Текст книги "Развод. В плюсе останусь я (СИ)"
Автор книги: Софа Ясенева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
Глава 5 Карина
Я понимаю, прекрасно понимаю, что делаю. Так кристально ясно, как никогда в жизни. Понимаю, что вышла замуж за мужчину, который способен на страшные вещи. Он безжалостен, хладнокровен и плевать хотел на меня.
Он не может принудить меня сделать то, что я не хочу, это очевидно. Значит, мне просто нужно стоять на своём. Ногти впиваются в ладонь, но я держу лицо – ни единой слабости.
– Либо ты поясняешь мне хоть что-то, либо катись. Делать аборт просто по твоей прихоти я не буду.
– Не советую идти против меня. Ничего пояснять я не буду. Если ты хоть немного соображаешь, то не станешь сейчас показывать характер.
Его тон – ровный, ледяной. От этого спокойствия меня пробирает дрожь.
– Ты… ты просто чудовище, – поражённо смотрю в его ледяные глаза.
Осознаю, что всё это время пятилась назад, шаг за шагом, пока не упираюсь бёдрами в столешницу. Твёрдый мрамор холодит сквозь ткань платья. Дальше отступать некуда. Но я всё ещё не чувствую себя в безопасности. Кажется, что в этой комнате вдруг стало тесно, и выхода нет.
Хоть Вадим никогда и не поднимал на меня руку, иначе мы бы развелись раньше, сейчас я не уверена в том, что это по-прежнему тот самый мужчина, с которым я жила целых пять лет. Его лицо чужое, словно маска, за которой спрятан незнакомец.
Кладу руку на мраморную окантовку раковины и чувствую, что ладонь лежит на ноже. Лёд по коже. Сжимаю его до побелевших костяшек. Боже, я что, готова защищаться даже так? Волоски на руках встают дыбом.
Сама от себя в шоке. Впервые в жизни я ощущаю, что могу пустить в ход оружие, если он сделает шаг.
– Рина, я тебя пальцем не тронул, ты преувеличиваешь сейчас мою опасность, – Вадим даже отходит и садится на стул. Деревянные ножки с глухим скрипом царапают пол. – У меня нет цели сделать тебе больно. Видишь?
Поднимает руки вверх, а затем медленно кладёт на стол, будто сдаётся. Но даже в этом жесте слишком много показного – как будто он играет роль, чтобы успокоить меня, а сам считывает каждую мою реакцию.
Если бы боль была физической. Но нет, я буквально клетка за клеткой умираю внутри. Может, у него и не было такой цели, но получилось сделать мне так больно, что я не понимаю, как жить дальше, как верить людям?
Даже измена меркнет по сравнению с тем, что он сказал потом. В конце концов, что такого страшного в том, что муж не удержал в штанах свой орган, по сравнению с будущим ребёнка? Нет, я не согласна с тем, как он поступил, и это тоже непростительно, но отошло на второй план сейчас.
– Вадим, можно я задам тебе вопрос?
Я стараюсь хоть чуть-чуть вернуть контроль над собой. Голос выдаёт напряжение, но не слёзы – их я упрятала глубже, чтобы они не смогли стать последней слабостью.
– Да.
Его ответ короток. Взгляд внимательный, как у хирурга перед разрезом: он считывает мою позу, каждое движение, каждую колеблющуюся деталь. В его глазах нет сочувствия, только интерес к тому, как я теперь себя поведу.
Я нахожу в себе силы отпустить нож, который с глухим стуком падает в раковину, и подхожу к мужу.
Делаю шаг вперёд – не бегство, а проверка границ: выдержит ли он то, что произнесу?
– Ты готов с этим жить дальше?
Слова вырываются из глубины, где сидит страх и надежда одновременно. Мне нужно знать, есть ли место для нас в его будущем, или я одна.
Он опускает взгляд вниз и сжимает кулаки. Желваки на скулах ходят. Неудобный вопрос, понимаю. Но я хочу знать, понимает ли он, что делает? Отдаёт ли себе отчёт, что этот день разделил нашу жизнь на до и после? Как раньше уже не будет никогда. Но в его силах изменить будущее.
Он молчит слишком долго. Каждая секунда растягивается, и я ловлю себя на том, что считаю до пяти, чтобы не закричать, не броситься, не упасть на пол и не плакать так, чтобы не слышать больше его голоса.
Звонок раздаётся внезапно, и Вадим тут же отвечает. Я слышу только короткие вопросы.
Голос деловой и хладнокровный по телефону, и это контрастирует с тем, как нестабильно себя ощущаю я.
– Сколько? Когда? Могу. Выезжаю.
Он проглатывает последние слова. Работа, приоритеты, срочность. Всё то, чему он отдаёт себя без оглядки. Я ощущаю сейчас, что вторична в этом списке.
Когда кладёт трубку, быстро встаёт и направляется к выходу. Он не смотрит на меня, лишь бросает мимоходом:
– Срочная операция, прости, я должен ехать. Поговорим позже.
Секунда, и он исчезает за дверью, а я прямо там сползаю вниз и сижу, уставившись в стену. Я так и не услышала ответ на один из самых важных для меня вопросов. Кажется, Воронцов специально тянул, чтобы не отвечать на него.
Опираюсь лбом о холодный бетон, и слёзы, наконец, текут по щекам, тихо, предательски.
Какая, в сущности, разница? Готов он или нет. Я услышала и увидела сегодня столько, что никакие оправдания не способны спасти его репутацию в моих глазах.
В голове всплывает чёрная лента тех кадров – его равнодушное лицо, её нахальная улыбка, его слова про аборт – и ни одна из картинок не стирается. Как будто кто-то взял и стер из моей памяти всё то, что отвечало за доверие к нему.
Как мне дальше работать с ним? Пусть у нас и разные отделения, но как главврач он пересекается с каждым. Придётся минимизировать контакт, насколько могу.
Предвкушаю те маленькие столкновения, которые будут происходить: совещания, общие собрания, походы на презентации новых приборов. Каждый раз мне придётся держать дистанцию, играть роль профессионала, не выдавая внутреннего протеста. Буду заранее подстраиваться: сокращать личные разговоры, переводить вопросы к своим коллегам, записывать всё в почте, чтобы лишить его возможности манипулировать ситуацией лицом к лицу.
Здесь очень хорошее место с прекрасной зарплатой. Я не могу хлопнуть дверью и уйти вникуда.
Финансовые вопросы не исчезнут, если я встану и уйду. И ещё – профессиональная гордость: я столько лет шла к тому, чтобы быть врачом, к тому, чтобы иметь свою практику и уважение коллег. Не хочу разрушить это импульсивно.
Мне нужно накопить деньги на первое время декрета. Потом я смогу подыскать себе другое место.
Считаю в уме месяцы: сколько нужно отложить, чтобы пережить первые полгода без зарплаты. Вычитаю из зарплаты коммуналку, питание, детские вещи, и понимаю, что предстоит экономить жёстко. Значит, придётся подрабатывать по возможности, брать вечерние консультации, вести просвещение пациентов онлайн, если получится, чтобы было хоть какое-то подспорье.
Но сейчас, как только узнают о беременности, не захотят брать в штат. Кому это нужно, брать финансовую нагрузку на себя за сотрудника, который не отработал практически ничего?
Представляю разговоры в коридорах, шёпоты у кулера, взгляд начальства: «рискованно». И понимаю, что моя уязвимость теперь не только личная, она ещё и профессиональная. Поэтому работать до декрета в клинике – это не прихоть, а условие выживания.
Стисну зубы, и всё стойко переживу. Ради себя, ради нас.
Кладу руку на живот и мысленно обещаю:
“Мама сделает для тебя всё и даже больше, если понадобится.”
Глава 6 Карина
С утра просыпаюсь с ощущением, будто меня переехал каток. Голова гудит, тело ломит, даже пальцы на руках будто деревянные. Спать хочется просто ужасно. Полночи я проворочалась, не в силах заснуть, то задыхаясь от слёз, то злясь на себя за слабость. Под утро наконец провалилась в тревожный, поверхностный сон, в котором сбылся мой самый страшный кошмар.
Мне снилось, что я в роддоме. Только родила. Ко мне подошёл врач, лицо которого скрыто маской, и без тени эмоций сообщил:
– Карина Витальевна, вы выполнили свой долг. Теперь ваш ребёнок отправится в подходящую семью.
Я пыталась закричать, но горло перехватило. Не в силах идти, я буквально ползла по длинному больничному коридору за ними, цепляясь руками за холодный кафельный пол. Из дверей палат выглядывали женщины, прижимавшие к груди свои кулёчки, и равнодушно провожали меня глазами. Ни одна не помогла. Взгляды были полны чужого облегчения: “Меня это не касается.”
Я пережила такой ужас в эти минуты, что думала, сердце выскочит из груди. Проснулась в холодном поту, с комком в горле, будто всё произошло на самом деле.
Теперь же в голове туман, мысли вязнут, словно в густом киселе. Надо выпить кофе. Вчера я отказалась от него, больше демонстративно, чем по убеждению, будто это может навредить. Но сейчас… сейчас мне нужно срочно прийти в себя. Впереди три операции, и у меня не будет даже получаса, чтобы прилечь или вздремнуть.
Шлёпаю под глаза патчи, будто эти маленькие холодные капельки способны волшебным образом убрать мешки и синеву. Понимаю, что это самообман, но хотя бы создаю видимость контроля. Плетусь на кухню. Наливаю кофе, и как только делаю первый глоток обжигающе горячего напитка, в блаженстве закрываю глаза. Тело откликается мгновенно, словно в вену влили жизнь.
Выплываю в реальность спустя секунд тридцать. Чёрт! Не хватало заснуть прямо за столом, с чашкой в руках. Так и опоздать недолго.
Открываю морозилку, вытаскиваю заготовленные кубики льда с ромашковым отваром. Провожу одним по лицу, холод так щиплет кожу, что мгновенно сбивает остатки сна. Кровь приливает к щекам, дыхание становится свободнее. Наполовину опустошаю чашку быстрыми глотками.
Подхожу к окну, распахиваю его настежь и выглядываю наружу. Улица тиха, редкие машины проезжают по пустой дороге, редкие пешеходы вяло тащатся на работу. Кажется, весь город ещё только открывает глаза.
На мгновение становится легче. Свежесть утра встряхивает меня.
Завтрак решаю отложить, знаю свой организм. После еды меня непременно клонит в сон, а это сейчас последнее, что мне нужно.
Я хватаю сумку и понимаю: впереди не просто рабочий день. Впереди испытание, которое покажет, насколько я вообще в состоянии держаться на ногах.
В клинику я захожу за полчаса до начала операции, но ощущение такое, будто опоздала на час. На ресепшене царит привычная утренняя суета: пациенты тянутся с направлениями и жалобами, администраторы что-то одновременно печатают и отвечают в трубку, воздух звенит от чужих голосов.
Я киваю Маше, которая поднимает глаза и машет рукой, как будто хочет спросить, всё ли у меня в порядке, но тут же отворачивается, поток людей не оставляет ей времени. И слава богу: сейчас я не готова к лишним вопросам и жалости.
Меня ждёт три операции, и первая из них – самая сложная. Витрэктомия при отслойке сетчатки. Пациент пожилой мужчина, с целым букетом сопутствующих диагнозов. В коридоре возле операционной уже стоит его жена: худенькая, седая, с платочком в руках, сжатым так крепко, что костяшки пальцев побелели. Её взгляд пронзает насквозь – молчаливая просьба, почти мольба.
Я киваю ей, но пройти мимо нелегко. В такие моменты ответственность наваливается не просто камнем, целой горой.
Врач-анестезиолог здоровается со мной бодрым голосом, но в ответ я лишь улыбаюсь уголком губ. В голове пульсирует гул: недосып, стресс, голод. Сухость во рту такая, что язык будто прилипает к нёбу.
В операционной прохладно, яркий белый свет режет глаза. Знакомые стены, знакомый запах антисептика – всё будто усиливает контраст с тем хаосом, что творится внутри меня. Медсёстры быстро готовят инструменты: крошечные пинцеты, ножницы, микроиглы, витреотом. Металл поблёскивает.
Я надеваю стерильный халат, перчатки, маску. Руки дрожат едва заметно, но мне кажется, что об этом знает весь зал. Делаю глубокий вдох, ещё один – и стараюсь поймать ритм. Главное – не выдать слабости. Здесь нельзя.
Пациента укладывают, проверяют показатели, подключают капельницу. Всё идёт по отработанному протоколу. Но я чувствую, что голова ватная, а движения чуть запаздывают. Каждый шаг даётся усилием.
Сажусь за микроскоп, и поле зрения мгновенно уменьшается до нескольких миллиметров. Вот она – сетчатка, тонкая, словно паутинка, и под ней зияет отслоение. Здесь цена ошибки – зрение человека. И я должна быть максимально сосредоточенной.
Я начинаю работать. Движения знакомые, выученные до автоматизма. Захватываю тончайший край сетчатки, осторожно фиксирую его. Дальше – удалить стекловидное тело, убрать то, что мешает прилеганию.
Обычно в такие моменты я погружаюсь в работу, и всё постороннее исчезает. Но сегодня мысли носятся, как разъярённые пчёлы. Вадим. Его холодный голос, его глаза. «Аборт…» – эхом гремит внутри. Я будто всё ещё там, в кухне, где мы спорили, а не здесь, в операционной.
– Освещение чуть сильнее, – говорю медсестре. Голос хрипнет.
Свет бьёт ещё ярче, резче. Я щурюсь, и в этот миг пальцы дрожат. Всего секунда – и рука идёт чуть в сторону.
Тонкая ткань под инструментом вспыхивает белёсым бликом. Не там.
Сердце ухает в пятки. Я замираю, будто время остановилось.
– Карина Витальевна? – тихо спрашивает ассистент, уловив моё колебание.
– Всё нормально, – отвечаю механически, но сама понимаю – нет, ни черта не нормально.
Я вижу то, чего не должно быть. Лёгкий разрыв, крошечная ошибка – но именно та, что может стоить пациенту зрения.
Грудь сжимает так, что нечем дышать. Перчатки липнут к ладоням, я ощущаю, как пот стекает по спине под халатом.
Я стараюсь продолжить, минимизировать ущерб, делаю всё максимально точно, но внутри пустота. Я уже знаю: я подвела.
И в этот момент мне впервые становится по-настоящему страшно – не за себя. За него. За того, кто доверился мне без остатка.
Глава 7 Карина
Заканчиваю операцию, максимально сосредоточившись на том, чтобы минимизировать риски. Уже сейчас понятно, что та неточность может сказаться на результате. В случае чего, я останусь виноватой.
От врачебных ошибок никто не застрахован. Это данность. Проблема лишь в том, что понимать это и войти в ту самую статистику – не одно и то же. В карьере врача такое случается у довольно большого процента оперирующих рано или поздно.
Я могла избежать этого, если бы нормально выспалась, если бы не всё то, что происходит со мной.
Снимаю перчатки, ощущая, как внутри пробегает дрожь, будто только что стояла под ледяным душем. Маску стягиваю с лица медленно и вдыхаю воздух операционной. Он сухой, холодный, пахнет железом и чем-то кислым. В горле першит.
У меня есть буквально полчаса перерыва до следующей операции. Решаю спуститься в кафе на первом этаже, чтобы перекусить. Оно у нас достаточно уютное, с большим количеством раскидистых фикусов и зелёных стенок между столами. Будто находишься в оранжерее, и это создаёт уют.
Выбираю круассан с ветчиной и сыром и чай с мятой, прохожу к дальнему столику и с аппетитом ем. Горячий хлеб приятно хрустит, а сыр тянется тонкими нитями – впервые за сутки ловлю крошечный момент нормальной жизни. Прислушиваюсь к себе и не обнаруживаю никаких признаков токсикоза. Хоть что-то идёт гладко. Представляю, как бы я оперировала при таком количестве лекарственных запахов, если бы он был.
За окном пасмурно, а ветер гоняет разноцветные листья по асфальту. В этом году осень ранняя, но ещё достаточно тепло. Надо бы выбираться на прогулку почаще, это полезно во время беременности, да и не только.
– Карина Витальевна?
Голос раздаётся прямо у моего плеча. Я оборачиваюсь и вижу у своего столика Алексея Михайловича, которого осматривала вчера и назначала ему капли.
– Здравствуйте, – киваю, скрывая лёгкое раздражение.
Бросаю взгляд в глаза с профессиональным интересом. Хоть покраснение всё ещё значительное, но гнойного отделимого практически нет. Хорошо, значит, антибиотик работает. Непонятно только, зачем он тут в таком случае?
– Простите, что беспокою, – говорит он мягким, поставленным голосом человека, привыкшего выступать. – Хотел вас поблагодарить за помощь. Вы спасли мои переговоры.
– Пожалуйста. Рада, что вам легче, – отвечаю сухо и делаю вид, что снова занята чаем.
Алексей Михайлович без спроса устраивается на стуле напротив и явно чувствует себя уверенно. Его движения плавные. Взгляд пронзительный, но обволакивающий, слишком внимательный, слишком личный. Человек, привыкший к вниманию, к тому, что его обаяние работает безотказно. Поднимает руку и зовёт официантку. Его костюм безупречен, галстук идеально сидит, и вся эта безупречность только раздражает.
– Я бы хотела продолжить свой завтрак наедине, – сообщаю прямо.
Настроения водить дипломатические хороводы нет совсем. Я сегодня слишком хрупкая, чтобы терпеть чужую самоуверенность.
Но мужчину это не смущает ни на секунду. Его губы трогает лёгкая улыбка, будто он не слышит мои слова.
– Я не отниму много времени. Хочу пригласить вас на ужин.
Я откладываю круассан, смотрю прямо и холодно:
– Я замужем.
– Всего лишь ужин, Карина, – отвечает он с лёгким акцентом на моём имени, словно смакуя его. – Кстати, можете меня называть по имени.
Откуда такие берутся? Прямые, как шпала. Что нужно такое сказать, чтобы до него дошло, что я не хочу ничего помимо отношений врач – пациент?
– Алексей, у меня нет времени на то, чтобы ходить куда-то. Тем более с незнакомым мужчиной. Простите.
Поднимаюсь, чтобы уйти.
– Стойте! – голос Алексея звучит за спиной, уверенный, властный. Он явно не намерен сдаваться.
Но я не слушаю. Выскакиваю в коридор, воздух здесь прохладнее, чем в душном кафе, и мне сразу становится легче дышать. Не хватало мне ещё проблем на ровном месте. Надеюсь, он не станет настойчиво караулить меня здесь, как охотник свою добычу. Вообще, как можно было что-то разглядеть в синяках под глазами, убитом виде и сгорбленных плечах? Я сама себе напоминаю выжатый лимон.
Мимо проходят медсёстры, их быстрые взгляды скользят по мне, задерживаются на мгновение и тут же отводятся. Здесь любое слово может превратиться в слух, любое движение – в пересуды.
– Карина, ты что, флиртуешь с пациентами? – Воронцов перехватывает меня. Оборачиваюсь, он стоит у стены, руки скрещены на груди, взгляд мрачный.
– Почему тебя это беспокоит? – огрызаюсь, надеясь, что он не пойдёт за мной.
Но мечтам сбыться не суждено. Вадим отталкивается от стены и идёт шаг в шаг со мной, не собираясь отставать. Его тень будто прилипает к моей.
– Может, потому что ты моя жена?
– Тебе же это не помешало прямо на рабочем месте… – бросаю я, не подбирая выражений.
– Мы сейчас не обо мне, а о тебе. И о врачебной этике.
– А что такого ты собственно видел, м? Может, я его касалась или передавала ему свой номер телефона?
– Не язви, Рина. Ты прекрасно понимаешь, в какое положение меня поставишь, если поползут слухи.
– Мне всё равно.
– Зато мне нет.
Его голос звучит тише, но от этого ещё опаснее.
– Вот прямо сейчас пойду и напишу свой номер. И на свидание соглашусь! – разворачиваюсь резко, провоцируя, проверяя, на что он пойдёт.
Вадим хватает меня за руку так сильно, что никаких шансов вырваться. Боль мгновенно простреливает до локтя, и я понимаю, он разозлился всерьёз. Я намеренно его довела, но такая яркая реакция мне непонятна. Если я для него уже не самая желанная женщина, то разве ему не должно быть всё равно?
То, как сильно у него сжата челюсть и сверкают глаза, явно показывает, что нет.
– Не смей.
– А то что? – бросаю вызов, хотя внутри холодеет.
– Дисциплинарку тебе вкачу.
– У тебя нет на это оснований.
– Правда? А вот Павел Андреевич говорит совсем другое.
Имя анестезиолога режет слух. Павел Андреевич – наш старший, уважаемый, педантичный до невозможности. Именно он присутствовал на операции сегодня. Сердце падает в пятки. Неужели донёс о том, что произошло? Но ведь пока неизвестно, как отреагирует организм. Всё может обойтись. Это не тот случай, когда изменения необратимы.
– Павел Андреевич не оперирующий хирург. Иначе не стал бы делать выводы сразу. Ты прекрасно это знаешь, – говорю я максимально уверенно.
– И всё же, Рина, тебе стоит быть собраннее.
– Сама знаю. Может, оставишь меня в покое? Это точно поможет.
– Нет, моя хорошая, – голос становится мягким, но хватка на запястье не ослабевает. – Мы с тобой завтра идём на приём.
– К кому?
– К гинекологу.
Глава 8 Карина
– Ты же понимаешь, что у меня уже есть все заключения врача. Если тебе нужно только это, я итак могу тебе всё прислать, – освобождаю руку и потираю её.
Запястье пульсирует от его хватки, кожа горит, будто на ней остался след. Надеюсь, что синяков не будет. Не хватало только носить одежду с длинным рукавом целыми днями. Я из тех людей, кому в большинстве случаев везде жарко, даже зимой. Так что для меня это будет ещё той пыткой, не говоря уже о том, как коллеги будут коситься.
– Мне твои справки не нужны. Ты прекрасно знаешь, по какому поводу нужна консультация.
Вадим говорит тихо, но голос у него твёрдый, без тени сомнений. От этого становится только страшнее. Он всегда такой – если что-то решил, выбить его с пути невозможно.
– Догадываюсь. Только без моего согласия сделать подобное нельзя. А я против. И всегда буду против. Раз уж так вышло, значит, так тому и быть.
Я чувствую, как у него напрягаются скулы. Ещё чуть-чуть, и он сорвётся. Но вместо вспышки слышу сдавленный смешок, он не верит, что я способна идти до конца.
– Я не просто так просил тебя пить таблетки, Рина. Так трудно было принимать их вовремя? Не надо делать из меня монстра. Просто соблюдала бы договорённости, и было бы всё отлично.
– Я принимала вовремя. Практически всегда у тебя на виду, – говорю сквозь зубы.
Он смотрит так, будто я его предала. Будто мы подписывали какой-то контракт, а я его нарушила. Хочется закричать, что это не сделка и не бизнес-проект, это жизнь. Моя жизнь.
– В общем, хватит делать вид, что в этом вопросе решения принимаешь только ты. Это точно такой же мой ребёнок, как и твой.
– Именно. Если он тебе не нужен, просто отвали, Вадим. Мы же взрослые люди, зачем ты устраиваешь проблему на ровном месте?
– Её бы не было, если бы не… Так. Завтра в шесть вечера. Будь готова.
И он уходит. Его шаги гулко раздаются по коридору, и у меня ещё какое-то время звенит в ушах. Я так ничего и не поняла. Но ведь правда, что он может сделать? У нас нельзя ничего предпринять без моего согласия. А за любое действие без него грозит уголовная ответственность. Правда на моей стороне. И всё же внутри пусто и тревожно.
– Карина, с вами всё хорошо?
Я вздрагиваю. Опять Алексей. Не сиделось ему в кафе, нашёл меня здесь. Стоит слишком близко.
– Нет. Но вы всё равно не сможете помочь. Поэтому давайте не будем тратить время.
– Это вы зря, – отвечает он мягко. – Поделитесь со мной, что у вас случилось. Тот мужчина явно был настроен агрессивно.
Его глаза изучающие, внимательные. Эта забота выглядит слишком навязчиво, и оттого тревожно.
– Простите, но это личное. Я не могу с вами это обсуждать. Мне пора идти.
Я отворачиваюсь, делая шаг назад, чтобы восстановить дистанцию.
– Карина, я оставлю свой номер на ресепшене. Если вдруг понадоблюсь, свяжитесь со мной.
Говорит он это так спокойно и уверенно, словно мы давно знакомы. Но зачем ему мои проблемы? Выглядит максимально странно. Какой мужчина захочет добровольно влезать в такую сложную ситуацию? Ещё и учитывая, что мы не знакомы толком.
В сказки про любовь с первого взгляда я давно не верю. Тем более не в таком возрасте. Наверное, я чересчур подозрительна. Это и понятно в моём положении. Тут не до сомнительных предложений.
А ещё невыносимо тяжело осознавать: я словно стала добычей для двух мужчин, каждый из которых по-своему тянет меня в разные стороны. Один – властный и холодный, другой – слишком настойчиво-обаятельный. И в этом коридоре, полном шёпота коллег за спиной, я вдруг чувствую себя загнанной в угол.
Проверяю время на телефоне и спешу обратно в операционную. Следующие две операции гораздо проще, да и я чувствую себя уже чуть бодрее. Они проходят штатно: движения плавные, помощники работают слаженно, оборудование не подводит. Это даёт крошечный островок уверенности, ведь после той минуты невнимательности мне так хочется верить, что всё ещё в порядке.
После того как всё заканчиваю, не могу оставить мысли о первом пациенте. Переживаю за него, поэтому решаю навестить. Понятно, что прямо сейчас оценить заживление сложно, но мне будет легче, если я хотя бы увижу, как он себя чувствует.
На стенах аккуратно висят плакаты с рекомендациями по реабилитации. За дверью слышны приглушённые разговоры.
– Аркадий Сергеевич, как ваше самочувствие? – спрашиваю у пожилого мужчины, как только захожу.
– Сначала тошнило, но потом отпустило. Сейчас уже ничего, жить буду, – улыбается он криво, пытаясь шутить.
– Конечно будете, и очень даже хорошо, – отвечаю бодро, хочу, чтобы он в это поверил.
– Когда снимете повязку? – спрашивает он, тревожась, как любой человек, который хочет вернуться к привычной жизни.
– Уже завтра, – говорю спокойно, – и я осмотрю вас. Но контроль заживления будет через неделю. Если всё пройдёт хорошо, я вас выпишу.
– Как же там моя Вика без меня. Хорошо хоть дети навещают.
– Настраивайтесь на то, что уже через неделю будете дома, – говорю я, потому что хочу дать ему опору.
Я действительно очень надеюсь, что всё будет замечательно. Завтра я ещё мало что увижу, восстановление требует времени, но на контроле через неделю уже станет понятнее, всё ли заживает как надо. На самом деле даже идеально выполненная операция не гарантирует стопроцентного успеха: ткани ведут себя по-разному, у кого-то всё приживается быстро, у кого-то возникают рубцовые изменения и нужна повторная операция. В таком случае шансы на отличный результат падают. Но я не буду думать о худшем, сейчас я настроена на успех и говорю об этом вслух.
По возвращении домой бесцельно брожу по квартире, не зная, чем себя занять. Квартира кажется странно пустой. В голову лезут плохие мысли, и я чувствую, что начинаю накручивать себя: «А если…», «Что если пациенту понадобится повторная операция?», «Как я буду жить, если…» – мысли идут одна за другой и безжалостно точат нервы.
За последнее время почти вся моя жизнь сосредоточилась на Вадиме и клинике. Круг общения сузился: коллеги, родственники, работа. Поддержки не хватает, нет той, которая нужна сейчас.
Больше всех я сблизилась с Надей, она всегда умела рассмешить, посмотреть под другим углом, дать простой совет. Она эндокринолог, взрывная, позитивная, хохотушка, которая умеет вытащить меня из хмурых мыслей. И поэтому ей-то я и звоню.
– Надь, давай посидим сегодня, поболтаем? Приходи ко мне..
– Я как раз ничем не занята. Ты вовремя. Через полчаса буду, – отвечает она бодро.
Через полчаса Надя входит с бутылкой вина и сыром, вся такая светлая и громкая.
Я вздыхаю и понимаю, что скрывать смысла нет. Рассказываю всё быстро, сбивчиво, пока она распаковывает: про Вадима, про операцию, про тот разговор на кухне.
– Ты справишься с вином одна? Я больше не пью. Я беременна, Надь, – вырывается из меня на пределе.
Она замирает, потом бросается ко мне, обнимает.
– Ух ты! Поздравляю.
– Пока рано поздравлять. Вадим не хочет этого ребёнка. Всё так серьёзно, я просто не знаю, что делать. И знаешь, он мне изменил.
Надины глаза распахиваются: они как блюдца, и в них видно настоящее изумление и злость.
– Чего? – произносит она. – Воронцов совсем поехал кукухой?
Я пожимаю плечами, потому что сама не знаю.
– Он тащит меня завтра к гинекологу и прямо сказал, что не хочет, чтобы малыш родился.
– Обалдеть! Карин, ну а ты что? Послала его в пешее эротическое?
– Если бы. Понятия не имею, что делать.
– Может, тебе стоит уехать? На время, – предлагает Надя, уже включив режим спасателя.
– Отпуск-то я уже отгуляла. Куда я денусь? – ответ звучит беспомощно.
– Если он будет настаивать, надо потянуть время, пока срок не перевалит за двенадцать недель. Сейчас у тебя сколько?
– Если верить тесту, пять недель.
– Да… долговато. Но ты знай, если что, у меня есть куда тебя отвезти, чтобы отсидеться. Ты только не стесняйся, хорошо? Если бы мне было неудобно, я бы не предлагала. Карин, дело серьёзное. – Надя говорит быстро и решительно.
Я смотрю на неё и чувствую, как чуть-чуть отпускает. Рядом есть человек, который готов не только слушать, но и действовать. Это уже многое.
