Текст книги "Развод. В плюсе останусь я (СИ)"

Автор книги: Софа Ясенева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Глава 29 Карина

У меня закрадывается ощущение, что после того краткого разговора Вадим перестал мне доверять. Потому что теперь, даже если мы и разговариваем, то исключительно о ребёнке. Про работу ни слова. Хотя раньше он делился какими-то событиями, которые происходят в клинике.

С одной стороны, я могу понять его подозрительность в свете происходящего. С другой, разве я хоть раз давала повод сомневаться во мне? Иногда, перечитывая его короткие, сухие сообщения, я ловлю себя на мысли, что в каждом слове чувствую холод, как будто между нами выросла стена, за которой осталась прежняя я, та, которой он доверял.

Повлиять на него я не могу, да и оправдываться тоже не хочется совершенно. Как только я начинаю думать об этом, настроение неизменно ползёт вниз, и слёзы копятся в уголках глаз. Приходится напоминать себе, что моей вины нет. Что я не обязана постоянно кому-то что-то доказывать. Просто больно, когда тебя ставят в один ряд с чужими.

Я наконец-то договорилась сама с собой, что тридцать шесть недель – достаточный срок для того, чтобы уйти в декрет. Иначе я рискую поехать в роддом прямо с приёма. Да и сон стал хуже, концентрация внимания никакая. Ночью просыпаюсь по нескольку раз, то неудобно, то ребёнок толкается, то просто не спится от навалившихся мыслей.

Буду заниматься гнездованием. Как раз хотела навести порядок в комнате, которую определила под детскую. Обои там уже переклеены, но вот кроватка не собрана до сих пор, коробки лежат в углу, пылятся и словно укоризненно смотрят на меня. Может, справлюсь сама? Надо посмотреть схему сборки. В конце концов, в инструкции всё должно быть по шагам, даже для беременной в слоновьих размерах.

Когда наведываюсь в клинику в последнюю свою рабочую неделю, замечаю, что сотрудники стали держать дистанцию. Не зовут пить чай в ординаторскую, не делятся сплетнями, не заглядывают в кабинет просто так, как раньше. Воздух будто стал плотнее, натянутее, а взгляды – настороженнее. Неужели уже отправили меня досрочно в декрет?

Решаю спросить у администратора Вали, с которой общаюсь больше, чем с остальными.

– Валь, а что происходит? Меня все сторонятся, как чумную.

– Так вся клиника на ушах стоит, Дениска-то наш Юрьевич выбирает в новый офис руководство.

– Это понятно, что выбирает. А я тут каким боком?

– Ты же знаешь, что Ольга Матвеевна давно метит на повышение? Хотела заведующей отделением офтальмологии стать в новом филиале.

– Она хороший врач, не вижу в этом ничего такого.

Валя наклоняется к моему уху и быстро-быстро шепчет, пока остальные не увидели, что она сдаёт мне информацию:

– Главный ей отказал. Сказал, что место уже занято.

– Кем?

– Карин, ну ты совсем с беременностью отупела что ли? Для тебя бережёт.

– Да ну, он со мной об этом не говорил ни разу. Да и какой из меня руководитель? Пузо на лоб лезет. Да и даже когда выйду из декрета, с ребёнком постоянно отвлекаться буду.

– Слушай, я тебе сказала как есть. Что знаю, за то и продаю. А поскольку Ольга Матвеевна у нас работает лет десять, на её стороне большинство сотрудников. Считают, что ты её подсидела.

Я ошарашенно моргаю. Как будто кто-то вылил на меня ведро холодной воды.

– Почему все вокруг знают то, чего не знаю я? Только мне кажется это странным?

– Сходи к Денису Юрьевичу, поговори с ним.

– Так и сделаю. Сделал меня какой-то персоной нон-грата…

Вместо своего кабинета решаю наведаться к Шапину. Не стуча, захожу, и вижу, что там ещё и Лёша.

– Карин, присоединяйся. Кофе, чай?

– Ничего не надо. Лучше объясни, почему сотрудники вовсю обсуждают моё назначение и точат зубы, а я узнаю об этом последней?

– Да мы сами долго думали, как будет лучше, хотели сегодня с тобой поговорить.

– Говорите. Я, кстати, если вы меня вообще собирались спрашивать, считаю, что не справлюсь с такой должностью. К тому же, я не знаю, когда смогу вернуться в строй.

Не похоже то, что происходит, на нормальные рабочие отношения. Какие-то подковёрные интриги, полунамёки, недомолвки. Всё вокруг вдруг стало вязким, будто воздух в кабинете наполнился напряжением. Я чувствую, что мной вертят так, как нужно в их интересах. Вот только какова цель?

Эти мысли давно крутились в голове, но оформились во что-то осязаемое только сейчас, уж слишком много тревожных звоночков было за последнее время. Как будто кто-то постепенно, шаг за шагом, подвёл меня к какому-то решению, в котором не осталось места моему выбору.

Не сглупила ли я, когда под влиянием эмоций устроилась сюда? Когда поверила обещаниям о свободе и развитии, а в итоге оказалась в чьей-то игре? И тем более – не ошиблась ли, когда поддалась тщеславию, позволяя себя втягивать в управленческие решения Балтмеда?

И последнее, что мелькает в сознании: интересовался ли Лёша мной искренне, или это тоже часть какого-то плана? Его доброжелательность, участие, помощь – всё ли это было настоящим? Или просто способ держать меня под контролем?

Шапин обменивается коротким взглядом с Лёшей, и тот откидывается на спинку кресла, сложив руки на груди. Воздух в кабинете будто густеет, напряжение висит между нами, а тишина только подчёркивает, насколько неловкой вышла ситуация.

– Карин, ты зря так сразу в штыки, – спокойно начинает Денис, поигрывая ручкой. – Мы просто оценили твой потенциал. Ты – сильный специалист, с отличной репутацией. Пациенты тебя любят, коллеги уважают. Это логичное решение.

– Логичное? – я чувствую, как внутри всё закипает. – Логично не поставить человека в известность, прежде чем сделать из него руководителя?

Лёша встаёт и подходит ближе, опираясь ладонью о край стола.

– Мы не хотели тебя подставлять. Просто ждали, когда будет понятна ситуация с твоим декретом. Думали, что обсудим всё спокойно, без слухов. Но, видимо, кто-то оказался слишком разговорчив.

Я сжимаю пальцы на подлокотнике. Голова начинает гудеть то ли от злости, то ли от чувства, что снова за меня решили, не спросив.

– Вы даже не представляете, как это выглядит со стороны. Вся клиника уже судачит, что я заняла место человека, который ждал его десять лет.

Шапин поднимает глаза от бумаг и впервые за разговор чуть напрягается.

– Мы не собирались устраивать цирк, Карин. Просто думали, что это временно. Чтобы ты могла совмещать административные вопросы дистанционно, пока будешь в декрете. А дальше – посмотрим.

– А Ольга Матвеевна “посмотрит” вместе со всеми, да? – не сдерживаюсь я. – Вы вообще понимаете, что происходит? Люди злятся, мне неловко даже в ординаторскую зайти.

Лёша закатывает глаза и говорит с той снисходительной интонацией, которая всегда действовала на нервы:

– Не принимай всё так близко к сердцу. Зависть – нормальная реакция.

– Спасибо, – холодно отвечаю. – Очень ценный совет.

Он усмехается, но не отвечает. Шапин делает вид, что не замечает напряжения, и снова переключается на документы.

– Карин, ты пойми, это решение ещё не финальное. Но нам нужно было внести твою фамилию в проект, чтобы не терять время с оформлением бумаг. Всё можно обсудить и скорректировать.

Я глубоко вздыхаю, пытаясь совладать с эмоциями.

– Знаете, я, пожалуй, действительно схожу в декрет. С завтрашнего дня. И пока не разберётесь, кто у вас там “потенциальные руководители”, оставьте меня в покое.

Я разворачиваюсь и направляюсь к двери. В спину слышу голос Лёши:

– Карин, не горячись. Мы же на одной стороне.

– Сомневаюсь, – бросаю через плечо и выхожу.

Из кабинета я выхожу с тяжёлым сердцем. Коридор кажется длиннее обычного, шаги отдаются гулко. Не могу радоваться, хотя раньше бы, наверное, прыгала до потолка, ещё полгода назад я бы сочла это признанием заслуг, успехом, карьерным ростом. Теперь же только тревога и горечь на языке. Что-то тут не чисто.

У выхода меня уже ждёт Вадим. Стоит, опершись о машину, руки скрещены на груди. На лице ни следа мягкости, одни острые линии.

– Карина, мне нужно с тобой поговорить.

Я сразу напрягаюсь вся, будто внутренне выпрямляюсь. В его тоне слишком много металла и ни грамма теплоты.

– Может, в машине сядем? – пробую сгладить.

– Предлагаю доехать до дома.

– Но это же далеко.

– Разговор предстоит долгий.

Я чувствую, как под ложечкой неприятно тянет, и ребёнок внутри будто откликается на моё волнение, толкается сильно, настойчиво. Ладонью машинально глажу живот, стараясь успокоить нас обоих.

Вадим открывает передо мной дверь.

Глава 30 Карина

– А моя машина?

– Я потом пригоню, не проблема.

– Ладно, – позволяю усадить себя на переднее сиденье.

Пристёгиваюсь сразу, аккуратно подкладывая под ремень сумку, иначе он очень уж давит на живот, и сын тут же прицельно бьёт меня туда. Рисковать, ездя и вовсе непристёгнутой, не хочется, я не люблю необдуманных рисков.

Вадим даже не смотрит в мою сторону, будто ему неприятна я сама. Его профиль острый, губы поджаты; взгляд коротко скользит по дороге. Невысказанные претензии давят, и я стискиваю ремешок до побелевших костяшек. Сердце колотится быстрее обычного: не понимаю, что я такого сделала?

Я далеко не вчера перешла в Балтмед, но такая дистанция по отношению ко мне появилась только в последний месяц. Или, может, до него дошли слухи о моей должности? Медицинская среда такая маленькая, новости разносятся в считанные часы. Учитывая, что обо мне судачили все подряд, от санитарок до охранников, среди персонала мог быть кто-то, связанный с Альфамед, кто принес Вадиму ту нужную «правду». Думаю об этом и чувствую, как внутри всё сжимается от бессмысленности.

Когда поднимаемся в квартиру, Вадим открывает её своими ключами и проходит первым, по-хозяйски распоряжаясь:

– Давай сядем на кухне. Кофе сделаешь?

– Да, секунду.

Кофемашина стоит на привычной полке, серебристый отсек испачкан отпечатками пальцев. Я подхожу, заливаю воду в контейнер, слышу, как помпа качает, щёлкаю кнопками, повторяя утренний ритуал. Руки немного дрожат, и в момент, когда наливаю кофе, одна капля соскальзывает и расплёскивается на столе. Стараюсь не смотреть на потёкшую коричневую дорожку.

Вадим же абсолютно невозмутим. Холоден так, что пробирает до костей. Делает глоток обжигающе горячего кофе, лицо не меняет выражения.

– Садись уже. Хватит суетиться, – говорит ровно, без тени раздражения в голосе. Но в нём слышится приказ.

Дожидается, пока я устроюсь поудобнее, и спрашивает, как будто начинает допрос:

– Скажи мне, Карина, ты когда в Балтмед уходила, зная, что они прямые мои конкуренты, зачем это сделала?

Мне хочется вернуть ту простоту, с которой когда-то обсуждались карьерные шаги, но сейчас всё иначе. В его тоне не желание понять, а требование объясниться.

– А почему вопросы у тебя появились только сейчас, спустя полгода?

– Этим я с тобой обязательно поделюсь, но позже. Так что? Хотела мне насолить?

Его взгляд поверх чашки не сулит ничего хорошего. Насколько я знаю Воронцова, сейчас он в бешенстве. Мне становится холодно, и я ощущаю, как малыш в животе откликается на это.

– Хотела спокойно работать, не встречая тебя каждый день.

– Мало в городе других частных клиник? – в его голосе слышится ирония.

– С таким уровнем оборудования, операционными мало, ты и сам знаешь. Я ведь не простой участковый офтальмолог, просто сидя на приёме день за днём я бы с ума сошла за месяц, – говорю обычными фактами. Но вместо сочувствия получаю следующую волну упрёка.

– Ну и как, нравится тебе там?

– Нормально, – отвечаю коротко.

Отчего-то делиться своими тревогами расхотелось. Терпеть не могу такую пассивную агрессию: будто я главная виновница всех бед.

В груди растёт раздражающее ощущение несправедливости: я не искала конфронтации. Почему теперь мне приходится оправдываться?

– Я не из праздного интереса спрашиваю, Рина, – говорит он, опуская чашку, и голос его становится ниже. – Я же хочу понять: это твоих рук дело, слухи о том, что из Альфамед уходят хорошие специалисты, что у нас проблема с оборудованием и цены завышены? Ты настолько меня ненавидишь, что решила отомстить?

Живот схватывает внезапным, острым спазмом, будто что-то внутри сжимается в тугой узел. Он каменеет, и я машинально кладу ладонь, поглаживаю, пытаясь успокоить себя и малыша. Сердце колотится так, что отдается в висках.

То, что Вадим говорит, просто ужасно. Я бы никогда не опустилась до такого. Даже в самых худших мыслях, даже в моменты, когда ненавидела его.

– Нет, конечно. Я никаких слухов не распускала.

– Рина, если ты мне сейчас врёшь…

– Хватит! – срываюсь, не выдержав его тона.

– Не ори на меня! – рявкает в ответ.

– Ты издеваешься? Серьёзно думаешь, что я способна на такую подлость? – кричу, чувствуя, как к глазам подступают слёзы. – Ты вообще-то отец этого ребёнка! В моих интересах, чтобы у тебя было всё хорошо!

– Тогда какого чёрта я видел твою подпись на документе?!

Я моргаю, не сразу понимая смысл услышанного.

– Каком ещё документе? – растерянно спрашиваю, глядя ему прямо в глаза.

Он скептически поджимает губы.

– Решила в дурочку сыграть? Хорошо. Давай покажу тебе.

Достаёт телефон, пролистывает что-то быстро, пальцы двигаются уверенно, будто он готовился. И спустя пару секунд на экране вспыхивает фото.

Моё сердце уходит куда-то в пятки: там, внизу, действительно стоит моя подпись. Я вглядываюсь в буквы. Строки расползаются перед глазами.

Документ – официальная бумага, где черным по белому написано, что в Альфамеде практиковались фиктивные договоры, серые схемы оплаты и не соблюдались стандарты внутренней работы.

– Нет... – выдыхаю еле слышно. – Это не может быть правдой. Я не подписывала ничего подобного…

Голова начинает раскалываться резко, будто в ней что-то лопается. Пульсирует в висках, дыхание сбивается. Мне нужно успокоиться. Нужно. Ради ребёнка.

Но Вадим, кажется, меня больше не слышит. Взгляд режет, будто нож.

– Я не знала, – выдавливаю сквозь слёзы. – Клянусь тебе, я не знала, что подписываю!

Он молчит, только тяжело дышит. В кухне становится душно. Я поднимаюсь, чтобы налить воды, хоть как-то привести себя в чувство, но в этот момент живот пронзает резкая боль. Воздух вырывается из груди судорожным всхлипом. Ноги подкашиваются.

– Ох… – выдыхаю и оседаю прямо на пол.

Передо мной тут же оказывается Воронцов. В его глазах паника. Настоящая, не притворная. Он опускается на колени, держит меня за плечи.

– Рина? Где болит? Скажи!

– Живот… – шепчу, собрав остатки воли, потому что боль становится невыносимой. В глазах темнеет.

– Держись, я сейчас! – он резко встаёт, хватает телефон. – В скорую позвоню!

Я слышу, как он лихорадочно что-то говорит в трубку, потом ругается. От боли меня тошнит. Мир вокруг становится вязким, расплывчатым.

Молюсь, чтобы только с ребёнком всё было в порядке. Пусть со мной что угодно, только бы не с ним.

Краем уха слышу, как Вадим вскрикивает, в голосе паника:

– Твою мать… кровь идёт!

Звуки начинают гаснуть, будто кто-то убавил громкость мира. Перед глазами темнеет, и последняя мысль, что успеваю ухватить, – только бы он успел… И проваливаюсь в чёрноту.

Глава 31 Вадим

Понятия не имею, чем сейчас помочь Карине. Всё, что могу, держать её за руку и смотреть, как под ней расползается алое пятно. Крови становится всё больше, и это значит одно: всё плохо. Очень-очень плохо. Слишком плохо, чтобы оставаться в здравом уме.

Твою мать…

Никогда ещё я не чувствовал себя таким беспомощным. Никогда не ощущал себя таким законченным уродом. Мы ругались, я давил на неё, кричал… И вдруг накрывает мысль, от которой меня выворачивает наизнанку: если бы я держал себя в руках, она сейчас не лежала бы на полу в луже крови? Сглатываю, но ком в горле стоит намертво.

Сижу рядом, раскачиваясь взад-вперёд, будто это хоть как-то способно удержать её сознание здесь, со мной, и молюсь, кому угодно, чтобы всё обошлось. Чтобы с ней и ребёнком было всё в порядке. Слышу только собственный стук сердца и её слабое, неглубокое дыхание.

Да где там эта скорая? Почему всё так медленно?!

Карина выглядит пугающе бледной, почти прозрачной. На лбу выступили бисеринки пота, волосы прилипли к вискам, ресницы чуть подрагивают. Её руки ледяные, словно она лежит уже не в моей квартире, а в какой-то реанимационной палате. Я постоянно прислушиваюсь к её дыханию, будто могу потерять его, если отвлекусь хоть на секунду. Дышит. Пока дышит.

– Рина… – голос срывается, я даже не пытаюсь это скрыть. – Ты только не бросай меня… я вас… очень люблю…

Она не слышит. Или слышит, но не может ответить.

Когда раздаётся звонок домофона, я подпрыгиваю так резко, словно меня ударило током. Несусь к двери бегом, спотыкаясь о собственные ноги.

– Рассказывайте, что случилось, – без лишних приветствий говорит врач, едва шагнув в квартиру.

Он не тратит ни секунды: не снимает обувь, даже не оглядывается по сторонам, только быстро идёт за мной на кухню.

Первым делом он опускается на колени рядом с Кариной и проверяет пульс на её шее. Я стою сбоку, сжимаю кулаки до боли, не в силах дышать.

– Мы разговаривали… ругались… – голос дрожит, но я продолжаю. – Она вскрикнула, осела на пол. Потом потеряла сознание. Я увидел кровь и сразу позвонил.

Врач кивает, лицо становится ещё более сосредоточенным.

– Срок какой?

– Тридцать шесть недель.

В этот момент второй фельдшер заносит в кухню носилк, грохот металла об дверной косяк звучит так громко, что хочется зажать уши.

– Так, счёт идёт на минуты, – врач встаёт, жестами отдавая команды. – Вася, звони в отделение, пусть готовят операционную. У нас тут отслойка плаценты.

Потом резко поворачивается ко мне:

– Вы! Помогайте переложить её на носилки. Аккуратно, под спину поддерживайте. Быстро, но без рывков.

У меня дрожат руки. Я боюсь даже прикоснуться, но страх потерять её сильнее всего остального.

Опускаюсь рядом, осторожно поддеваю её под плечи, чувствуя под пальцами её влажную кожу, слышу тихий стон. Сердце разрывается.

Я лишь повторяю про себя одно и то же: живи, Рина. Пожалуйста. Ради нас обоих – живи.

– Вы поедете с нами? – спрашивает фельдшер, уже захлопывая задние двери.

– Да, конечно.

– Тогда садитесь вот сюда, рядом с врачом. И пристегнитесь, пожалуйста.

Ремень защёлкивается с сухим щелчком. Машина рвано трогается, и уже через секунду сирена воет так громко, что вибрируют стены. Мы вылетаем в поток машин и упираемся в пробку. Водители тупят, прижимаясь к краю слишком медленно, и это сводит с ума.

Хочется выть на них так же, как эта сирена. Хочется выломать дверь, выбежать наружу и собственноручно раскидать машины. Потому что там, в нескольких сантиметрах от меня, лежит Карина, а я даже не могу дотронуться, врач работает, подключает аппаратуру, контролирует её пульс.

А снаружи сидят люди, которые не могут отодвинуться на полметра. Как будто у них планы важнее, чем чужая жизнь.

Спустя минуту, которая ощущается как час, я всё же решаюсь спросить:

– Доктор… скажите честно… это ведь я виноват?

Он продолжает проверять давление, даже не поднимает головы, и только после того, как видит на мониторе нужные циферки, которые мне ничего не говорят, отвечает:

– Понимаете… при таких состояниях редко бывает один фактор. Там всегда целый комплекс причин.

– Только честно, – сжимаю кулаки. – Без обходных манёвров.

Он наконец смотрит на меня. Взгляд спокойный, профессиональный, без осуждения.

– Если вы сильно ссорились, стресс мог поднять ей давление. А высокое давление, в свою очередь, стать триггером отслойки. Но, – он подчёркивает паузой, – для этого там уже должны были быть изменения в сосудах плаценты. Слабые места. Патология не возникает из ниоткуда.

Мне кажется, что в груди образовалась дыра.

– То есть… я…?

– Максимум – косвенно, – врач говорит ровно, чётко, как будто боится, что я неправильно пойму. – Это не ситуация, в которой кто-то один «виноват». Это скорее как… – он ищет слова, – как заранее заложенная проблема, которая в какой-то момент всё равно бы проявилась. Стресс может ускорить процесс, но не он создаёт проблему. Не вы создаёте её.

Внутри всё равно ноет, царапает, как ржавый гвоздь. Но я слушаю.

– Сейчас главное – довезти её живой и быстро начать операцию. С остальным разберётесь потом. Хорошо?

Я киваю, но не уверен, что способен выдавить хоть слово. Сердце бьётся где-то в горле. И единственное, о чём думаю: лишь бы успели.

В больнице Карину сразу забирают в операционную, а я остаюсь один в коридоре, и мне будто воздух отрезали. Хожу туда-сюда по узкому пространству между стеной и металлическими стульями, не зная, куда деть руки. Телефон держу в ладони, но даже не смотрю в него.

Нервно сжимаю зубы. Пытаюсь сесть, но через тридцать секунд вскакиваю обратно. Подхожу к окну, за которым мокрый асфальт и оранжевые фонари, потом снова возвращаюсь к стене. Каждый звук заставляет меня вздрагивать: шаги медсестры, звон каталок, короткие команды врачей где-то в глубине отделения. Всё кажется важным, угрожающим.

– Всё будет хорошо… – шепчу себе под нос.

Минуты тянутся медленно, будто время в этом коридоре застыло. Десять минут. Потом ещё десять. По ощущениям – час.

Мимо проходит врач в голубой шапочке. Я бросаюсь к нему.

– Извините… вы не знаете, как она там?

Он смотрит спокойно, профессионально отстранённо:

– Идёт операция. Как только будут новости, вам сообщат.

Звучит, как издевательство. Как будто я могу просто… ждать. Я снова начинаю ходить кругами, потому что если остановлюсь, свалюсь с ног от этой беспомощности, которая давит на грудь изнутри.

И всё, что мне остаётся, ждать, слушать тишину за дверью и надеяться, что новости будут хорошие.