Текст книги "Генерал-фельдмаршал Голицын"

Автор книги: Станислав Десятсков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)

– Кто же степь-то зажег? Неужто казачки по приказу гетмана Самойловича, как о том твой Васька на всю Москву ныне трубит? – Борис Алексеевич рассорился со своим знаменитым родственником еще до похода, тогда же и перешел на службу в малый двор к царю Петру.

– Кто его знает, кто степь зажег, может, и гетманские черкесы. Они у нас в разъездах впереди сторожевого полка скакали. Ну а какие у них порядки – дело известное: на ночь обязательно костерки разожгут, а как напьются горилки, костерок и потушить забудут. А степь в такой зной, что порох, бросит казак искру с люльки – тут тебе и пожар. Так что, может, и без приказа гетманского пожар в степи могла учинить казацкая вольница. – Князь Дмитрий отодвинул сладкую клюквенную и налил себе крепкой боярской, выпил одним духом – полегчало.

Но Борис Алексеевич, который тоже не пропускал своей чарки, по-прежнему не отставал:

– Ну, хорошо, степь загорелась, а отчего вы без провианта в поход отправились? Иль у вас обоза не было? И кто это надумал – без съестных запасов в трехсотверстный поход идти? – Язвительности боярину было не занимать.

– Отчего же, обоз был великий, поначалу – в двадцать тысяч телег. Да, окромя боевых запасов, воеводы и начальные люди в обозах свои запасы и даже своих полюбовниц везли, – поморщился князь. – С провиантом же большой воевода и впрямь оплошку дал: выдали в Белгороде солдатам муки на два месяца вперед, чтобы сами себе хлеб пекли, да тащить-то на себе кули с мукой и мушкет с зарядами куда тяжело. Солдаты муку еще на Украине-то или проели, или разменяли на кур и сало. Вот и остались в степи без хлеба. Конечно, Василий Васильевич на купчишек надежду имел. В начале похода-то маркитантов и маркитанток было видимо-невидимо: навезли и колбас, и сала, и яиц, и другой снеди, но боле всего – водки. Но как начались пожары в степи, все эти квасники и бражники первыми и разбежались.

– А вообще много в походе нетчиков-то было? – с толком продолжал расспрашивать Борис Алексеевич. Недаром сам был при наборе войск и ведал, как многие дворянские недоросли скрываются в нетях, не являясь на царскую службу.

– Да уже в Белгороде, почитай, несколько тысяч на службу не явились. И добро бы поселенные солдаты или рейтары, так нет же – коренные дворяне! – разгорячился то ли от выпитого вина, то ли от печальных воспоминаний князь Дмитрий. – Бирючи[5]5
  Бирюч (бирич) – в Древней Руси глашатай, объявлявший на площадях волю князя.


[Закрыть] трижды поход объявляли, из Москвы грозный царский указ разослали, что отнимут у нетчиков их поместья, а все одно – в поход не спешили, а посланным гонцам ответствовали: «Дай бог Великим Государям служить, только бы сабель из ножен не вынимать!» А явятся: лошади – клячи худые, сабли тупые, сами безодежные, строю не обучены, иные и стрелять не умеют. В походе от них один шум и крик! Погрозятся прадедовскими саблями и укроются за пехоту. Вот тебе и все нынешнее дворянское ополчение.

– Да ты кушай, Митя, кушай, не то за разговором-то ничего не ешь! – Софья Матвеевна смотрела на своего старшего с тревогой: ишь похудел, ямочки на щеках исчезли, лицо стало костистое, суровое и – страшно признаться – совсем чужое. И Софья Матвеевна все подкладывала своему старшенькому и грибочков маринованных, и икорки, и осетринки – надо же, какие беды Митенька в том глупом походе претерпел.

Меж тем Ермолаич не без торжества доставил из поварни жареного поросенка с гречневой кашей.

– Ай да Матрена! Умеешь ты поросенка приготовить! – Борис Алексеевич самолично воткнул в поросенка охотничий нож. И, обратясь к князю Дмитрию, заметил не без насмешки: – Вот кого твоему большому воеводе в походе не хватало – вашей Матрены.

– Спасибо, батюшка свет боярин, за слово милостивое! – Матрена, стоявшая у дверей, поклонилась в пояс. Борис Алексеевич тоже поднялся, налил чарку царской водки, протянул ключнице, затем перехватил быстрый взгляд ключника-мужа, угостил и его, сердешного.

После поросенка все как-то осоловели. А меж тем из ледника доставили яблоки в патоке и в квасу, сливы и вишни соленые, груши и смоквы, финики и орехи грецкие.

Борис Алексеевич же потребовал, по старинному обычаю, щей кислых и хлебал долго, с удовольствием. Когда боярина отвели в опочивальню и поставили на столик квасу, зашедший перед сном пожелать спокойной ночи князь Дмитрий заговорщицки подмигнул ему и выставил к квасу еще и штоф беленькой, зная, что старый Голицын не зря имел при дворе чин кравчего.

Боярин улыбнулся довольно и пригласил Дмитрия Михайловича присесть на доверенный тайный разговор. Но токмо тайны не вышло – Мишутка лежал на печи за тонкой перегородкой и слушал всю беседу.

– Похоже, князюшка, ты не к тому берегу пристал, – гудел басом старый боярин. – Попомни, оберегатель-то царевнин, Васька, хотя и нашего корня, Голицыных, но лжив и двоедушен. Эвон как он с другом своим гетманом Самойловичем разделался, мол, по его приказу казачки степь подожгли! А все-то дело – надо было причину ратной неудачи найти, себя обелить, вот по навету гетманского лживого помощника Мазепы[6]6
  Мазепа Иван Степанович (1644–1709) – гетман Украины (1687–1708). Стремился к отделению Левобережной Украины от России. Во время Северной войны (1700–1721) перешел на сторону вторгшихся на Украину шведов. После Полтавской битвы (1709) бежал в турецкую крепость Бендеры вместе с Карлом XII.


[Закрыть] и казнили гетмана. А у Мазепы, говорят, Васька еще и взяточку взял – бочонок червонных… Взял аль нет?! – Борис Алексеевич так пристально воззрился на князя Дмитрия, что у того в груди екнуло: «Ишь с чем подъезжает, старый хрыч, хочет и меня в интригу втравить!» Князь Дмитрий улыбнулся наружно, молвил с мнимым спокойствием:

– Того не ведаю. Я ведь у Василия Васильевича токмо по войсковым поручениям состою: приказ какой передать воеводам или поторопить с походом. Сам, поди, знаешь, как мы в Крым топали: впереди пехота, в середине строя – семьсот пушек, позади – обоз, а за ним – дворянская конница. Небывалое нигде построение, чтобы кавалерия позади пехоты тащилась. Вот и шли по десять верст в сутки. Месяц до Конских вод добирались, хотя ни одного татарина в степи не видели. И такой порядок учредил наш главный воевода – а ведь учен, латинские книги о походах Юлия Цезаря читал, иноземные воинские артикулы на русскую речь переводил. И все напрасно – не дал Господь Бог нашему князю Василию воинского таланта, боюсь, и во втором походе на Крым осрамится.

– Сие как пить дать, осрамится! И сколько еще войска русского уложит наш новоявленный Монтекукули[7]7
  Монтекукколи Раймонд (1609–1680) – граф, имперский князь и герцог, австрийский фельдмаршал, военный теоретик. Одержал ряд побед над шведскими и турецкими войсками. Сторонник создания постоянной, хорошо обученной армии и сильной артиллерии.


[Закрыть]! – сердито засопел боярин. А потом молвил открыто: – Ты вот что, князюшка, пока не поздно – отчаливай с того ненадежного берега. Переходи в Преображенское к царю Петру. Я о тебе слово замолвлю, даст тебе царь под команду; роту преображенцев.

– Это все одно что из великого потешного войска в малое потешное записаться. Уволь, боярин, как знать, может, фортуна и к нам лицом обернется, возьмем Крым!

– Чтобы этот мздоимец и тайный иезуит Васька Крым взял? Да не быть тому николи – нашему Ваське все бы с бабами в постели воевать, а не в чистом поле с ворогом биться! А насчет потешных в Преображенском – это ты зря. Войско хотя и малое, но обучено иноземному строю добре. И учил его лучший наш генерал Петр Иванович Гордон.

– Да, Патрик Гордон воин бывалый, еще в Чигиринских походах отличился. Но ведь и он под командой князя Василия на Крым ходил, Сторожевой полк вел самолично. А у царя Петра он так, на побывке служит! – отбивался князь Дмитрий. Но про себя думал: а ведь и впрямь после Крымского похода Патрик Гордон из Преображенского не вылазил, а к чему бы сие?

И, словно угадав его мысли, боярин опять загудел, как В боевую трубу:

– Потешное войско, говоришь? А ведаешь ли ты, что царь Петр в новом году рядом с Преображенским уже второй полк заводит – Семеновский! И солдат для того полка дал Патрик Гордон из своего Бутырского – лучшего полка иноземного строя. А два полка – сие уже бригада. Так, кажется, пишет ваш Монтекукули?

Но Дмитрий Михайлович только головой покачал:

– Что ваша потешная бригада, если у князя Василия стотысячное войско. Да и новый гетман Мазепа выставит пятьдесят тысяч казаков. Силища! Кто ведает, может, и одолеет крымцев?! Так что уволь пока, боярин, среди робяток Петровых разве что Мишка наш служить может.

И тут дверь в опочивальню вдруг распахнулась, и Миша, как есть, в одной исподней рубахе бросился в ноги боярину, проговорил высоким, ломающимся голосом:

– Запиши меня в семеновцы, батюшка Борис Алексеевич, сам слышал, как на барабане я воинскую дробь отбиваю.

– Так ты подслушивал нас? А вот я тебя ремнем! – докипел князь Дмитрий.

– Помилуй, братец, ведь через эту стенку на печке все слышно! – оправдывался Мишутка.

– Да ты еще дитя, дитятко! – вмешался в перепалку братцев боярин. И повелел властно: – А ну марш обратно на печку.

Но когда недовольный малец вышел, Борис Алексеевич нагнулся к князю Дмитрию и уронил веско:

– Устами младенца глаголет истина! Сам сделай расклад, князюшка: победит князь Петр – тебе враз припомнят, что ходил у Васьки в доверенных лицах. И я тут тебе не помощник. А вот коли братец твой и впрямь в семеновцы запишется – всей твоей фамилии честь и слава от нового государя.

– Что ж, может, ты и прав, боярин, только мать-то Мишутку из дома, чаю, не отпустит, – задумчиво произнес князь Дмитрий.

– Ну, это я на себя возьму! – благодушно молвил боярин. – Для начала-то я Мишутку в свой московский дом возьму. Пусть вместе с моим младшим Алешкой латынь зубрит. А летом я обоих и отвезу в Преображенское.

Так оно и сбылось. Софья Матвеевна, правда, поначалу горячо было воспротивилась, но затем заплакала и согласилась, вспомнила, что и старший Митенька в доме Бориса Алексеевича учил латинскую грамоту. Что поделаешь, новые времена настают!

И через месяц после отъезда боярина потянулся из Богородского княжеский обоз. В широких санях, укрытый медвежьей полостью, рядом со старшим братцем возлежал и Миша, а в ногах у него, уложенный тайком от мамаши, лежал турецкий барабан, которого и в Москве не сыскать.

Патрик Гордон и Павел Менезий

Солдатские полки иноземного строя, составлявшие главную силу русской армии, уже при царе Алексее Михайловиче представляли собой, по существу, поселенное войско, поскольку после очередного похода солдаты, рейтары и драгуны распускались по своим деревням и снова превращались в крестьян-пахарей. Их полагалось, правда, ежегодно собирать на осенние сборы, где офицеры, в большинстве своем иноземцы, учили бы их месяц, другой линейному строю, но у правительства очень часто не хватало денег на проведение таких сборов, да и солдаты-пахари неохотно отрывались от своего хозяйства и часто, отговариваясь болезнью, неурожаем или пожаром, не являлись на сборы, оказываясь в нетях. Посему меж походами никакого регулярного обучения поселенного войска не было и на войне этим лапотным воинам приходилось учиться заново.

– Правда, после Чигиринских походов правительство завело один постоянный регулярный полк, размещенный в Бутырской солдатской слободе, в окрестностях Москвы. Солдаты Бутырского полка жили в ротных казармах, под строгим надзором офицеров и регулярно обучались строю, стрельбе и рукопашному бою, стояли на Москве и в самом Кремле в караулах и были разбиты сперва на три, а затем и на шесть батальонов, носили сапоги, а не лапти и были одеты в одинаковое мундирное платье.

Командовал, уже при царевне Софье, этим полком отличившийся еще под Чигирином генерал-шотландец Патрик Гордон, по-русски – Петр Иванович.

Происхождением Гордоны были из той части шотландской аристократии, которая после окончательной победы протестантов при Кромвеле[8]8
  Кромвель Оливер (1599–1658) – деятель Английской революции XVII в., руководитель индепендентов. В 1640 г. избран в Долгий парламент. Один из главных организаторов парламентской армии, одержавшей победы над королевской армией в 1-й (1642–1646) и 2-й (1648) гражданских войнах. Опираясь на армию, изгнал из парламента пресвитериан (1648), содействовал казни короля и провозглашению республики (1649). С 1650 г. – лорд-генерал, с 1653 г. установил режим единоличной военной диктатуры – протекторат.


[Закрыть] отъехала из страны и рассеялась по всей Европе. Эти кавалеры служили своей шпагой многим европейским государям, переходя из армии в армию, из одного войска в другое с легкостью необыкновенной, соизмеряясь с тем, где больше платили и где легче было сделать военную карьеру. Среди них был и Патрик Гордон, послуживший и у шведского короля Карла X, и у его противника, короля Речи Посполитой, Яна Казимира. – Но у шведов было много своих отличных офицеров, и там воинский карьер Патрику Гордону не светил (а молодой поручик был честолюбив), а у поляков, хотя он и получил от Яна Казимира чин ротмистра, войско было самое безалаберное и с жалованьем обычно запаздывали.

– Вот почему когда русский посланник в Польше, ловкий и сметливый Замятия Леонтьев предложил двум молодым шотландцам, Патрику Гордону и его другу Павлу Менезию, перейти в 1661 году на русскую службу, где им светили и генеральские звания, и большое жалованье, оба охотно согласились и отправились в далекую Россию.

В Москве остановились в Немецкой слободе – Кукуе, где проживали иноземцы: купцы, офицеры, врачи, мастера-умельцы и мастера-шулера, потому как здесь оседали не токмо профессионалы, но и та накипь Европы, которой и деваться уже боле было некуда, разве что в Америку плыть. Но Гордон и Менезий не были какой-то шушерой, оба имели офицерские патенты, так что царь Алексей Михайлович допустил их к своей руке, и 9 сентября 1661 года Гордон был зачислен на службу майором, а Менезий – капитаном. Но затем ловкий Менезий, недаром окончивший в свое время школу иезуитов на севере Франции в Дуэ и знавший много европейских языков, перешел в Посольский приказ, ездил в 1674 году по поручению главы приказа боярина Матвеева в Берлин, Вену, Венецию и Рим, где даже добился аудиенции у Римского Папы Климента X и вскоре по возвращении, не свершив никаких воинских подвигов, получил чин генерал-майора.

Патрик Гордон тем временем по-прежнему тянул военную лямку и, только отличившись во втором Чигиринском походе в 1678 году, тоже достиг генеральского звания.

Тем временем в Англии произошла реставрация Стюартов, а вступивший на престол в 1685 году Яков II[9]9
  Яков II (1633–1701) – английский король в 1685–1688 гг. Из династии Стюартов. Пытался восстановить абсолютизм и его опору – Католическую церковь. Низложен в ходе государственного переворота в 1688–1689 гг.


[Закрыть] вообще готовил восстановление католицизма, о чем сообщали Гордону и его шотландские родственники, с которыми он вел переписку.

И Гордон начал было проситься с русской службы – ведь один из его родственников стал губернатором Эдинбурга, да и сам Гордон во время своего отпуска побывал в Англии и Шотландии и лично представился королю Якову.

Но по возвращении в Россию оказалось, что об отставке нечего и мыслить: готовился первый Крымский поход и большой воевода князь Василий Васильевич Голицын наотрез отказался отпустить опытного генерала.

И Патрик Гордон со своими бутырцами пошел во главе Сторожевого полка на Крым. Неудача похода, прерванного даже не неприятелем, а степным пожаром, вызвала у Гордона потерю последнего доверия к воинским талантам великого воеводы князя Василия. При встрече со своим другом Менезием Гордон сказал с горечью:

– Сбор полков объявили не в срок, с походом запоздали, вот и угодили на июньскую жару, когда степь и сама по себе самовозгореться могла!

– Выходит, Самойлович и его казаки вины за пожар не имеют и в неудаче повинен сам князь Василий? – переспросил Менезий своего прямодушного друга.

– Само собой, во всем виноват сам князь Василий. Я предлагал ему спускаться вдоль Днепра, тогда бы у нас была бы и вода и фураж, но воевода упрямо полез в самое пекло. Ну а как поспешает Наше войско лапотное, сам ведаешь! – сурово отрубил старый воин. Павел Менезий, как опытный царедворец, только вздохнул на прямоту друга – ведь князь Василий по-прежнему был в фаворе у правительницы Софьи.

– А ведаешь, что царевна в своем утешительном письмеце князю Василию написала? – спросил он не без насмешки.

– Я в ее чернильницу не заглядывал, – пожал плечами старый солдат.

– Зато у меня есть копия того письмеца, – усмехнулся генерал-иезуит. – Вот слушай!

Менезий извлек голубой листок и прочитал с явным сарказмом излияния правительницы:

– «Свет мой, братец Васенька! Здравствуй, батюшка мой, на многие лета! Подай тебе, Господи, и впредь врагов побеждать! А мне, свет мой, не верится, что ты к нам возвратишься, тогда поверю, когда увижу в объятиях своих тебя, света моего!»

– Какие там победы над неприятелем?! – воскликнул Гордон. – Ведь мы в походе не только турок, но и татар крымских не видали. Только при отступлении появились татарские разъезды и многих наших отставших солдат в полон взяли!

– Ты, Патрик, обо всем этом помалкивай, – участливо посоветовал Менезий. – Ведь у нашей правительницы, пока вы по степи ходили, и второй фаворит объявился – Федор Шакловитый. И это тебе не обходительный и вельможный князь Василий. Федька ныне не только Стрелецким приказом, но всем Розыском сыскным ведает.

– Да это какой-то сумасшедший дом! – взорвался Гордон.

– Погоди, есть и из сумасшедшего дома выход. – Менезий задумчиво посмотрел из мелкозастекленного голландского окна на чистенькие улочки Немецкой слободы. Здесь все так аккуратно, ровненько – не верится, что рядом гудит грязная, неумытая огромная Москва.

– Какой там выход? – приступил Гордон к своему изворотливому другу.

– А такой, что, служа Софье и князю Василию, надобно ненароком послужить и царю Петру Алексеевичу. – Менезий посмотрел с лукавством и продолжал: – Царь Петр-то подрос, а в его потешном полку опытных офицеров раз-два, и обчелся. Вот ты и съезди в Преображенское. Поставишь Преображенский полк на ноги, тебе зачтется. А еще лучше, коли дашь царю роту-другую бутырцев. Они царю и другой полк устроят в Семеновской слободе. Я о том и с царем Петром, и с его матушкой Натальей-Кирилловной Нарышкиной, и с его первым советником боярином Борисом Алексеевичем Голицыным уже переговорил.

– А как же правительница, неужто согласится? – удивился Гордон.

– Отчего же не согласится – согласится! Для нее ведь потешные так, ребятки, что в войну играют. И того, дура, не Понимает, что ребятки-то растут, да и самому царю Петру в этом году шестнадцатый стукнет! Ну а там посмотрим, кто кого! – Менезий даже пальцами щелкнул от предвкушения такого оборота дел. Ведь он всегда был близок к Нарышкиным, а малолетнего царя Петра сам учил воинским потехам.

– Что ж, новый поход в Крым в этом году отложен, так что время у меня найдется и для Преображенского, – задумчиво сказал Гордон. – И об учреждении Семеновского полка подумаю, есть у меня на примете два капитана – шотландец Чамберс и швейцарец Лефорт. К семеновцам я их и определю, ежели, само собой, правительница разрешит.

К удивлению Патрика Гордона, Софья разрешила, и в 1688 году он обучал уже два полка – Преображенский и Семеновский, устроив их на тот же регулярный строй, что и Бутырский.

В Семеновском полку

В Москве все благие помыслы боярина Бориса, как он будет учить наукам своего малолетка Алексея вместе с Мишей Голицыным, развеялись яко дым; захватили дела в Боярской думе и Казанском приказе, которым ведал Борис Алексеевич, и по делам того приказа мотался он частенько в Казань, где чинил суд и расправу чуть ли не по всей Волге и Каме. Дел у боярина было невпроворот, и вышло так, что с малолетками стал заниматься князь Дмитрий Михайлович. Князь не токмо учил, но и сам вспоминал латинские вокабулы, с интересом переводил с мальцами книгу Юлия Цезаря о галльской войне, походах славного римского воителя в Британию, Бельгию и Германию.

Времени у князя Дмитрия вдоволь – ведь большой воевода, вернувшись в Москву, распустил на отдых всех бывших при нем стольников и прочих думных людей, и старший братец засиживался временами с младшим до полуночи, учил Мишутку не только латыни, но и немецкому письму.

А по весне, вернувшись из своей очередной поездки в Казань, старый боярин устроил экзамен малолеткам, вызвав их вместе с князем Дмитрием в Преображенское. В этом загородном дворце у боярина Бориса Алексеевича, как царского кравчего, были свои покои.

Рядом с боярином восседали красивая женщина в богатом платье, с собольей накидкой на плечах и высоченный вьюноша с прекрасными темными волосами до плеч. Чувствовалось, что ему было не до сладкозвучной латыни Цицерона и Вергилия, а хотелось выскочить из полутемной горницы в залитый майским солнцем двор, откуда долетали звуки солдатских флейт и гобоев. Наконец он не выдержал, прервал латинскую речь Алексея и Мишки и спросил глухо, баском:

– Ну а кроме латыни что еще ведаете?

– Ведаю немецкую грамоту, – смутился Алексей перед властным взглядом.

– Ну а ты что, тоже в Посольский приказ служить собрался? – обратился долговязый вьюноша к Михаилу.

И Михаил вдруг понял, что этот долговязый, перед которым все как-то робели, и есть молодой царь, и еще понял, что робеть тут не надо.

– В Посольском приказе пусть князь Василий сидит, а Я сюда в полк на учение и службу солдатскую явился! – объявил он ломким, но решительным голосом.

Молодой царь довольно рассмеялся – ничто его не могло так расположить, как ревность к солдатской службе. Но, поскольку тут шел экзамен, спросил не без насмешки, воззрившись с высоты своего роста на маленького Голицына:

– Да что ты умеешь, малец?

– Умею стрелять из ружья, из пищали и из мушкетона, – бить в цель из пистоли, фехтовать на шпагах и еще… – тут Михаил как бы смутился, – играть на барабане!

Все заулыбались, кроме Петра, который крикнул баском по-начальственному в открытую дверь:

– Эй, Бухвостов, неси сюда мой барабан!

– Боже мой, да угомонись же ты, Петруша, нельзя в барабан бить в царских покоях! – поднялась с места красавица в соболях (потом уже старший братец объяснил, что то была мать Петра, царица Наталья Кирилловна).

– Хорошо, матушка, – с видимой покорностью склонил голову Петр, но затем лукаво добавил: – А мы во двор выйдем, там малец и ударит в барабан.

Во дворе толпились потешные в зеленых мундирах, и, когда Бухвостов вынес барабан, Михаил привычно взял палочки и ударил сперва побудку, затем сбор, пробил к атаке и завершил вечерней зорькой.

– Молодец! Ай да молодец! – Тяжелая царская длань легла на плечо Михаила. – Что, Петр Иванович, берем молодца в полк?

– Отчего не взять, Петр Алексеевич! – Важный сухопарый генерал-иноземец с ласковой насмешкой посмотрел на раскрасневшегося Михаила. – У нас в Семеновском полку как раз барабанщиков не хватает, туда и запишем!

– Так-то, чадо! – Царь снова надавил на плечо Михаила. – Да ты не скучай, я хотя и царь, а тоже с барабанной науки начинал. И, глянь, уже до первого бомбардира дослужился!

Но Михаил и не думал скучать. На другой же день он отправился в Семеновскую слободу, где Патрик Гордон и записал его во второй потешный полк, будущий второй полк петровской гвардии, названный вскоре по своему расположению Семеновским. И, отбивая барабанную дробь на Семеновском плацу, Михаил Голицын еще не ведал, что придет час, и будет он бессменным командиром семеновцев.

Семеновский полк создавался по образцу первого полка петровской гвардии – Преображенского, токмо мундирное платье было отлично от преображенцев – голубое, а не красное.

На площади Семеновской слободы уже к концу года красовалась двухэтажная полковая изба, которую окружали длинные одноэтажные ранние казармы. Все постройки были деревянные, и токмо заложенная тогда же полковая церковь должна была быть каменной. В казармах жил солдатский молодняк, но поскольку в новый полк были переданы две сотни старослужащих солдат из Бутырского полка генерала Гордона, многие из которых были женаты, то вскоре за казармами появились и десятки малых домишек, в которых жили эти солдаты с семьями. Из старослужащих солдат-бутырцев и назначили в основном сержантов для нового полка молодого царя. В полковой избе размещался не токмо полковой штаб, но и полковые запасы амуниции и оружия, в другом крыле находилась полковая лавка и кабинет лекаря, а на втором этаже были квартиры тех офицеров, которые не имели своего жилья в Москве или в Немецкой слободе. Здесь же проживал и сам полковник Чамберс, еще один шотландец, назначенный командовать полком по рекомендации все того же Патрика Гордона.

Чамберс был опытный ландскнехт, послуживший и в имперской армии цезаря Леопольда, и в наемных полках польского короля Яна Собесского.

В 1683 году он защищал Вену от турок и принимал участие в битве под имперской столицей. Тучный, багроволицый, он, с утра уже подкрепленный чаркой доброй водки, которую открыл для себя только в России, бодро распоряжался в солдатских экзерцициях на полковом плацу.

Солдат, набранных в основном из охочих московских дворянских недорослей, обучали ходить строем в линию тремя и шестью шеренгами, вздваивать ряды, привинчивать и отмыкать багинеты – штыки. Особенно трудным было учение огневому бою, для которого роты выводили на стрельбище, расположенное на лугу за слободой. Тут знай поспевай, коли не хочешь получить пулю в затылок. А чего стоило приготовить к выстрелу кремневый мушкет. Заряжали мушкет с дула посредством шомпола, по 16-ти командам, начиная с команд «открой полку», «сыпь порох на полку», «закрой полку», «мушкет влево», «приклад на землю», «вынимай патрон», «скуси патрон». Михайло поначалу все удивлялся своему сержанту Ефиму Малофееву, как тот не сбивался со счета, пока не кричал высоким голосом: «Взводи курок! Стреляй!»

Он даже спросил как-то об этом Малофеича (так солдаты звали сержанта своего взвода), когда столпились вокруг него солдаты на перекуре. Табачным зельем баловались тогда токмо офицеры-иноземцы да казаки на Дону, в Запорожском войске и гетманщине. В остальном московском войске, как и вообще на Москве, курить табак запрещалось Православной Церковью, объявившей табак дьявольской травой. Но в потешных полках курить разрешалось с ведома самого царя, который привык к табачной трубке, посещая Немецкую слободу.

Малофеевич же объяснял своим желторотым слушателям, что курить он стал еще со второго Чигиринского похода, где отбили они как-то у турок целую фуру с табаком.

– Как я все команды огневые запомнил, спрашиваешь? – Сержант разговаривал с молодым княжичем с какой-то особой почтительностью. – А как не запомнишь, княжич, коли ты стоишь в дозоре Сторожевого полка, а на тебя скачет дикий татарин и вопит, и арканом размахивает. Тут так – или ты его с коня свалишь, или он тебе веревку на шею и уведет в плен, а в Крыму продаст на какую-нибудь галеру-каторгу. Нет, тут и команды никакой не надо, руки сами все сделают! Ну да ладно, княжич, ты меня спрашиваешь, теперь я спрошу: а ведаешь, кто под Чигирином был первым воеводой Сторожевого полка?!

Михайло на вопрос сержанта покраснел, поелику еще от Иоганна знал, что первым воеводой в том полку был его отец Михаил Андреевич Голицын.

– Вижу, что помнишь своего батю, но того не знаешь, что орлом летал тогда боярин перед своим полком, а вторым воеводой при нем был Петр Иванович Гордон – он за второй Чигирин и генерала получил, потому как пробились мы к городу и всех наших людей из крепостцы вывели. Добрые были воеводы, о солдате всегда заботу имели!

«Так вот отчего Малофеич обо мне такую заботу имеет, ведь ни Шаховского, ни Белосельского и не думает звать княжичами, а меня в память о бате, знать, величает!» – подумал Михайло.

Сержант и впрямь опекал молодого Голицына, и к августу Михайло не токмо знал строй, но и бил из мушкета лучше всех сотоварищей.

– Первый стрелок во взводе, господин капитан! – доложил Малофеевич ротному, толстому и вялому австрийцу, прибывшему вместе с Чамберсом из имперских краев. Впрочем, австриец по-русски мог только, как и сам господин полковник, мастерски материться, потому с ним обычно был щупленький переводчик.

Но сегодня переводчик то ли запоздал, то ли заболел, и капитан Шарп пребывал в великом затруднении. «Кто знать немецки?!» – вынужден он был обратиться к строю солдат. И здесь Михайло опять был первым.

– Э, да ты, Голицын, не токмо лучший стрелок, но и толмач добрый!

Михайло сразу и не узнал спрыгнувшего с коня царя. Петр был без мундира, в белой рубашке и матросских голландских пузырчатых штанах, загорелый до черноты. Все это лето царь был или на солдатских учениях, или ходил по рекам Москве и Яузе на небольшом ботике вместе с корабельным мастером Франции Тиммерманом.

– Вот, господин полковник, а ты все жалуешься, что к тебе из Посольского приказа толмачей не шлют! – Петр весело повернулся к поспешившему приветствовать царя полковнику Чамберсу. – Михайло барабанщик добрый, и стрелок отличный, и по-немецки так шпарит, что даже твой венец его понимает. – Царь добродушно ткнул пальцем в толстое брюхо Шарпа.

– Ваше величество, позвольте мне его к себе в толмачи определить, хватит парню в барабаны бить! – весело подхватил Чамберс.

– А что, пожалуй, и хватит! Быть тебе с осени, Голицын, при полковом штабе! – согласился Петр и спросил: – А кто же тебя немецкой речи-то выучил?

– Да в усадьбе, нашей, в Богородском, наставник был немец, а потом братец, князь Дмитрий, всю зиму немецкому и латыни учил! – бодро отрапортовал государю Михайло.

– А что же братец-то твой к нам в Преображенское не заглядывает? Мне ученые люди потребны!

И на этот царский вопрос Михайло ляпнул без всякой задней мысли:

– Да он в поход на Крым с князем Василием вдругорядь идет, весь в сборах!

– Весь в сборах, говоришь? А не думаешь ли ты, малец, что князь Василий со всем своим воинством от Крыма вдругорядь побежит?! – Царь смотрел так строго, что Михайло потупил глаза, молвил в растерянности:

– Того не ведаю…

– Не ведаешь, значит? Да ты не кручинься, думаю, и сама сестрица-правительница того не ведает. – Петр вскочил на лошадь и помчался вдоль солдатского строя. Но Михайло слышал, как стоявший сзади царя Чамберс вдруг сказал по-русски: «Для фаворита ретирада – лучшая ограда!» Царь громко рассмеялся на эту шутку и повторил: «Для Васьки ретирада – лучшая ограда?»

А Михайло понял вдруг, что с царем надо говорить осторожно. Впрочем, на другой день по приказу Чамберса Михайлу Голицына все равно перевели в штаб толмачом.