Текст книги "Любимая (СИ)"
Автор книги: София Блейк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 16 страниц)
Ужасный призрак бедности наконец–то полностью растворился вдалеке – я умиротворенно глядела на залитый солнцем Рейн и спокойный благополучный город, раскинувшийся вдоль речных берегов. В жизни я не видела еще такой широкой реки, как Рейн в Дюссельдорфе. Странно, я даже Волги не видела никогда, думала я, блаженно закрывая глаза и вдыхая теплый воздух немецкого лета. И Днепр я не помню: родители возили меня в Киев такую маленькую, что я забыла все детали той поездки…
Этим вечером я, как ни в чем не бывало, вышла на работу и танцевала в свою очередь у шеста, и мурлыкала с клиентами, заказывая напитки в баре, а под конец меня забрал в гостиницу пожилой костистый немец, малословный, жесткий, как наждак, с холодными водянистыми глазами. Он был очень тяжелый, этот клиент, я едва доработала с ним, еле сдержалась, чтобы не послать его к дьяволу и не убежать. До сих пор удивляюсь себе: ведь он не мог удержать меня насильно, и я не боялась его. Вместо того чтобы прекратить изнурительный сексуальный марафон, от которого у меня саднили все мои натертые нежные места, я терпела и притворялась, будто мне хорошо. Я настоящая мазохистка, изумилась я, самая взаправдашняя, да еще и свято соблюдающая профессиональный кодекс. Будто это может добавить мне уверенности… А ведь добавляло… Когда–то были такие времена, что я самоутверждалась, доказывая себе, будто я – лучшая проститутка.
С этими мыслями и воспоминаниями я заснула подле посапывающей во сне Салли. И снова проснулась через несколько часов с тупой болью, разрезающей мне живот.
Маленькая китайская ручка лежала на моем лбу.
– Ты кричала во сне, – сказала Салли. – Тебе плохо?
– Вообще–то мне хорошо, – процедила я, – только живот болит.
Салли деловито перевернула меня на спину и ощупала мой живот.
– Мягкий, – сказала она. – Значит, не умрешь так скоро, хи-хи-хи.
– Купи «Маалокс» в аптеке, – попросила я.
Салли вернулась не только с «Маалоксом», но и с какими–то травами в аптечных упаковках, и с резиновой клизмой вдобавок. Я попробовала вяло протестовать, но китаянка сказала, что мой организм необходимо прочистить, и это улучшит даже кожу. Видите ли, в последнее время у меня появилась идея фикс, дескать моя кожа становится более сухой и вроде бы даже приобрела нездоровый сероватый оттенок. Я пожаловалась пару раз китаянке, и вот она придумала верное средство. Народное китайское, хи-хи-хи.
После интенсивного промывания кишечника раствором ромашки и приема ирландского лекарства мне действительно полегчало, но я осталась дома, потому что меня отныне ничто не принуждало выходить на промысел. Наконец–то я расслабленно валялась на кровати, а потом, раздетая и не накрашенная, включила музыкальный канал, как и подобает нормальной проститутке на отдыхе. Развесив на просушку свой выстиранный перед ночной работой гардероб, и шарм, и усталую от постоянного притворства маску равнодушного лица. Как на одной из картин Ренуара… Вот уж кто разбирался в нас, умел читать женские души. Впрочем, музеи были немного позже, я снова забегаю вперед.
А в этот вечер я позвонила домой, поговорила с мамой, которая как раз проверяла последние контрольные четверти, сидя перед открытым в зеленые ветви окном. Она по-прежнему общалась с отставным ментом Иваном Всеволодовичем, но сейчас мне было как–то все равно: пусть хоть женятся, лишь бы не претендовал этот тип на мою жилплощадь. Летняя ленца совсем убаюкала меня, когда я повесила трубку, но тут, неожиданно рано, примчалась полька Беата и с порога закричала, что литовка арестована и в дюссельдорфском клубе только что случилась облава.
– Где Салли? – крикнула я, подскакивая к Беате.
– То не вем, – полька оттолкнула меня и бросилась собирать свои вещи.
– Что с тобой такое? – спросила я, обычно Беата, как и подобает рослой славянской красавице, двигалась неторопливо и с достоинством. – Опаздываешь на самолет?
– Она все сдаст, – полька кинула на меня затравленный взгляд, и я мигом стала думать о ней лучше, чем прежде. Далеко не каждая из нас способна не строить иллюзий в отношении попавших в полицию подружек. Шлюхи в этой ситуации не склонны изображать из себя непреклонных советских разведчиц.
Я немедленно позвонила китаянке на мобильник и с облегчением услышала, что та находится с клиентом в его квартире. Салли не могла долго разговаривать, поэтому только поблагодарила меня, когда я предостерегла ее от возвращения домой.
– Ты что, ждешь полицаев? – удивилась полька, завидев меня на пороге своей комнаты. Я нарочито вяло размешивала сахар и сливки в чашке с растворимым кофе.
– Я здесь не работаю, – пояснила я, – законов не нарушаю. Что мне могут сделать?
– А виза…
– Еще не просрочена, – закончила я.
– Как хочешь, – сказала Беата, запихивая в пакеты то, что не влезло в чемодан и большие сумки. – Я думаю, что чем меньше с полицией дел имеешь, тем спокойнее живешь.
Неглупо, подумала я, совсем даже неглупо. Пожалуй, стоит последовать ее примеру. Тут зазвонила беатина трубка, и я поняла, что за полькой приехал кто–то из ее знакомых. В самом деле, не прошло и минуты, как двое здоровенных парней заскочили в квартиру, похватали собранные полькой вещи и втроем навсегда исчезли из моей жизни.
Полиция не появилась и в ближайшие полтора часа, так что я спокойно собрала свои и саллины вещички, пригнала «фольксваген» со стоянки, на которой он втайне от всех меня дожидался, и за четыре ходки погрузила в него все наши пожитки. Даже резиновую клизму не забыла, вдруг чистить кишечник придется еще как–нибудь.
Отъехала от квартиры, выбралась на широкую набережную, серый Рейн мощно катил свои воды в каменном презервативе берегов. Переехала через красивый широкий мост, переброшенный через реку на длинных вантах. Проехала еще немного по какому–то модерновому району, застроенному современными продвинутыми конструкциями. Наверное, здесь и проходят знаменитые выставки, догадалась я. В это время позвонила Салли, освободившаяся после работы.
– Хватай такси и езжай в «Золотой дракон», – я смотрела как раз на роскошного вида китайский ресторан, выстроенный на углу всего этого комплекса выставок и гостиниц. – Ты как раз должна мне порекомендовать правильные блюда вашей кухни.
Наша трапеза проходила, что называется, в деловой и дружеской атмосфере. Я боялась пить спиртное и съела только постный рис с креветками, а Салли выпила пива, заказала себе острую рыбу со специями, и наслаждалась вечером, который вполне могла провести, вместо ресторана, в тюрьме. Новость о том, что мы теперь на колесах, была воспринята ею с радостным подхихикиваньем, и я заметила, что эта ее манера сегодня меня не раздражает.
– Думаю, надо уезжать из Дюссельдорфа, – сказала я, отбросив салфетку.
– Давай поедем в Кельн, – предложила вдруг Салли.
– Почему именно туда?
– Хороший город, – невнятно пояснила китаянка, – тебе понравится.
– Ты там уже работала?
– Да, я начинала в Кельне, – сказала Салли и немного погрустнела.
– А что случилось потом?
– Ничего особенного, – сказала Салли. – Мне объяснили, что в Дюссельдорфе безопаснее, но теперь я и сама уже не знаю, где можно чувствовать себя спокойно.
– В Шанхае, милая, – жестко сказала я. И решила немного сменить тему, видя, как испуганно покосилась на меня Салли. – А вот если бы тебе закрыть глаза, и накормить точно так же, как только что, ты бы поверила, что ты дома?
– Нет, что ты, – хихикнула вновь китаянка. – У нас все по-другому, и продукты тоже другие. Это тяжело объяснить, потому что этот «Золотой дракон» не немецкий ресторан, и повар здесь китаец, я чувствую, и готовит он хорошо, но в то же время, это не Китай, я плохо говорю, ты не понимаешь…
– А если бы тебе предложили всю жизнь питаться, как здесь, ты бы согласилась? – не отставала я.
– Да какая разница? – удивилась китаянка. – Разве это главное?
И даже забыла хихикнуть или, по меньшей мере, улыбнуться.
– Ну и что же для тебя главное? – я уже предчувствовала ответ, и все же спросила.
– Найти свою единственную любовь, – серьезно ответила Салли. – Разве у тебя иначе?
Тут уже хихикнуть пришлось мне, и вскоре мы обе заливисто смеялись, забыв обо всем дурном, за уютным столиком дорогого китайского ресторана, в роскошном и чужом европейском городе.
Салли тут же сморило от литра бочкового пива, употребленного ею для снятия стресса, а я снова вела «фольксваген» по ночной трассе – вот еще одно дежа вю в моей новой жизни. Впрочем, сейчас мне предстояло проехать всего лишь полсотни километров, да и Салли развеселила меня так, что я то и дело заливалась смехом, воображая, как она деловито выдавливает зубную пасту на пенис единственной своей любви. Почему–то, воображая неведомую любовь Салли, мне представлялся японец Ирми – вот уж не думала, что так глубоко он мне западет…
В древний и прекрасный город Кельн мы прибыли вскоре после полуночи, и я уже автоматически, по указателям «Zentrum», выехала к знаменитому собору. Вышла, раскрыв рот, оставив открытой дверь машины, обошла собор по периметру. Неужели такое мог построить человек? В ночной подсветке он казался живым и грозным, как божья кара. Ничего более волшебного я не встречала в своей жизни. Ни на Святой Земле, ни в великолепии австрийской столицы. Ни в Москве. Разве что, мелькнула мысль, в Троице-Сергиевом посаде. Там тоже была некая печать волшебства, но другого, более родного что ли.
Я ездила туда после смерти Егора, весной 95-го, шесть лет назад, зажгла свечи, постояла перед образами, вернулась тем же вечером на электричке в Москву, стала работать дальше. Еще через четыре года дотронулась до гроба Господня, и снова продолжала извиваться под клиентами, как ни в чем не бывало. И сейчас буду… И чем же эти чудеса, редкие на свете, как взмах ангельских крыльев, влияют на наши судьбы? Неужели мы существуем в различных вселенных, духа и плоти, и никогда не объединим в своем сердце одно с другим?
Во мне возникло предчувствие какой–то очень большой и важной мысли, которая вот-вот готова снизойти на меня, но я продолжала зачарованно пялиться на Кельнский собор, и мгновения шли, пустота так ничем и не заполнилась, а потом тонкий голосок Салли объявил:
– Быстро доехали. Ты молодец.
– Спасибо.
– Поставь машину у тротуара, чтобы не придрались, и давай пройдемся пешком.
– Это здесь близко?
– Совсем рядом, – подтвердила Салли и хихикнула.
Ночной клуб находился менее чем в километре от собора. Здесь проходила пешеходная зона, чем–то похожая на Старый Арбат, впрочем, таких мест я встречала уже много, пожалуй, во всех крупных городах на моем пути. В Кельне эта улица называлась …, и сразу несколько заведений эротического толка группировались в дальней ее части. Я гадала, какие отношения связывают Салли с одним из них. Внимательно глядя на китаянку, я не заметила особенных изменений в ее мимике, разве что она ненадолго замешкалась, выбирая нужную дверь.
Хозяином этого места оказался – о, дивная неожиданность – мой бывший соотечественник, который назывался Эдиком и был он владельцем не только места, но и нескольких девушек. Я, по правде, уже стала забывать, что существует такая забавная форма собственности. Эдик провел короткое собеседование со мной. Давненько никто не доставлял мне подобного удовольствия:
– Я так рад, что у меня будет работать девушка из России. Украинки, белоруски, молдаванки уже есть. Присутствуют еще девчонка из Алма-Аты и две из Ташкента. Еще бы кого с Кавказа пригласить, и будет полный СССР!
– Ты здесь никто и зовут тебя никак, пойми это, малая. У меня концы и среди мафии, и менты прихвачены.
Произнося эти слова, Эдик рубанул ребром ладони по столешнице. Ну и крут мужик, подумала я.
– Ты, если работала за границей, то знаешь, что нет никакой разницы – в этом бизнесе все платят наверх. Понимаешь? Надо мной стоят такие серьезные люди, что ты даже представить себе не можешь. От начальства налоговой службы до политиков из ландестага. Чему это ты улыбаешься? Ты вообще соображаешь, что я говорю?
В какой–то момент это веселье мне прискучило. Впрочем, я уже поняла, что работа в этом клубе действительно есть, а поэтому постаралась не перегнуть палку и не надерзить.
– Эдик, вы знаете, я танцовщица с очень большим стажем. Поэтому мне совершенно ни к чему растопыривать здесь пальцы и вспоминать, кого я знаю, и через что прошла. Главное, я всегда держу язык за зубами, выполняю работу на сто процентов профессионально, а самое главное – никому не плачу уже много лет. Последний факт, естественно, разглашению не подлежит, никто из девушек не узнает, так что за дисциплину в коллективе можете не волноваться.
– Ну, ты конкретная подруга, – хрипловато сказал Эдик, тыкая окурок в бронзовую пепельницу.
Он вообще очень много курил, вид имел довольно издерганный, к тому же сутулился сильно, так что на первый взгляд не выглядел на метр девяносто, хотя именно такой рост у него и был. Все в Эдике было кажущееся: его как бы суровость, как бы связи, как бы умение разводить. Хоть многие барышни и принимали всерьез его персону. Даже слишком всерьез, как показало будущее. Но не стану вновь забегать вперед, лишь скажу, что в Эдике все–таки было одно настоящее качество – любовь к азартным играм, которым он посвящал все свободное время. И все деньги.
– Ну, представляешь, на пятой карте ко мне приходит цвет! – сокрушается Эдик, лежа на кровати и жадно затягиваясь. – Гружу весь банк, а у него, сука, фулл хауз! Сука! Мать его!
– М-да, – я подавляю желание улыбнуться, опускаю голову, заканчиваю вытираться широким пушистым полотенцем. – Это, конечно, невезение, но ведь можно было предположить, что у него сильная карта, если он доторговался до конца?
– Цыганка с картами, дорога дальняя, – вместо ответа поет Эдик густым баритоном. – Дорога дальняя, казенный дом, Быть может, старая тюрьма центральная, меня, мальчишечку, по-новой ждет.
Ох, не накаркал бы он.
Эдик выделил меня из числа своих танцовщиц, и, благодаря этому, я уже свободно рассуждаю о премудростях покера. Было безумно интересно наблюдать за этой жестокой игрой в исполнении четверых кельнских сутенеров, и я не захотела отказывать себе в этом удовольствии. Они пытались казаться такими проницательными, чтобы отгадать, у кого действительно сильная карта, а кто блефует. Ну а я, наблюдательница за наблюдателями, кайфовала еще больше, чем они. К тому же, не рискуя деньгами. Почти каждое утро Эдик предлагает мне свое общество для развлечений и секса. Раза три я согласилась, и, кажется, уже стала для него своей…
– Малышка, я очень ценю твой интеллект, – ехидничает он, – только пойми, что, не играя самой, нельзя рассуждать об этих вещах.
– Я действительно мало знаю, – говорю, забираясь под простыню. – Но, то, что знаю, дорогого стоит.
– Это что же?
– Вопрос выигрыша и проигрыша в азартных играх – это вопрос математического ожидания и правильного менеджмента финансов, – проговорив эту фразу, закрываю глаза, чтобы уснуть.
– Не может быть! – тихо говорит Эдик. – Девушка из ночного клуба обучает меня жизни!
– Проведи эксперимент, – сонно говорю я. – Посади меня за стол и увидишь, что я уйду в плюсе.
– Я еще с ума не сошел…
Это неправда. Эдик сумасшедший, как и все азартные игроки. Только мне незачем говорить ему это. Он и сам понимает где–то на уровне подсознания, да только что толку…
А еще Эдик на одном из наших свиданий сказал мне, что Салли привез в Германию тоже наш бывший соотечественник, некий Рустем из Казахстана, и, оказывается, Салли была в него влюблена. Я даже не поверила вначале, настолько странно это прозвучало, но действительность сплошь и рядом бывает странной. Сама китаянка вдруг призналась мне в своих чувствах к Рустему, и я впервые увидела ее плачущей.
– Рустем сказал, что у тебя самая красивая походка, – выдала однажды Салли. – Научи меня так сексуально ходить.
– Кто сказал? – не поняла я, решив, что небезгрешный английский китаянки где–то заглючился.
– Рустем сегодня приехал, – произнесла Салли с придыханием. – Ты видела его в клубе.
– Никого я не видела.
– Ну да, ты его не знаешь, – вздохнула Салли. – Но он сразу обратил внимание на твою попку.
– Спаси и сохрани, – пробормотала я.
– Он говорит, что у меня слишком плоская задница, – она покрутила задком, и вправду, довольно худым, обтянутым в дорогие, купленные по моей подсказке, бриджи.
– Понимаешь, подруга, – наставительно сказала я, – женщинам твоей расы присуще некоторое… м-м… отсутствие форм спереди и сзади. Но это не мешает мужчинам любить вас, доказательством чему служит ваша фантастическая плодовитость.
– И все–таки он меня не любит, – печально сказала Салли. – Что мне с этим делать?
– Бедное дитя, – сказала я, – как вы с ним познакомились?
– В Шанхае, – ответила Салли, – я делала ему массаж. Он так прикольно шутил, был самый веселый. Хоть китайский у него так себе… После этого я сразу с ним встретилась в ресторане, а когда он предложил работу в Германии, я даже не раздумывала.
Вот это история, подумала я. Среди двадцатимиллионного города встретились именно эти двое, и я каким–то боком оказалась наперсницей их удивительной связи.
– Прости на нахальный вопрос, – я смущенно кашлянула, – ты платишь ему до сих пор?
– Это мое дело, – резко сказала Салли и отвернулась.
– Прости, – сказала я. – Но я бы не хотела, чтобы тебя использовали. Мы же подруги…
– Это мое дело, – упрямо повторила Салли.
Никогда она не отвечала мне так резко, и я решила больше к ней не приставать с подобными разговорами. Подошла и погладила ее хорошенькую головку. Заглянула в лицо и обомлела – по щечкам Салли текли слезы.
Следующей ночью я вновь оказалась в роли наблюдательницы за покерными баталиями, но теперь я больше присматривалась к Рустему, который тоже присутствовал за круглым карточным столом. Собственно, это был обычный предмет мебели, за которым в часы работы сиживали клиенты заведения. После закрытия стол передвинули немного ближе к сцене и бару, туда, где было светлее всего, и четверо сутенеров с красными глазами, в табачном дыму, теперь испытывали за ним свою удачу.
Рустему едва перевалило за тридцать. Он был невысокого роста, что особенно бросалось в глаза рядом с Эдиком, а грива волос цвета воронова крыла ниспадала на темно-синюю шелковую рубашку и доходила до спины. Я уже успела спросить Эдика о нем, и теперь знала, что мать у Рустема китаянка из Казахстана, а отец-казах погиб в конце восьмидесятых при каких–то разборках. Вроде бы ему принадлежал один из первых в Алма-Ате кооперативов. Рустем узнал об этом в Ленинграде, где он учился на факультете восточных языков, вернулся домой и жестоко отомстил убийцам отца. Словом, готовый сценарий для второсортного кино, подумала я. Но теперь передо мной сидел матерый хищник с непроницаемым лицом какого–нибудь высокого наркобарона из триад, какими их вечно изображают в фильмах. Азиатский тигр, магнетический убийца, подумала я, как это Салли решила, будто он веселый? Он вообще когда–нибудь шутит?
– Две пары, – открылся тем временем Эдик.
– Тройка, – ответил Рустем и вдруг подмигнул мне.
Мигом лицо у него преобразилось, я тут же отвела глаза, краснея.
– Это ты живешь вместе с китаянкой Салли? – спросил Рустем.
– Да.
– И как вы находите общий язык?
– Легко.
– Не возражаешь, если я заскочу к вам в гости?
– Не отвлекайся, Рустем, – проговорил недовольный Эдик. – Твое слово.
– Че ты паришься, длинный? – оскалился азиат. – Дай с девушкой поговорить.
– Ты столу скажи слово, – настаивал Эдик, – а потом базарь с кем хочешь.
Тут Эдик обвел взглядом остальных игроков, ожидая поддержки, и мне это не слишком понравилось – ведь Рустем вел себя именно как человек, безразличный к тому, есть кто–то на его стороне, или нет. Впрочем, Эдик за карточным столом будто бы нарочно дразнил и раздражал окружающих, а поэтому ничего ему не оставалось, кроме как смириться с последствиями того впечатления, которое он вполне сознательно формировал.
Ну а как бы вы отнеслись к носатому и веснушчатому рыжеволосому типу, который демонстративно выкладывает перед собой на карточный стол: зажигалку «Dupont», портсигар «Dunhill» с кубинскими сигарами внутри, очки в футляре «Cartier», гильотинку для сигар «Dunhill» и серебряную фляжку с геральдической ковкой и коньяком «Henessy XO» внутри. К тому же четыре из десяти его пятнистых пальцев с плоскими ногтями были украшены золотыми перстнями и кольцами. В общем, весь вид этого пятидесятилетнего каталы и бонвивана заставил бы сочувственно относиться к идее экспроприации даже заклятого антикоммуниста.
Но вот я как–то не испытывала к этому человеку неприязни: то ли из–за своего вечного желания не быть как все, то ли трогала меня запредельная тоска, которая плескалась в его больших, как у теленка-переростка, глазах. А быть может, мою симпатию вызвало то, что Эдик постоянно напевал старые советские песни, а если не напевал, то цитировал.
«Шумел сурово брянский лес, " – басил он, открывая передо мной двери своей «Ауди». Ему я, в отличие от Брюха, не раскрывала своих настоящих имени и фамилии, но почему бы Анне Лисовской не провести детство в Брянске?
" И там где когда–то влюбленные шли, деревья теперь подросли…», – вдруг пронзительно выводил Эдик, глядя, как я ем мороженое на террасе уютного кафе над Рейном. И столько грусти было в его голосе, что у меня шли мурашки по спине, хотя и была середина лета.
Но умел Эдик быть и веселым.
«Девушки пригожие тихой песней встретили, и в забой отправился парень молодой," – прочувствованно изрекал он, глядя на полуголую стриптизерку, увлекающую клиента в комнату для интима на втором этаже.
Все шутки Эдика были на удивление уместны и вызывали у меня улыбку. Пожалуй, это единственное хорошее, что вспоминается об этом человеке. Я могла бы написать о нем более холодно, отдавая полностью отчет в его хвастовстве, пустом тщеславии, плебейских манерах и неумении твердо держать слово, но вскоре произошли события, разлучившие меня с Эдиком, Салли и вообще Германией. От Эдика же я лично не видела ничего, кроме хорошего, и не в моих привычках скверно отзываться о людях, не причинивших мне зла.
А началось все с того, что в один прохладный июльский день я рано вернулась домой с покупками. Открыв двери нашей квартиры, я сразу услышала вопли из спальни, на несколько секунд замерла, и вдруг сообразила, что чертова китаянка изо всех сил пытается изобразить… меня. Впрочем, это могло бы меня и посмешить, если бы не факт наличия в нашем жилище чужака. Моим золотым правилом вот уже много лет было то, что на квартиры никогда и ни под каким предлогом не приглашались любовники. Любая из нас могла делать, что ей заблагорассудится вне работы, но посторонние мужчины в собственном логове – это не просто вторжение в нашу частную жизнь, но и угроза безопасности. Кто знает, что взбредет в голову незнакомцу? Он может оказаться агентом полиции, маньяком, наркоманом, придурковатым защитником женских прав, начитавшимся газет, с мозгами, промытыми телевидением. Рустем относился к еще одной категории, которая меня совершенно не устраивала в таком близком соседстве. Он был прирожденный диктатор и командир.
Я тихонько загрузила продукты в холодильник и на цыпочках двинулась к выходу.
– А я–то думаю, кто это там шуршит? – голый Рустем выскочил в прихожую и встал между мной и выходом из квартиры. Лицо его выражало искреннюю радость, а мокрый член торчал параллельно полу.
– Мышка-норушка, – сказала я и попыталась пройди к выходу.
– Борзая зверушка, – срифмовал Рустем и ухватился за мою руку. – Погоди уходить, я сейчас оденусь.
– Зачем ты хочешь, чтобы я осталась?
– А если я скажу, что ты мне очень понравилась…
– Хорошие манеры тебе явно не повредили бы.
– Чего нет, того нет, – развел руками Рустем. – Остался один хороший размер. Тебе подойдет?
– Подчас нелегко провести грань между поведением без комплексов и откровенным кретинизмом, – произнесла я, поджав губы, как делала это моя мать на уроках, вдруг вспомнила я.
– Ты че, нарываешься, малая?
– Дай мне уйти по своему маршруту, – сказала я. – Меня не прикалывают твои понты.
– Ну ладно, я сам уйду, – сказал Рустем с угрозой в голосе.
А может быть, мне и померещилась какая–то угроза, а на самом деле Рустем не собирался заводиться со мной. Но уж очень он раздражал меня со своим показушным обликом и блатной рисовкой. Еще Брюхо называл всех приблатненных за пределами СНГ говнососами, добавляя, что в девяноста девяти процентах случаев за болтовней этих людей не стоит никакой силы, кроме, возможно, физической. А вот эту последнюю в странах Европы применять было, как правило, себе дороже.
Поэтому мне казалось, что я особенно не рискую, произнося следующую фразу:
– Да уж, сваливай поскорее. А то, как бы полицию звать не пришлось, по факту незаконного вторжения.
Рустем, уже натянувший плавки, обомлел.
– Ты, сука, мне, что ли, ментами угрожаешь?
– Догадайся с трех раз, – огрызнулась я, уже немного сожалея, что ляпнула лишнего.
– Салли, – позвала я, заходя в спальню, где голенькое тельце китаянки лежало без движения на смятых простынях. – What's going on here? Wake up, baby! Что ты с ней сделал?
Вместо ответа на мой вопрос, Рустем, уже одетый в брюки и рубашку, подскочил ко мне и врезал в прыжке ногой, да так, что дыхание у меня перехватило, и я грохнулась спиной вниз на ковролиновый пол. Счастье, что он еще не успел обуться – иначе этот удар, угодивший прямо в область сердца, возможно, лишил бы меня жизни. Лицо Рустема, нависшее надо мной, было страшным и безумным.
– Понравилось, сучка? – спросил Рустем, занося руку для удара. – Добавить? Или выебать вначале? А? Что? Не слышу!
Я не могла выдавить внятного звука – только корчилась и хрипела, поджав под себя ноги. Рустем стал срывать с меня одежду, делая это грубо и жестоко, как заправский насильник.
– Rustem, stop it, – Салли уже сидела на постели, и я заметила, что взгляд у нее какой–то странный, расфокусированный, а руки шарят вокруг себя, будто бы Салли искала что–то в темноте.
Когда на мне остались одни стринги, дар речи наконец–то соизволил вернуться.
– Ты сядешь, – прошептала я. – Если сделаешь это. Или за убийство. Уходи лучше, и я все забуду.
– Поверить бляди – себя наебать, – глумливо произнес Рустем, но раздевать меня перестал.
– Можешь не верить, – сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Сейчас тебе еще нечего предъявить, но потом будет уже поздно.
– Да я и не хочу тебя, – сказал Рустем, упруго поднимаясь с пола. – В Союзе пришлось бы тебя закатать в асфальт, в педагогических целях. А тут живи, только место свое знай, прошмондовка. Из–за такой как ты на хер надо жизнь свою портить?
– Рустем, почему ты бьешь Анну? – спросила Салли слабым голоском, продолжая совершать бессмысленные движения руками.
– Что ты сотворил с ней, Рустем? – спросила я, подтягивая к себе собственную одежду, которую нужно было срочно постирать.
– А что? – произнес Рустем, натягивая туфли. – Ты тоже не прочь втереться?
– Я никогда ее такой не видела, – сказала я. – Что ты ей дал?
– За щеку! – с готовностью отозвался Рустем.
Очень дурацкий разговор, подумала я, приподнимаясь, по-прежнему комкая у груди свои вещи. Что бы я ни сказала этому скоту, все как–то получается некстати, все приносит неприятности, оборачивается против меня самой.
– На клык! – продолжал глумиться Рустем. – Могу и тебе заправить аналогично.
Наконец, он полностью оделся, ущипнул Салли за грудь, хозяйски шлепнул меня по заду, достал из кармана рубашки черные очки и водрузил их на лицо. Я заметила, что у Рустема, как и у многих азиатов, очки удерживались не столько переносицей, сколько высокими скулами.
– Адиос, девчонки! – выходная дверь захлопнулась, отсекая Рустема от моей жизни.
– Анна, – позвала Салли, по-прежнему не вставая с кровати, – почему ты не одеваешься?
Я, не произнеся ни слова, отвернулась от китаянки и ушла в ванную. Включила душ, чтобы слезы смешивались с водой. Потом стала наполнять ванную, потому что знала уже, что в трудные минуты мне очень помогает погружение в воду. Возможно, это действует так же и на других людей – ведь все мы появились на свет из утробы, где околоплодные воды хранили и берегли нас, пока мы были никем, не мыслили, не существовали…
Незаметно для себя самой я уснула, а открыла глаза оттого, что Салли уже стояла обеими ногами в воде и пыталась опуститься между моих коленей.
– Что он тебе задвинул? – спросила я без всякого сочувствия в голосе.
– Кристалл, – Салли потупила раскосые глаза и наконец устроилась напротив меня.
– Ты что, наркоманка?
– Нет, что ты, – сказала Салли. – Я боюсь таких сильных вещей, это же не травку покурить.
– Тогда какого черта?
– Думала, сделать ему приятно, – пискнула Салли. – Он совсем немного сыпанул на головку…
– Идиотка, – произнесла я без выражения. Сердиться на китаянку всерьез было все равно, что сердиться на ветерок или на дождик.
– Из–за меня ты пострадала, – констатировала Салли.
– Молчи, овца, – сказала я, закрывая глаза. Что бы там ни случилось, виноватой во всем была только я сама. Ведь понимала же я, что представляет собой Салли. Понимала, но все равно доверяла ей, не ожидая, что подлянка с ее стороны все равно неизбежна.
Лучше с умным потерять, чем с дураком найти. Вроде и не забывала я это изречение, и старалась не общаться с недалекими людьми. Если бы такая как Салли была из наших, то я вряд ли сошлась бы с ней так близко. Экзотика, подумала я, вот что сыграло роль. А теперь пора с этим заканчивать – хорошего понемножку…
– Салли, перестань, – со злостью в голосе произнесла я, чувствуя, как ручки китаянки гладят мои ноги, а ее маленькая ножка забралась совсем не туда, где мне приятно было бы ее чувствовать в этот день. – Тебе пора собираться на работу.
– Но еще рано…
– Ничего, – сказала я, – пока оденешься да накрасишься, будет в самый раз. Кстати, передашь Эдику, что я болею.
В этот вечер мне хотелось побыть одной, прогуляться по Кельну, сделать звонки в Москву и в Австрию. Но, пока Салли одевалась, я легла на свою кровать, намазалась мазью от синяков и делала вид, будто собираюсь остаться дома.
Салли подошла ко мне, уже полностью одетая, с помадой на губах и стрелками на веках. В руке у нее была какая–то бумажка.
– Прости меня, – сказала Салли, дотрагиваясь до моей головы. – Пожалуйста.
– Я не сержусь.
– Но ты расстроена, я вижу это.
– Иди уже на работу.
– Хорошо, – сказала Салли. – Возьми это. Здесь мой адрес и телефон в Шанхае. Давно уже собиралась тебе дать. На всякий случай.
– Спасибо, – сказала я. – Запиши номер моей российской трубы.
Голос матери, уютный и спокойный, вызывал желание поговорить с ней подольше – зарядиться ее душевным благополучием.
