Текст книги "Любимая (СИ)"

Автор книги: София Блейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)

Я попыталась открыть рот и сказать что–то, но, пока подыскивала нужные слова, Маша опередила меня, окончательно выбивая почву из–под ног:

– Ты вернулась в Москву не такая, как уезжала, Сонька. Вроде бы все то же самое, но я знаю, что ты высохла, обозленная стала, теперь в тебе что–то от железной леди появилось, даже не знаю, как сказать. Я ведь не просто так тебя ждала: у меня куча новых идей, мыслей по бизнесу, я хотела бы обсудить их с тобой, но ты отказалась разговаривать. Сказала, что займешься изучением рынка, да только с этих пор три месяца миновало, а ты каждый день бегаешь куда–то, звонки тебе сыпятся десятками в день, а мне ни словечка. В общем, я, наверное, и от злости на тебя с Тимуром это сотворила.

– Ты не поняла меня, Машка, ничего–то ты так и не поняла.

– Ну, раз так, куда уж нам, сиволапым, – она встала с кресла и расправила юбку.

– Сядь, я не закончила!

– Хватит языком трепать, – сказала Маша, – чемодан даешь, или нет?

– Я снова улетаю из России, – сказала я, закрывая глаза.

– Это твои проблемы, – сказала Маша. – Мягкой посадки. Так что же чемодан?

– Он мне понадобится скоро.

– Привезу, не переживай, – успокоила меня Маша. – За базар отвечу.

– Ты успокаиваешь свою совесть, – сказала я, закрывая глаза и откидываясь на подушках, – а делаешь больно мне. Подумай на досуге, как это получается. Чемодан в шкафу, в передней.

Маша постояла в комнате еще минуту или две, возможно, она хотела что–то добавить, да так и не решилась, может быть, просто смотрела на меня и раздумывала над моими словами. Но потом она все–таки выключила свет на письменном столе и вышла, аккуратно затворив за собою дверь.

Борис Аркадьевич подготовил смету ремонтных работ, и мы вместе с утра до вечера вели переговоры со строительными бригадами и фирмами, искали качественные стройматериалы подешевле, заверяли соседей по зданию, что не причиним неудобств и побелим потолки в подъездах в качестве бонуса за лояльность. Как ни странно, именно жильцы этого запущенного здания, почти все относились к нам с неприязнью и подозрительностью. Здесь жили в основном бюджетники и пенсионеры, то есть, вроде бы самые обычные среднестатистические москвичи, но складывалось ощущение, что, будь их воля, нас непременно следовало разорить, а полуподвал на веки вечные заколотить досками, а еще лучше – передать жильцам дома, как будто они имеют на него историческое право.

– Там будет склад текстильной продукции, – уверяли мы поочередно каждого из них. – Никакой незаконной деятельности, ничего токсичного, никакого шума.

– А тараканы?

– Мы же не общепит, – широко улыбались мы.

– Это вы сейчас говорите, – злобно смотрели на нас пожилые тетки, из–за спины которых воняло жареной рыбой так, что впору было натягивать респиратор. – А потом смените вывеску, и управы на вас не сыщешь.

– Мы же по-хорошему, сами к вам пришли, хотим выстроить уважительные отношения с соседями, показаться вам лично.

Засвидетельствовать почтение, пообещать небольшую взятку, лизнуть ваш дряблый зад, чтобы вы почувствовали себя властью, как вахтер или консьержка, дать вам снова немножечко моего унижения. Того, чем я разбрасывалась всю свою взрослую жизнь. Но сегодня – только самую малость…

– Старикан и молодая девка, что за хрень! – этот соседушка был пьян и откровенен. На нем была одета давно не стиранная тельняшка и спортивные брючата с пузырящимися коленями.

– В документах все указано, – сказал Борис Аркадьевич, расстегивая подаренную мной кожаную папку, в которой он носил копии документов, подтверждающих наши права. – Хотите ознакомиться?

– Че ты мне паришь, старый? – мужик выглядел лет на сорок, но особой крепости в нем не ощущалось. Он вытолкал нас на лестничную клетку, прикрыл за собой дверь и закурил вонючую сигарету. – Ясно, что настоящие хозяева не вы. Кто–то за вами стоит, поосновательнее, а? Леху Кутузова не проведешь!

С этими словами он подмигнул мне и перешел на заговорщический полушепот:

– Кому опять продались? Чуркам или жидам? Леха все видит, все знает, красавица.

– Ты что, дружище? – улыбнулась я ему в ответ. – Горя захотел? Зачем тебе кто–то, кроме нас, нужен? Мы–то между собой, как русские люди, всегда договоримся, а вот если б ты глуп оказался, и кто другой к тебе заглянул, а то и в подъезде твоем темном встретил? Чур тебя, Леха Кутузов от этих бед, понял меня, ты же не дурак, Леха? А может, ты пидор, Леха, и тебя большие мусчины интересуют? – я уже почти впивалась губами в его мясистое ухо. Благо, высокий каблук почти выравнивал наш рост. – Так будут тебе мусчины, настоящие, сильные…

– Я не пидор, – Леха отодвинулся от меня и вжался в свою дверь, общение с нами сразу потеряло для него привлекательность.

– Так что, Леха Кутузов, – во весь рот улыбнулась я, – подружишься с нами? А мы тебе вон подъезд выкрасим и побелим? Лады?

В десятом часу вечера мы с Борисом Аркадьевичем сели, наконец, в мою бывшую «восьмерку» и выехали на Бутырскую улицу, давшую название недобро прославленной тюрьме.

– Почти всех прошли, – зевнула я, – две квартиры так и не открылись, но это уже твоя работенка будет, господин директор.

– Там, видимо, не живут хозяева, – отозвался Борис Аркадьевич. – Так что программа успешно выполнена. Не отметить ли нам это?

– А давай, Борис Аркадьевич, хоть в «Якиторию».

– Морепродукты полезны, – одобрил мой любовник-пенсионер и минут через десять припарковался у круглосуточного японского ресторана.

Лаконичный уют, столетиями культивируемый в Японии, стал мировой модой и подарил всему человечеству радость общения за кувшинчиком сакэ, ни капли не противоречащую деловым разговорам.

– Мы расписали все расходы на первый период, – говорил Борис Аркадьевич, – но денег все равно мало. Даже завершение ремонта под вопросом.

– Я достану денег, – обещала я, – это не твои заботы. Главное, постарайся вписаться в смету, сведи к нулю непредвиденные траты.

– Понятно, чего уж там, – Борис Аркадьевич неловко орудовал палочками. Видимо, в семьдесят лет руке сложновато перестроиться под незнакомый столовый прибор.

– Добавь немного васаби к соусу, – терпеливо советовала я. – Того зеленого, и перемешай.

– Слишком остро, Сонечка, – улыбался он из–под очков. Борис Аркадьевич очень хотел казаться молодым и стильным, но было видно, как натужно дается ему поглощение конусов иниаги, обернутых в лист из водорослей.

– Надо было для начала чего попроще заказать, – сказала я. – Калифорнийские роллы удобнее держать, сейчас их принесут.

Для меня самой питание с помощью палочек уже много лет не представляло никаких проблем. Комплекс провинциалки никогда не давил на меня и не мешал жить. Еще давным-давно я сказала себе, что человек, по-настоящему любящий Толстого и Набокова, не может чувствовать себя ниже своего же соотечественника, гордого бирюлевской или кунцевской пропиской. Никогда и ни в чем. Пусть я и родилась где–то в лесном городишке, пусть и прошла через то, что прошла. Плевать мне на общественное мнение. А палочками есть все равно здорово…

– О, несут наши роллы, – улыбнулась я Борису Аркадьевичу. – Повторите сакэ, пожалуйста. Что–то оно быстро иссякает.

– Я заплачу за сегодняшний ужин, – сказал мой сотрапезник, едва официантка отошла. – И не спорь, Соня. Ты привлекла меня к делу, назначила приличную зарплату, поэтому позволь хотя бы в такой малости настоять на своем.

– Да ради бога, директор, – сказала я. – И не волнуйся о деньгах. Я найду деньги.

– Ваше здоровье, госпожа учредительница! – Борис Аркадьевич налил сакэ в глиняную рюмку и поднял ее. – Будь всегда здорова и счастлива, Соня. И знай, что я тебя люблю. Это последняя любовь, поэтому она самая сильная.

Я промолчала и выпила горячий сакэ. Наверное, подумала я, мой директор не лжет. Он меня не подставит и не предаст. Вот только будь он хотя бы на пару десятков лет моложе…

В Москве только-только начал таять снег, а в Австрии уже вовсю распустилась зеленая листва. Я пожалела, что оделась в короткую норковую шубку, но с этим было уже ничего не поделать. Я снова вставила в мобильник австрийскую сим-карту и Брюхо позвонил мне почти сразу, едва моя трубка включилась в сеть.

– Я очень занят, дорогая, – сказал он, – увидимся дома. Тебя встретит Альбинос.

– Хорошо, дорогой, – кратко ответила я.

Вот и первый щелчок по носу, Аня Лисовская. Не думай, что ты явилась в Европу на три месяца позже обещанного, и это сойдет тебе с рук. Возможно, пора приготовиться и к другим неприятностям.

Черную гриву и щетину Альбиноса я увидела сразу после прохода таможни у киоска с прессой. Он тоже высмотрел меня в толпе и махнул рукой. Его лицо не выражало ничего, кроме того, что он просто исполняет обязанность встречающего, впрочем, с этим человеком я никогда и не общалась тесно, как, например, с Лохматым.

Мы погрузились в скромный «Фольксваген», ожидавший на парковке аэропорта, и выехали на шоссе, ведущее к Вене.

– Как дела в Израиле? – поинтересовалась я, чтобы начать разговор.

– Хреново, Анка, – ответил Альбинос. – Так хреново еще не было. Лохматый сидит в тюрьме. Саня не ночует дома и ждет, когда за ним придут. «Рандеву» закрыт, половина девчонок выслана.

– Но почему? – я ахнула от неожиданности. Мне казалось, что израильская структура Брюха незыблема и прочна, как и он сам.

– Власти серьезно взялись за чистку, – сказал Альбинос. – Наказание за торговлю людьми ужесточили до шестнадцати лет. Кому охота мотать такие сроки?

– Торговля людьми? – тупо переспросила я.

– Ну да. Менты задерживают любую проститутку, говорят, или ты сидишь под прессом за решеткой до полугода, или закладываешь всех, кто тебя привез, и живешь на свободе. А в благодарность на это время мы ставим тебе визу с правом на работу. Кто устоит перед таким предложением?

– Понимаю, – сказала я. – Но причем здесь работорговля?

– Им на хер не надо знать истину, – сказал Альбинос, глядя на дорогу. – Им важно выступить перед прессой и парламентом, размахивая стопкой уголовных дел. Мол, мы больше не потерпим женского рабства и все такое. А девки подписывают все, что им подсунут. Они же и читать на иврите не могут. Тебя трахали? Да. Значит, насиловали. У тебя было много начальников? Да. Значит, преступная группировка. Тебя привезли нелегально, через пустыню, с бедуинами? Да. Значит, работорговля. Журналюги еще больше подливают масла в огонь. Только ленивый не пишет про жестокости русской мафии.

– Но я не знаю никого из девочек, кто бы не приехал работать добровольно, – сказала я. – Их же не заставляли…

– Нашлось пару отморозков, которые держали проституток под замком. Еще кто–то заставлял работать в месячные или по двенадцать часов без перерыва. Ментам не надо много, чтобы раскрутить карательный маховик.

– Да уж, – сказала я, – не ожидала такое услышать.

На самом деле я не была особенно удивлена, и, по большому счету, мне были до лампочки тревоги израильских сутенеров. Но я представила, насколько больше была бы моя свобода и насколько разнообразнее текла бы моя жизнь, если бы правозащитники всерьез взялись еще в начале девяностых за брянских и московских сутенеров. Потом я вспомнила, что родная милиция была всегда в долях с ними, и мне стали смешны мои мечты, тем более, что они были о прошлом, которое уже нельзя изменить.

Настоящее же предстало передо мной в виде полностью достроенного нового особняка в двадцати километрах от Вены. Если три его этажа сами по себе впечатляли снаружи, то мраморные полы, витражные окна и резная мебель из красного дерева довершали впечатление изнутри. В подвальном этаже располагался бассейн и тренажерный зал, кинотеатр и сауна. Брюхо выглядел довольным, как мусорный кот, показывая мне все это. Именно так: тощий и вечно голодный бездомный котяра, которого поселили в раю с бесконечной сметаной и теплыми кушетками. Только поселил себя он сам, и в этом была самая главная разница.

– Ну как? – поинтересовался Брюхо с почти безразличным видом.

– Здорово, – почти искренне ответила я, задрав голову и разглядывая потолки, расписанные в стиле позднего барокко.

– Художник-монументалист работал здесь два месяца, – пояснил Брюхо. – Вообще–то он реставрирует старинные замки в Италии, но согласился подхалтурить у меня.

– Не дешево это было…

– Пустяки, малышка. Кстати, познакомься, это Лика.

Маленькая девушка в спортивном костюме спускалась к нам по мраморной лестнице. Примерно моего роста и такая же стройная.

– Привет, – сказала Лика, протягивая мне ладонь.

– Здравствуй, меня зовут Аня. – Вот уж не думала, что улыбка выйдет у меня больше похожей на оскал.

– Очень приятно, Гена много о Вас рассказывал.

– Спасибо.

Знакомая трель мобильника. Брюхо ответил и заговорил по-немецки, отходя от нас.

– Ты, наверное, устала с дороги, – сказала Лика. – Пойдем, я покажу тебе комнату для гостей.

– Спасибо, – повторила я. – Пойдем.

Я взяла чемодан и мы поднялись по лестнице на второй этаж. Двери комнат здесь отличались по размерам, и я заметила, что Лика привела меня к самой дальней из них и относительно узкой. Впрочем, внутри была двуспальная кровать и плоскоэкранный телевизор. Имелись отдельный туалет и душ, словом, все, как в приличном гостиничном номере. Я подняла взгляд – потолок здесь был самым обычным, белого цвета.

– Хочешь, я включу сауну? – безмятежно предложила Лика.

– Только, если составишь мне компанию, – ответила я.

– Я спрошу у Гены, – Лика шмыгнула маленьким носиком. – Вообще–то было бы неплохо, а то я простудилась.

Теперь я хорошо рассмотрела ее: девушка была хорошенькой и довольно милой, с нежным треугольным личиком, невысоким лбом, укрытым редкой челкой, розовыми губками бантиком и широко расставленными большими глазами серого цвета. Сначала я подумала, что таких много, но потом поняла, что то же самое можно было бы сказать и обо мне, если бы не мой неповторимый утиный нос, не высокий лоб и не широкий рот. И еще мои глаза более живые, более красивые, пусть они чуть уступают размером Ликиным. И волосы у меня намного пышнее и гуще! О чем это я думаю, стоя перед зеркалом гардероба, боже мой, неужели я собралась с ней конкурировать?

Мы парились на сосновых полках, разглядывая друг друга, испытывая, пожалуй, близкие чувства, но тщательно скрывая их:

– Спортом занималась? – спросила я.

– Художественной гимнастикой. А ты?

– Бегала когда–то.

– Все мы от кого–то или за кем–то бегали, – улыбнулась Лика.

– В самую точку. Се ля ви.

– Я, правда, давно уже бросила, – сказала Лика. – Даже растолстела непозволительно.

Она провела кончиками пальцев по своей безупречной ноге, на которой выступил первый пот.

– У нас кремлевская диета сейчас в почете, – отозвалась я. – Могу подробнее рассказать.

– Обязательно, попозже, я запишу.

– По фигуре мы, как две сестры, – сказала Лика. – У тебя есть родные…

– Теперь появилась.

– Так ты была одна в семье?

– Угу. Дай отгадаю… У тебя есть старший брат.

– Нет, младший. А сестра старшая.

– Где они живут?

– В Казани.

Я вспомнила Киру и Динару из московского эскорта. Интересно, в Татарстане что–нибудь поменялось с тех пор?

– Когда была дома в последний раз? – спросила я.

– Года два назад.

– И как там?

– Как всегда, – сказала Лика.

– Что–то у нас общение продвигается с натугой, – сказала я. – Наверное, это потому что я устала с дороги.

– Давай выходить, – кивнула Лика. – Нырнешь в бассейн?

– Запросто.

– А я, наверное, нет. Вода там холодная…

– Надо сто грамм употребить, чтобы насморк побороть, – сказала я.

– Составишь компанию? – неожиданно согласилась Лика.

– Что ж я, не русский человек? – обрадовалась я.

– Поможешь стол накрыть?

– Да никаких проблем! А Брю… Гена не станет возражать?

– Вряд ли, – сказала Лика. – Тем более, что они с Альбиносом уехали до вечера.

Ее улыбка ясно давала мне понять, кто в этом доме всеведущая хозяйка. Мне ничего не оставалось, как только улыбнуться ей в ответ.

Полчаса спустя мы устроились на кухне с початой бутылкой «Стерлинга» и неприхотливой закуской в виде бутербродов с черной икрой, пармской ветчиной и маринованными артишоками. Я была в джинсах и свитере, а Лика так и не сменила свой розовый спортивный костюм, в котором я ее впервые увидела.

Немного выпив, она сразу же стала жаловаться на скуку и повадки Брюха, который совершенно ее не развлекал, предоставив самой Лике щелкать пультом спутникового телевидения целые дни напролет.

Да, решила я, глядя на розовую девушку, сидящую напротив, человеку, которого с детства не приучили к чтению и учебе, в самом деле, непросто выжить в любой цитадели комфорта. Я не сомневалась, что Лика раньше работала проституткой, хотя и не затрагивала эту щекотливую тему. Впрочем, после четвертой рюмки Лика сама мне открылась, сказав, что Брюхо забрал ее из Венского ночного клуба, где она успела заработать уже неплохие деньги.

– Я все равно должна была уезжать по условиям контракта, – глаза у Лики блестели, как елочные игрушки, – так что, считай, ничего не потеряла.

– Даже наоборот, – мой голос звучал не менее воодушевленно, – ты немало приобрела.

– Слушай, – сказала Лика, – он же не красавец, и не первой молодости. Еще неизвестно, кто из нас приобрел больше.

– Конечно, вы оба вытянули счастливый билет.

– Ты прикалываешься, что ли?

– Что ты? – удивилась я. – По-моему, это очевидно.

– Я не беру у него денег, – сказала Лика не без гордости. – Но подарки, все такое… В конце концов, пусть платит, раз решил пожить с молодой и красивой.

– Вот-вот, – сказала я, – что он себе думает? Бесплатного кайфа не бывает. Это не Казань.

– Не Казань, – подтвердила Лика, на миг испытующе посмотрев на меня.

Я без труда выдержала ее взгляд, налила водку в опустевшие рюмки. Интересно, обсуждали они с Брюхом идею завести ребенка, или еще нет?

– В долбаной Казани тебя имеют, и ты еще должна, – с внезапной злостью сказала Лика.

– Забудь, – посоветовала я. – Тут Европа, и пусть все остается, как ты хочешь.

– А ты? – спросила внезапно Лика.

– Что я?

– Чего хочешь ты?

– Денег, подруга, – честно ответила я. – Много красивых бумажек с Триумфальной аркой.

– Ну и правильно, – согласилась Лика. – Ты ведь тоже не брала у него денег?

– Нет.

– Они это ценят, помни мои слова, – Лика решила немного просветить меня. – Мужик совсем по-другому к тебе относится, зная, что ты с ним по любви.

– Да какая любовь! – рассмеялась я. – Он же понимает, что ты с ним не просто так. Завести домашнее животное и содержать его – это разве любовь?

– Значит, по-твоему, я – домашнее животное? – со злостью в голосе спросила Лика.

– Что ты! – я картинно всплеснула руками. – Я к тому говорю, что он должен окружить тебя заботой и вниманием.

– Да, ты права, – успокоилась Лика. – Но ты и вправду меня не ревнуешь?

Этого вопроса я не ждала, но попыталась собрать ускользающие мысли.

– Нет, – прозвучал мой равнодушный голос. – У меня совсем другие планы на ближайшие десять лет.

По счастью, Лика была уже сильно пьяна и не стала развивать щекотливую тему. Вскоре мы уже почти не вязали лыка, и я предоставила ей как хозяйке самой убирать со стола, а сама добралась до своей комнаты на втором этаже и, почистив зубы, моментально уснула, едва коснувшись головой подушки.

Было уже темно, когда я спустилась вниз, в помпезный холл, сверкающий огнями хрустальных люстр. Брюхо повернул голову в мою сторону и кивнул. Рядом с ним сидели Воха и Альбинос. Они едва удостоили меня беглыми взглядами. Я поздоровалась и прошла на кухню, где суетилась аккуратная полная женщина лет сорока пяти на вид. Лика тоже была здесь, ее лицо никак не отражало последствий дневной выпивки, разве что кожа под глазами приобрела легкий сиреневый оттенок. Лика была почти не накрашена.

– Привет, – сказала я и посмотрела на домработницу. – Я Анна.

– Это Тася, – представила женщину Лика. Тася кивнула.

Таким ли я представляла себе рай, подумала я. Вряд ли. У меня было чувство застывшей под горлом тяжести. Совершенно беспричинной, на первый взгляд, но я понимала: если здесь и находится рай, то чей–то другой.

– Как спалось, Анна? – громко спросил Брюхо.

– Замечательно.

– Покормите Аню, девушки, – любезно распорядился Брюхо.

– Спасибо.

Я ела за небольшим мраморным столиком, стоявшим на кухне, у самого выхода на веранду. Такой удобный стол, его легко протирать мокрой тряпкой, почему–то думала я. Аппетита у меня не было напрочь, и вскоре я переместилась на мягкий уголок в просторном зале, рядом с которым помещался круглый салонный столик. На столике лежали какие–то журналы, которые я стала бездумно листать.

К Брюху прибыли новые гости – двое мужчин с внешностью эмигрантов из бывшего совка и понтами стопроцентных арийцев. Я таких уже насмотрелась осенью, разъезжая с Брюхом по его стрелкам. Отчего–то сейчас эти люди раздражали меня больше, чем раньше. По обрывкам разговоров, долетавших до меня, я поняла, что визитеры приехали на машине из Германии, и речь у них идет об организации эскорт-сервиса в Мюнхене. Может быть, жизнь вообще всех людей – сплошное дежа вю? Отчего это я воображаю, будто бы она бывает чем–то другим, ярким и прекрасным?

Воха важно говорил о работе эскорта – гости почтительно слушали его и задавали вопросы. Видимо, они собирались стать пайщиками нового предприятия. Брюхо любил работать по такой схеме, и сейчас еще два кирпичика лягут в основу его здания, надежно зацементированные жадностью и азартом. А что использовать в качестве стимула для людей мне самой, собирающейся наладить свою структуру? Я уже давно думала над этим, и, сравнивая, приходила к выводу, что неформальные стимулы Брюха, должно быть, намного действеннее, чем зарплата и бонификация по Филиппу Котлеру.

В мире вряд ли найдете вы город, равный Вене в отношении архитектуры. Кто–то великий назвал архитектуру застывшей музыкой, и я каждый раз, гуляя по Рингу, убеждалась, что лучше выразиться невозможно. Что еще добавить к этому? Как передать великолепие Венских дворцов и площадей, да и надо ли это делать? Я проходила вдоль этих прекрасных стен, заглядывала в места, открытые для доступа широкой публики, а на душе у меня становилось все тоскливее, будто бы я заведомо направляюсь в тупик, и только инерция движения не дает мне оборвать бессмысленную трату времени.

Еще в Москве я сформулировала для себя жестокую истину, согласно которой мир стремиться ограбить меня, или поиметь. В Вене к этому безрадостному ощущению прибавилась красота. Безупречные формы, прекрасные фразы и стихи, бессмертная музыка, – все это существовало рядом с голой и неприглядной формулой номер один, и вовсе не собиралось помогать или спасать. Ни меня, ни кого–либо другого. Красота была чем–то вроде приправы к отвратительному кушанью. Мы питаемся, потому что без этого не выжить, но без соли, специй и соусов чем была бы наша трапеза? Так и жизнь, сама по себе пресная и жесткая, лишь в присутствии красоты может казаться осмысленной.

И вот на афише я увидела, что в опере дают «Don Jeovanni» великого Моцарта, и решила на практике проверить свои формулировки. Не то, чтобы по наивности я надеялась на некий катарсис, способный очистить душу и переменить мои взгляды на жизнь, но именно в Вене все составляющие красоты как смысла существования сходились воедино, и в этом таился некий высокий соблазн. Я попыталась заманить в оперу Брюхо, но у него был запланирован ужин с кем–то очень важным, кажется, владельцем местного футбольного клуба, особняк которого располагался по соседству. Лика посмотрела на меня, как на прокаженную, и предложила вместо оперы пойти «позажигать» в модную дискотеку.

Альбинос отговорился полным отсутствием слуха, но любезно предложил в мое распоряжение свой «фольксваген», за что я была ему весьма благодарна. Воху же приглашать я попросту не имела желания, да и он вряд ли обрадовался бы моему обществу даже на один вечер.

В общем, я целый день потратила на свой туалет, потом впопыхах мчалась в торговый центр выбирать новые туфли, потому как оказалось, что старые перестали сочетаться с моим единственным вечерним платьем, – словом, это был хлопотный и непривычный для меня день, но в конце его я объявилась на платной парковке вблизи оперы в таком виде, что мне пришла в голову вот какая мысль:

Никогда раньше я не выглядела лучше, чем сегодня, и вряд ли когда-нибудь смогу стать красивее.

Словом, София Буренина этого весеннего дня была апофеозом всей моей биографии, такой непростой, даже дурацкой, если хотите.

И я вдруг решила, что сегодня встречу свою настоящую любовь. Так подействовала на меня Вена, погода, весна, высокие каблуки…

Сознательно умалчиваю о Моцарте, ибо не мне о нем рассуждать…

В общем, там есть сцена, когда Командор уже приближается к любовникам, и Дон Джованни остается наедине перед собственной судьбой, которой он всегда бросал вызов. И всегда побеждал, кроме этого, единственного раза. Ни любовь, ни гордость, ни шпага не спасают его, и я вдруг заплакала, когда поняла, что мне тоже придется когда–нибудь изведать ужас этого последнего свидания с судьбой. Я тоже изворачивалась, хитрила, соблазняла, едва ли меньше, чем Дон Джованни, и значит, в чем–то мы с ним родня. Пусть правила им безумная страсть, а мною банальный расчет, но в конечном итоге мы оба всего лишь самоутверждались, и по логике искусства нам уготован печальный финал.

Косметика, которой я пользовалась, была слишком дорогой и качественной, чтобы подвести меня, когда под шквал аплодисментов поднялся занавес и огромные люстры из Сваровского хрусталя осветили великолепный зал оперы. Внезапно я ощутила на себе взгляд, и, подняв мокрые от слез глаза, поняла, что мне улыбается из–под очков молодой азиат в элегантном костюме и шелковом галстуке.

Он сказал какую–то длинную фразу по-немецки, в которой я разобрала только слово «музыка». Кажется, он, как и я, оказался в опере без компании. Я извинилась и попросила его перейти на английский. Оказалось, что его английский был куда совершеннее моего собственного.

– Ирми, – представился он.

– Софи, – растерянно проговорила я, совершенно забыв, что нахожусь в Европе под чужим именем.

– Твоя реакция на Моцарта не может оставить равнодушным, – снова улыбнулся он.

– Сегодня я более сентиментальна, чем обычно.

Толпа скользила мимо нас к выходу и гардеробам, а мы стояли, будто бы одни, и обменивались вежливыми фразами. Не знаю, о чем на самом деле думал он, только я вспоминала свое предчувствие любви, и все в этом Ирми казалось мне безупречным: его несомненно дорогая одежда и обувь, легкий запах незнакомого одеколона, тонкие смуглые пальцы рук и главное, его улыбка-мотылек, будто бы всегда кружащая вокруг его лица. Время от времени – но всегда к месту – мотылек садился на него, растягивая пухлые губы и рисуя легкие морщинки у висков и глаз. Это была не резиновая улыбка западных людей, не беззаботная улыбка славян, не лукавая похотливая улыбка арабов и кавказцев, не ироничная еврейская улыбка, за которой прячется неуверенность. Улыбка Ирми не таила в себе подвоха, была легкой и живой, но в то же время она как будто охраняла его. Ставила барьер. В ответ я глядела на него так, чтобы он понял как можно скорее: барьеров не существует.

Мы сидели в кондитерской, расположенной неподалеку от оперы, в старом городе. Вена вообще рано ложится спать, и здесь с большим трудом можно найти заведение, открытое в полночь, но Ирми, похоже, знал все, что нужно было знать в каждый отдельный момент своей жизни. Он выглядел таким светским, таким комильфо, столь безупречными казались его рассуждения, что я предпочла большей частью помалкивать, предоставляя ему рассказывать о себе.

– Я закончил Кембридж три года назад, – говорил Ирми. – Работаю в европейском банке реконструкции и развития. Мое японское имя звучит сложно и непривычно для европейской артикуляции, поэтому я представляюсь близким по слуху именем. Еще мне нравится, что это как мужское, так и женское имя.

– Почему? – спросила я. – Тебе близок «юнисекс»?

– Нет. Просто я гей, – сказал Ирми.

– Вот как! – я нашла в себе силы выдержать любезный тон заинтересованной собеседницы. – Надеюсь, ты не испытываешь предубеждений к женщинам?

– Абсолютно никаких, – заверил меня Ирми. – Я даже любуюсь ими. Правда, считаю мужское тело более красивым и совершенным. В мире намного больше прекрасно сложенных мужчин, чем женщин.

– А если бы тебе встретилась девушка, сложенная не менее прекрасно, чем твой мужской идеал?

– О, я имел дело с моделями, – равнодушно сказал Ирми. – Между нами, те, кто разрабатывал современный стандарт модели, в большинстве являются моими единомышленниками. Теперь представь, с кем приятнее иметь дело: с настоящим идеально сложенным парнем, или с пародией на него, только благодаря своим мужеподобным параметрам прошедшей кастинг?

Боюсь, в этой ситуации мой смех вышел не до конца искренним, но я произнесла еще несколько пустых фраз, допила свой латтэ, попрощалась с моим несостоявшимся японским возлюбленным, и отправилась на пустую по ночному времени парковку, где терпеливо ждал меня серый, как мышка, автомобиль.

Пасмурное утро застало меня в подавленном настроении.

Мне вдруг пришло в голову, что Ирми на самом деле вовсе не был геем. Ведь огромный опыт общения с противоположным полом вполне научил меня выделять мужчин, которые испытывают ко мне интерес. Японец явно видел во мне именно женщину, а сказать о своей якобы голубой ориентации он мог для того, чтобы, скажем, пробудить во мне любопытство. Вообще, чего только не намешано в головах интеллигентных западных мужиков? Какими замысловатыми могут быть выстроенные ими пути к женскому вниманию! Но я торопливо рассталась с Ирми, даже не подумав о том, чтобы обменяться номерами телефонов, и теперь проверить мою запоздалую догадку было невозможно. Значит, не судьба…

Альбинос выносил из своей комнаты чемодан, когда я спускалась вниз, чтобы сделать себе кофе.

– Улетаю в Израиль, – объяснил он немного растерянным голосом. Его шевелюра выглядела так, будто к ней уже неделю не прикасалась расческа.

– Удачи тебе, – кивнула я. – Береги себя там.

– Если хочешь, забирай мою машину, – сказал он. – Всего за тыщу евриков, как сам покупал. Чего ей стоять здесь бестолку?

– У меня сейчас нет таких денег, – сказала я. – Да и машина вроде бы мне ни к чему.

– Ключи все равно у тебя, – сказал Альбинос. – Если захочешь, отдашь деньги потом. А пока довези хотя бы до аэропорта, чтобы на такси не тратиться.

– Без проблем!

И мы поехали в аэропорт, куда я даже не стала заходить, высадив Альбиноса у зала вылетов. Вышла сама, чтобы попрощаться.

– Если я вернусь, встретишь меня здесь, – сказал Альбинос напоследок. – А если случится что–то… непредвиденное, отдашь деньги жене. Передашь через Брюхо.