Текст книги "Любимая (СИ)"

Автор книги: София Блейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)

– И где же?

– Ты знаешь, какой город считается самым красивым в Бельгии?

Я не знала.

– Брюж! – с торжествующим видом произнесла Валя. – Ну, это Брюгге, как говорят по-русски. Знаешь, я иногда уже забываю русские слова. Можешь в это поверить?

– Не знаю.

– Представь себе. Многие эмигранты на такое жалуются. Вот ты когда в последний раз была в Рашке?

– Четыре месяца тому назад, – диким казалось, что воплощение мягкой «бабскости» в моих воспоминаниях, покладистая Валя, которую я некогда хорошо знала, настолько переменилась. Теперь она выступала лидером, принимала решения, казалась уверенной в своих словах и поступках. Как ей это удалось?

– Ну что, двинули в путь? – Валентина рассчиталась с официанткой, перемолвившись с ней по-фламандски, и встала из–за столика. – Как раз к темноте обернемся.

Я послушно поднялась и мы пошли на парковку, где ждал Валин темно-синий «БМВ» трехсотой серии с навороченным тюнингом. Я бы не поверила, расскажи мне кто–нибудь восемь лет назад про такое.

– Мне ездить много приходится, – пояснила Валя, видя мою реакцию. – Поэтому без хорошей машины нельзя. Да они здесь и стоят не космос, если вторые руки.

– Конечно, – вымолвила я пристегиваясь, – понимаю.

Гладкий автобан стелился впереди темно-синего капота, мы, без единой остановки миновали промышленный Гент и уже к трем часам пополудни въехали в Брюгге. По дороге Валя говорила в основном о здоровье, расспрашивала, что я знаю про всякие опухоли, какие случаи бывали у моих подруг и знакомых. Чувствовалось, что эта злосчастная киста крепко раздражает и пугает Валентину, и она ищет любые подтверждения тому, что это не столь уж опасно. Я действительно слышала от своих коллег за последние годы кучу всяких историй и жалоб. Поэтому мне удалось без труда вспомнить парочку, а там, где я не помнила подробностей, пришлось выдумывать хэппи-энд, чтобы Валя не расстраивалась. Впрочем, она и сама знала, что правду узнать можно, лишь когда материал опухоли попадает на биопсию. А это происходит никак не раньше операции. Так что разговор наш был в общем–то ни о чем, и я предпочитала смотреть по сторонам, потому что это было одно из немногих занятий, которые еще не успели мне прискучить.

Брюгге был непохож ни на один из городов, в которых я успела побывать. Он был обнесен крепостной стеной весьма сложной конфигурации, и вдобавок, весь старый город был изрыт каналами, как голландский сыр – аппетитными дырками.

Это был настоящий заповедник прошлого, соединенный с комфортом настоящего. До сих пор я считала венцом городской архитектуры австрийскую столицу. Но теперь, гуляя по узким улочкам Брюгге вдоль каналов и уютных магазинчиков, ресторанов, кофеен, я удивлялась, что люди могут счастливо жить где–то еще.

Нам пришлось припарковаться у крепостной стены, и дальнейший путь мы проделали пешком, отчего Валя довольно быстро устала. Признаться, я могла бы ходить по этому городу еще часы и часы, но брюзжание Валентины как–то напрягало, поэтому вскоре мы устроились у романтического пруда, на террасе крошечного ресторанчика, прямо под плакучей ивой, выросшей из клочка земли у бордово-коричневой стены.

Пожалуй, в целом мире я не назвала бы места уютнее, и мне вовсе не улыбалось выслушивать здесь Валино недовольство судьбой.

– Скажи, ты бы поменяла что–нибудь в своей жизни, если бы вдруг вернулась на восемь лет назад, в Брянск? – спросила я.

– Не знаю, – ответила Валя. – Вообще–то вряд ли. Но это не значит, что я должна быть всем довольна.

– Неправильный ответ, – вздохнула я. – Если ты ни о чем не жалеешь, то жаловаться на судьбу грешно. Мы, наоборот, в печальных обстоятельствах должны сохранять веселье и благодарность за то, что Он создал для нас.

Я обвела рукой чудесную панораму, которая раскинулась вокруг. Магия места делала мои рассуждения излишне отвлеченными и пафосными. Многие люди искренне считают, что весь мир им должен уже оттого, что они существуют, теперь мне казалось, что этим грехом страдает и Валентина.

– Иди ты, Сонька! – отмахнулась моя подруга. – Вот же всегда любила попиздеть, философию развести. А теперь, так ты еще набожной, что ли, заделалась? Правду говорят, что самые правильные монашенки получаются из блядей. Тут в окрестностях, вроде бы монастырь имеется, католический, правда, но тебе пойдет…

– На хрен тебя, Валюха, давно посылали? – Я почувствовала, что должна сменить тон – Соньку восьмилетней давности, коллегу и ровню, Валя готова была воспринять, но не меня нынешнюю. Пожалуй, познакомься мы только сейчас, не стать бы нам подругами вовек. Неужели с возрастом такое происходит со всеми, подумала я, и значит, у меня уже не будет более близких подруг. А, может быть, и вообще никого близкого?

– Каждый день хожу по этому адресу, – рассмеялась Валя. – Правда, иногда и промахиваюсь.

Я была рада, что Валентина подхватила новую тему для общения.

– Как это?

– Ну, здесь клиент в основном легкий, не то, что у нас в Брянике.

Я кивнула – та же мысль посетила недавно и меня, да и вообще приходила в голову, наверное, любой проститутке, прошедшей не только отечественную, но и международную обкатку.

– Со многими и трахаться–то не надо, – продолжала тему Валентина, – правда, фантазии у них могут быть самые отпадные.

– Неужели кому–то удавалось вогнать тебя в изумление?

– Вогнать в меня что?

– Не прикалывайся, Валюха, расскажи лучше о том, как тебя удивляли мужские фантазии. А то вот-вот супчик принесут, и это будет уже не в тему.

– Будто ты сама не знаешь, – уголки пухлых губ Валентины оттянулись вниз, – там где ты работала, по-другому, что ли было?

– По какому?

– Ну, блин, здесь, к примеру, такое чувство, что все эти пидоры хотят, чтобы трахали их, а не они. Многие приносят с собой страпоны, всякие игрушки, чтобы им пихали в задницу. Только черные ведут себя, как обычные мужики должны. Остальным и слово такое не подходит.

– Что, вырождается Запад?

– Наверное, Сонька, – сказала Валя без особенного значения в голосе, как о чем–то обыденном, – ты снова философией собралась меня грузить, а?

– Это не философия, подруга, – сказала я. – Просто мысли о том, как и где жить дальше.

– Проблемки у нас чуток разные, – сказала Валя. – Давай лучше отвлечемся от них, тем более, что вот, кажется, нам первое несут.

Кремовый суп из морепродуктов был настолько вкусным, что я буквально ощутила всю емкость метафоры «проглотить язык». На второе нам принесли фуа гра, и мы позволили себе по бокальчику легкого божоле, рекомендованного официантом. Не больше, потому что одна из нас была за рулем, а вторая боялась вызвать раздражение в желудке, злоупотребляя спиртным.

На обратном пути я уснула в машине, а Валя, добравшись до Антверпена, засобиралась на работу.

– Устала, я, Сонька, – пожаловалась она, – только идти все равно надо. Жалко, если место простаивает, жаба давит, понимаешь ли.

– Понимаю.

– Все–таки неслабо, когда не нуждаешься в деньгах и можешь позволить себе любую шмотку, или украшение.

– Ну да, – согласилась я, – или машину, или там путешествие.

– Хорошо, что развеялись в Брюгге, – сказала Валя. – Разве только, на работу выходить в облом.

– А хочешь, я с тобой побуду? – предложила я. – Разок испытаю, что это такое – работать в витрине.

– А что, давай, – после некоторого раздумья согласилась Валя. – И мне веселее будет.

Так впервые в жизни я смотрела на клиентов из–за стекла, и это было одновременно противно и страшновато – ведь у меня не было здесь разрешения на работу. Впрочем, Валя сказала, что она знает в лицо тех, кто может создать проблемы, и, если таковые личности вдруг объявятся, я просто не стану общаться при них с клиентами и быстро уйду. Вроде бы заходила к подруге в гости, что не запрещено в свободной стране. Еще Валя вкратце разъяснила мне, какие здесь приняты условия и как себя вести, чтобы посетитель был обслужен максимально быстро и эффективно. По правде говоря, на месте клиента я бы не стала заходить в место с подобным обслуживанием, но Валя заверила меня, что для витрин это норма. А клубные дела – это совсем другое, и нечего даже сравнивать.

И вот мы вяло болтали, постреливая глазками в сторону улицы: Валя была в кружевной накидке, с практически обнаженной роскошной грудью четвертого размера, а я сняла джинсы и выставила на обозрение публики свои стройные ножки в туфельках на высоком каблуке.

– Вот Маруан заявился, – вдруг сказала Валя.

Я посмотрела в направлении ее взгляда и увидела приветливо машущего рукой невысокого человека со щеточкой жестких черных усов. Человек уверенно направлялся к нашей двери.

– Постоянный твой, что ли?

– Угу, – промычала Валя, поправляя прическу.

– Неудобно как–то, – засомневалась я. – Может, мне уйти?

– Сиди, Сонька, – отмахнулась Валентина. – Здесь иногда работают в одной витрине по двое, так что мужики не шибко стесняются подруг.

Тем временем, Маруан появился внутри рабочей каморки, и Валя сразу же задернула шторы – это служило сигналом, что девушка занята, и другим клиентам, если они были заинтересованы именно в ней, приходилось ждать.

– Ты тоже из России? – спросил Маруан по-английски, деловито раздеваясь у встроенного шкафа.

– Да.

– Я хочу однажды побывать у вас.

– Добро пожаловать.

– Как там сейчас, холодно?

– Мороз минус двадцать и на улицах полно голодных медведей.

Маруан посмотрел на меня удивленно, потом понял, что я шучу и натужно рассмеялся. Валя, сидя на кровати уже голая, что–то сказала по-фламандски, и Маруан послушно приблизился к ней. О гигиенических процедурах здесь, похоже, вспоминать было не принято. Я опустилась на стул и постаралась не двигаться, чтобы не помешать. Маруан сказал несколько слов, мельком взглянув на меня.

– Вот нахал, – сказала Валя, – пользуется тем, что он у меня постоянный.

– Что такое?

– Он говорит, что стесняется, когда ты одетая. Просит, чтобы ты сняла лифчик.

– А потом он еще что–нибудь попросит?

– Я ему попрошу!

– Так что, снимать?

– Ну, ты не обязана, – сказала Валя. – Хотя лучше давай сделаем ему такой бонус.

Я не стала возражать – выскользнула из блузки, которая и без того была расстегнута, движением опытной стриптизерки освободилась от лифчика и покрутила им перед носом клиента. Он уже был возбужден, как полковой конь, почуяв приближение битвы. Валя сноровисто натянула презерватив на могучее хозяйство Маруана и опрокинула его на себя. Застонала, заохала, обхватив смуглую спину белыми пухлыми руками. Через две минуты Маруан переменил позу, забросив Валины ступни себе на плечи, потом задвигался все быстрее и сильнее, отчего соприкосновения тел звучали, как потные апплодисменты на каком–нибудь концерте. Не прошло и пяти минут, как Валя завыла совсем уже натурально, а Маруан тоже зарычал от удовольствия и кончил. Еще двадцать секунд и Валя уже сидела, обтирая член клиента влажной салфеткой, а потом использованные салфетка и наполненный презерватив отправились в мусорный бачок. Я застегнула лифчик и набросила блузку. Валя вытерла себя между ногами другой салфеткой, потом встала и начала поправлять макияж перед зеркальцем, расположенным над умывальником. Маруан попрощался и ушел, Валя снова задрапировала свои пышные телеса кружевами и открыла витрину на всеобщее обозрение.

– Не очень–то меня цепляет эта работа за стеклом, – призналась я. – Ни творчества тебе, ни фантазии. Ни даже общения, по большому счёту.

– Ну, извини, – Валя, кажется, восприняла мои слова в качестве упрека себе лично. – Чем богаты, как говорится.

– Да не думай, – сказала я, чтобы смягчить произведенный эффект, – дело просто в том, что я привыкла к другой работе, клубной. С тобой, Валюха, мы бы в любом месте такой тандем составили – закачаешься. Хотя, конечно, здесь теснота и антисанитария – непонятно, куда смотрит местная СЭС.

– Чего-чего?

– Ну, санэпидемстанция, – пояснила я. – Забыла, что ли о таком учреждении?

– Я и не сталкивалась никогда, – сказала Валя. – Что–то совковое в этом слове, ну его на фиг.

Фу ты, ну ты, улыбнулась я, какие мы продвинутые западные барышни. Я вспомнила наивную Валю, с которой мы вместе кувыркались в сумеречной жизни начала девяностых. За окном витрины тоже едва заметно чувствовалось приближение сумерек. Прохожих, среди которых в таком месте, вероятно, было немало потенциальных клиентов, становилось все больше.

– А как это вы тут без душа работаете, я хотела спросить?

– Не капризничай, малая, – скривила пухлые губы Валентина. – Здесь же все в резинке, не то что в Брянске.

– Все равно, запахи, сама знаешь…

– На Западе люди не пахнут, – выдала Валя. – А если не люди, то их деньги.

– Ну ни хрена себе! – изумилась я. – И кто из нас философ?

– Кстати, забыла предупредить: за минет принято доплачивать, – Валя не обратила внимания на мою реплику, – двадцатка сверху.

– В резинке?

– Я тебе уже повторяла пять раз, – сказала Валя. – Если будешь сосать без нее, то очередь к тебе будет стоять отсюда до самой Шельды. А потом к тебе придет твой любимый СЭС и закроет на хрен за нарушение санитарных норм. Хотя, конечно, кое–кто своим хахалям, да за высокие чаевые исполняет еще и не то.

Я рассмеялась – черт возьми, за время, которое мы не виделись, Валя успела еще и подкопить остроумия. Наверное, благодаря годам, проведенным в Петербурге, подумала я.

– Этот, вроде, на тебя глядит, – сказала Валя и закивала клиенту головой. – Он спросил, новая ли ты здесь.

– Ты с ним знакома? – забеспокоилась я. – Это не мент?

– Вряд ли, – сказала Валя. – Я его плоховато знаю, хотя прохаживается он здесь каждую неделю. Он был со мной всего–то раз. У него принцип такой: трахнуть каждую здесь по разу. Поэтому он только с новенькими заходит. Галочки ставит, мудила грешный. Ему уже за пятьдесят, а он, будто пацан, количество набирает.

Я наклонила голову и бросила стоявшему у самого стекла собирателю галочек взгляд менады сквозь разметавшиеся белокурые локоны. Это прошло недаром – клиент сразу же позвонил в дверь нашего офиса.

Он не просил Валю раздеться, но она, видимо, решила, что так будет лучше, и в момент, когда галочник устроился на мне, прикоснулась к нему сзади своими нежными полушариями с большими розовыми сосками. Результатом этого стал финал, настолько быстрый, что я едва успела включиться в ритм и невыразительно застонать.

– Работать здесь у вас не тяжело, – сделала я вывод, когда мы вновь остались одни, – но как–то однообразно.

– Что есть, то есть, – кивнула Валя.

До часу ночи мы обработали схожим образом еще десяток посетителей, а потом Валя завезла меня в гостиницу и поехала домой отсыпаться.

На следующий день сразу после завтрака я в очередной раз собрала свои вещи и поехала на север. Случайная встреча с Валентиной убедила меня в том, что выбранный при самом въезде в Бельгию маршрут – верен. Значит, от Вали я уже позвоню в Роттердам, и, если Эрик окажется готовым к отношениям со мной, можно попробовать пожить в Голландии, неподалеку от старой брянской подруги.

О том, что я миновала границу двух стран, можно было догадаться только по двум-трем щитам, установленным вдоль дороги. На одном значилось название – Королевство Нидерланды, на втором был общий знак Европейского Союза – круг желтых звездочек на темно-синем фоне. Третий щит объявлял всем въезжающим скоростные ограничения, введенные в королевстве для шоссе, обычных дорог и городского движения.

Сразу после границы зарядил мелкий моросящий дождик. Поэтому Голландия сразу представилась мне немного более серой и унылой, чем другие страны, в которых я успела побывать. Конечно, дожди шли в Австрии и в Германии, но там они чередовались с прекрасной летней погодой. Впрочем, я опять немного тороплюсь.

Валентина встретила меня на въезде в Бреду, и я проделала путь до ее дома в хвосте ее машины. Стараясь не отстать, с постоянно работающими дворниками, я почти не смотрела по сторонам, но, кажется, там и не было ничего особенного – так, привычная Европа.

Валя жила в трехэтажном доме, стоявшем параллельно еще двум таким же. В каждом из домов было по два подъезда, а на каждом этаже насчитывалось по три квартиры. Валя сказала, что ее апартаменты больше соседских – в них было четыре комнаты, две ванных, кладовка и кухня. Конечно, устроились мы на кухне с кофейными чашками в руках.

– Ты с кем–то общаешься здесь? – спросила я, размешивая сливки.

– Нет, почти нет, здесь вообще мало общаются.

– А ностальгия не мучает?

– С какого перепугу, Сонька? Что хорошего мы видели в России? Да с нами обращались там как с тварями. А здесь я полноправная личность.

– Ты ведь не думала о таких вещах раньше?

– Не то, что не думала, – сказала Валя, – но там как–то лучше было вообще ни о чем не думать. Побольше хвалить мужиков, соглашаться с ними, выслушивать бред, который они несут. Иначе наш мужик тебя сразу воспримет в штыки, и начнет учить жизни. Учителя, на хер…

– Ну а здесь?

– В Европе женщина может заткнуть пасть любому, кто начнет разговаривать с ней как хозяин. Здесь мы сами себе хозяйки.

– Слушай! – не выдержала я. – В жизни не могла представить, что тебе хочется быть хозяйкой. Как тебе удалось так измениться?

Валя рассмеялась, запрокинув голову.

– Если тебя используют все, с кем ты ведешь себя, как они хотят, ласково и по-человечески, то рано или поздно в любую голову придет мысль, что надо что–то менять. У меня было столько надежд, столько скотов, которых я была готова полюбить, а в ответ я видела только презрение и кидняки, один другого подлее.

– И ты решила из жертвы превратиться в хищника!

– Какой там я хищник, – махнула рукой Валя. – Так, загнанная в угол кошка, в лучшем случае.

– А кем была твоя жертва?

– Не понимаю.

– Ну, муж твой, кто он вообще?

– Так, просто голландское чмо, – сказала Валя.

– Не любишь ты и западных мужиков, получается. Может, ты розовенькая?

– Ну да, поприставай ко мне, Сонька, – сонно улыбнулась Валентина. – Попробуй. Давно я замечала в тебе подобные склонности.

– Не грузи, Валюха, в те годы ты бы не поняла что к чему, даже если бы в нашем эскорте стал работать трансвестит.

– Зато теперь это мои лучшие друзья, – сказала Валя. – Чего ты так смотришь?

Я ничего не сказала – просто не находила слов.

– Лучше всего я оттягиваюсь как раз в гей-клубах, – продолжала Валя. – Никто не пристает, не говорит этой тошниловки, которой грузят мужики, когда хотят затащить нас в постель. Если хочешь, давай сходим в такое место, чтобы ты поняла, насколько это клёво.

– В Бреде?

– Есть и здесь, но самые крутые места, конечно, в Роттердаме, это в часе езды от Бреды.

– Я знаю, – сказала я. – Ты прямо этим вечером туда собралась?

– Не будь такой нетерпеливой, – сказала Валя. – Поживи здесь у меня немного. Я возьму выходной через несколько дней, и тогда оттянемся, как следует.

Пока моя подруга собиралась ехать в Антверпен, я включила телевизор и пыталась найти хоть какой–нибудь не местный канал, чтобы понимать, о чем речь. Хоть Валя и декларировала, что ностальгия ей чужда, я все–таки наткнулась на пакет НТВ. Я представила себе, как она одинокими вечерами сидит перед экраном и плачет над каким–нибудь совковым фильмом, которые постоянно катят по каналу «Наше кино». У меня не получилось: похоже, у Вали не бывает свободных вечеров. Ну, во всяком случае, пока на ее витрину еще заглядываются клиенты. А когда они перестанут обращать на нее внимание, чем тогда станет Валина жизнь?

Моя подруга уехала на работу, а я слонялась по пустой квартире, за окнами которой шел дождь, орошая красивые газоны с аккуратно высаженными деревьями. Геометрия лужаек была близка к совершенству даже здесь, в самом заурядном районе. Телевизор мне наскучил, книжек в просторных комнатах не нашлось ни одной, и я не могла понять, что же я здесь делаю. В углу Валиной спальни на низкой тумбочке стояла икона Богородицы, написанная в византийском стиле. Возможно, Валя привезла ее из России, а может быть, купила здесь в какой–нибудь антикварной лавке. Во всяком случае, икона имела древний вид, но я знала, что с таким же успехом она может быть подделкой. Я провела пальцем по росписи, на пальце остался серый пыльный налет. Протерев икону, я уставилась на равнодушное византийское лицо. Почему мы всегда изображаем Богородицу в каком–то черном капюшоне, а католики – с распущенными волосами? Может быть, мы видим в ней всего лишь абстракцию, а они – живую женщину с характером и судьбой. Когда–то раньше я пыталась мысленно разговаривать с матерью Спасителя, но со временем это стало казаться бессмысленным. А что не бессмысленно?

Незаметно для себя я уснула, прямо поверх Валиного одеяла, под бесконечные звуки дождя. Проснулась, когда на часах было уже около одиннадцати, жутко хотелось есть, но в холодильнике у моей подруги было хоть шаром покати. Я оделась потеплее и вышла под дождь. В такое время почти все места на парковке под домом были уже заняты. Я запомнила название улицы, на которой жила Валя, и поехала на поиски какого–нибудь заведения, где можно перекусить.

Почему–то мне казалось, что Бреда уж совсем маленькая, но шло время, а я все ехала и ехала, не встречая на пути даже завалящей закусочной. Одно дело было ехать за подругой, знающей город, а совсем другое – выбирать дорогу самой, да еще сквозь ночь и потоки небесной воды. Всего сутки назад я сидела за стеклом и призывно улыбалась прохожим, а неделю назад танцевала у шеста, и казалось, что я всем нужна, желанна и прекрасна. Но теперь это не имело ровно никакого значения – одинокая и неприкаянная, Соня колесила по чужому спящему городку, и ни единая душа в нем не интересовалась ее существованием.

В Бреде тоже имелись указатели на центр, и, двигаясь по ним, я приехала на ратушную площадь. Стоило мне выехать на нее, часы на ратуше стали бить полночь, и этот мерный звон сквозь непрестанный шум дождя был единственным звуком, долетавшим до меня. Даже в центре города было все закрыто.

Я вспомнила Полесск – там жили в десять раз беднее, чем в Голландии, но я знала, что круглосуточный магазин или кафе не проблема в моем родном городе. Я совсем забыла, что в Европе ночью открыты только заправки на междугородных шоссе, да еще ночные клубы. Да, ночные клубы – похоже, в Бреде не было ни одного места, где я бы могла трудоустроиться.

Внезапно я увидела свет в окнах нижнего этажа по улице, отходящей от центра. Минута, и я уже открывала тяжелую дверь пивного бара. Пустой зал с поднятыми стульями, ни одного посетителя – лишь средних лет африканец с мокрой тряпкой на швабре мыл деревянный пол.

– Good evening, – поздоровалась я.

Он ответил, перестав ненадолго заниматься своим делом.

– Я бы хотела поесть, – улыбнулась я. – Съесть что–нибудь, понимаешь.

– I'm sorry, – сказал уборщик и развел руками.

– Давай поедим что–нибудь, брат, – продолжала я, почему–то выбрав для общения с уборщиком развязный рэпперский тон. – Пару сэндвичей, чипсы, бокальчик пива, какие проблемы, брат?

– I'm sorry, – повторил афроголландец.

Вести переговоры с ним было так же осмысленно, как и ездить по сонной Бреде в поисках открытого ресторана. Вдруг я услышала звук своего мобильника – как же давно мне никто не звонил!

– Не спишь? – я услышала голос Вали.

– Заснешь тут, – пожаловалась я. – У тебя в холодильнике крыса сдохла.

– Как раз хотела предложить тебе поужинать.

– Где ты?

– Подъезжаю к дому.

– Ты найдешь меня в центре твоей Бреды, у самой ратуши.

– Мужиков снимаешь?

– Я этим делом на пустой желудок не страдаю.

– Буду через пять минут, – сказала Валя и отключилась.

Как все–таки различается место, где никто тебя не знает, от сколь угодно чужого города, в котором живет хотя бы один близкий тебе человек. Пусть это даже тридцатилетняя проститутка страдающая избыточным весом, с кистой в яичниках, мстящая мужикам тем, что даёт им так, что восемь лет назад любой брянский клиент выгнал бы любую из нас без копейки денег за подобное отношение. Но как–то их, клиентов Европы, было не жалко. Ни капельки.

В своем городке Валя знала едва ли не единственное место, открытое за полночь.

– А где знаменитые кофе-шопы с легкими наркотиками? – спросила я.

– Здесь же не Амстердам, – брови моей подруги лениво поднимаются до линии светло-русой челки. – Провинциальная Голландия далеко не такая, как думают о ней заезжие лохи. У нас тут совсем не наркоманский заповедник.

– Слушай, Валюха, – говорю, утолив голод, – ты извини, что я так на еду набросилась. Тебе приходится контролировать вес, а я заметила, что мне плохо становится, если я долго не ем.

– Понятное дело, – говорит Валя, стряхивая очередную сигарету в пепельницу. – У тебя гастрит, или уже язва.

– Почему ты так думаешь?

– Так, интересуюсь медициной с некоторых пор.

– Может, успела стать врачом? – пытаюсь я ехидничать. – Ты расскажи хотя бы, не переставай меня удивлять.

– Да, врачом-проктологом. Спецом по глубокому проникновению.

– Ха-ха, – оскаливаюсь я. – Но в меня ты не успела проникнуть. Откуда ж диагноз, доктор?

– Тоже мне, загадка, – у Вали я уже не впервые замечаю новую привычку кривить губы, – все твои болезни у тебя на лице.

– Это как?

– Да очень просто, – говорит без эмоций Валентина. – В тебе мало что осталось от той девчонки с утиным носиком и глазками-огоньками, которую я знала когда–то. Теперь ты думаешь, что все знаешь о жизни, поэтому ты смотришь на людей сверху вниз, но радости тебе это не приносит. У тебя и кожа какая–то серая, натянутая, как пергамент, а это признак проблем с желудком. Учитывая то, как мы питались все эти годы, у каждой не обошлось без проблем: у меня вот подкачал обмен веществ, а у тебя в желудке если еще нет язвы, то скоро появится.

– И что делать, доктор? – спрашиваю.

– Семья, София, только семья тебя вылечит, о режиме и регулярном питании упоминать без этого не вижу смысла. Все равно ведь похеришь мой совет.

Глаза у Вали какие–то глубокие и печальные. Но совсем не коровьи.

– Что смотришь, подруга? – спрашивает Валя. – Я ведь и тогда не была дурочкой, только скрывала это, чтобы никто не догадался. Думала, так легче.

– А теперь что думаешь?

– То–то и оно, что это правда, – вздыхает Валя. – Позволила себе быть умной, но счастливей от этого не стала ни на йоту. Это называется парадокс. Думаю, мы, русские бабы, вообще умнее, чем кажемся. Только что от этого толку?

Мы вышли на улицу, под моросящий дождь, сели каждая в свою машину и поехали по спящему голландскому городу. В спальнях за стеклопакетами чужие люди видели чужие сны, в которых было и наслаждение, и кошмары, и просто усталая грусть. Все, как у нас.

На следующее утро я набрала номер Эрика и, как только он узнал меня, обрадовала его своим появлением в Голландии.

– Как жаль, – отозвался Эрик в трубке, – я как раз в Мехико, и вернусь еще не скоро. В лучшем случае, через неделю.

Он даже не спросил, дождусь я его, или нет. Из этого я сделала вывод, что больше мне в Голландии ловить нечего, и настало время попрощаться с Валей. Не то, чтобы мне было в тягость общение с ней, но и радости особенной я не испытывала. На глупую Валюху я могла смотреть сверху вниз, умная Валентина рассказывала мне примерно то же, что я и сама знала. А я не нуждалась ни в первом, ни во втором. Новое – вот что мне действительно было необходимо.

И я поехала к морю.

Удивительно, но дождь окончился сразу, стоило «Фольксвагену» пересечь голландскую границу. В Бельгии ко мне снова вернулось лето, и я направила свою машину на Остенде, водрузив на нос темные очки.

В туалете на заправке я переоделась в купальник, и выехала на длинную набережную приморского Остенде, уже полностью готовая к свиданию с морем. Боже мой! Последний раз я была в Крыму с родителями, еще перед Чернобылем – в 1984 году. Десять лет мне было тогда, а сейчас двадцать шесть. Шестнадцать лет, отделявших ребенка, игравшего на песке, и меня теперешнюю, были, казалось, больше самой жизни.

Ласковое солнце садилось в Северное море. Я успела даже немного загореть, валяясь на песке, в перерывах между купаниями. Впрочем, Северное море по большому счету, сильно уступало Средиземному, а уж, тем более, Красному. Вот где действительно, море так море!

Переодевая сухое белье, я осознала, что вот и окончился мой путь на Запад. Теперь я поставила галочку и самое время поворачивать на Восток, в Москву.

Я поужинала в каком–то населенном пункте, название которого не осталось в памяти. Здесь горели старинные лампы в чугунных абажурах на цепях, и официанты разносили мясные блюда на длинных шпагах, прямо с огня. Это было чертовски вкусно и романтично, вечер умолял меня одуматься и вспомнить, что–то, ради чего стоило бы еще хотеть жить.

Я завела машину, улыбнулась в зеркальце и повернула «Фольксваген» к французской границе. Черт с ним, решила я, заночую в Лилле, где жил знаменитый палач, а утром – в Париж!

Столица Франции была центром мира для авторов большинства книг, которые издавались у нас в России. Какой–то магией притягивал русскую душу этот город, и счастливцами казались те, кто попадал в него после наших неласковых просторов. Даже в советское время, когда сверху спускалась директива писать однобоко и осуждающе обо всех городах Запада, для Парижа все равно делалось исключение.

Три дня я бродила по Лувру, ездила в Версаль, поднималась на Эйфелеву башню, крутилась в обзорном колесе над Сеной, покупала платья и туфли на Елисейских полях, пыталась понять, что к чему в музее современного искусства в центре Помпиду. Выполнив обязательную туристическую программу третьего дня, я поужинала улитками в «L'escargot» и пошла гулять по Монмартру. Я была полна чудесными впечатлениями от Парижа, но мне не хватало общения с его жителями. Возникало чувство, что город сам по себе, а люди – отдельно. Потому что даже центр Парижа был полон толпами иностранцев, и арабская речь слышалась здесь едва ли не чаще, чем французская. Я понимала, что все это из–за статуса столицы – в центре Москвы тоже кого только не встретишь – но ведь это был город моих детских книжек. Тургенев и Бунин жили здесь, как у себя дома, а сейчас я, вместо их Парижа, видела Париж темнолицых выходцев из Сенегала и Того, Берега Слоновой Кости и Туниса. Не то, чтобы я испытывала к этим людям негативные чувства, но ведь это не они держали оборону на линии Можино, не их предки шли на гильотину два столетия назад, не они скрещивали шпаги за монастырем в конце Цветочной улицы, не они с ревом внесли на руках Гуго Капета и посадили его на древний престол Шарлеманя.

Может быть, где–то еще оставались люди, для которых то, о чем я мечтала в детстве, не перестало быть пустым звуком. Да только эти люди ушли в подполье и хорошо замаскировались. А ко мне на Монмартре подошла разбитная смуглая бабенка, накрашенная, как на карнавал, и стала расспрашивать, кто я, да откуда. Вообще, во Франции люди говорили по-английски гораздо менее охотно, чем в Германии, а многие просто отмораживались, когда слышали английскую речь. Поэтому я охотно поддержала разговор с этой женщиной, а насторожилась только тогда, когда она стала интересоваться, не хочу ли я подзаработать.