Текст книги "Любимая (СИ)"
Автор книги: София Блейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)
В то время Урмас был еще полугодовалым щенком, и хотя я знала, что Брюхо порывался воспитать из него боевого пса, дальше пожеланий дело не сдвинулось: Урмас оставался игривым и добродушным доберманом. Возможно, дело было в том, что Брюхо, который поручил его воспитание специальному тренеру, орал на этого собачника, если тот обращался с его питомцем, по его мнению, слишком жестоко. Умный щенок понял, что главный вожак сам строит всех, кого пожелает, и поэтому нет смысла подчиняться кому–то еще. Впрочем, речь не об Урмасе: я только вспоминаю, почему Брюхо стал при всех издеваться над Гриней, и думаю, что причиной мог послужить его щенок, которого хозяин не хотел видеть вблизи зловещих клыков ротвейлера. Так или иначе, но, приказав запереть огромного кобеля в ванной, Брюхо перешел к делам самого Грини, и без обиняков сказал, что лишь законченный дегенерат может содержать взаперти пятерых работниц и наказывать их за малейшую провинность.
Не знаю, откуда у Брюха была эта информация, но Гриня сам ее подтвердил, добавив, что эти «низкие твари» не заслуживают ничего лучшего, поскольку не ценят добра и норовят сбежать с любым подвернувшимся клиентом. В принципе, я уже наслушалась подобных речей от разных субъектов и раньше. Теперь, вращаясь частенько среди подручных Брюха, я подметила, как забавно сочетается в них показная жесткость и крутизна с обликом самых обычных мужичков, которыми они пребывали во внерабочее время. У Альбиноса, Лохматого и Сани были жены, которые сами раньше работали в системе, и для меня оставалось загадкой, как эти люди формировали свое отношение к своим женщинам и детям от них. Ведь, по сути, чем их жены отличались от других проституток, не все из которых были изначально порочными, или там, наркоманками? В какой момент рождалась любовь этих людей? Были их истории похожими на мою первую любовь к Вадику? Я была уверена, что грубый и дерзкий временами Саня лишь напускает на себя вид, необходимый для поддержания порядка в клубе – не то Гриня: этот персонаж всерьез издевался над презираемыми невольницами, получая от этого удовольствие.
– Идиот, – объяснял ему Брюхо, – ты можешь продержать их так месяц, другой, третий. Потом они, наконец, раскусят, что ты гребаный фуфел, никто и зовут тебя никак. И на следующий день к тебе придут мусора. Если ты, падаль, при них еще и говорил обо мне, прикрываясь моим именем, я тебя покрою твоим же ротвейлером прямо сейчас.
– Нет, Брюхо, – мямлил здоровенный Гриня, даже не думая возмутиться, – тебя никто из них не знает и в глаза не видел.
– Это понятно, – продолжал Брюхо. – Но что они слышали обо мне?
– Ничего, бля буду…
– Ты и так блядь, – отмахивался Брюхо, – таким родился, таким и подохнешь. Завтра же прекрати забирать у девок их лавэ. Мне твоя доля не вперлась, если от нее статьей воняет. Получай только кассу от комнат и молись, чтобы я этого у тебя не отобрал.
– Но это же разница в десятки тысяч…
– Да хоть в сотни, придурок, – морщился Брюхо. – Ты адвокатам больше отдашь, когда тебя твои шлюхи сольют.
Интересно, что, в конце концов, все получилось именно так, как пророчил Брюхо. А может быть, он сам приложил к этому руку, поняв, что полагаться на ничтожного Гриню нельзя. Двое девушек дали показания в полиции, посадив сутенера на двенадцать лет, одна попросилась уехать домой в Омск, а еще две стали благополучно работать на местах Брюха, я общалась с ними лично, и обе были вполне довольны переменами в своем положении.
Ко мне то и дело обращались, чтобы я побеседовала с какой–нибудь девчонкой, порой даже не из «Рандеву». Так однажды по просьбе Лохматого я съездила на съемную квартиру, где он селил работниц из массажных салонов. Там в одиночестве сидела совсем молоденькая худая, как щепка, девушка с правильным овальным личиком. Мне сразу бросился в глаза этот идеальный овал вокруг больших бархатных глаз, вздернутого носика и пухлых губ.
Как–то ее лицо контрастировало с угловатым тельцем подростка, и я сразу подумала, что передо мной тупая малолетняя наркоманка. Но я оказалась не совсем права.
– Анна, – протянула я руку, усаживаясь рядом с девушкой на диванчик.
– Изабелла, – ее ручонка оказалась влажной и прохладной.
– И где же так людей называют?
– Я из Петербурга.
– А родилась где? – спросила я, привыкшая, что лимитчицы обычно пытаются выглядеть уроженками города, который заманил их в свои сети.
– Там же, – ответила девушка. – Моя прабабка погибла в блокаду. Бабушка успела вывезти маму…
– И как мы здесь оказались? – я не собиралась выслушивать историю ее семейства.
– Сама не знаю… – на глазах Изабеллы выступили слезы.
– Упала, очнулась – Израиль, – перефразировала я Никулина из «Бриллиантовой руки».
– Ну, почти так…
– Давай теперь про «почти».
– Мне сказали, что я буду работать гувернанткой в русской семье. – Она посмотрела на мое лицо, в котором, видимо, отразилось недоверие. – Я знаю три языка, кроме русского.
– Какие?
– Английский, французский и немецкий.
– Откуда, если не секрет?
– Бабушка научилась говорить по-французски раньше, чем по-русски, а остальные – в гимназии.
– И кто же у нас родители?
– Папа литературовед, мама историк.
Вот оно, подумала я, всегда мечтала подружиться с кем–то из подлинной интеллигенции с дореволюционными корнями. Свершилось, мать-перемать!
– А вмазывалась по-белому, или по-черному? – задушевно спросила я. – Только не гони волну – я эксперт.
– Ну, немного… винтом вообще–то…
Все становилось на свои места: интеллигентная симпатичная девчонка в роли «обезьяны» – какой–то весьма искушенный и циничный негодяй растлил эту пташку и приготовил ее к новому поприщу, решила я и вновь оказалась не права.
В течение следующего часа Изабелла рассказала мне, что в старших классах гимназии потихоньку ширялись почти все, и они проделывали это с ее любимым мальчиком, кроме которого у нее вообще не было мужчин. Даже те, кто предложил ей работу за границей, ни разу не обмолвились о сексе, и она действительно не сомневалась, что едет работать с детьми.
К этому времени у меня уже был такой опыт общения с проститутками и стриптизерками, что щебетание юной питерской пташки вряд ли могло обмануть меня. По всему выходило, что Изабелла говорит правду, и это означало, что мне предстоит нелегкая задача.
– Лохматый, – сказала я, спустившись вниз к его машине. – Там в квартире сидит геморрой.
– Что это значит, Анка?
– Кто–то подсунул тебе проблему, от которой надо срочно избавляться, – сказала я. – Если ты не отошлешь ее в Россию, она не только не сможет нормально работать, но перепортит остальных девчонок и выпьет тебе немало крови. Я бы на твоем месте предъявила тому, кто ее сюда заслал. Первый раз встречаю кого–то, привезенного обманом.
– Мне говорили, что она выделывается, – сказал Лохматый без особой уверенности в голосе. – Может быть, она втянется в процесс?
– А ты пробовал привести ее на точку?
– Ну да…
– И что было?
– Она чуть в обморок не свалилась.
– И чего еще ты ждешь?
– Я думал пристроить ее в «Рандеву» – там ей могло бы понравиться. Все же танцы… а не тупая ебля на конвейере.
– Представь, что скажут Саня и Брюхо, когда услышат ее историю, – улыбнулась я одними губами. – На хрен тебе надо, чтобы тебя отчитывали, как Гриню?
– Н-да, – Лохматый вытер ладонью капельки пота с лысины. Я буквально чувствовала, как жадность борется в нем с осторожностью.
– Слушай, Анька, спасибо тебе, – сказал, наконец, Лохматый. И вдруг удивил меня: – Раз так, пойду я, попробую ее трахнуть, предложу денег… Все–таки она уже два дня со мной знакома…
– А если она не даст?
– Думаешь? Мне – и не даст?
Этот человек вполне серьезно рассчитывал, что способен понравиться напуганной девчонке, не желающей отдаваться за деньги.
– Не надо денег, – посоветовала я. – Свози ее лучше в ресторан или на пляж. А еще лучше – куда–нибудь на экскурсию, ей должно быть это по душе.
– Блин, времени нет ее обхаживать, – засомневался Лохматый. – Лучше забашлять…
– Ты слишком привык к проституткам, – сказала я, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. – С Изабеллой нужен другой подход, забота и внимание, ласка… Пойми, не каждая дверка открывается золотым ключиком. Если у тебя нет на нее времени, возможно, ничего не выйдет.
– Я все же попробую, – упрямо сказал он. – Доберешься в «Рандеву» на такси, ладно?
– Лохматый влюбился, – все–таки рассмеялась я. – Тебе уже стукнуло тридцать пять, а ты еще способен на высокие чувства!
– Ну, нравится мне она, – сказал Лохматый, тоже улыбаясь. – Седина в бороду – бес в ребро. Люблю, кстати, девчонок, у которых видны ребра. Типа тебя.
– Что–то не замечала, чтобы ты ко мне клеился.
– Я на чужой кусок не претендую.
– А я думала – не хочешь изменять жене.
– Эх, сколько той жизни! – Лохматый махнул упитанной рукой. – Анька, я твой должник.
– Сочтемся, – кивнула я ему. – Только не дави на девчонку, ей одиноко и страшно, будь с ней поласковей.
– Обижаешь, – важно сказал Лохматый и пошел ко входу в подъезд.
Вот так я выступила инициатором романа между Лохматым и питерской малолеткой Изабеллой, хотя семнадцать лет – возраст вполне зрелый для брака и любви. Так что, чего уж там… Через три месяца они расстались: Лохматого к тому времени заела упреками законная супруга, Брюхо и остальные потешались над ним, а Изабелла, вся в золоте и дорогой одежде, села на самолет Пулковских авиалиний, пообещав ждать приезда лысого толстяка в Санкт-Петербург.
В сентябрьские дни я стала единственным другом и наперсницей Лохматого, и он делился со мной планами побега в северную столицу, которым вряд ли суждено было осуществиться – его жена срочно забеременела вторым ребенком.
… И тут грянула война…
Вошедшая в историю как «Интифада Эль-Акса», она моментально преобразила маленькую страну, до той поры купавшуюся в благополучии и относительном достатке. Шумные улицы по вечерам почти обезлюдели, народ, вне зависимости от национальностей и религии, с опаской садился в автобусы, которые обзавелись скверной привычкой взрываться, на границах гремели выстрелы, куда–то испарились иностранные инвесторы и международные корпорации сворачивали свои израильские филиалы.
Работа в «Рандеву», которая к концу лета не без моих усилий приносила владельцам баснословную прибыль – месячные обороты уже превышали миллион – резко упала. Печать уныния читалась на лицах всех, включая стриптизерок, которые буквально рвали друг у друга считанных клиентов, и я поняла, что вновь меня настигает дежа вю, и пора собираться домой.
На мой двадцать шестой день рождения Брюхо, к тому времени уже называвший меня наедине Сонечкой, подарил перстень с бриллиантом в три карата и неожиданно сказал, что строит небольшой особняк под Веной, в котором надеется, наш ребенок увидит свет. Несколько месяцев он не заговаривал об этом, но оказалось, что свою идею он не забыл.
– Я еще не дала согласия, – напомнила я ему, глядя в стекла его дорогих очков.
– Удивляюсь, кстати, почему, – сказал Брюхо. – Другая была бы счастлива на твоем месте.
– Тридцать лет разницы между нами – это очень много, – сказала я. – Пятнадцать, ну пусть, двадцать, я бы еще, возможно, решилась.
На самом деле, пугал меня не столько его возраст, сколько сомнение: а вдруг я, вопреки всему, способна полюбить. Кого–то другого, кого я еще не знаю. Представить себе этого ревнивого и смертельно опасного человека между собой и свободой было действительно страшно. Хотя Брюхо был умен и богат – два качества, которые любая была бы не прочь видеть в своем мужчине…
– Полетим на праздники в Европу, – сказал Брюхо, гладя мою ладонь. – На месте все и решим.
Любимая
Серое небо над австрийской столицей непрерывно плакало мелкими слезами. Город, вдохновлявший Моцарта и Штрауса, был прекрасным и чужим. София Буренина не могла еще несколько лет появляться в границах Евросоюза, но Анна Лисовская не испытывала с этим никаких проблем.
Оказалось, что у Брюха здесь множество друзей и знакомых – как правило, бывших одесситов. Насколько же крепкие у них связи, подумала я вначале, но вскоре сообразила, что дело вовсе не в этом, а в деньгах. Будь Брюхо обычным, скажем, инженером, его общение составляли бы несколько родственников, жил бы он в скромной квартирке за пределами центра, да рассылал бы резюме по газетным объявлениям в надежде устроиться на работу.
Кстати, он и был инженером по образованию, но кому это было интересно? Вокруг Брюха снова вились потенциальные партнеры и прихлебатели, он обсуждал планы инвестировать средства в австрийские ночные клубы и рестораны, люди заглядывали ему в рот и ловили каждое слово, а он в свою очередь оценивал их и общался все с новыми и новыми знакомыми и знакомыми знакомых, цепко запоминая интересные сведения и планируя новые встречи.
Помогали ему школьное знание немецкого и детское – идиша, который, в сущности, является немецким диалектом. Поэтому Брюхо старался больше общаться с коренными уроженцами Австрии, и вскоре у одного из них купил годовалый «Ауди-8» со спутниковой навигацией, чтобы не заблудиться в своих многочисленных разъездах. Впечатляющий особняк в двадцати километрах к югу от Вены находился на стадии отделки, и мы жили в съемной квартире с окнами прямо на закованный в бетонные плиты Дунай. Несколько раз мы выезжали в Германию к очередным знакомым и друзьям Брюха, с одним из них даже ездили на заброшенную фабрику, которую планировалось приобрести, чтобы открыть в ней развлекательный центр, но от этой идеи Брюхо отказался – слишком масштабные планы реконструкции вряд ли окупились бы в ближайшие несколько лет.
Все это движение было мне интересно, поскольку я надеялась поучаствовать в каком–нибудь из проектов как менеджер и довести его до ума. Ведь я уже доказала свою полезность и надеялась, что Брюхо ценит во мне не только постельные качества, а и деловую хватку. Но пока новая информация переваривалась в его голове, мне все более становилось ясно, что как мать его будущего ребенка я устрою Брюхо намного больше, чем в качестве консильери и топ-менеджера.
Честно говоря, я думала, что Брюхо не захочет отпускать меня в Москву на Новый год. Я осторожно подводила его к этой мысли, жаловалась на то, что два года не видела маму, но оказалось, что я ломлюсь в открытую дверь: он сам купил мне билет в обе стороны сроком на месяц, помог выбрать подарки для матери и сказал, что будет ждать меня в январе.
Мы расстались в венском аэропорту, и вот холодным декабрьским вечером я впервые позвонила в двери собственной очаковской квартиры – от волнения сердце мое выпрыгивало из груди, а голос попросту отказал, когда я бросилась к маме на шею.
Мы пили водку, а потом чай, я смотрела на них обеих – мою без малого пятидесятилетнюю маму и Машу Попову, которой перевалило за тридцать, а они, похоже, точно так же искали изменения во мне. Наверное, самое страшное для людей – видеть то, что на расстоянии произошли необратимые перемены, и рядом с нами уже совсем не те, кого мы привыкли любить и хотели бы видеть рядом с собой всегда.
Слава тебе, Господи, пронесло…
Конечно, они стали немного другими, и мне еще предстояло привыкнуть к этому, но в главном это были именно те люди, которых я надеялась и ждала увидеть. Мама устроилась на неполную рабочую неделю в расположенный неподалеку лицей, платили ей мизер, но на самое необходимое хватало, и она не привела в дом какого–нибудь забулдыгу-отчима, чего я в глубине души боялась.
Маша выглядела усталой, но это была все та же красавица Машка, и она, самое главное, похоже, не вернулась к наркотикам. Пожалуй, машины формы стали немного более обтекаемыми, самую малость, еще без намека на полноту, но какие–то килограммы она все же набрала за то время, что мы не виделись. Такой она мне нравилась ничуть не меньше – я ведь помнила бледную и худющую Машу-наркоманку. Поздно ночью мама ушла в свою спальню, а мы с моей подругой еще долго говорили обо всякой всячине, пока я не спросила, когда ей наутро вставать?
– Лучше теперь совсем не ложиться, – ответила Маша, поглядев на висящие напротив нас часы.
– А ты не можешь остаться дома по такому случаю?
– Знаешь, я бы осталась, но есть пара-тройка неотложных дел, – зевнула она. – Придет одна клиентка с Рублевки, и надо утвердить материалы под новую модель.
– Попала ты в колесо, как собака в присказке – пищи, но беги…
– Это точно, – согласилась Маша. – А у тебя не так?
– Не-а, – загадочно улыбнулась я. – Стою на распутье – между колесами. Решаю, какое выбрать.
– А может, вообще не выбирать? – спросила Маша. – Не женское ведь это дело. Выйти замуж и предоставить мужикам заморачивать голову проблемами.
– От колеса не уйдешь, – сказала я не без сожаления. – Семейная жизнь и дети – как раз то самое колесо, из которого труднее всего выбраться. Даже слова «выбор» и «выбираться» имеют один корень, смотри–ка, впервые обращаю внимание на это.
– Вот и я думаю, – согласилась Маша, – романов–то множество, а на привязь как–то не тянет. Может, мы рождены, чтобы быть гетерами?
– Главное в этом деле – научиться различать понятия «гетера» и «блядь».
– Никакого тут нет различия, Сонька. Просто одно слово похабное, а другое вроде как поэтично звучит…
– Врешь, Машка! – убежденно сказала я. – Ты так и не поняла главного отличия: блядей жизнь загибает раком, и они годятся только в подстилки. Гетера же порхает от цветка к цветку и собирает нектар. Она любит жизнь, а жизнь любит ее. Просто надо признать, что седьмая заповедь устарела и не имеет над нами власти. Тогда все получится легко и не в напряг.
– Это что ли заповедь о прелюбодеянии?
– Ну да.
– Ха, – оскалилась Маша, – можно подумать, твоя работа была сродни порханию бабочки, от цветка к цветку, – повторила она мои слова. – Если ты скажешь, что проституция была тебе всегда в радость, я подумаю, что знала раньше какого–то другого человека.
– Если раньше я и делала много вещей против своей воли, – задумалась я вслух, – то это не значит, что мои слова не верны. Просто со временем я понимала все больше о том, как изменять обстоятельства в свою пользу. Для этого, кстати, и училась, да и продолжаю учиться.
– Ты хочешь сказать, что так и будешь гетерой, и не планируешь других вещей, как говорила мне?
– Нет, Машенька, – улыбнулась я. – Даже бабочка думает об осени и откладывает личинки, или что там у них… Все должно идти более-менее по плану, чтобы холода не оказались смертельными.
– Оставь, наконец, эти зоологические метафоры, – сказала Маша. – Что конкретно ты собираешься делать?
– Об этом вряд ли стоит говорить сейчас, – я зевнула в свою очередь. – Вначале изучу ситуацию в Москве, рыночные тенденции, цены. Тогда и продолжим наш разговор.
И остаток этого года я посвятила чтению газет и деловых журналов, возобновляла общение со старыми знакомыми, которые еще не поменяли свои телефонные номера. Больше всех моим возвращением был обрадован Борис Аркадьевич, но оказалось, что еще пара-тройка бывших счастливчиков из секретного списка тоже с немалым удовольствием распознала в трубке мой голос. Со всеми этими людьми я не возобновила постельных отношений – ведь поступить так означало войти повторно в одну реку, а это мне всегда казалось неправильным. Для того, чтобы быть полностью свободной и раскрепощенной в связях, я обзавелась российской сим-картой к своему мобильнику и купила компьютер одной из последних конфигураций, поскольку без этого, казалось мне, я не смогу дальше развиваться.
Новая машина с мощным процессором заняла в моей комнате почетное место рядом с книжными рядами, и рабочее кресло перед компьютером сразу же стало самым уютным и желанным для меня на целом свете.
Брюху я позвонила, чтобы поздравить его, перед самым Новым годом: он тяжело дышал в трубку, сказал, что у него обострилась в холодном климате хроническая астма, и я пожелала ему скорейшего выздоровления. И заодно похвасталась, что купила по газетному объявлению водительские права на имя Анны Лисовской. Как будто я была ему нужна в качестве шофера! Мне просто хотелось дождаться от него похвалы, а он рассчитывал на мою привязанность и сочувствие… Спустя несколько недель я поняла, что в тот момент похоронила свои близкие отношения с этим человеком. Он, больной и одинокий в чужом городе, ждал, что я брошу все и примчусь к нему, если не с первым рейсом, то сразу после праздника. Гордость не позволила ему просить об этом прямо, а мне как раз в это время было не до него – в Москву вернулся из очередной командировки Тимур Ахарцахов.
Именно на потомка ассирийцев я рассчитывала в своих дальнейших планах больше всего – никто из моих российских знакомых не мог сравниться с Тимуром в масштабах влияния. Я волновалась, как перед выпускным балом, да что там! – свой выпускной вечер я помнила только по дурацкому оркестру и заблеванной лесополосе, где мои одноклассники резвились, как стадо бизонов, щеголяя, кто кого перепьет. Так что волнение перед балом для меня было только фигурой речи, а вот увидеть Ахарцахова после двухлетней разлуки и произвести на него впечатление казалось действительно важным.
Нет нужды говорить, что свиданию предшествовала парикмахерская, где из моих отросших волос соорудили пепельное каре. После этого я не меньше часа потратила на макияж и надела лучшие вещи от кутюр, а сверху – норковую шубку – подарок Брюха – из венского магазина мехов на Бурггассе.
Тимур подъехал, чтобы забрать меня, на «геландевагене», выглядел он почти не изменившимся, только волос на голове у него теперь почти не осталось, и взамен он отрастил небольшую клиновидную бородку. Вместо того чтобы долго и упоительно разговаривать на высокие темы и строить планы, как мне бы хотелось, он отвез меня на какую–то по виду нежилую квартиру и торопливо овладел мною на смятой постели, не самой свежей на вид. А ведь до этого я больше года не изменяла Брюху… Не то, чтобы теперь у меня появились какие–то новые принципы, но просто я не испытывала нужды в дополнительном сексе, и мне нравилось знать, что я веду себя как рациональная женщина, а не самка, поступки которой вдохновляются гениталиями. Но все эти рассуждения смелись, как карточный домик, под напором Ахарцахова – никогда я не могла сказать ему «нет», и, видимо, не научилась. Даром, что почитала себя умудренной жизнью гетерой и профессиональным менеджером. Тимур по-прежнему видел во мне лишь стриптизерку, покорную его желаниям.
– Чувствуешь, как изголодался я без тебя, – сказал он, прикуривая сигарету после непродолжительного секса.
– Да уж, – ответила я. – Впору расплакаться при мысли о том, как ты был мне верен все это время.
– Полагаю, не менее верен, чем ты, – ухмыльнулся Тимур.
– Мы что, никуда сегодня не пойдем? – спросила я.
– Если ты голодная, можем заказать сюда пиццу, – сказал он. – А выдвигаться и целый вечер сидеть на стуле сегодня у меня нет желания. Как–нибудь в другой раз.
– Разленился ты здесь без меня, – сказала я, испытывая легкую обиду. – Наверное, и в теннис больше не играл, как я уехала.
– Какое там! – он выдохнул кольцо дыма в потолок. – Теперь наверху в моде уже дзюдо и прочая восточная ерунда.
– Чиновники решают вопросы на татами? – усмехнулась я. Наверное, впервые тогда я вспомнила, что в России уже другой президент, и, наверное, правила игры тоже несколько поменялись.
– Хрен с ними, – поморщился Тимур. – У меня изжога начинается, как вспоминаю этих тварей загребущих. Надо бы в ванную сходить, да полотенца в машине забыл, как тебя увидел. – Он протянул руку к телефону. – Серго, принеси пакет, я его на заднем сидении оставил. Ага, малиновый такой.
Водитель не спросил номер квартиры – похоже, он здесь бывал уже неоднократно. Выходит, эта двуспальная кровать тоже использовалась по назначению множество раз. Меня это не должно было особенно волновать, но почему–то я расстроилась и попыталась перевести разговор на желательные для меня рельсы:
– А что происходит в деловой жизни? – спросила я. – Ничего не поменялось в новом веке?
– А что могло поменяться? – Тимур выпустил очередное облако дыма. – Рулят нефть, газ и прочие ресурсы. Недвижимость постоянно дорожает и будет дорожать еще долго.
– До нового дефолта?
– Кто говорит о новом дефолте – тот враг России. – Голос Тимура звучал вполне серьезно. – Ты умно поступила, купив квартиру тогда. Насколько она уже выросла в цене?
– Надо думать, раза в три, или около того.
– Если бы кто спросил у меня, куда вкладывать средства, я бы, не задумываясь, посоветовал недвижимость, – Тимур, кажется, представлял, что меня заботит, не хуже меня самой.
– Цены не упадут? – переспросила я.
– Не люблю дважды повторять одно и то же, – поморщился Тимур. Раздался звонок в наружную дверь. – Кажется, Серго принес пакет. Пойду, открою.
В пакете, помимо двух полотенец, оказались еще духи для меня, бутылка пятилетней выдержки итальянского вина, конфеты и шампунь, так что наш разговор о делах насущных сразу выдохся. Тимур, похоже, действительно соскучился по мне: в этот вечер мы еще дважды занимались любовью, а к обсуждению бизнеса и политики так и не вернулись.
Но я приступила к изучению цен буквально на следующий день, и открытия, сделанные мной, оказались не из радостных: кругленькая сумма, скопленная за два прошедших года, оказалась смехотворной в сравнении с новыми московскими ценами на жилье. Конечно, заработки проститутки были бы намного выше моих доходов в качестве управляющего клубом, но так уж карта легла – и не мне было винить себя за попытку зарабатывать на жизнь по-новому. Можно было думать об ипотечной ссуде в банке, но в один из последних дней года я встретилась с Борисом Аркадьевичем и, не обращая внимания на его ухаживания и неуклюжие намеки, сразу перешла к делу.
– У тебя остались связи в администрации города, – заговорила я, едва мы чокнулись шампанским, открытым по случаю встречи. – Меня интересуют объекты коммунального фонда, которые мы могли бы приватизировать и перевести в собственность.
– Ты что, девочка моя? – встрепенулся Борис Аркадьевич, но в его глазах я уловила огонек заинтересованности. – Мало-мальски стоящие помещения уже давно имеют владельцев.
– Не может быть, чтобы совсем ничего не осталось, – убежденно сказала я. – Не обязательно в центре, может быть, в плохом состоянии, но что–то ты ведь найдешь, если захочешь. Зачем тебе вести себя как пенсионер – энергии, уверена, у тебя достаточно. Займись этим делом, и мы соорудим замечательный проект.
– Мне уже ведь семьдесят стукнуло, – продолжал колебаться он.
– Внуши себе, что пятьдесят – будешь выглядеть так же, – продолжала настаивать я. – Это все субъективно, ощущения возраста и прочая блажь от безделья. Найди толковое место – и я вновь поверю в тебя как мужчину.
Тут я накрыла его руку своей и заглянула ему в глаза взглядом менады – это был максимум, который я берегла для ключевого момента в разговоре. Он был единственным моим пропуском в мир столичной недвижимости и в обход посредников. Я прекрасно понимала, что высокие цены в газетных объявлениях – плод работы ушлых риэлтеров, и только Борис Аркадьевич способен помочь мне избежать их разорительных услуг.
И вот наступил 2001 год, мы праздновали его впятером: к маме пришел Иван Всеволодович, отставной полковник милиции, а Маша привела белокурого херувимчика Юлия, который поначалу посеял во мне сомнения по поводу своей ориентации: уж очень ухоженным и неестественным казался он, особенно на фоне сурового мента. Вот уж не думала, что после 93-го вновь сдвину бокалы с представителем этой профессии за новогодним столом. Но я улыбалась одинаково вежливо обоим мужчинам, поддерживала разговор о расчудесных брежневских временах с Иваном Всеволодовичем и непринужденно смеялась гламурным рассказикам Юлия – он был коллегой Маши, подающим большие надежды модельером.
Но в конце этой ночи, когда Маша с Юлием собрались уезжать, чтобы развлекаться дальше, я отказалась их сопровождать и заперлась в своей комнате с компьютером. Впрочем, интернет не работал, – видимо технический персонал провайдера тоже вовсю отмечал праздник. А вот у меня настроение было серым и пасмурным, как зимнее небо над Москвой, даже напиться у меня не получилось, и я уснула под утро, причем даже во сне продолжала видеть какие–то унылые и тусклые картины. Помню, я стояла на берегу затянутой в лед реки, через которую был переброшен ровный арочный мост. Снег и безмолвие окружали меня во сне. Почему–то я ждала поезда, но никакого поезда не было – лишь падал белый снег, покрывая рельсы на мосту, и было очень холодно. Вот и все… Я расплатилась своей молодостью и полетами в ярких снах за то, что у меня теперь было, и крылья за спиной не раскрывались у меня по ночам уже без малого десять лет.
– Сонечка, малышка, что с тобой? – шепчет Маша, присев на край моей широкой кровати из цельного дерева – именно такую просила я купить по телефону еще два года назад.
– А что со мной?
– Ты словно бы неживая, – говорит Маша.
– Почему?
– Не знаю, может быть, потому что ты одна. У тебя за все это время не появилось кого–нибудь стоящего?
– Стоимость, это главное, что меня интересует, Маша. Уверена я только в одном – что не появился мало стоящий. И, надеюсь, не появится.
Маша странно на меня взглянула и отправилась спать. Похоже, ей хотелось бы меня обнять и поутешать, как ручное животное. Мне же было бы приятнее, сбрось она халат и заберись ко мне под одеяло. Но я даже спросонья ощутила, что Машка вся излучает покой и удовлетворенность хорошо проведшей ночь самки. А с такой Машкой меня не располагало откровенничать.
Несколько раз мы с Борисом Аркадьевичем выезжали на просмотр нежилых помещений. Все это были подвалы или полуподвалы в состоянии, близком к аварийному, а также полуразрушенные склады и фабрики еще советских времен. Каждый раз какое–то обстоятельство перевешивало в сторону негативного отношения к покупке: то потолки едва достигали двух метров, то в помещении оказывались проржавевшие трубы с вентилями, или дорога к нему обрывалась, занятая новостройкой, а объезд был не заасфальтирован, и добраться ко входу в объект через снежные заносы не представлялось возможным. Я старалась не терять оптимизма и вдохновляла Бориса Аркадьевича, то комплиментами, то невинными поцелуями в щечку. Если я внушу ему, что найти подходящий вариант – дело чести для него – он что–нибудь разыщет, надеялась я.
Встретилась я и с Артуром, рекламным подмастерьем, который за два года вырос до заместителя собственного отца. Оказалось, что Артур теперь ведает множеством рекламных носителей по всей Москве. Цены на размещение рекламы тоже подскочили в разы, но Артур жаловался, что львиная доля доходов уплывает в лапы кого–то из людей мэра, и вдобавок работа перестала быть творческой.
