Доброго в разные стороны. Больше всего бежали влево и вправо, где еще не было русских. Только сам Роос и Понятовский со своими адъютантами и охраной засели в хоромах старосты и бились ожесточенно.

* * *

– Я вижу, русские научились бить нас по частям и производить маневр на поле боя! – угрюмо заметил Карл примчавшемуся наконец Крейцу. – Выводите скорее свои полки из леса, генерал, и загоните московитов в Черную Натопу, пока они не перекололи всех солдат Рооса.