Текст книги "Династия Бернадотов: короли, принцы и прочие…"

Автор книги: Стаффан Скотт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)

И, как рассказывал возмущенный репортер, вернувшись в Стокгольм: «Нет, вы только представьте себе. Старый хрыч расстегнул мне ширинку и хотел, чтобы я расстегнул ширинку ему!»

Витальность стариков иной раз поистине обременительна.

Хотя вообще-то Густав позволял себе такие нескромные авансы лишь на старости лет. И отбиться от него не составляло труда. В последние годы жизни он весил всего 57 килограммов при росте 187 сантиметров.

Итак, рос Густав под неусыпным надзором и выпускные экзамены сдал в специально устроенной школе. Провел свой срок в Упсале – такая традиция сложилась для принцев в семействе Бернадот, – но, по-видимому, изрядно там скучал. Позднее папенька Оскар хотел, чтобы Густава назначили университетским канцлером. Этот пост и прежде занимали монаршие сыновья, и подобные прецеденты, безусловно, имели положительный эффект, несколько повышая престиж университета, что отнюдь не вредило оному в милитаризованном мире, где профессор по рангу приравнивался к армейскому капитану. Но университет, понятно, воспротивился, не пожелал назначать канцлером кронпринца, не справившегося даже с письменными выпускными экзаменами в школе.

Вялый, робкий, молчаливый кронпринц оживлялся лишь время от времени, когда выезжал за границу или знакомился с такими особами, как Лулу, сын низложенного Наполеона III, посетивший Швецию и сделавшийся его наперсником, но вскоре умерший, или принц Уэльский, впоследствии король Эдуард VII, явно сыгравший определенную роль в его развитии, – любезный, скромный, светский человек. Но, как и большинство, Густав с трудом выдерживал общество прусского кронпринца Вильгельма, будущего злополучного кайзера Вильгельма II, грубого, вульгарного бахвала, в довершение всего плохо одетого (это отмечают почти все, кто с ним встречался).

В молодые годы Густав женился на принцессе Виктории, дочери великого герцога Фридриха Баденского, статного и миролюбивого подкаблучника, которого за глаза прозвали Wie-du-willst-Luise («Как тебе угодно, Луиза»). Память о нем живет в превосходном немецком армейском марше под названием «Великий герцог Фридрих Баденский», единственном произведении баденского главного военного дирижера Карла Хефеле, которое по сей день исполняется более-менее широко.

В Германии по-прежнему существовало множество мелких княжеских домов, считавшихся «правящими» и потому поставлявших жен, а при необходимости и принцев-консортов не только друг другу, но и зарубежным королевским домам, где молодые отпрыски, чтобы сохранить место в престолонаследии, должны были жениться на детях других монархов. Швеция, Голландия, даже многочисленный российский императорский дом поэтому импортировали жен из Германии, где предлагался самый широкий выбор. Многие становились вполне лояльными супругами. Другие же хранили в сердце Германию и от начала до конца оставались немками. К последним принадлежала и Виктория – вплоть до мелочей. Когда она стала королевой, то, например, красивые золоченые и серебрёные накладки экипажей и конской сбруи сплошь заменили в соответствии с образцами, принятыми при немецких дворах. В 1915 году женщины Швеции, Дании и Норвегии организовали массовую демонстрацию за мир. Королева Виктория позвонила одной из приближенных дам и запретила им участвовать, а г-жа Агда Монтелиус была призвана во дворец и услышала от королевы: «Не забывайте, я немка». Виктория не желала допустить мирную демонстрацию и настаивала, чтобы Густав запретил это масштабное выступление.

Мягко говоря, она одна из самых противоречивых дам в шведской истории. По прошествии многих десятилетий можно лишь очень и очень пожалеть ее. Даже придворный кучер, который в своих воспоминаниях вполне обоснованно рисует малосимпатичный портрет своей государыни, в итоге не смог сдержать сочувствия, каковое она вызывала.

Сохранились письма Густава к родителям, где он сообщает о решении жениться на Виктории, пишет, что влюблен и очень счастлив; похожие слова мы находим и в телеграмме домой от новобрачной Виктории, только что приехавшей в Стокгольм. Подобные монаршие «любовные письма» не стоит трактовать буквально. Они написаны детьми, которым хотелось порадовать родителей. Ведь родители отдавали себе отчет, сколь велика ответственность, когда женишь детей по политическим соображениям, и были не прочь внушить себе, что молодые вправду любят друг друга. Ряд таких вот сохранившихся писем просто написан под диктовку, что доподлинно известно из позднейших признаний участников. Другие отпрыски, достигшие брачного возраста, самостоятельно справлялись с формулировкой желаемых реакций, и порой таким образом возникало чувство влюбленности, не слабее тех чувств, что во все времена приводили под венец самых разных молодых людей отнюдь не знатного происхождения.

Главу о Густаве V не напишешь, не сделав длинного отступления о Виктории. Эта воспитанная в строгости, поначалу круглощекая немецкая принцесса училась вести светскую беседу, расхаживая среди стульев и благовоспитанно с оными разговаривая. Она обожала животных и терпеть не могла охоту. Наверняка требовался немалый кураж, чтобы приводить с собой двух собак на «Дротт», любимую яхту свекра, где ради такого случая насыпали на палубе кучу песку. Хорошая пианистка, она могла сыграть в фортепианном переложении целую вагнеровскую оперу на одном из первоклассных роялей, которые распорядилась расставить всюду, где жила. Суровое воспитание и импозантная внешность помогали ей при желании держаться воистину царственно.

В 1882 году, в возрасте двадцати лет, она родила Густава Адольфа, два года спустя – Вильгельма, а в 1889-м – Эрика. Последняя беременность оказалась тяжелой, и применение сильнодействующих лекарств как до, так и во время родов нанесло ребенку непоправимый вред. Он страдал эпилепсией, нарушениями в развитии и стал одной из фигур умолчания в шведской королевской истории; в конце концов его поселили под присмотром в усадьбе неподалеку от Стокгольма, где ему предположительно жилось лучше, чем иным товарищам по несчастью. Но все равно это трагично. Матери не было у его смертного одра. Впоследствии она драматически живописала придворным дамам, как спешила в Дроттнингхольм, где лежал больной принц Эрик, а когда наконец добралась, мост оказался разведен, и потому она опоздала. В этом рассказе, по всей вероятности, кроется не что иное, как оправдание безнадежности и чувства вины. Жалость вызывает больше она, чем он; ему, наверно, было лучше со специальными надзирателями, нежели с матерью.

Браки между диаметрально противоположными личностями бывают вполне удачными, но комбинация Густав – Виктория оказалась не слишком хорошей: он весьма вялый и пассивный, она энергичная, волевая и нетерпеливая. «При всех ее добрых намерениях договориться с ней было очень трудно», – сказал много лет спустя один из ее внуков. Впрочем, нельзя утверждать, что во время Первой мировой войны она отличалась добрыми намерениями, – по крайней мере нельзя со шведской точки зрения. А ведь она была шведской королевой.

Ездила Виктория на специально изготовленных автомобилях марки «Мерседес» с высокой крышей, чтобы с удобством сидеть на заднем сиденье в большой шляпе (если снять шляпу, то, разумеется, очень непросто снова надеть ее, не попортив прическу). Автомобили были оснащены системой сигнализации, так что она могла «дирижировать» шофером, указывая ему, когда трогать с места, останавливаться, обгонять, прибавлять скорость, поворачивать направо или налево, – поскольку же она сама умела управлять лишь конным экипажем, бедняга шофер, понятно, волей-неволей пренебрегал большинством приказаний. Впереди сидел лакей, подававший особый сигнал о приближении королевы, и горе дежурным офицерам, если почетный караул не выполнял положенных артикулов, когда в Тронгсунде или на Стурчюркубринкен раздавался означенный сигнал. «Нередко она была невероятно сурова и резка, семейство и двор трепетали», – говорит ее внук Леннарт, в то же время отмечая, что она непременно выказывала искреннюю благодарность тем, кто хорошо выполнял ту или иную работу.

Королеву Викторию можно попросту назвать двуликим Янусом; она была крайне капризна, и принц Леннарт, который общался с нею больше всех, снабжал двоюродных братьев и сестер информацией насчет ее настроений. Она могла быть очаровательной, любезной, тщательно следила, чтобы дети выказывали уважение к прислуге, умела обаять политиков, чьи взгляды на самом деле считала предательскими. Но могла и преследовать офицеров, не отдавших ей честь, когда она проезжала в карете по городу, или посадить под арест часовых, которые не сделали «на караул», когда она в двадцатый раз проходила мимо в Дроттнингхольме. Виктория вообще питала пристрастие ко всему военному, типично по-немецки, как было принято в то время, и охотно носила жакет, который на самом деле был офицерским френчем Свейской лейб-гвардии. Во время визита в Штеттин [45]

[Закрыть]она появилась в мундире полковника местного пехотного полка, сначала верхом, затем спешившись, поскольку немецкая лошадь оказалась столь же норовистой, сколь и шведский народ. На фото все это выглядит чрезвычайно странно, хотя в ту эпоху никого не удивляло – многие другие августейшие дамы имели чин почетных полковников и появлялись верхом или «в пешем строю», одетые в изящные мундиры. В ходе визита в Штеттин шведские офицеры, кстати, обнаружили, что официально исполнявшийся немецкий армейский марш идентичен посланию Бельмана [46]

[Закрыть]«Гордый город»; и оный марш с триумфом вернулся в Швецию.

Виктория непреклонно воспротивилась намерению своего деверя принца Оскара жениться на любимой девушке, «простой дворянке»; в 1912 году она не рекомендовала позволять старшему сыну Густаву Адольфу руководить заседаниями совета министров, ибо он придерживался «вольнодумных взглядов». «Вольнодумство» заключалось, в частности, в том, что престолонаследник, ее сын, был настроен проанглийски, а не прогермански.

На фотографиях с юными отпрысками Виктория большей частью очень крепко держит ближайшего ребенка, как правило, за руку.

После смерти Виктории всю ее переписку с Густавом сожгли, согласно ее настоятельному письменному волеизъявлению. Причиной послужили, в частности, мемуары бывшей ее невестки Марии Павловны, которые только-только вышли в свет и своей откровенностью вызвали огромное возмущение у родственников и у других монархов Европы. Мария Павловна, выброшенная революцией в реальную жизнь, открыто писала, что обычаи и предписания при европейских дворах были отупляющими и нелепыми, не говоря уже о воспитании, какое получали дети.

Подобные вещи Виктория хотела предотвратить; но все же сохранилось письмо Густава Оскару II от августа 1891 года, свидетельствующее о семейной драме. В ответ на что-то написанное Оскаром Густав сообщает о соглашении, достигнутом между супругами. Во время поездки в Египет Виктория слишком сблизилась со стильным камергером Густавом фон Бликсен-Финекке, чем дала повод для сплетен. Как умелый фотограф, Виктория возила с собой все необходимое оборудование, и в темной комнате ей неизменно помогал означенный господин. Как далеко дело заходило в иных покоях, можно лишь строить домыслы; однако Густав обсуждал с отцом отнюдь не невинный и платонический отпускной флирт. Густав держался мягко, предупредительно, но сказал «всё, всю правду»: что чувства его к ней «уже не те после всего случившегося осенью». Виктория раскаялась, уверяя, что все опять будет хорошо, Густав же заявил, что «сердечные раны, подобные причиненной ею», не могут зарасти за несколько часов или недель, сначала он должен убедиться в серьезности ее раскаяния.

Так пишет престолонаследник, сам практикующий гомосексуалист, своему ходоку-отцу о любовной интрижке жены. Перед глазами невольно возникает наш современник певец Фритьоф Андерссон, который в одних песнях говорит о многих девушках, каких знал весьма близко, а в других гордо повествует, как порвал в Швеции с подружкой (с той, что повелевала ветрами и погодой), когда встретил ее на прогулке «в обществе другого парня».

Ну что ж, нам неизвестно, сколько в содержании этого письма вправду от сына, стремящегося заверить отца, что он поступил с неверной женой должным образом, и сколько Густав на самом деле дерзнул сказать гордой дочери «Tante-Gott-Befohlen» [47]

[Закрыть], как прозвали маменьку Виктории.

Если отвлечься от приверженности к привлекательным молодым мужчинам, Густав был для челяди хорошим королем. Спокойный, дружелюбный, человечный, он старался быть справедливым и ровным со всеми, «жаль только, домашними делами предоставил заниматься королеве, которая вызывала недовольство у всего персонала, от самого высокого ранга до самого низкого». Дисгармоничность несчастной Виктории распространилась на все придворное хозяйство.

Незадолго до Первой мировой войны Густав перенес операцию по поводу язвы желудка; тогда-то ему и рекомендовали заняться вышиванием для успокоения нервов. Книг он, насколько известно, никогда не читал, только газеты; оперу и театр не любил, предпочитал оперетту. Так утверждают одни. Меж тем как другие уверяют, что он любил оперу, а не оперетту. Объясняется это недоразумение, пожалуй, тем, что в Стокгольмской опере давали целый ряд оперетт – возможно, чтобы монарх появился в королевской ложе.

Подобно многим, он обращал внимание на товарищей по несчастью, страдавших тем же недугом, что и он сам. Когда в 1939 году дипломат Эрик Бухеман [48]

[Закрыть]был приглашен на обед к обер-егермейстеру Хельге Аксельссону-Юнсону по Берга, король после обеда призвал Бухемана к себе.

«Я видел, ты ел спаржу, а ее длинные волокна вредны для твоего желудка. Вдобавок ты полил мясо соусом, от этого тоже надо отказаться при твоей предрасположенности к язве», – предостерег восьмидесятиоднолетний монарх.

Хотя в юности Густав не подавал больших надежд, с годами у его отца Оскара сложилось о нем более высокое мнение. Известно высказывание о четверых сыновьях, приписываемое то Оскару II, то королеве Софии: «Густав с виду глуп, а на самом деле умен; Карл с виду умен, а на самом деле глуп; Оскар глуп и с виду, и на самом деле; Евгений умен и с виду, и на самом деле».

Так или иначе, историческая наука констатировала, что во время кризиса с Норвегией, когда старый, усталый Оскар проявил нерешительность и неуверенность, Густав сыграл важную роль, действуя весьма решительно и агрессивно. Возможно, кое-кто возразит, что таково обычное распределение ролей, когда одному (Густаву) не нужно брать на себя ответственность, а другой (папенька Оскар) обязан принять решение. Как только кризис позднее набрал остроту, Густав заколебался и отреагировал в манере, каковая потомкам представляется вполне разумной. Уже в марте он предложил распустить унию, меж тем как шведское правительство выступило против. В июне 1905 года, когда сын Густав Адольф заключал брак с первой женой, Стокгольм и Лондон обменялись целым рядом драматических шифрованных телеграмм. В ходе свадебных торжеств и обеда телеграммы так и летали туда-сюда. Густав настаивал на необходимости мирного расторжения унии. В окружении королевских особ всей Европы он еще отчетливее видел, что Швеция не найдет поддержки, обратившись к политике с позиции силы.

Когда Оскар II скончался, Густав короноваться не стал. За пятьдесят лет он устал от помпы и пышности, окружавших его чванливого отца, и демонстративно отказался от старинной церемонии с помазанием груди освященным елеем, с большой короной, горностаевой мантией и прочим, что ныне, в эпоху телевидения, могло бы развлечь весь народ. Возможно, кронпринцесса Виктория пожелает вновь ввести эти церемонии, когда однажды настанет ее черед. (Дамам чуточку помазывают шею, весьма деликатно, так что на самом деле эксгибиционизмом тут не пахнет.) Густав также сократил численность обслуживающего персонала и двора; так поступали все последние короли, и вопрос в том, сколько народу останется, когда нынешняя наследница престола однажды вступит в свои права и заведет новые порядки.

Важнейшим политическим событием в правление Густава V явилась, разумеется, «речь в дворцовом дворе» 1914 года, веха, точнее сказать, первая из целого ряда вех в демократическом развитии Швеции, каковое несколько лет металось взад-вперед, так что насмешка кривила то один, то другой уголок рта Клио, музы истории.

Консервативная Швеция, включая королевскую чету, по обыкновению ратовала за укрепление обороноспособности, и совсем недавно имели место бурные споры по поводу броненосца, когда милитаристски настроенная часть населения собрала средства на корабль, постройку которого правительство решило отложить. Теперь королю хотелось усилить иные аспекты обороны, в том числе продлить сроки военной службы по призыву. Стааф [49]

[Закрыть]полагал себя связанным обещанием, данным во время последней выборной кампании (давненько такого не бывало!), и потому до следующих выборов не мог действовать вопреки собственному обещанию. Тогда правые силы страны организовали «крестьянский поход» – крестьяне со всех концов Швеции прибыли в столицу и обратились к королю с требованием укрепить оборону.

И вот вам первая насмешка. Десятилетиями крестьяне с угрюмой миной твердили «нет» касательно всех вообще расходов на оборону – и вдруг разом сделались ярыми ее поборниками.

Однако было их 30 000, и пришли они к дворцу, и король говорил с ними во дворе, и по дворцу они прошествовали, хотя ответственные лица опасались, выдержит ли пол. И речь, произнесенная королем, с требованием усиления обороны «сейчас же, безотлагательно и в едином контексте», стала прямым отмежеванием от собственного его правительства, в результате разразился правительственный кризис, король избавился от республиканца-либерала Стаафа, которого и он, и его супруга терпеть не могли, и отец Дага Хаммаршёльда [50]

[Закрыть]сформировал консервативное правительство, которому выпала печальная доля править в последующие кризисные годы, когда премьер-министра прозвали Хунгершёльдом (от слова «голод»).

Насмешка номер два: несколько дней спустя был организован поход рабочих в поддержку правительства Стаафа, причем организован куда быстрее и насчитывал много больше участников.

Речь, произнесенная королем в дворцовом дворе, была написана прогермански настроенным путешественником и исследователем Свеном Хедином [51]

[Закрыть]в соавторстве с еще одним представителем правых, офицером Карлом Беннедиком, и кое-кто из правых политиков отнесся к ней отнюдь не одобрительно, однако Густав V произнес ее под собственную ответственность. Во время предшествующего обеда и кронпринц, и братья короля Карл и Евгений настаивали, чтобы король Густав вычеркнул наиболее категоричные формулировки, и тот как будто бы согласился. Но тут Виктория встала и заявила, что в таком случае она удаляется, – понимайте как угодно. То, что она и раньше подстрекала короля, совершенно ясно. И Густав, примерно так же, как его тесть, сказал: «Wie du willst, Victoria» («Как тебе угодно, Виктория»). Затем кронпринц и оба королевских брата лояльно проследовали за ним на балкон.

Собственные советники короля – монархисты и консерваторы – вообще были им недовольны. «Добрый король ведет плачевную жизнь. Изо дня в день складывать головоломки, ловить щук и играть в бридж до часу или до двух ночи – все-таки не жизнь для короля», – писал политик Хуго Хамильтон [52]

[Закрыть]. Нервный, жалеющий себя и жаждущий престижа Густав не раз закатывал истерики и доводил советников до отчаяния своей леностью, небрежностью и нехваткой знания фактов – так звучала итоговая оценка. Нервозность привела к катару, а затем и язве желудка, ведь впоследствии, в 1914-м, он перенес операцию и, вероятно, вздохнул с облегчением, когда стал по-настоящему конституционным монархом и избежал тем самым унылых хлопот, связанных с правлением.

«Речь в дворцовом дворе» от 6 февраля 1914 года была последней попыткой королевской политики обороны и самого Густава V отстоять королевскую власть вопреки демократии и парламентаризму. Позднее это ему ненадолго удалось. Что до оборонительной политики, то богиня истории улыбалась во весь рот.

Насмешка номер три. Спустя полгода грянула Первая мировая война, и все препирательства насчет пятнадцати дней учений мгновенно утратили актуальность; один из самых ярых монархистов, который в самом деле считал, что монархии грозит серьезная опасность, лидер правых Арвид Линдман [53]

[Закрыть]после начала войны сказал королю: «Вашему величеству чертовски повезло». Теперь было необходимо вооружать «укрепленную лачугу», как молодые социалисты весьма удачно называли Швецию.

Насмешка номер четыре. В 1917–1918 годах мир за пределами Швеции пережил целый ряд политических потрясений, хоть мы частенько умудряемся сделать вид, будто этот мир не существует. Все и повсюду изменилось. Три империи рухнули. Давние товарищи по играм Виктории и Густава, милые друзья и фамильные недруги отправились в изгнание, а в худшем случае лежали в безымянных могилах; образованный, демократичный и эксцентричный российский великий князь Николай Михайлович, с которым у Виктории некогда был юношеский роман, лежал убитый где-то в Петропавловской крепости, в Петрограде, на том берегу Балтики, если назвать лишь одну из многих невинных жертв.

Николай Михайлович и Виктория познакомились подростками и были очень влюблены, но состояли в двоюродном родстве, и русский царь сказал «нет». Здесь тоже присутствует ирония, поскольку Николай Михайлович так и не женился, а, по утверждению обычно хорошо информированной писательницы Нины Берберовой [54]

[Закрыть], просто предпочел общество молодых мужчин. Во всяком случае, он был вполне компетентным историком и вошел в Большую советскую энциклопедию, которая вообще-то недолюбливала его родичей.

Шведская королевская фамилия во время непродолжительных беспорядков в Стокгольме держала наготове собранные чемоданы.

 
Призрак РЕСПУБЛИКИ папу пугает,
О бегстве думать заставляет, —
 

неуважительно писал в одной из рождественских азбук королевский сын принц Вильгельм.

Однако на поверку шведские беспорядки оказались помягче, нежели в Вене, Берлине и Петрограде. Руководство шведской социал-демократии было больше заинтересовано в сохранении спокойствия, чем в революции, ведь никогда не знаешь, куда она заведет. Лучше предпочесть социальное развитие, которое можно контролировать, пусть и с сохранением монархии, чем республику и неподконтрольное развитие, считали Брантинг и К ^о. Если посмотреть, как все пошло в России, Германии и Австрии, то, пожалуй, история подтверждает их правоту.

Густав V обнаружил, что легче общаться со старыми революционерами Брантингом и Пером Альбином, чем с либералом Стаафом. Осенью 1918 года, когда обстановка была по-настоящему тревожной, Густав, потрясенный сообщениями с континента, примчался домой, прервав охотничий отпуск в Сконе. Министр финансов социал-демократ Турссон [55]

[Закрыть]утешил встревоженного монарха такими словами: «Вашему величеству не о чем беспокоиться, мы все уладим!» Его величество принял это к сведению и позднее прямо говорил, что часто благодарил Бога за то, что ввел в правительство социал-демократов. Чемоданы можно было распаковать. Взамен он любезно обещал, что позволит правительству заниматься управлением. После Первой мировой войны было попросту неуместно отстаивать королевскую власть. С тех пор у нас в стране парламентаризм, и лишь по рассеянности Густав V иной раз слегка восставал против него – например, в вопросе о назначении какого-нибудь посла в Рим, где так часто бывала строгая королева, ведь она не желала видеть на посту представителя Швеции скандальную фигуру вроде какого-нибудь разведенного политика, или когда он каким-то образом вмешивался в вопрос о германском транзите, или когда в речи, прозванной «второй речью в дворцовом дворе» (1943), утверждал, что в годы Второй мировой войны внес значительный вклад в спасение страны. Воспитанный по-королевски в другую эпоху, он не привык терпеть возражения и, когда политикам приходилось перечить ему, легко гневался, но и только. Порой заявлял, к примеру, что «Вигфорса [56]

[Закрыть]я тут помыслить не могу» или что «не доверяет» тому или иному министру. Социал-демократическое правительство, или правительство социал-демократического большинства, доброжелательно улыбалось, ведь оно-то все и решало, и если монарх немножко ковырял там и сям, никого это не волновало.

Предпосылкой всему было, понятно, то, что Виктория более ни во что не вмешивалась.

После рождения больного сына Эрика брак переживал глубокий кризис, супружеские отношения прекратились, Густав большей частью увлекался представителями собственного пола (но, как сказано выше, завел вне брака сынишку, который родился в первый месяц нового века). Виктория, ссылаясь на плохое здоровье, все чаще жила за границей и возила с собой лейб-медика, некоего д-ра Мунте. Он приобрел над нею большую власть, как и над многими своими пациентами. «Осведомленные источники» даже утверждали, что королева Виктория хотела развестись с Густавом V, но Мунте предотвратил сей шаг, заявив, в частности, что капризы естества не пересилишь. Виктории было тридцать лет, а Мунте – тридцать пять, когда он стал ее врачом, и молва упорно твердила, что он ее любовник; благородные защитники ее репутации указывали, что-де Аксель Мунте долго «оставался холоден» к женскому полу, то ли по причине импотенции, то ли чего другого, а вдобавок ее королевский статус исключал подобную возможность.

Гипотетически рассуждая, запретность, напротив, могла сделать плод еще более желанным и распалить угасшие страсти д-ра Мунте, верно? Вариант вполне вероятный. Куда более веский довод – то, что в жилах Мунте не было ни капли королевской крови, не в пример камергеру в Египте. Вот в этом плане Виктория определенно была щепетильна. До какой степени – остается открытым вопросом.

После смерти Виктории доктор Мунте, бывая в Стокгольме, по-прежнему мог жить во дворце – в знак уважения к памяти королевы. В остальном, пожалуй, мало кто, если вообще хоть кто-то из Бернадотов, мог сказать о нем доброе слово. Сам Густав V заявил в присутствии свиты, что Мунте – скотина и как врач никуда не годится.

Но жить во дворце ему дозволяли, и с королем Густавом V он фотографировался. Возможно, король побаивался его или того, что он мог бы написать. Как бы то ни было, Виктория так хворала, что зимой поневоле жила на Капри (с его-то сырым морским воздухом); скорей же всего, жить там хотел Мунте. Временами она ненадолго возвращалась домой, в свою виллу Сульлиден на Эланде, построенную по итальянскому образцу. Годы мировой войны она тоже провела дома, в разгар войны неоднократно выезжала в Германию и вообще со всею возможной активностью ратовала за вступление Швеции в войну на стороне Германии. Даже замотанные сотрудники германского посольства описывали ее как назойливую и сверхпатриотичную истеричку. Она мечтала о совместном германско-шведском военном походе на Петроград, начисто забыв, что лояльность шведской королевы должна принадлежать Швеции; при Густаве и без него она действовала заодно с германским послом таким манером, какой вполне мог бы привести ее под суд, если бы всем не хватило ума закрыть глаза на эти глупости.

После войны поездки в Италию возобновились.

Насколько больна была Виктория?

Не обязательно страдать мало-мальски серьезными недугами, чтобы выезд на зиму из шведского климата не принес пользы. Вероятно, с нею обстояло так же, как со свекровью Софией и многими другими королевами и их ровней, включая еще одну немецкую принцессу, Алике Гессенскую (царицу Александру Федоровну). Хвори имелись, однако ни на миг при желании не препятствовали официальным обязанностям. Сочувствующие врачи и супруги помогали дамам держаться. Официальные обязанности были скучны (для всех, кто не в пример павлину Оскару II не любил произносить речи и блистать при всем честном народе), и дамам можно только посочувствовать. И Алике Гессенская, и шведская королева Виктория отличались примечательным свойством – становиться совершенно здоровыми, сильными, бодрыми и неутомимыми, когда занимались чем-то веселым или интересным. В других случаях обе охотно сидели в инвалидном кресле, но парадоксальным образом оно оказывало на них оздоровляющее воздействие: обе вдруг могли бегать по лестницам как молоденькие. Многим женщинам, скажем, изнуренным работницам на тогдашних вредных фабриках, не помешало бы инвалидное кресло с мягким сиденьем, чтобы нет-нет, да и передохнуть.

Словом, Виктория ездила на Капри и в Рим, а летом иной раз в Сульлиден и, наконец, в 1930 году умерла. Густав ее был уже немолод, еще в 1923 году он переступил границу нынешнего шведского пенсионного возраста. Он передал государственные дела и представительство своему ответственному сыну Густаву Адольфу, сам же занялся вышиванием, охотой, ловлей щук, бриджем и канастой. Вышивание успокаивало его беспокойный желудок, а к тому же пригождалось при неприятных беседах, например с младшими представителями семейства: вышивая, он все время смотрел на свою работу и мог не встречаться глазами с козлом отпущения.

Ловля щук происходила старинным изысканным способом – на закидушку, ныне это искусство почти вымерло. Дело в том, что здесь требуется умелый гребец. А ныне таковые претендуют на то, чтоб ловить и самим. Однако для Густава V не составляло проблемы найти хорошего и послушного гребца.

В суточный распорядок входила продолжительная карточная игра каждый вечер. Король толком не сознавал, что партнерам это ужасно надоело. Однажды в Тулльгарне [57]

[Закрыть], когда стояла скверная погода, король после обеда объявил, что прекращает рыбную ловлю – она тоже была неотъемлемой частью его дня – и вместо этого будет карточная игра. На что гофшталмейстер Русенблад сказал: «А вечером играть не будем?»

Густав удивленно спросил, неужели Русенблад не любит играть в карты. «Отчего же, люблю иногда», – ответил гофшталмейстер.

Но его искренность составляла исключение.

Густав окружил себя сверстниками, а что за общество молодых мужчин бывало у него в частных покоях – это совсем другой разговор. Британский пресс-атташе Питер Теннант утверждает, что в сложной агентурной игре военных лет немцы засылали в Стокгольм гомосексуальных теннисистов, чтобы угнездиться при Густаве. Ведь о его гомосексуализме знали и в шведском правительстве, и за рубежом.

Откуда Теннант взял информацию насчет теннисистов? Ну у англичан у самих был «совершенно очаровательный гомофил», который чаровал немцев-теннисистов. Разведывательная служба в самом деле странное занятие.