Текст книги "Любимая (СИ)"

Автор книги: София Блейк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

– Что вы имеете в виду? – поинтересовалась я.

– Ну, – сказала женщина, – здесь много таких, кто был бы не прочь познакомиться с одинокой очаровательной девушкой.

С этими словами женщина приобняла меня, а я отодвинулась, вовсе не настроенная на фамильярность, и сказала:

– У меня на сегодня другие планы.

– Жаль, – сказала женщина, обводя рукой панораму Пляс Пигаль, на которой мы стояли. В самом деле, я залюбовалась разноцветными огнями площади, среди которых особенно выделялась подсветка на знаменитой «Мулен Руж». Когда я закончила любоваться, рядом со мной уже никого не было. Гадкое чувство закопошилось где–то на уровне диафрагмы, я ощупала карманы и сумочку – мобильного телефона моего и след простыл.

К счастью, я заметила мелькание яркого платья воровки на углу одной из прилегающих улиц, а она явно не ожидала, что ее жертва в молодости выбегала стометровку из двенадцати с половиной секунд.

– О, это ты! – удивилась она, когда я схватила ее за руку.

– Моя трубка! – зарычала я, готовая выцарапать ей глаза. – Хочешь в полицию, траханная сука?

– Это твой? – невинным голоском произнесла воровка, доставая мой аппарат.

Я выхватила его у нее из рук. Стерва уже успела отключить телефон, я снова включила его и ввела ПИН-код.

– Это была шутка, – улыбнулась воровка, – я часто так шучу с друзьями. Ты ведь не обижаешься?

Я сочла ниже своего достоинства разговаривать с ней, тем более, убеждать ее в чем–то. Просто развернулась и пошла, на ходу проверяя сохранность денег в портмоне, сережек в ушах, кулона на груди.

Вот такое общение в Париже. Хоть я и отдаю себе отчет, что где–то здесь, в роскошных пригородах, жили потомки тех самых аристократов, а еще где–нибудь интеллектуалы вели неторопливые беседы о Сартре и Камю. Только мне не было ходу в мир аристократов, интеллектуалов или там банкиров. А был мне путь… правильно, в ночной клуб, которых на Монмартре оказалось, пожалуй, больше, чем во всех германских городах, которые я посетила за последние месяцы.

Этот был какой–то не слишком ухоженный, хотя и поблизости, но никак не «Мулен Руж», «Лидо» или «Белая Лошадь», в которой я побывала накануне. Собственно, я посетила великолепное красочное шоу, высокобюджетный мюзикл со спецэффектами, и поэтому здесь я не вижу смысла говорить о своих впечатлениях. Девушки, занятые в подобных представлениях, это прежде всего прекрасные танцовщицы с хореографическим образованием, гимнастки и акробатки после каких–нибудь цирковых школ. Целая пропасть отделяла их от Сони Бурениной, которая – о, ужас! – постоянно нарушала седьмую заповедь и не брезговала брать за это деньги.

Так вот, клуб, в который я зашла, был также бесконечно далек от роскоши «Белой Лошади»: в нем господствовало дурацкое лиловое освещение, а интерьер отличался от тех, что я видела в Германии, только наличием парочки французских надписей, что–то типа «здесь платят наличными» или «sortie» вместо «ausgung».

Я устроилась на высоком табурете у стойки и начала обозревать окрестности. Охранник у входа, беспрепятственно пропустивший меня, возможно, указывал на то, что в этом клубе или баре работа по раскрутке клиентов не организована, как я привыкла. То есть, здесь не было менеджера, распоряжавшегося девушками, не было консумации, и вообще, все здесь пущено на самотёк. То есть, похоже, что я оказалась в самом обычном pick–up баре, а вовсе не в таком месте, где работают.

Но моя интуиция и опыт четко указывали на то, что и в этом баре принято нарушать седьмую заповедь, и я решила остаться, проникнуться атмосферой парижского разврата. Заказав нейтральный мартини, я стала наблюдать за людьми, которые клубились в этом месте. Не всех я могла хорошенько рассмотреть, но те, которые были на виду, имели, в основном, экзотический вид. Помимо цветов кожи, двое-трое казались трансвеститами, и они общались с мужчинами, точно так же, как это делаем мы, но получалось у них намного более порочно. Я задумалась, почему это так, потом решила, что дело здесь в том, что у нас, женщин, всегда есть какой–то маневр, простор для отступления, что мы можем вдруг измениться, начать изображать так называемых, порядочных барышень, каждый раз мы способны становиться совсем разными, и нас будут любить за это еще сильнее, потому что мужчинам всегда будет интересно: шлюхи мы, или все–таки не шлюхи…

А у коксинелей нет выбора, они лишены свободы маневра, и все о них и так знают, что они шлюхи, даже, если они ведут себя, как настоящие леди.

– Извините, я говорю по-английски, – ответила я горбоносому красавцу с оливковой кожей. У него были кучерявые волосы, седые на висках, впалые гладко выбритые щеки и широкий рот, в котором сверкали белоснежные зубы.

– Меня зовут Расул, – произнес мужчина по-английски.

– Красивое имя, – кивнула я, – Анна.

– Очень приятно.

– Откуда ты, Анна?

– Из Москвы.

– О, красивый город!

– Ты там бывал?

– Нет, но…

Сколько подобной болтовни выдержали мои уши! Ни о чем, без единой капли смысла, но именно они позволяют составить мнение о человеке, именно в ходе этих никчёмных бесед мужчины и женщины посылают беззвучные сигналы друг другу, как два корабля, встретившись в море, обмениваются сигнальными знаками, признавая визави по системе «свой – чужой», объявляя тревогу, или наоборот, готовые распахнуться навстречу друг другу.

Ни одна из моих систем не выдала оповещения тревоги, пока мы с Расулом напивались в баре, молчали системы, когда мы добрались до невзрачного отеля здесь же на Монмартре, а когда системы уже были готовы распахнуться, я сказала:

– Знаешь, Расул, мне так неудобно говорить об этом, но у меня проблемы.

– Неправда, – сказал Расул, – ты бы сказала раньше.

– Это не то, о чем ты подумал, – виновато улыбнулась я. – Просто у меня во Франции очень много расходов, и мне не у кого попросить взаймы.

– Да нет проблем! – явно обрадовался Расул. – Я всегда помогаю друзьям. Триста евро решат твою проблему?

– Лучше пятьсот и до самого утра я твоя, – бросила ему привычный взгляд менады, немного наклонив голову, сквозь завитые пепельные локоны.

Мои системы выдали оповещение об опасности.

– Тогда давай без резинки, если за пятьсот, – сказал Расул. – Я чистый, можешь не сомневаться.

– Я верю тебе, дорогой, – сказала я, – но как ты можешь быть уверен во мне?

– Я хорошо знаю людей, – сказал он. – Ты не шлюха, ты нормальная девушка.

Плохо дело, подумала я, его вранье было настолько явным, что почти не маскировало его намерений.

– Ладно, пусть будет триста, но в резинке.

– Вот деньги, – Расул протянул мне шесть бежевых полтинников.

– Пошли, – тяжело вздохнула я.

В номере Расул набросился на меня, аки лев на трепетную лань, и овладел моим телом, просто спустив мои бриджи, даже не позволив разуться. Мы переместились в ванную, и я вторично подверглась мощному и грубоватому натиску. На кровати мне тоже не довелось отдохнуть: я отработала в третий раз, уже понимая, что дело не обошлось без какой–то химии.

В четвертый раз жилистый сорокапятилетний Расул подстерег меня, когда я выходила из ванной, поставил на колени и встромил свой немалых размеров детородный орган прямо в основание моих дыхательных путей. Я помнила, что у меня осталась последняя резинка, но как–то так получилось, что сосать мне пришлось без нее. Бешеные глаза Расула напрочь отбили у меня желание быть лидером в этой ситуации, а проститутка, которая не берет в свои руки управление процессом, обречена на роль жертвы.

Расул завыл, напрягся и кончил вроде как мне в рот, но я даже не почувствовала вкуса спермы. Потому что ее не было.

– Тебе уже нечем кончать, – сказала я, ласково улыбаясь, глядя на него снизу вверх.

– Это не важно, – сказал Расул, – ты так это здорово делаешь, что мне хочется не вынимать у тебя изо рта целую ночь. Проблема только в том, что мне не хочется вынимать из других твоих дырок тоже.

– Какой ты неутомимый!

– Осталась еще одна, в которой я не успел побывать.

– Она слишком маленькая для твоего дружка.

– Сто евро.

– Триста.

– Пусть будет двести, и всего получится пятьсот.

Расул сходил в душ, потом передал мне деньги и снова поставил на колени. Уже много лет я привыкла носить в сумочке тюбик со смазкой вместе с презервативами. Эта предусмотрительность спасла меня и в этот раз от травм, но было все равно очень больно.

Какого дьявола, корчилась я, громко крича вроде бы как от наслаждения. Почему это проклятое дурацкое дежа вю я принимаю за свою уходящую молодость? Неужели, перестань я этим заниматься, морщины тут же избороздят мою кожу, и я превращусь в никому не нужную старуху? Или это страх нищеты, из которой я выбралась, не дает мне забыть древнейшую профессию, подобно тому, как пережившие голод и блокаду до конца дней прятали под матрас хлеб и сухари. Неужели я такая же, как эти несчастные?

Стоя под душем, я обнаружила, что золотой крестик на цепочке больше не украшает мою шею. Выскочила, мокрая, испуганная, – Расул мирно спал, уткнувшись в подушку. Разорванная цепочка с крестиком обнаружилась в складке белой простыни. Деньги тоже не пропали. Я перевела дух, торопливо натянула свою одежду и выскочила из комнаты, как пробка из бутылки, на ходу охлопывая себя, чтобы удостовериться: телефону, украшениям и деньгам пока еще не приделали ног. Так я и шла по ночному Парижу до своей гостиницы: шарахаясь от встречных мужчин, постоянно трогая свою шею, талию, мочки ушей.

Этим я занималась и на следующий день, вызывая временами недоумение у прохожих. Как–то так, само собой получилось, что Германия у меня стала ассоциироваться с тюрьмами, Голландия с дождем, а Франция с воровством. У кого–то другого ассоциации могут быть совершенно непохожими, но я свою жизнь описываю субъективно, и считаю, что иначе делать это нет никакого смысла.

А на следующий вечер мой счастливо спасенный телефон определил звонок из Австрии.

– У нас проблемы, – я узнала Санин голос, немного хрипловатый, взволнованный.

– Что случилось? – подобралась я. Год назад Саня таким же голосом мог сказать, что, допустим, цветные ворвались в «Рандеву».

– Командир закрыт.

– Ох, блин!

– Его будут судить во Франкфурте, и мы с Альбиносом выдвигаемся туда, – сообщил Саня.

– Почему? За что?

– Ты где находишься?

– Ну, это, – замялась я, – в Париже.

– На машине?

– Да.

– Можешь быть во Франкфурте за день?

– Я постараюсь.

– Хорошо, – сказал Саня с видимым облегчением. – Наберу тебя завтра вечером.

Вот такая коррекция жизненных планов, подумала я.

Теперь уже никакие общие размышления и рефлексии не сбивали меня с пути. Я вела машину на восток, останавливаясь только на заправках, да у контрольных пунктов, где французы брали мзду за проезд по их шоссе. Собственно, это осталось моим последним впечатлением об этой стране: в Германии уже обходились без этих поборов.

У самого Карлсруэ усталость сомкнула мне глаза, и я едва не свалила «Фольксваген» в кювет. Пришлось остановиться и вздремнуть часик-другой на специальном съезде для усталых водителей. Признаться, в России я бы не рискнула ночевать рядом с еще несколькими водителями-мужиками, и дальнобойщиками в том числе. Но как–то Германия с ее вечными облавами и тюрьмами казалась мне самым безопасным местом на свете.

Даже для Брюха вот Германия оказалась тюрьмой. А уж как он был осторожен в последние годы…

Мы встретились с Саней и Альбиносом у памятника Бетховену, там же, где я предавалась рассуждениям о смысле жизни в конце этой весны.

– Ну, как машина? – Альбинос поцеловал меня в губы. От него пахло съеденным на завтрак луком.

– Все в порядке, малышка? – от Сани пахнет «Ив Сан-Лоран». – Никто не обижал в Европе?

– Как это получилось? – спрашиваю.

– Накрыли эскорт-сервис во Франкфурте, – сказал Альбинос.

– Это тот самый эскорт, которым Воха управлял? – вспомнила я разговоры о новом бизнесе, который велись в особняке Брюха в начале апреля.

– Да, – говорит Саня, – тот самый.

– И что? – я уже догадывалась, о чем услышу дальше, но приятели не спешили с ответом. Я уже давно заметила, что те, кто сделал карьеру в нелегальном бизнесе, ведут себя почти всегда слегка параноидально, будто бы на них наставлены полицейские микрофоны. Впрочем, нередко так оно и было: Вохин эскорт прослушивался в течение трех месяцев, причем, слушали одновременно диспетчерскую, и следили за машинами, на которых развозили девушек по заказам. Все сотовые телефоны эскорта тоже находились под колпаком, и распечатки разговоров ложились в основу обвинения. Я была поражена размашистым педантизмом германских ментов.

Мы сели за столик в летнее кафе неподалеку.

– Пасть раскрыл друг Воха, – сказал Альбинос. – Когда услышал, что ему пятнашка клеится.

– Вот сука!

– Потом его убедили не давать показания, – сказал Саня. – И он сейчас вроде как нормальный. Но менты роют под шефа, прослушивают всех, с кем он связан, запрашивают израильтян, – уж очень хочется им не отпускать с крючка такую рыбу.

– Мне можно с ним увидеться? – спросила я.

– Конечно.

– А кто его защищает?

– Об адвокате позаботились немецкие друзья, – сказал Альбинос. – Ты же знаешь – у шефа везде были связи.

– Я пойду к нему завтра утром, – заявила я.

– Завтра нельзя – количество свиданий в день ограничено, – покачал головой Альбинос. – То есть, только одно разрешается.

– И кто на очереди?

– Ну, эта, Лика, – неохотно сказал Саня. – Она вроде как на четвертом месяце…

– Все–таки успел старый конь засеять пашню, – рассмеялась я, чтобы скрыть нервный спазм, больно кольнувший изнутри. Даже не думала, что это будет так обидно – узнать, что никогда не станет твоим человек, который и не любимый вовсе. – А послезавтра у него свободно?

– Нет, – покачал черной гривой Альбинос. – Все занято на неделю вперед. Послезавтра он работает с адвокатом – это считается тоже как визит. Потом термин у сестры, ты знаешь ее, Маргарита, она прилетела из Тель-Авива вчера. Дальше кое–кто из серьезных франкфуртских людей хочет с ним перемолвиться. Потом будет один друг из Москвы, Гога, он специально прилетает на день. Потом я, дальше снова адвокат, и там уже судебное заседание.

– Его могут выпустить на суде?

– Адвокат говорит, что вряд ли, – опустил тяжелую голову Альбинос.

– А ты? – спросила я Саню. – Тебя почему нет в списке?

– Я сваливаю в Москву, мать, – ответил Саня. – Вечерним рейсом.

– Отчего такая срочность?

– Ну, мы говорили же, что копают всё, что могут, во всех странах, с привлечением Интерпола, – сказал Саня. – А я только–то из обетованной слился, где надо мной следствие висит. На хрен я буду усугублять им картину своим присутствием? Вот Альбиносу удалось сухим выйти из передряг – он тут в Германии спокойненько все порулит.

– А что Лохматый? – спросила я.

– Ничего, сидит, – отозвался Саня. – Надеюсь, откинется на полсроке, годика через три.

Он посмотрел на часы.

– Скоро пора в аэропорт, – вздохнул он.

– Я тебя довезу, – сказала я, вспоминая свое новое амплуа – доставка в аэропорты. Франкфуртский теперь стоял в списке посещаемости на первом месте – так отчего–то вышло. – Вещей у тебя много?

– Я вообще пустой, – зло сказал Саня, подкидывая маленькую барсетку, с которой он пришел. – Этот вот не дал из Вены барахло забрать, – Саня ткнул пальцем в Альбиноса, – и у меня вообще ни хрена нету, даже белья свежего.

– Вы что, из Вены тоже удирали?

– Не болтай глупости, мать, мы на «Ауди» шефовском Лику привезли на завтрашнее свидание, – сказал Саня. – В дороге узнали кой-какие новости. И сразу же я взял билет на сегодня.

– А что Алена? – вспомнила я.

– Ничего, сидит себе дома, ждёт.

– Заберешь её в Россию?

– Не знаю, – пожал плечами Саня. – Сначала самому бы определиться.

– Что ты будешь в Москве делать?

– Найду что–нибудь.

Внезапно мне захотелось рассказать ему о своем полуподвале на Огородном проезде, и о том, что он бы мог сменить вечно больного Бориса Аркадьевича на должности директора. Я знала Саню достаточно хорошо, доверяла ему, и к тому же была обязана своим спасением из лап сутенера Владимира. Но, в конце концов, это еще следовало обдумать – не хотелось мне принимать скоропалительное решение по такому важному поводу. А может быть, полететь вместе с Саней? Машину я все равно отдавала хозяину, и больше в Европе у меня нет никаких дел… Я сказала:

– Возьмешь мой чемодан, хорошо?

– И что я с ним буду делать?

– Передашь… – я задумалась, – моей подруге. Ее зовут Маша, и вот запиши телефон.

– Она на машине?

– В смысле, встретит ли в аэропорту?

– Ну да.

– Сейчас узнаем, – я знала, что раньше у Маши не было машины, однако ей всегда хотелось ею обзавестись. Чем черт не шутит: должно же хоть что–то в ее жизни произойти хорошее?

– Алло, Маш, это я, – произнесла я в сотовый, будто мы только недавно расстались.

– Сонька, ты? Где ты? Что за номер странный высветился? – Машкин голос был упругим и теплым – я вздохнула с облегчением.

– Я во Франкфурте, у меня все хорошо, – сказала я. – Тут ночью один хороший друг прилетает в Москву, можешь его встретить?

– В Шереметьево, что ли, ехать?

– А ты без машины разве?

– Какой машины, ты что, бредишь?

Я опять вздохнула, уже без облегчения.

– Тебе это действительно нужно? – спросила Маша.

– У него большой чемодан моих вещей, – сказала я.

– От кутюр? – стебалась Машка. – Дашь поносить?

– Ладно, извини, – я собралась отключиться.

– Вообще–то я могу Юлика напрячь, – вдруг сказала Маша. – Когда бойфренд прилетает? Говори время и номер рейса.

– Спасибо, Машка, – сказала я. – Только никакой он не бойфренд. У него жена с ребенком. Ждите его в кафе там, в центре зала для вылетов, хорошо? И скинь, пожалуйста, мне сообщение, когда вы встретитесь.

Маша пообещала и тут же спохватилась:

– Ой, а как я его узнаю?

– Он сам узнает тебя, – улыбнулась я, глядя на Саню. – Я просто скажу ему, чтобы смело подходил к самой красивой барышне – так он точно не ошибется.

– Ну вот, – сказала я устало, пряча телефон, – сэкономила тебе дорогу до Москвы. Ночью, сам знаешь, в Шереме не мёд с таксистами.

– Угу, – сказал Саня. – Спасибо, Аннушка. Что, в самом деле, она такая красивая?

– У всех вас, кобелей, одно только на уме, – вздохнула я, – никакого разнообразия.

Саня и Альбинос молчали, похабно ухмыляясь, как большинство мужиков после подобных речей, подтверждая тем самым банальную правоту моих слов.

– Мне нужно только полчаса у машины, – сказала я, – чтобы рассортировать вещи.

– Тогда поехали, – Саня снова посмотрел на часы, и мы встали из–за столика.

На огромном паркинге Франкфуртского аэропорта я переложила, что смогла, в большой чемодан, а себе оставила пару сумок поменьше со всем необходимым. Удивительно, я боялась, что все мои покупки уже нельзя будет унести. Хотя, возможно, я в одиночку бы и не справилась. Закрыв, наконец, все замки, обернулась, чтобы посмотреть в последний раз на серенький «Фольксваген», который проделал подо мной несколько тысяч километров, и ни разу не подвел. Снова глубоко вздохнула.

– А ты куда собралась? – интонация Альбиноса показалась мне странной. А ведь он рассчитывал провести этот вечер со мной, чуть запоздало соображаю я. Хотя, что здесь удивительного? Или я не самая прелестная и желанная в этом монументальном немецком городе?

– Ох, и натолкала ты в него, Анька, – говорит Саня, который только что подкатил тележку и с видимым усилием поднял на нее чемодан. Слава богу, что я когда–то купила такой вместительный. Две мои сумки становятся рядом с чемоданом на тележку, и вид у них, как у малых телят подле выставочной коровы.

– А и в самом деле, – сказал Саня, – куда ты летишь?

– Еще не знаю, – я ответила честно, только мне никто не поверил. Тонкое щемящее чувство неизвестности затаилось где–то в районе диафрагмы. Вроде как не из–за чего было психовать, но меня едва ли не колотила нервная дрожь.

Аэропорт вальяжно гудел объявлениями рейсов, шумом толпы и лент, на которые ставят багаж во время регистрации. Я проводила взглядом свой следующий в Москву чемодан, на ручку которого только что наклеили бирку с названием аэропорта назначения, номером рейса и фамилией владельца.

Саня спрятал посадочный талон и паспорт в барсетку, взялся за тележку и покатил ее в широкий проход, где располагались стойки разных авиакомпаний. Альбинос немного отставал, не понимая, что у меня на уме. Ноющее чувство нарастало. Я подскочила к стойке «Люфтганзы», блондинка в синей форме и с немного лошадиным лицом посмотрела на меня.

– Мне один билет на ближайший рейс до Лондона, – выкрикнула я. – У вас предусмотрены горячие тарифы по таким случаям, или какие–то скидки?

Блондинка в форме перевела взгляд на экран компьютера.

– Сегодня еще семь рейсов в Лондон, – сказала она. – Два из них наши, с разницей в полтора часа. Вам лучше в Хитроу, или Гетвик?

– Мне лучше поскорее, – улыбнулась я. Ноющая тяжесть уходила, как будто что–то внутри меня расправлялось и радовалось.

– Лети в Хитроу, – сказал Саня, – оттуда ближе до центра.

– Спасибо, – сказала я и вновь перешла на английский, – так что насчет горячих тарифов?

– Это регулярный рейс, поэтому мы продаем только по обычному тарифу, – сказала униформа. – Вам туда и обратно, или только туда?

– Пока только туда.

– Давайте паспорт, у вас через двадцать минут начинается регистрация.

Я оглянулась на Альбиноса, который сидел в ряду кресел на расстоянии шагов двадцати от нас и совершенно ничего не понимал.

– Меня зовут София, – шепнула я Сане. – Не спугни Машку–то.

– Ты как помолодела, – улыбнулся Саня, провел по лицу рукой с искалеченным мизинцем, будто бы отгоняя свои собственные проблемы и годы. – Выглядишь на десять баллов, София. Удачи тебе.

– И тебе! – Я обняла его и поцеловала его в губы под удивленным взглядом Альбиноса и равнодушным – блондинки из «Люфтганзы». – Обязательно оставь Машке свой российский номер, когда он появится.

– Йэс, мэм, – сказал Саня. – И продублирую сообщение на твой австрийский телефон.

– Да, сделай так, пожалуйста.

Мы еще немного поговорили, направляясь на паспортный контроль, попрощались с Альбиносом, у которого, кажется, сильно упало настроение, и вскоре разошлись к своим выходам на посадку. Саня тоже заметно погрустнел, в Москве его ждала полнейшая неопределённость, и это было совсем не то, к чему он успел привыкнуть за последние тучные годы.

А я назло пошлой логике и вопреки здравым рассуждениям продолжала неуклонное движение на Запад, и меня совсем не волновало, что в этом движении было столько же смысла, как в движении лососей, карабкающихся в верховья узкой речушки, чтобы отложить икру.

Плевать, мне, что я лосось, и что поступки мои диктуются, скорее всего, глупым упрямством, если у меня от этого поднимается настроение и жизнь кажется не столь серой и унылой!

Непредсказуемость, вот чего мне всегда не хватало, поняла я, взлетев над Европой, нищая девчонка, подчинившая свою жизнь унылому графику работы и накоплений, унижений, сбережений… Теперь я должна добрать то, что доступно в реальности мажорным девочкам, дочкам богачей. Я наконец–то попытаюсь стать свободной.

*.*.*

Мысли мои текли вольно и размашисто на высоте в девять тысяч метров, и я представляла себя, прошлую и нынешнюю, наивную и порочную, жадную и добрую, такую, какой я была и такую, какой стану – самой свободной и счастливой девушкой, соблюдающей седьмую заповедь. Пора наконец–то было ощутить, каково это…

На британскую столицу надвинулась серая августовская ночь. Я открыла окно в номере гостиницы на Стар-стрит, заказанной прямо из аэропорта Хитроу: снаружи моросил мелкий дождик, листва на ветках скрытых в темноте деревьев дрожала под каплями, пахло свежестью и немного – птичьим гнездом. Это запах Англии, подумала я, дрожа от ночной прохлады, надо постараться перестать думать, это утомляет и огорчает меня. Дальше на Запад пути нет, там океан, надо больше не думать о том, зачем я совершаю поступки. А может быть, надо прекратить их совершать?

И я постаралась сжиться с английскими буднями, сделать так, чтобы у меня не осталось здесь свободного времени. Это было легко достижимо, потому что я оказалось в самом чудесном городе на свете. Очередное вранье о том, что Лондон холоден, а его жители чванливы и негостеприимны. Я к этому времени успела побывать во многих городах и странах, поэтому совершенно уверена: великолепнее и прекраснее города нет на свете, а люди, населяющие его, отзывчивы и прячут чуткие сердца под масками холодных флегматиков.

Я не стану описывать Лондонские достопримечательности: на это потребовалась бы вся моя жизнь, и это уже сделали множество раз настоящие профессионалы. Но в Англии я вдруг обнаружила, что, несмотря на мои многолетние штудии английского, я с большим трудом понимала речь лондонцев.

Забавно было осознать, что я свободно общалась по-английски с израильтянами, европейцами и даже китаянкой, но на родине Шекспира оказалось, что употребляли мы какой–то другой язык. Чтобы не позориться, я прямо на Оксфорд-стрит записалась на курсы продвинутой разговорной речи с уклоном в бизнес. Вдобавок, ради экономии, я сняла маленькую студию на Финчли-роуд, и больше не платила в день по пятьдесят фунтов за гостиницу. Обеспечив себя крышей над головой вперед на месяц, я стала ходить по музеям и выставкам, а вечером сидела на курсах вместе со студентами из Колумбии и Норвегии, бизнесменами из Пакистана, Китая и Японии. Мужчины здесь представляли всю планету, и общаться с ними в перерывах было очень интересно, тем более, что я наконец–то не старалась нравиться и соблазнять. Мне, по правде, приходилось контролировать себя, чтобы не выдать каким–нибудь жестом или интонацией, кем я была совсем недавно. Хотя мой опыт проститутки подсказывал мне, как следовало обращаться с тем или иным собеседником, чтобы ему было хорошо, чтобы он кончил наиболее приятным для себя способом, а после этого вернулся ко мне и стал приходить постоянно… Тьфу ты!

Кстати, среди учениц на курсах нашлась одна полька, которая по секрету призналась мне, что подрабатывает в ночном клубе. Девушек среди нас было совсем мало, поэтому мы садились рядом, вместе ходили пудрить носики, и немного подружились. Она представилась Хеленой, и я не задумывалась о том, что она может быть кем–то еще, кроме туристки. Напрасно – когда Хелена сказала мне о клубе, ощущение дежа вю настолько сильно пронзило меня, что я не совладала со своей мимикой.

– Что с тобой? – спросила Хелена, отодвигаясь.

– Ничего, – я улыбнулась, – все в порядке.

– Я вижу, ты как–то странно реагируешь, – насторожилась Хелена. Пожалуй, она посчитала меня ханжой и сучкой, либо, что еще хуже – почувствовала правду обо мне.

А я представляла, что и сейчас все вернется на свои круги, и я упрошу Хелену привести меня в свой клуб, где я смогу показать, как следует крутить фуэте вокруг шеста, разводить клиентов на выпивку, улыбаться им, дотрагиваться, чтобы заставить быть щедрыми, и потом ласкать их так, чтобы они возвращались…

Нет, я не сделала Хелене предложения, от которого она не стала бы отказываться. Сегодня – не сделала. Но это было лишь вопросом времени, вдруг с ужасом поняла я, ведь деньги, заработанные в Европе, не бесконечны. Я потратила уже половину на жилье и шоппинг по бутикам Риджент-стрит. На меньшее я уже давно не разменивалась. Пожалуй, с тех пор, как познакомилась с Машей Поповой, я знала, что следует покупать только лучшую косметику, парфюмерию и одежду.

И значит, у меня есть еще около трех недель иллюзорного счастья и свободы. А, скорее всего, двух недель, чтобы не доводить себя до безысходной ситуации. Тогда – в клуб, или в Москву. Третьего не дано. И все, больше не думать об этом, наслаждаться последними днями этого лета. Наслаждаться!

Как много несет в себе это слово, спрятавшее внутри себя всего–то навсего сладкий леденец, который тебе, пятилетней, дал твой папа. Прошло десять лет с папиной смерти, но я не переставала вспоминать его, грустить о нем, любить его. Что бы он сказал, видя меня, стоящей напротив зеркала в Северном Финчли? А что сказала бы я сама?

Великий Кэрролл отправил из этих мест Алису путешествовать в Зазеркалье, исследовать абсурдный мир взрослых. Но моя фантазия умерла, и мысли были жутко далеки от мыслей ребенка, познающего мир. Неужели мне никогда ничего больше не откроется, кроме новых прорех в собственном здоровье и кошельке?

Похоже, Валя была права: мне не нравились мои глаза, раньше они были ярче, не нравилась моя кожа, некогда она была более гладкой, более розовой, и на ней раньше совсем не было морщин. Что если в лондонском ночном клубе красавицы со всего мира стоят в очереди за право устроиться работать? Та же Хелена проговорилась, что ей всего девятнадцать, а мне через считанные недели исполнится двадцать семь. Сколько я смогу еще конкурировать с молоденькими танцовщицами?

В последние месяцы я питалась особенно качественно, не жалея времени на приготовление супчиков и кашек, если не шла в ресторан. Я сварила себе очень полезную похлебку из зерен и мягких приправ, запила ее теплым чаем без лимона. Хотя всю жизнь до этого лета хлебала кипяток и бросала в него лимон. На улице стояла прекрасная погода, но выходить никуда не хотелось. Я легла на широкую кровать и включила радио. С вечера я запланировала поездку в Уимблдон – хотелось взять пару уроков тенниса на знаменитых травяных кортах, которых я еще в жизни не видела, кроме как по телевизору. Но теперь почему–то я валялась и чувствовала, что мне все равно. И ухаживания солидного пакистанца с курсов, хозяина компании, торгующей растительными маслами. И великолепие летнего Лондона. И дежа вю. И возвращение в Россию. И книжки, которых я в последнее время и так почти не читала. И я сама себе. Никаких эмоций, мне все равно, и ничего уже не будет по-настоящему важно, и ничего уже не будет лучше и светлее, чем это сладкое одиночество, за которым последует неминуемая старость.

Усилием воли я оторвала себя от постели, причесалась, накрасилась. Обратила внимание на то, что действую вообще без мыслей, как автомат. В принципе, этого я раньше и добивалась. Взглянула на часы – было поздно ехать в Уимблдон, да и времени на тематическую экскурсию почти не оставалось, разве что на обзорную экскурсию по городу. Я оделась в новые джинсы от DKNY, блузу с широким рукавом от Kookai, выбрала туфельки со средним каблуком Prada и сумочку Burberry, – все таки, находясь в Англии, мне хотелось проявить уважение к ней, включая в свой наряд хоть какие–нибудь детали от местных брендов.

Прошлась пешком до станции тьюба, опустилась под землю, проехала до Трафальгарской площади, откуда обычно стартовали самые общие экскурсии на даблдеккерах с открытым верхом. Купила билет, некоторое время постояла в раздумьях: не замерзну ли на верхней открытой площадке? Все–таки поднялась на нее, выбрала мягкое сидение, надела наушники, из которых наговаривался текст на разных языках. Наушники были настроены на китайский, но я перещёлкнула регулятор на язык этого города и страны, – за две недели на курсах я немного подтянула своё понимание английского, хотя иногда еще испытывала трудности именно с кокни – лондонским диалектом. Автобус тронулся в путь, я решила, что не стоит спускаться вниз, было достаточно тепло. Солнце светило довольно ярко, лишь время от времени исчезая за облаками, так что я даже не поднимала на волосы свои очки от Christian Dior с розовыми стёклами. Автобус проехал по Пикадилли, свернул на Парк-Лейн, обогнул Грин Парк и остановился у Букингемского дворца. Мы, немногочисленные экскурсанты, вышли на булыжник мостовой и приблизились к знаменитым на весь мир гвардейцам в бобровых шапках, несущим стражу у ворот резиденции королевы.