Текст книги "Развод. В плюсе останусь я (СИ)"

Автор книги: Софа Ясенева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Глава 23 Карина

Вадим: “Ты была сегодня с мужчиной?”

Карина: “Да.”

Пальцы дрожат, когда я нажимаю «отправить». Я не собираюсь оправдываться. Не собираюсь что-то доказывать или разжёвывать очевидное. Я взрослая женщина, и имею полное право на личную жизнь. Тем более, я не сделала ничего предосудительного. Не поцеловала, не флиртовала, не позволила себе ничего, что можно было бы назвать изменой.

Вадим: “Быстро ты утешилась. Даже не дождалась, когда нас разведут.”

С каждой его фразой внутри будто щёлкает невидимый тумблер.

Карина: “Напомнить тебе, в каком виде я застала тебя в кабинете?”

Пальцы сжимаются вокруг телефона так, что побелели костяшки. Какое он вообще имеет право меня упрекать после всего?

Аж потряхивает, когда думаю о том, что он смеет мне что-то предъявлять, тогда как у самого рыльце в пушку. Кто бы говорил, Воронцов! Если он рассчитывал меня пристыдить, то достиг ровно противоположного эффекта. Если меня и мучали какие-то сомнения, правильно ли я поступаю, то теперь они рассыпались в пыль.

Я ведь не должна ставить крест на себе. Мне всего двадцать восемь. Я не старая, не страшная, не женщина второго сорта, только потому что беременна. Кто справится с тем, чтобы любить меня больше, чем я сама? Как выяснилось, на мужчину в таком вопросе положиться никак нельзя. Это самая проигрышная ставка из всех возможных.

Вадим: “Ты до сих пор так и не выслушала меня. Просто вбила себе в голову, что я изменщик. Может, всё-таки поговорим?”

Карина: “Уже поздно. Мне пора спать.”

Вадим: “Кто бы сомневался. Спокойной ночи, Рина.”

Последняя фраза с тем самым нажимом, от которого внутри всё замирает. Не отвечаю. Просто кладу телефон на тумбочку экраном вниз. Даже если бы я захотела выслушать, что бы это изменило? Факт остаётся фактом: он скрывал болезнь в семье. Он предал. И пусть у него тысяча объяснений, ни одно из них не заставит меня снова доверять.

Я больше не хочу копаться в прошлом. Там всё ясно. Хочу жить дальше.

Беру телефон и открываю чат с Алексеем.

Карина: “Спасибо за приятную компанию и цветы.”

Отправляю сообщение, не дожидаясь ответа. Откидываюсь на подушку, гашу свет. Долго не могу уснуть.

Алексей, как и ожидалось, оказывается не злопамятным. Он пишет только спустя две недели, видимо, вернулся из командировки. Предлагает кино.

И я соглашаюсь.

Мы выбираем вечерний сеанс. Берём билеты на задние ряды. В зале почти все места заняты, фильм на пике популярности. Перед кассой пахнет карамелью, пережаренным попкорном и кофе.

– Ты по какому попкорну, Карин? – спрашивает Алексей, когда подходит наша очередь.

– Солёный. Но ещё больше люблю начос с острым соусом.

– Тогда нам начос и большой солёный попкорн. Пить?

– Спрайт.

Он кивает, платит, и мы пробираемся по узкому проходу, лавируя между рядами. Я прижимаю к себе коробку с начос, и чувствую, как запах расплавленного сыра и перца пробуждает зверский аппетит. Похрустываю первой чипсиной и улыбаюсь.

– Честно, я давно не ела ничего настолько вредного, – говорю я, и он смеётся.

– Если бы знал твои вкусы, не стал бы тебя звать в ресторан. Притащил бы ведро этих начос прямо домой.

– Я бы не стала их есть просто так. – Я качаю головой. – Это же часть атмосферы. В этом и есть прелесть похода в кино. Ты не думаешь, сколько потом придётся отрабатывать в зале. Просто наслаждаешься вкусом, фильмом и приятной компанией.

Он чуть поворачивается ко мне, его профиль освещает мягкий свет экрана.

– Я польщён, что моя компания относится к приятной, – говорит тихо, с улыбкой, и на мгновение между нами становится тепло и спокойно.

Свет в зале медленно гаснет, оставляя нас в полумраке, и все звуки приглушаются. На экране сменяют друг друга яркие заставки рекламы, лица актёров мелькают в трейлерах, а я лениво доедаю последние хрустящие начос, вытирая пальцы салфеткой.

К моменту, когда начинается сам фильм, я уже расслаблена. Темнота, мягкое кресло действуют убаюкивающе. И вот в этой уютной отрешённости я вдруг чувствую его ладонь. Тёплую, уверенную. Алексей берёт мою руку так естественно, будто делал это уже сотню раз.

Я не двигаюсь. Просто позволяю себе почувствовать это прикосновение, не анализировать, не искать подтекст. Стараюсь сосредоточиться на фильме, на диалогах героев, на свете экрана, отражающемся в его глазах. Но внимание всё равно ускользает туда, где соприкасаются наши ладони.

Он смелеет. Пальцы крепче сжимаются, потом переплетаются окончательно. Я чувствую, как он украдкой смотрит на меня. И когда его большой палец начинает поглаживать тыльную сторону моей ладони, по спине пробегает дрожь.

Поворачиваюсь к нему, собираясь что-то сказать, остановить, может, прояснить. Но не успеваю. Алексей чуть наклоняется, и его губы мягко касаются моих.

Поцелуй лёгкий, почти невесомый, как прикосновение ветра. И всё же внутри мгновенно вспыхивает протест, будто тело и разум реагируют по-разному.

Если бы он задержался хоть на секунду дольше, я бы отстранилась. Потому что чувствую, не могу пока позволить себе кого-то пускать ближе.

– Карина, – шепчет он, едва отстранившись, – ты мне очень нравишься. Не против, если сегодня я провожу тебя до дома?

– Хорошо. Только ты же на машине.

– Я могу отвезти тебя на твоей, а потом вернусь за своей. Это не проблема.

Он говорит это спокойно, с лёгкой улыбкой. Алексей настойчив, но не навязчив. И я понимаю, почему ему хочется большего. Мы не подростки, не играем в долгие ухаживания. Ему нужен шаг вперёд. Мне – время.

Поторговавшись с собой и с внутренним голосом, который нашёптывает «не спеши», всё-таки соглашаюсь. И вот через полчаса машина плавно останавливается у моего подъезда.

Я зябко кутаюсь в пальто и оборачиваюсь к нему.

– Прости, но к себе я тебя не готова позвать.

– Понимаю. – Он кивает, улыбаясь. – Я рад, что мы выбрались в кино. Тысячу лет там не был. Если бы не ты, и фильм бы этот так и не посмотрел.

– Неужели не нашёл бы время?

– Я даже дома частенько сижу над бумагами. Времени на отдых почти нет, жалко тратить два часа жизни на кино.

Я улыбаюсь.

– Тогда пожалуйста. Я рада, что заставила тебя потратить эти два часа впустую. Мне тоже понравилось.

Он на мгновение становится серьёзным.

– Я же правильно помню, что у тебя завтра развод?

– Да. – Отвечаю, глядя куда-то в сторону, чтобы не встречаться с его глазами. – Так что спасибо тебе, что отвлёк. И что не дал целый вечер крутить в голове всё это.

– Если вдруг понадобится помощь или просто поговорить, звони. Для тебя я всегда свободен.

Он говорит это искренне, затем подходит ближе, осторожно обнимает. На прощание он касается моих губ лёгким поцелуем. Почти символическим, уважая мои границы.

И в этот момент я понимаю, что именно такую тактичность я и ценила всегда – способность не ломиться в закрытые двери.

Глава 24 Карина

Хоть сам развод назначен на десять утра, уже в семь я на ногах. Просыпаюсь резко. Несколько секунд лежу, вслушиваясь в тишину квартиры.

Я смотрю в потолок и понимаю: уснуть больше не получится. Бессмысленно бороться. Сбрасываю одеяло, ступаю босыми ногами на холодный пол.

Варю новую порцию кофе, крепкого, ароматного, но всего одну чашку. Теперь это мой максимум за день. Сижу у окна, грею ладони о кружку, наблюдаю, как по стеклу скользят редкие капли дождя. Город просыпается. Люди спешат по своим делам, и никому нет дела до того, что для кого-то сегодня конец целой эпохи.

Я пью медленно, растягиваю минуты до того момента, когда всё изменится. Конечно, слово «наслаждаюсь» звучит странно, вряд ли можно наслаждаться утренним кофе в день, когда встречаешься с мужем, чтобы поставить точку. Тем более, если этот муж уверен, что у тебя уже есть другой.

Ставлю чашку в раковину, долго смотрю на отражение в хромированной поверхности крана. Пора собираться. Собираю волосы в аккуратный гладкий пучок. Хочу выглядеть спокойно, уверенно. Косметики минимум: немного туши, лёгкий румянец, нейтральная помада. Без показной красоты, без попытки что-то доказать Воронцову

А вот с одеждой сложнее. Платья и юбки, что раньше так любила, теперь сидят иначе. То тянут в талии, то слишком подчёркивают небольшой животик, который пока только я замечаю. С досадой перебираю вешалки. Всё кажется не тем. В итоге решаюсь на джинсы, удобные, мягкие, не сковывают движений. Сверху красный свитшот. Он выглядит просто, но в нём есть что-то бодрящее, живое. Может, именно это и нужно сегодня.

Перед зеркалом верчу головой, оцениваю отражение. Нормально. Никакая не жертва. Свежо, спокойно. Так и должно быть.

К ЗАГСу приезжаю чуть раньше назначенного. Сначала думаю, что это ошибка, зачем приходить раньше, если можно было подождать лишние десять минут дома? Но, видимо, хотелось поскорее пройти через это. Как сорвать пластырь.

На стоянке замечаю знакомую машину. Отлично. Он тоже решил не опаздывать. Секунду стою, держась за руль, собираясь с мыслями. Возникает детское, нелепое желание развернуться, уехать, спрятаться где-нибудь во дворе и переждать. Но я глубоко вдыхаю и всё же выхожу.

Воронцов поднимает голову, сразу замечает меня. Окидывает взглядом сверху вниз, не нагло, скорее оценивающе, как будто хочет убедиться, что со мной всё в порядке. На нём серое пальто, классика, как всегда.

– Привет, Рина. Как себя чувствуешь? – голос спокоен, чуть хрипловат.

– Привет. Прекрасно.

Он коротко кивает, будто принимает мою ложь за чистую монету.

– Зайдём внутрь?

– Давай. Прохладно будет стоять тут.

Ветер подхватывает подол моего пальто, и я, зябко передёрнув плечами, иду за ним. Он открывает дверь и, как раньше, придерживает её передо мной по привычке. И в этом простом жесте вдруг чувствуется нечто болезненно знакомое: забота, которой уже вроде бы не должно быть.

Внутри ЗАГСа Вадим помогает снять пальто, аккуратно вешает его на плечики, будто и не было всех этих недель холодной тишины между нами. И мне остаётся только сделать глубокий вдох и напомнить себе: сегодня мы не муж и жена. Сегодня мы просто двое людей, пришедших попрощаться.

Не могу удержаться от того, чтобы жадно рассмотреть его. Кажется, он даже стал выглядеть лучше, посвежевший, собранный, будто последние недели провёл не в ожидании развода, а на спа-ретрите. Одет, как всегда, с иголочки: тёмно-синие джинсы, белоснежная рубашка и идеально сидящий серый пиджак. Его любимый смарт-кэжуал, в котором есть всё, и деловитость, и небрежная уверенность.

Я всегда любила, как этот стиль на нём смотрится. Ловлю себя на мысли, что взгляд невольно скользит по знакомым деталям – линии плеч, шее, лёгкой небритости, которая придаёт ему ту самую «мужскую» небрежность. Глаза – серые, внимательные, с тем самым прищуром, в котором смешаны усталость, решимость и нечто ещё, от чего внутри неприятно ёкает.

– Отлично выглядишь, Рина, – говорит он, чуть опуская голос.

Всё так же. Даже тембр не изменился – тот, от которого раньше по спине пробегал ток.

– Ты тоже.

Между нами повисает пауза. Такая густая, что будто можно рукой потрогать. Я смотрю на узоры на полу, он – на меня, и мы оба не знаем, кто должен сказать что-то первым.

– Насчёт твоего мужчины, – начинает он вдруг, не глядя, но я чувствую, как его слова выверены до запятой. – У тебя с ним серьёзно?

Я моргаю, будто не сразу осознаю смысл. Так вот о чём пауза.

– Пока не знаю, – спокойно отвечаю. – Я не тороплю события.

– Ты же понимаешь, что я никуда не исчезну? – продолжает он. – Буду участвовать в воспитании сына, регулярно появляться.

Я усмехаюсь сухо, без веселья.

– Это должно меня напугать? Если ты не собираешься портить мои будущие отношения, то я не буду препятствовать твоему общению с ребёнком. Хотя странно слышать от тебя такое.

– Не вижу странностей, – упрямо произносит он.

– Ты не хотел его, Вадим, – тихо, но чётко напоминаю.

Он смотрит прямо, не моргая.

– Я не хотел, чтобы он родился с такими шансами на шизофрению. Это не то же самое, что не хотеть его совсем.

Вот оно. То самое «разумное объяснение», которым он, наверное, успел сам себя утешить.

– Хочешь сказать, что ты рад? Тому, что у нас будет ребёнок?

Он делает шаг ближе.

– Я рад, что у меня будет ребёнок от тебя, – говорит, и в его голосе впервые нет расчёта. Только честность. Такая пронзительная, что внутри всё сжимается.

Его взгляд застывает на моём лице, потом опускается чуть ниже, к животу. Я неосознанно кладу на него руку, словно прикрываю. Это не страх, скорее инстинкт – защитить маленького от чужих, пусть даже не враждебных, но слишком сильных чувств.

Как бы я хотела услышать это раньше. Тогда, в тот день, когда стояла у его кабинета, дрожа и надеясь, что он просто обнимет. Может, тогда всё сложилось бы иначе. Но история не терпит сослагательного наклонения. Фарш невозможно провернуть назад.

Я отвожу взгляд, делаю вид, что рассматриваю дверную табличку напротив. Секунды растягиваются до бесконечности. Тишина давит, будто стены ЗАГСа впитывают её и возвращают эхом.

Да когда же нас уже позовут?

Дверь наконец открывается, и изнутри выглядывает женщина в строгом тёмно-синем костюме. На бейджике аккуратными буквами написано: "Марина Сергеевна".

– Воронцовы? Проходите, пожалуйста.

Голос у неё спокойный, без лишних эмоций, ведь она за день видит десятки таких пар.

Мы заходим в просторный зал. Свет холодный, от ламп отражается в стеклянных панелях. На стене – герб, на столе аккуратно разложены бумаги, рядом стоит ваза с уже слегка увядшими розами.

Марина Сергеевна усаживается за стол, кивает нам на стулья напротив.

– Итак, Воронцов Вадим Александрович и Воронцова Карина Витальевна, верно?

– Да, – почти одновременно отвечаем.

Она пролистывает документы, ставит галочки в нескольких местах.

– У вас заявление о расторжении брака по взаимному согласию, без имущественных и иных споров, так?

– Так, – подтверждаю.

– Тогда всё достаточно просто. Я обязана лишь уточнить: вы оба подтверждаете своё желание прекратить брак добровольно, без принуждения, осознанно?

Я ловлю себя на том, что сжимаю пальцы. А вдруг он скажет «нет»? А вдруг передумает прямо сейчас, в последнюю секунду? Я чувствую на себе его взгляд, но не поднимаю глаз.

– Да, подтверждаю, – произношу первой, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

Пауза. Марина Сергеевна поворачивается к нему.

– Вадим Александрович?

Он медлит. Всего несколько секунд, но для меня это вечность.

– Подтверждаю.

– Хорошо, – кивает сотрудница. – В таком случае подпишите вот здесь и здесь.

Мы по очереди подписываем бумаги.

Марина Сергеевна берёт документы, ставит печать. Звук штампа глухо раздаётся в тишине. Секунда – и всё.

– На основании вашего заявления брак между Воронцовым Вадимом Александровичем и Воронцовой Кариной Витальевной расторгнут. Вот ваше свидетельство о расторжении брака.

Она протягивает лист, и я принимаю его в руки. Бумага плотная, чуть шероховатая.

– Поздравляю, процедура завершена. Всего доброго, – добавляет она, не глядя, и уже тянется за следующей папкой.

Мы выходим в коридор.

– Береги себя, Рина. И его, – кивает на живот.

Глава 25 Вадим

Отпускать Рину невероятно тяжело. Настолько, что на секунду в груди всё сжимается, и появляется почти животное желание отказаться от развода. Просто поднять голову, сказать уверенное “нет” и вернуть всё назад, как будто так можно. Как будто слово отменит годы недосказанности.

Но я обещал не ставить палки в колёса, поэтому проглатываю свои внезапные хотелки. Приходится платить по счетам, нравится мне это или нет.

Моя скрытность вышла мне боком. странно только, что осознание пришло именно сейчас, когда всё уже необратимо. Я понимаю, что был не прав, но смог бы я рассказать Рине обо всём в самом начале отношений, представься такой случай? Не знаю. Хочется думать, что да. Но слишком хорошо помню себя тогда – уверенного, закрытого, считающего, что сможет держать под контролем абсолютно всё.

Провожаю взглядом её машину, пока красные огни не исчезают за поворотом. Только после этого сажусь в свою. Сиденье холодное. В зеркале – уставшее лицо, под глазами тень от бессонных ночей и напряжения, которое никуда не делось.

Сегодня ещё надо бы навестить маму. Ей заметно полегчало: лечение заработало в полной мере за прошедшие две недели. Но мне приходится контролировать, чтобы она пила таблетки.

Я живу отдельно, снял квартиру недалеко от её дома. Так проще, не трачу полжизни на дорогу, и вроде как у неё есть иллюзия самостоятельности. Погрузился с головой в работу, чтобы меньше времени проводить по вечерам в одиночестве. Даже друзья уже, кажется, забыли, как я выгляжу, судя по количеством непрочитанных сообщений в общем чате, я стал тем человеком, который всегда "потом посмотрит".

Квартира встречает меня абсолютной тишиной. Закрываю за собой дверь, и понимаю, что внутри никто не ждёт. Даже кота нет.

Отзваниваюсь маме, чтобы убедиться, что она выпила лекарства, и предупреждаю, что зайду завтра.

– Вадим, у тебя всё в порядке? – голос у неё спокойный, но я слышу настороженность.

– Да.

– Знаешь… я ведь сейчас в норме, можешь обсудить со мной то, что тебя волнует.

– Не стоит, мам. Давай лучше завтра.

– Ну как знаешь.

В холодильнике шаром покати: остатки сыра и один печальный помидор смотрят на меня с разных полок. На плите – ничего, в раковине – одинокая тарелка. Зато в баре выбор как в мини-отеле бизнес-класса. И да, я знаю, чем это закончится, но наливаю себе первый стакан, потом второй, третий… так я и надираюсь до зелёных соплей, чтобы не думать, не чувствовать.

Когда утром меня будит звонок мамы, я подскакиваю, слабо соображая, где нахожусь и почему голова раскалывается.

– Да, – сиплю, будто в горле наждачка.

– Вадь, я тебя жду, блинчиков напекла. Придёшь?

– Жди, через полчаса буду.

Экстренно принимаю контрастный душ, держусь за стену, пока мир пытается уплыть в сторону. Чищу зубы, глядя на своё отражение. Башка трещит, но это и не удивительно после такого количества алкоголя. Надеюсь, обойдётся без нравоучений, хотя надежда слабая.

У мамы пахнет жареным маслом и ванилью, как в детстве по выходным. Она смотрит на меня, приподнимает бровь.

– Ой, выглядишь помятым. Только не говори, что так и не нашёл подход к Карине.

– Нет. Она не настроена мириться. Да и ты же понимаешь…

– Что я должна понимать? Что ты тот ещё обалдуй? Так это я с рождения твоего знаю. Даром что директор клиники, а в жизни…

Махнув рукой, идёт наливать чай, будто ставит жирную точку.

И вот так ненавязчиво выясняется, что в свои сорок ты для мамы всё ещё малыш, которому надо сопли подтирать и наставления давать. Неважно, какой у тебя статус, доходы, грозный ли вид и сколько людей в подчинении. Интересно, дальше хоть что-то поменяется?

Я искренне надеюсь, что ремиссия будет стойкой. При надлежащем лечении пациенты даже с таким непростым диагнозом могут жить долго и нормально. Единственное моё упущение – это то, что я в какой-то момент перестал следить за приёмом лекарств. Доверился. Расслабился. И так что случившееся – в какой-то мере моя вина. И это гложет сильнее, чем похмелье.

– Мам, не сыпь мне соль на рану.

– Так делай хоть что-то. Я не знаю, окружи заботой, помогай в бытовых мелочах, не лезь сразу в душу, действуй постепенно.

Она говорит спокойно, но я слышу, как за этим спокойствием прячется тревога, почти материнская безысходность: сын творит глупости, но я его всё равно спасу, даже если он сопротивляется.

– Стоп. Давай не сегодня.

– А что поменяется завтра?

Я вздыхаю, утыкаюсь взглядом в кружку, чай остыл, на поверхности плавает тонкая плёнка.

– Ничего.

– Вот именно. Поэтому слушай меня.

– Мам, я не хотел тебе говорить. Но вчера у нас был развод.

Она оседает на стул напротив, пальцы сжимаются на кромке тарелки, и в глазах появляется такая печаль, что мне хочется провалиться под стол, лишь бы не видеть.

– Вадим, я хоть и болею, но не надо меня ограждать от всего на свете. – Голос тихий, но твёрдый. – Я хочу быть в курсе того, что происходит у тебя в жизни.

– Не хотел тебя расстраивать.

– Поверь, сейчас я расстроена куда больше. – Она морщит лоб. – Ты поэтому вчера не пришёл?

– Да. Хотел побыть один.

– Вижу я, как ты один побыл. – Она хмыкает, взгляд скользит по моему лицу. – Значит так: приходи ко мне ужинать каждый день. Отказы не принимаются. Не хватало мне, чтобы ты в алкоголика превратился.

– Мам, ты серьёзно?

– Серьёзно. И прошу тебя, не опускай руки. – Она кладёт ладонь на мою, сжимаeт. – Да, Карине нужно время. Но когда-то она смягчится. Да и я хочу внука увидеть.

– Увидишь, мам.

– Дай-то Бог.