Текст книги "Генерал-фельдмаршал Голицын"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Петр ехал следом за пленными впереди колонны преображенцев, под звуки полковой музыки. Гремели пушки с валов и бастионов, воздвигнутых против трех самых грозных шведов, что пленными брели сейчас по улицам Москвы. Малиновый колокольный звон заглушал временами артиллерийские салюты.

Каждое сословие Встречало у ворот Петра по старинному русскому обычаю хлебом-солью. На Красной площади, у триумфальных ворот Петр слез с коня и принял благословение митрополита. Затем Петр внимательно осмотрел ворота и особо воззрился на картину Никиты.

– Кто дал тебе сей сюжет? – спросил Петр стоявшего у арки живописца. Должно быть, Петр сразу не узнал его-впервой он видел Никиту в партикулярном платье.

– Сюжет сей, государь, дан мне тобой. Всей Москве ведома твоя реляция о фаэтоновом конце шведского воинства! – смело ответил художник, и было видно, что господину бомбардиру та смелость понравилась.

– Молодец, Никита! – узнал наконец его царь и, обращаясь к Мусин-Пушкину, заметил: – Будешь составлять списки заграничных пансионеров, пиши оного Никиту первым. Воин из него был добрый – верю, добрый будет и мастер!

В тот же вечер были устроены на Красной площади три больших фейерверка, представлявших виктории у Лесной, Полтавы и Переволочной.

Старинная Москва от иллюминации, фейерверков, множества зажженных у каждого дома светящихся огней представлялась в ту ночь европейской столицей.

Виктории под Пелкане и Лапполой

В 1713 году для предстоящей осенней кампании в корпус Михайлы Голицына из Петербурга в Финляндию спешно было отправлено несколько полков, и среди них полк Новгородский. Бартенев присоединил свой полк к корпусу Голицына, когда тот уже ушел маршем на Тавастус. В город сей, точнее на пепелище, оставленное шведами, русские вошли без боя: шведский генерал отступил. Однако уже через двадцать верст драгуны, высланные как передовой отряд по дороге на Таммерфорс, обнаружили всю шведскую армию, занявшую промежуток Меж озер Пелкане-веси и Маллас-веси.

– Как именуют ту деревню? – спросили проводника-финна, указывая на избы и скотные дворы, черневшие на другой стороне озера.

– Озеро зовем Пелкане-веси, потому и деревня Пелкане, а может, наоборот, оттого что деревня Пелкане, и озеро Пелкане-веси, – задумчиво ответил голубоглазый пожилой финн, спокойно покуривая трубочку. Это была не его война, хотя и велась она на его земле. В любом случае умирать за шведского конунга Карла финн не хотел, и потому, когда шведы насильно загоняли финнов в ополчение, он спрятался. Но война все-таки нашла его – русские узнали через соседей, что купец Эйко Виролайен до войны часто ездил в Новгород и немного знает русский язык. Вот его и вытащили из-за прилавка в Гельсингфорсе и определили проводником.

– Простите, господин полковник, – обратился вдруг финн в свой черед к Бартеневу. – Я слышал, ваш полк из Новгорода?

– Верно! – ответил Бартенев, немало удивленный, что его полк известен среди финнов.

– А правда ли, – финн опасливо покосился на ехавшего за Романом Кирилыча, – что весь ваш полк набран из колодников?

– Кто сказал тебе такую чушь? – вспыхнул Бартенев.

– Да сам шведский комендант Гельсингфорса, генерал Армфельд говорил при уходе нашим купцам, что русские приводят из Москвы в Новгород каторжников и колодников, переодевают их там в солдатское платье и посылают грабить Финляндию. – Эйко пугливо оглянулся на Петьку Удальцова, который вплотную подъехал к полковнику и проводнику.

– Чушь и бред! Весь мой полк набран из коренных новгородцев, меж коими нет ни одного каторжанина! – холодно ответил Бартенев.

– А этот дядька с бритой головой – он разве не каторжник? – полушепотом спросил финн, глазами показывая на Ваську Увальня. У Васьки был, однако, отменный слух. Он побагровел от ярости и схватился за палаш:

– Так это я по-твоему каторжник? Зарублю на месте чухонца!

– Да ты, Васька, и впрямь похож сейчас на чистого каторжника! – расхохотался Удальцов. – Говорил я тебе, дуралей, не брей голову! Нет, туда же, за модой погнался! Я, мол, с первого же полоненного шведского офицера парик сниму и буду красоваться перед молодками талантом и кавалером! Вот и докрасовался, каторжный! Ты его сперва достань, полоненного шведа, а потом и в парике красуйся!

– Да что его искать-то, шведа-то, – сердито буркнул Васька, потуже натягивая треуголку на бритую голову. – Вон их сколько за рекой – тысячи! Почитаю, назавтра баталия непременно выйдет и все одно быть шведскому парику на моей башке!

В сей миг показалась делая кавалькада генералов и офицеров во главе с Апраксиным. Генерал-адмирал сидел на лошади по-моряцки – без щегольства, но крепко сцепив ноги. Князь Михайло Голицын на горячем скакуне сидел как влитой, откинувшись немного назад и вытянув ноги: манеру сию он, как и многие русские офицеры, отличные конники, перенял у лихих шведских драбантов.

Адмирал и генерал спорили: можно ли верить проводнику-финну, указавшему брод на реке?

– Я за того финна головой ручаюсь, да и по приметам всем здесь брод есть! – горячился Голицын. Но Федор Матвеевич Апраксин был человек основательный и как моряк желал сперва сделать промеры. «Не зная броду – не суйся в воду!» – твердил адмирал.

Кликнули на промеры добровольцев из числа стоявших у берега новгородцев. Васька Увалень вызвался первым, и Бартенев поставил каптенармуса во главе поисковой команды.

Между тем шведские караулы вдоль реки заметили спускавшихся на рысях к воде русских, и над прибрежными кустами поднялись клубочки дыма. Несладко было лезть в ледяную воду под свист вражеских пуль, но охотники Васьки дошли вброд до самого неприятельского берега.

И здесь шведы не выдержали, приняв поиск за начало общей атаки. Из стогов сена выглянули укрытые там шведские орудия и ударили в упор картечью. Несколько солдат упали в воду, навеки приняв ледяную купель; остальные по приказу Васьки повернули назад.

– Одно, другое, третье, четвертое, восьмое, – подсчитал Голицын шведские пушки, выявленные поиском.

– Ну что я говорил, есть брод для моих солдат! – весело обратился князь Михайло к генерал-адмиралу.

– Брод-то, батюшка, и впрямь есть, но боюсь не про нашу честь! Видел, как крепко прикрыли его шведы пушками? Сие дело обмозговать надобно! – озабоченно ответил Федор Матвеевич. – А новгородцы молодцы! Чем наградить Увальня-то, Бартенев?

– Лучшая награда для него – добрая чарка после ледяной купели! – рассмеялся полковник. И лукаво подмигнул: – Я ведь его еще с Лесной помню. Славно он тогда шведского генерал-адъютанта полонил!

– А чего себе башку обрил? – спросил Голицын.

Пришлось доложить генералам о начавшейся погоне Васьки за шведским офицерским париком.

В генеральской свите рассказ этот вызывал гомерический хохот.

– Ну вот, отсмеявшись, легче и за труды приниматься! – Федор Матвеевич смахнул выступившие от смеха слезы и приказал свите следовать в штаб на военный консилиум.

– Позиция шведов лучше некуда! Дефиле меж озер, менее версты, прикрыто рекой, мост разметан. За рекой шведские непрерывные траншеи в две линии и пушки. Река глубокая, сами видели: на всю реку один брод и тот прикрыт пушками, а на берегу рогатками. В лоб сию позицию брать, чаю, много кровушки-то пролито будет! – степенно размышлял Федор Матвеевич, оглядывая членов совета. Затем вопросил с обычным своим добродушием:

– Каковы будут ваши мнения, господа генералы? – по правде говоря, на суше адмирал чувствовал себя неуютно, как рыба, вытащенная на берег, и потому полностью полагался на сухопутных генералов.

– Может, обойти шведа дорогой на Кангассали, а оттуда выйти к нему в тыл на Таммерфорс? – нерешительно молвил командующий артиллерией Брюс, разглядывая карту, сплошь усеянную зелеными кружочками леса.

– Обойти на Кангассали – значит 120 верст переть по бездорожью. Тут, чаю, Яков Вилимович, мы все твои пушки и гаубицы в болотах утопим! – загорячился Михайло Голицын. А оттого, что загорячился, говорил торопливо и заикаясь. Но то, что он предлагал, было столь новым, что никто и внимания не обратил на его заикание. А предлагал Голицын тайно соорудить плоты, благо леса вокруг хоть отбавляй, посадить на них охотников и отправить по утру десант через озеро Маллас-веси, с тем чтобы высадить солдат в тылу шведской позиции. По общему же сигналу атаковать шведа одновременно и с фронта и с тыла.

– Ну что же, десант – дело по мне знакомое, – оживился адмирал. – Значит, и на суше будем воевать по-моряцки! Полагаю, я, как адмирал, сам и поведу десант!

– Ваше превосходительство, Федор Матвеевич! Вы же наш командующий, куда же вы, батюшка, от войска на хлипких плотах уплывете! – запричитал тут драгунский начальник князь Волконский.

– Согласен с князем! Командующий должен быть на командном пункте, – рассудительно поддержал его Брюс.

– Вот так всегда, адмиралу и поплавать не дают! – сокрушенно развел руками Апраксин. – Так кто же поведет десант?

– Я, – решительно сказал князь Михайло. – Пойдем тремя эскадронами. Генерал-поручик Бутурлин справа, в центре я сам, слева – генерал-майор Чернышев. Выйдем на плотах к деревне Мелькиле, в трех верстах за шведской позицией и дадим сигнал ракетой!

– Быть по сему, князь Михайло, ты придумал десант, тебе и писать диспозицию! А я вспомню меж тем свое корабельное дело – сам прослежу, чтобы плоты были связаны надежно! – На том генерал-адмирал и закрыл военный совет.

* * *

В свите генерал-адмирала было много морских офицеров, и под их наблюдением солдаты в окрестных лесах валили деревья, быстро и споро вязали плоты. Федор Матвеевич слов на ветер не бросал, самолично явился проверить надежность новоявленной флотилии. Ночью плоты перетащили на берег озера и спустили на воду в камышах. Шведы ничего не заметили.

Капитан-лейтенант Соймонов, посланный на лодке в поиск к деревне Мелькиле, сумел взять «языка»-шведа, который в одиночку баловался вечерней рыбалкой. Полоняник объявил, что он – мирный пекарь, и клятвенно утверждал, что кроме армейской пекарни в Мелькиле никаких воинских частей нет. Принес он и еще одну весть: у шведов после сдачи Або поменяли командующего. Вместо склонного к ретирадам Либекера армией стал командовать бывший комендант Хельсинки горячий и упрямый Армфельд.

– А я-то все не понимал, отчего это мой старый знакомец Либекер такую великую отвагу проявил и стал твердой ногой меж озерами! – покачал головою Федор Матвеевич. – А вот теперь все ясно. Так что опасайся, князь Михайло, в час высадки. Армфельд – не старина Либекер, не даст тебе много времени, тотчас атакует!.

* * *

После полуночи 6 октября 1713 года шесть тысяч охотников Голицына (людей кликнули из разных полков) были рассажены на плотах и, едва забрезжил рассвет, отвалили от берега. Первые две версты шли в столь густом тумане, что с плота с трудом различали другие – спереди и сзади. Туман сей был и полезен и губителен. С одной стороны, он надежно прикрывал русский маневр от шведов, а с другой – в этом тумане можно было легко заблудиться и пристать прямо к шведскому лагерю. Князь Михайло вспоминал свою давнишнюю баталию при Добром, когда в таком же вот густом тумане заблудился генерал Пфлуг со своими драгунами. На всякий случай Голицын приказал поднять зажженный фонарь на мачте своего плота, дабы правая и левая колонны не сбились с курса.

Однако ни Бутурлин, ни Чернышев не подвели, и все три русские эскадры почти одновременно подошли к берегу. Шведские пекари и не думали сопротивляться и при виде вырастающих из тумана русских плотов бросились сломя голову бежать в шведский лагерь. Однако генерал-адмирал справедливо говорил, что Армфельд не чета ленивому и нерасторопному Либекеру. Как только до него дошла весть о русском десанте, новый шведский командующий поднял три полка драгун и самолично повел их к Мелькиле. Однако в тумане Армфельд не разглядел подходившие к берегу колонны Чернышева и Голицына и, пройдя через деревню, атаковал правую колонну Бутурлина, которая первой высадилась на песчаный берег. Первый гренадерский, Московский и Троицкий полки отбили конную атаку шведов таким сильным огнем, что Армфельд не решился атаковать боле в конном строю, спешил своих драгун и вступил в перестрелку с русскими, дожидаясь подхода спешно вызванных пехотных полков. Однако первыми пришли на поле баталии отряды Чернышева и Голицына, которые сомкнулись, зашли крылом через Мелькиле во фланг шведам и открыли такой дружный огонь, что шведские драгуны в панике бросились к лошадям и, несмотря на все приказы и уговоры Армфельда, пытавшегося остановить их, ретировались прямо к Таммерфорсу. Подошедшая же с опозданием шведская пехота встретила перед собой уже все три русские колонны, построенные в одну линию. Разгорелся фронтальный бой, во время которого шведы дважды опрокидывали охотников и прорвались уже было к самим плотам, когда русские сумели обойти их с обоих флангов и стали заходить в тыл. «Обошли!» – раздалось среди шведских солдат зловещее слово, и ни Армфельд, ни его офицеры не могли боле сдерживать своих солдат, которые пришли в полную конфузию и по реляции Михайлы Голицына «обратились, яко зайцы, в бегство по лесам».

В это время на холмах, отделявших Мелькиле от шведского лагеря, появились новые полки Конницы.

– Горнисты, тревогу! Всем в строй! – Князь Михайло помчался снова выстраивать свои полки в правильную линию, но в это время увидел, как с одного из холмов на полном аллюре уходит шведский офицер, а за ним гонится, размахивая арканом, не кто иной, как Васька Увалень.

Голицын ухватился за подзорную трубу, и сомнения его рассеялись – стало ясно, что новая конница на холмах – не шведские рейтары, а русские драгуны, переправившиеся через реку с фронта. Солдаты с любопытством смотрели на неслыханное состязание. Швед уходил наискосок от деревни через луг к таммерфорской дороге, и казалось, Васька уже его не догонит, когда вдруг в воздухе мелькнул длинный татарский аркан и выдернул рейтара из седла. Грохнувшийся наземь офицер с ужасом ждал удара драгунского палаша, но вместо этого Кирилыч склонился над ним и сорвал с головы роскошный парик.

– Ай да Васька! – звонко расхохотался князь Михайло, с облегчением опуская подзорную трубу. – Достал-таки себе новую шевелюру! – И по этому облегченному смеху своего генерала и штаб, и стоявшие в строю солдаты поняли, что баталия закончена и виктория полная. И в самом деле, с холмов спускалась целая кавалькада во главе с генерал-адмиралом. Князь Михайло поспешил навстречу отдать рапорт.

Но Федор Матвеевич рапорта не принял, а обнял князя Михайлу по-отечески и расцеловал троекратно:

– Вижу, вижу, батюшка, что из тебя не только генерал, но и моряк отменный. В таком тумане не заблудиться только опытный шкипер может! Впрочем, и мы, – он добродушно рассмеялся, – тоже не дремали. Яков Виллимович своими пушками сбил шведскую батарею у брода, а наши драгуны перешли брод и атаковали шведа в конном Строю. Ну а каптенармус-то, сам, чаю, видел – раздобыл-таки, шельма, парик! Нет, что ни говорите, а надобно наградить Ваську!

Вскоре после этой виктории генерал-адмирал, сочтя, что кампания закончена, сдал команду Михайло Голицыну и отправился в Петербург со многими трофеями. Голицын же пошел к Биернеборгу, где и стал тремя отрядами на зимние квартиры, выдвинув против шведов густую кавалерийскую завесу.

* * *

Князь Михайло расположился на винтер-квартирах широко и надолго. В Тавастгусе были открыты походный магазин и гошпиталь, из подошедших от Киева (после «вечного мира» с турками) конных полков была налажена драгунская почта до самого Выборга, так что письма из Петербурга уже на третий день лежали на столе командующего. Дабы прочнее «отлучить» финнов от Швеции, был издан универсал, где говорилось, что русским войскам запрещено делать всякие незаконные реквизиции и конфискации и потому жители могут жить мирно. По своему войску Голицын отдал грозный приказ, строго запрещавший грабежи и поборы с местного населения. Виновные наказывались палками перед строем.

И очень скоро финские крестьяне, увидев, что русские привели в страну не каторжников и колодников, а самое что ни есть регулярное войско со строгой дисциплиной, сами стали доставлять мясо, молоко, хлеб, получая за все расчет в царских рублях и немецких талерах.

Меж тем наступила зима, и высокие снежные шапки увенчали крыши домов и амбаров, в которых стояли на постое русские войска. По первому же снегу заскользили финские лыжники. Князь Михайло новинок никогда не чурался, сам попросил у своего хозяина, финского пастора, лыжи и наладил их на валенки (добрые русские валенки были выданы всему его войску), а затем вместе с адъютантом пробежался по заснеженному лесу, окружавшему Биернеборг. Эта лыжная прогулка так понравилась командующему, что он тотчас приказал завести при каждой части лыжную команду, закупив для этого у финнов лыжи и прочее снаряжение.

– В снежную зиму нет лучшего средства для действа В лесах, как лыжи! – весело сказал князь Михайло армейскому казначею, жалующемуся на новый неожиданный расход. – Лыжи нам те не для забавы нужны, а для дела!

– Какие еще там дела могут быть зимой? – сердито ворчал казначей из бывших приказных подьячих. – Зимой войско, что твой медведь, на печи лежит и лапу сосет!

Впрочем, не только штатский казначей-подьячий, но и сам великий военный теоретик осьмнадцатого века прусский король Фридрих II считал: «Войну начинают весной, а зимой занимают квартиры». Зимой армия отдыхает на винтер-квартирах.

Однако русская армия, созданная Петром, была новой армией не только по своему составу, но и по духу. Общие правила, предписанные линейной тактикой и стратегией, в ней не только перенимались, но и переменялись. И потому в начале зимы князь Михайло получил от Петра запрос, где стоят шведы «и можно ли их далее отбоярить». После того царского письма-приказа Голицын и стал создавать лыжные команды, готовясь к зимней кампании. И точно, 4 января 1714 года пришел из Петербурга уже приказ генерал-адмирала Апраксина немедля оттеснить шведа «через синус Ботникус или, по меньшей мере, к Торнео».

Князь Михайло тотчас поднял войска на зимний поиск. Седьмого февраля, соединившись у кирхи Моухиярви, русские двинулись к Вазе, в тяжкий зимний поход. Перед выступлением князь Михайло в ледяной кирхе, дуя на иззябшие пальцы, набросал краткое сообщение царю и генерал-адмиралу: «Иду к Вазе. Ежели неприятель будет отдаляться, буду за ним следовать и велю разбить!»

Драгуны под командой бригадира Чирикова шли в авангарде. Дорога была трудная, лошади по брюхо вязли в снегу. Голицын, недовольный медленным переходом, сам прискакал в голову войска, посмотрел, как лошади грудью пашут снег, и распорядился: «Пустить вперед лыжников!» И вот тысячная лыжная команда пошла впереди, крепя дорогу. Армия делала теперь по 25 верст в день.

Вышедший в дальний поиск отряд лыжников под командой капитана Вындомского у местечка Куйве первым встретился со шведами. Шведский командир понадеялся на недавнюю метель и снежные заносы и не выставил даже караулы. А вечером, как снежные привидения, на улочках местечка возникли русские лыжники. Шведские солдаты спешно выскакивали из теплых постелей и бежали к Вазе, не приняв боя. Несколько человек взяли в плен.

Пухлощекий фендрик, взятый прямо в постели, где он занимался амурными шалостями с дочкой трактирщика, предстал перед Голицыным. Русское войско стояло прямо в лесу. Солдаты жались вокруг костров, жевали сухари. На сухарях шли уже неделю: люди были злые, полуголодные, с густой щетиной на исхудавших лицах. Молоденький шведский вьюноша, только что прибывший из Стокгольма и сразу угодивший в полон, взирал на русских драгун как на лесных разбойников из страшных сказок. Особливый страх внушал фендрику могучий казацкий атаман Фролов. Борода у атамана лопатой спадала на ГРУДЬ, мохнатая шапка надвинута на лоб, в глазах мечутся искры костра, отчего глаза красные, как у разъяренного медведя. «Такому пещерному человеку ничего не стоит достать длинный нож, рукоятка коего высовывалась из-под валенка, и погрузить его в молодое сердце!» – трусливо думал фендрик.

– Много ли войска у генерала Армфельда? – спросил Голицын. Вот этого русского фендрик совсем не боялся: чисто побрит, сразу видно, что образован, говорит хотя и плохо, но по-шведски. Фендрик хотел было схитрить, но в этот момент атаман надвинулся на него и рявкнул:

– Отвечай господину генералу, а не то я тебя в раз расшибу! – И могучий кулак атамана коснулся унылого носа фендрика.

Переводить не потребовалось, фендрик тотчас заговорил. При этом он так разговорился, что поведал не только то, что знал сам, но и то, что знал его друг – главный писарь при штабе шведского командующего.

Из слов фендрика выходило, что у Армфельда семь с половиной полков пехоты (два полка свежих, недавно переброшенных из Стокгольма), четыре полка драгун и местное финское ополчение – всего 14 тысяч человек под ружьем.

– Почти в два раза боле, чем у нас! – мрачно заключил генерал-майор Бутурлин. – Чаю, придется нам обратный путь держать, господин генерал-поручик! – Ванька Бутурлин все время напирал на звание генерал-поручик, намекая, что и ему полагается сей чин. Бутурлин и на военном совете выступил против похода, говоря, что не стоит шляться войску зимой, подобно серому волку, по лесам и дорогам! А в Петербург отписать жалобно: дороги, мол, занесло снегом, морозы стоят жуткие – птица на лету замерзает!

– Коль дошли с таким рвением до неприятеля – надобно драться! – первым ответил Бартенев. Его, как полковника, спросили первым, вот он и ответил честно: надобно драться!

– Ежели новые шведские полки из таких запасных фендриков составлены, яко наш пленный, отчего и не драться! – прогудел в бороду казачий атаман Фролов. – Чаю, разбегутся они под Лапполой, как и под Пелкиной, по лесам!

– Но у шведов под Лапполой сильная позиция на холмах, укреплена окопами, уставлена батареями. Армфельд закрыл нам у Лапполы прямой путь на Вазу, – сердито возразил Бутурлин.

– Пленные солдаты бают, что финн воевать не хочет. Потому все финское ополчение Армфельд в дальний тыл, за речку Стор-Кюре упрятал! – своим обычным тихим голосом молвил генерал-майор Чернышев.

– Значит, спишем из четырнадцати тысяч шведов четыре! – весело рассмеялся Голицын. – К нам и впрямь один финн-перебежчик вечор явился. Говорит, что в то ополчение финских мужиков шведы силком загоняли, грозясь спалить их деревни.

– Все одно позиция у шведа крепкая, а числом он и без ополчения имеет десять тысяч, против наших восьми. Да и пушек у него в два раза боле, – твердо стоял на своем Бутурлин. – Посему предлагаю оставить в лагере на ночь разведенные костры, сняться бесшумно и отступать прытко, как шведский генерал Левенгаупт под Лесной.

– Да Левенгаупт под Лесной не отступал, а бежал после крепкой баталии. И я, и Чириков, и Бартенев тому очевидцы! А вы нам предлагаете, господин генерал, действовать еще хуже, нежели злополучный Левенгаупт – бежать ночью, даже баталии не приняв! – вспылил князь Михайло.

Воинский совет зашумел разноголосо.

– Но ежели сию сильную позицию в лоб брать, мы на тех холмах все войско уложим! – властно перекрикнул шум Бутурлин. – А погубим войско – швед Финляндию себе возвернет и к Петербургу выйдет. Чаю, не сносить нам всем после такой конфузии голов – и не столько от шведа, сколько от царского гнева!

«Что, что, а пугать царской расправой Ванька Бутурлин умеет. Недаром у государя в денщиках столько лет обретался. Через эту денщицкую должность и в генералы вышел, всем о том ведомо!» – подумал Голицын и оглядел свой притихший совет. Спросил негромко:

– А кто вам сказал, генерал, что я в лоб на шведа полезу? Разве забыли, как мы Армфельда под Пелкиной обошли. Только там мы обходили его по озеру, а здесь обойдем лесом, выйдем на его левый фланг и заставим переменить фронт! А там прижмем к реке! – Карандаш Голицына уверенно летал по карте.

– Но лесом-то не пройти по великим снегам! – возразил Бутурлин.

– А вот бригадир Чириков уже прошел там поутру, пока мы шведские холмы разглядывали, – весело улыбнулся князь Михайло, показывая великолепные сахарные зубы. Все обернулись к печке-голландке, где, прижимаясь спиной к теплым изразцам, сидел бравый Лука Чириков.

– Пройти можно! – встрепенулся бригадир в ответ на общие взгляды. – После мороза наст в лесу стоит крепкий, даже болота замерзли. Пустим вперед лыжников и пройдем! – уверенно заявил Чириков.

– Вот и славно! – оживился Голицын. И тотчас дал общую диспозицию: – Через те болота я с драгунами и лыжниками выйду лесом к левому флангу Армфельда, а вы, господин генерал Бутурлин, ударите с остальным войском вдоль реки на финское ополчение и зайдете шведу в тыл. Чаю, не выдержат шведы двойного обхвата и вновь побегут, как под Пелкиной. Желаю назавтра успеха всем, господа генералы и офицеры! – С тем князь Михайло и закрыл военный совет.

В тот же день, когда держал свой военный совет Голицын, в Лапполе у шведов тоже заседала консилия. В помещичьем доме было жарко натоплено, за большим столом в зале были разложены карты Финляндии.

– Кто бы еще мог вообразить несколько лет назад, что нам, шведам, понадобится военная карта Финляндии! – мрачно размышлял высокий сухопарый полковник, служивший начальником штаба еще у генерала Либекера. – Ведь со времен короля Густава Адольфа Швеция не вела войн в этих краях. И вот ныне война стучится прямо к нам в двери, и держит запертыми эти двери только наш корпус!

– Веселее, Карл, не вешайте нос! Завтра я со своими рейтарами приведу к вам на допрос этого заику Голицына. Пусть позаикается у нас в плену! – с обычной хвастливостью заявил француз-гасконец на шведской службе, полковник Ла Бар. Позавчера Ла Бар привел два полка рейтар из Умео в Вазу, перейдя по крепкому льду Ботнический залив.

«Это уже вторая по счету помощь из Швеции. В Стокгольме наконец поняли, что значит для них финская армия! – довольно улыбнулся про себя генерал Армфельд. – Теперь у меня не 14, а 16 тысяч солдат под ружьем. Так или иначе, а рейтары Ла Бара стоят всех голицынских драгун – старые, еще дополтавские полки, которые бивали и русских, и саксонцев, и поляков, и датчан!»

Ла Бар сразу стал общим любимцем в шведском лагере. Смотреть на гасконца было одно удовольствие: чисто побрит, ловок, проворен, неутомим, с лица не сходит улыбка, щегольски наряжен, глядит воинственно.

Конечно, француз первым взял слово на военном совете, и слово его было решительное:

– Надобно встретить жестоким огнем из окопов первую русскую атаку, а там я со своими железными рейтарами ворвусь на плечах московитов в их лагерь!

Полковники-шведы, особливо те из них, кто бежал из-под Пелкиной, иронично улыбались на хвастовство француза, но Ла Бар принял те улыбки за одобрение и весело продолжал:

– Клянусь честью, господа, завтра мы устроим московитам новую Нарву, по примеру той, которую устроил им ваш король в начале войны. К вечеру я приведу к вам, – генерал-француз обращался прямо к Армфельду, – русских бояр!

Эта французская хвастливость, как ни странно, ободрила всех. К тому же многие на совете знали, что рейтарам Ла Бара удалось по пути напасть на казачий разъезд и взять пленного. Казак после кнута показал, что у русских и восемь тысяч войска едва ли наберется. «Против моих шестнадцати! – самодовольно отметил про себя Армфельд. – Что ж, Пелкино второй раз не повторится! Я не только отомщу за прошлую конфузию, но и возверну всю Финляндию. И тогда, как знать?! Теперь, когда Стейнбок в Голштинии сдался Меншикову, я единственный генерал, у которого есть своя армия! Кто знает, может, за эту долгожданную викторию король и сенат дадут и мне фельдмаршальский жезл?» – сладко размечтался шведский командующий.

Между тем вслед за французом слово взял квартирмейстер Карл (он же начальник штаба) и нудно, долго стал доказывать, что количество дезертиров все растет, что, прослышав, что русские не убивают, не жгут и не грабят, финские мужики не желают боле сражаться за интересы шведского короля.

– А ведь у нас финны состоят не только в ополчении, но и полки набраны из мужиков-финнов! – заключил свой мрачный доклад начальник штаба.

– Зато среди моих рейтар одни шведские дворяне – ни одного финского мужика! – хвастливо вмешался француз.

– Я говорю не о ваших рейтарах, полковник, – обидчиво поджал губы начштаба, – я говорю о всей армии. И потому советую: боя, имея такой состав войска, не принимать, а отступить на север, к Торнео.

– Можно и еще дале, на Северный полюс! – расхохотался француз. Невольные улыбки появились и у других шведских полковников.

«Надобно после виктории переменить этого незадачливого квартирмейстера. Что может предлагать выученик старого осла Либекера, кроме ретирады!» – твердо решил про себя Армфельд.

– Да что вы твердите нам, Карл, о финских мужиках! – громогласно возразил тучный и краснолицый граф Гилленборг, один из богатейших помещиков в округе. – Вот я сам – швед, но у меня мать – финка, и, поверьте, я знаю, как умеют здорово драться финские мужички. Твердо говорю – моя финская ландмилиция не уступит по смелости драбантам самого короля!

В совете поднялся великий гвалт! Битые под Пелкиной полковники стояли за ретираду, а новоявленные стокгольмцы были за графа Гилленборга.

– Господа! – разрешил спор командующий. – Я должен сообщить вам хорошую новость. Пленный русский казак показал под кнутом, что у Голицына войска не более восьми тысяч. И думаю, казак не соврал. Мы с полковником Ла Баром обозревали сегодня на рекогносцировке неприятельский лагерь и заключили то же.

– Так в чем же дело, пойдем первыми в атаку и перевяжем в лагере всех московитов! – расхохотался граф Гилленборг.

– Никуда мы не пойдем, граф, ни назад, ни вперед! – только усмехнулся Армфельд. – Мы недаром вторую неделю поджидаем русских на нашей крепкой позиции. Подождем еще день-другой, пока русский медведь не засунет свою лапу в ваш капкан! Уверен, что Голицын по своей горячности не выдержит и атакует меня в лоб!

– И расшибет свой медный лоб о стальную шведскую стену! – весело подхватил Ла Бар.

Граф Гилленборг поднялся во весь свой могучий рост и на правах хозяина дома предложил господам офицерам пройти в столовую залу, где уже был накрыт обильный стол.

– До чего я люблю шведский открытый стол! – весело сказал Ла Бар хозяину и вслед за командующим первым вступил в столовую залу.

* * *

Шедшие в обход шведской позиции драгунские полки двинулись до замерзшим болотам. Ночью ударил такой жестокий мороз, что крепкий наст на болотах легко выдерживал конницу. Новгородцы шли в правой колонне, которую вел сам Голицын. Поднялись из лагеря ни свет ни заря, поскольку пройти надобно было добрых пять верст. Князь Михайло весело повернулся к Бартеневу.