Текст книги "Развод. В плюсе останусь я (СИ)"
Автор книги: Софа Ясенева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
Развод. В плюсе останусь я
Софа Ясенева
Глава 1 Карина
– Карина, вы беременны. Срок примерно пять недель, – сообщает доктор, медленно водя датчиком УЗИ.
На экране видна крошечная точка. У меня перехватывает дыхание.
Новость о моей беременности свалилась на меня неожиданно, будто снежный ком. Дело в том, что мы с мужем давно решили, что хотим отложить вопрос появления детей. Нужно встать на ноги, заработать достаточно денег, чтобы обеспечить ребёнку достойное будущее. Я хотела построить карьеру хирурга-офтальмолога. Столько планов, столько всего впереди… И вот теперь жизнь подкинула свой сценарий.
Придётся подстраиваться. Но разве это плохо?
Я вытираю прохладный гель, медленно одеваюсь и выхожу из кабинета, крепко сжимая в руках лист с заключением и снимок с чёткой бусинкой. Прячу всё в сумку.
Внутри меня распускается странное, тёплое чувство. Будто я ношу в себе маленький секрет, который делает меня особенной. Страшно, неожиданно, но вместе с тем невероятно радостно. Я улыбаюсь сама себе: оказывается, счастье может прийти совсем не по расписанию.
Первая мысль, позвонить мужу. Пальцы сами тянутся к телефону. Но тут же вспоминаю: сегодня у Вадима плановые операции. В такие моменты он полностью отключён от внешнего мира. Ответить точно не сможет. Значит, лучшим вариантом будет дождаться личной встречи.
В воображении тут же оживает сцена: я захожу в его кабинет, он поднимает на меня усталые глаза, а я протягиваю снимок. И вот он вскакивает, кружит меня прямо там, у своего массивного стола, обнимает так крепко, что перехватывает дыхание. Потом мы вместе будем гадать, кто у нас – мальчик или девочка, спорить о том, на кого будет похож малыш. У меня уже есть варианты имён, которые я хочу предложить Вадиму.
От этих мыслей меня пробирает мелкая дрожь. Боже, как же круто и страшно одновременно! Так сильно поменяется наша жизнь. Самой не верится. Вот вам и хвалёные таблетки, подвели всё-таки.
Я выхожу из корпуса женской консультации и, глубоко вдохнув прохладный воздух, направляюсь к главному зданию нашей многопрофильной клиники. Ветер треплет волосы, в голове крутится одна мысль: «Вадим должен узнать первым».
Пикаю карточкой на служебном входе и попадаю в главный холл. Здесь всё знакомо до мелочей: высокий потолок, пахнет свежим кофе из автомата, где-то слышится звонкий смех медсестёр. Для меня это привычная рабочая атмосфера, но сегодня всё будто сияет новыми красками. Я вдыхаю этот запах и прислушиваюсь к себе: внутри меня теперь живёт ещё одна маленькая жизнь.
Прохожу к своему кабинету. Перед дверью уже сидит несколько пациентов – кто-то уткнулся в телефон, кто-то нервно листает журнал, ещё одна женщина смотрит на меня с такой надеждой, что внутри кольнуло чувство вины: ну вот, опять не до Вадима.
Придётся мне отложить новости. Работа есть работа.
Вхожу в кабинет, надеваю белый халат, привычный запах антисептика и тихое гудение аппаратуры будто переключают во мне кнопку. Я – врач. Надо спасать зрение, возвращать людям радость видеть. Эта мысль всегда помогает собраться.
Погружаюсь в рабочую суету: консультации, выписки, короткие разговоры, чёткие назначения. Пациенты сменяют друг друга, время течёт незаметно. Но каждый раз, когда остаюсь одна хоть на пару секунд, взгляд сам собой падает на сумку, где лежит снимок с крошечной бусинкой.
И вот, наконец, выдается свободная минутка. Сердце тут же ускоряет шаг, как будто чувствует, что сейчас произойдёт что-то важное. Я почти бегом иду к кабинету главврача.
Подозрительно тихо. Обычно возле него всегда толчея: врачи со своими просьбами, пациенты, пытающиеся пробиться на приём к «самому главному». Настоящая Мекка, к которой тянутся все страждущие.
Но сегодня коридор пуст. Я даже замедляю шаг, ощущая лёгкую тревогу. На двери приёмной, где обычно сидит его секретарь, висит белый листок с чёткой надписью:
“Сегодня Воронцов В.А. приём не ведёт. Срочная операция.”
Меня словно обдало холодом. Радостное волнение, копившееся весь день, натолкнулось на невидимую стену.
Странно, что мне никто ничего об этом не сказал. Обычно медсёстры предупреждают, все же знают, что мы с Вадимом женаты. Ну да ладно, я всё равно загляну, спрошу у Жени, что произошло, – секретари всегда в курсе.
Но, заглянув в приёмную, вижу: её место пустует. Компьютер выключен, на столе аккуратно сложенные папки. Может, вышла на перерыв?
Прохожу дальше по коридору и тянусь к ручке массивной двери в кабинет Вадима. В этот момент до меня доносятся приглушённые голоса. Мужской и женский. Я замираю. Но если он на операции, то кто же там?
Прислушиваюсь внимательнее. Нет, это не просто разговор. Интонации слишком тягучие, слишком мягкие, слишком интимные. Будто влюблённая парочка воркует.
Горло пересыхает, ладони леденеют. Сердце грохочет в груди так, что я боюсь, меня выдаст этот звук. Осторожно приоткрываю дверь буквально на пару сантиметров.
И картинка, которую я вижу, выбивает почву из-под ног.
Вадим сидит в своём массивном кожаном кресле, привычно откинувшись назад, ноги широко расставлены. А между ними – Женя. Та самая Женя, его секретарша. Она склонилась к нему, расстёгивает пуговки на своей белой блузке и интимно мурчит:
– Ты такой мужественный, Вадим… я просто нереально теку, когда ты рядом. Хочешь потрогать?
Меня выворачивает изнутри. Прикусываю губу, ладонью зажимаю рот, чтобы не сорвался крик. Перед глазами всё плывёт, в ушах звенит.
– Я же женат, ну что ты творишь? – голос Вадима звучит глухо, но он даже не шелохнулся, не оттолкнул.
– Я же вижу, что тебя что-то гложет, – мурлычет она, словно кошка, – ты стал слишком задумчивым. Я всего лишь хочу помочь тебе расслабиться.
И тут она берёт его руку… и тянет к себе. Я вижу, как пальцы Вадима касаются её между бёдер. Женя запрокидывает голову и издаёт сдавленный стон.
– М-м-м, как хорошо, – шепчет она, выгибаясь.
Меня трясёт так, что я почти теряю равновесие. Перед глазами вспыхивает снимок с крошечной бусинкой, спрятанный в моей сумке. Наш ребёнок.
Не выдерживаю. С силой толкаю дверь – она распахивается настежь. Оба вздрагивают, застигнутые врасплох. В кабинете пахнет духами Жени, сладковато-тягучим ароматом, который теперь будет казаться мне ядовитым.
Я улыбаюсь, и голос мой звучит неожиданно ровно, даже издевательски:
– Ну что же вы, продолжайте, – машу рукой, как дирижёр, задающий темп оркестру.
Глава 2 Карина
Женя с явной неохотой отступает в сторону. Она одёргивает свою коротенькую юбку и демонстративно откидывает волосы на спину, будто выходит на подиум, а не стоит перед нами. Каждый жест пропитан самодовольной уверенностью: да, я красивая, да, мужчины на меня смотрят. Всё с ней становится ясно сразу. Она следит за собой не потому, что должность обязывает, а потому что это её капитал. Товар, который она выставляет напоказ, готовая предложить каждому мало-мальски перспективному мужчине.
И Воронцова она изучила лучше всех. Рассмотрела, оценила, приценилась и решила, что улов стоит того.
Когда перевожу взгляд на мужа, не могу не не заметить: он возбуждён. Щёки порозовели, глаза блестят, пальцы нервно барабанят по подлокотнику кресла. Если бы я зашла минутой позже… даже думать мерзко, что именно я могла бы застать. И от этого внутри всё сжимается, подступает тошнота. Его не остановило даже то, что в кабинет в любой момент мог войти кто угодно. Насколько бесстыдным нужно быть?
– Рина, ты почему здесь? – пытается взять ситуацию под контроль.
– Выдалась свободная минутка, – говорю максимально спокойно. – Думаю, дай загляну к тебе.
С идеально прямой спиной прохожу дальше и опускаюсь на кресло напротив, закидывая ногу на ногу. Вот бы на мне сейчас были мои любимые красные лодочки, эффект был бы ещё ярче. Но и так сойдёт: осанка, взгляд, голос – всё работает на то, чтобы показать моё превосходство. Женя же стоит в стороне, переводит глаза то на меня, то на него, не зная, куда себя деть.
– Кофе нам принеси, – бросаю ей, словно приказ, даже не просьбу. Смотрю свысока, отрезая возможность для возражений.
Ни за что не покажу, как паршиво на душе. Пусть думают, что с меня всё сходит как с гуся вода.
Женя переводит взгляд на Вадима, словно ждёт поддержки, но тот сидит, нахмурившись, и молчит.
– Не стой, Женя, я жду, – выгоняю её одним тоном, которому привыкли подчиняться ординаторы на кафедре.
Она фыркает, разворачивается и уходит, звонко постукивая каблуками и призывно виляя бёдрами. Её поведение больше похоже на вызов.
Я жду, пока за ней захлопнется дверь, и только тогда поворачиваюсь к Вадиму:
– Можешь не утруждать себя фразами про то, как я всё неправильно поняла. Дур здесь нет. Но я советую тебе облегчить душу. Давно это у вас? – киваю в сторону приёмной.
– Рин, я правда не понимаю, зачем тебе эта информация? Чтобы что?
– Чтобы понимать, Вадим, как давно ты опустился до того, чтобы изменять мне.
– Чтобы ты потом предъявляла мне за это? – бросает он сухо, с вызовом.
– А я что, должна молча терпеть? – усмехаюсь. – Упс. Не на ту напал, Воронцов.
В этот момент дверь открывается снова, и возвращается Женя с подносом. Она ставит перед нами две чашки кофе. У Вадима на пенке аккуратно нарисованное сердечко. Боже, она совсем глупая? Или настолько бесстрашная?
Демонстративно меняю чашки местами и спокойно делаю глоток. Горечь кофе обжигает язык, но именно она сейчас помогает не сорваться и не закричать. Женя заливается краской, как школьница, пойманная на шалости, но вслух не произносит ни слова.
– Иди, я скажу, если будет что-то нужно, – отсылает её Воронцов ровным, сдержанным голосом. – А ты прекращай выпускать коготки, Рина. Я прекрасно знаю, что ты у меня львица.
– Так не давай мне повода, – отвечаю холодно. – Я не собираюсь терпеть унижения. Ни от тебя, ни от неё.
Он морщится, пальцы начинают бессмысленно постукивать по подлокотнику кресла.
– Это всё не имеет никакого значения, – говорит он, словно пытаясь убедить прежде всего сам себя. – У меня только одна любимая женщина – ты. Я не устаю тебе это повторять. Ничего не изменилось. Предлагаю просто забыть этот эпизод.
Я улыбаюсь широко. Улыбка холодная; внутри – гора битого стекла, которая шуршит при каждом вдохе.
– У нас, – говорю медленно, щурясь, – какие-то разные с тобой представления о том, как себя ведут с любимыми. Мне такой вариант не подходит. Помнишь наш разговор в самом начале отношений?
Он вздрагивает, как будто я ткнула его в больное место.
– Ты серьёзно, именно сейчас предлагаешь повспоминать? Как это относится к делу? – в его голосе слышится раздражение и лёгкое отторжение от темы.
– Удобно страдать провалами в памяти, Вадюш, – специально коверкаю имя, знаю, как это его бесит. – Я тебе напомню. Я говорила, что измена для меня – конец отношений. Ты со мной согласился, клялся, что её никогда не будет.
– Это и не измена, Рин. Её не было даже в мыслях.
Слушать это – всё равно что смотреть, как кто-то пытается перекрасить слона. Я видела их, и никакие его словесные выкрутасы этого не изменят. В груди поднимается такой прилив злости, что пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки. Хочется сорвать с себя маску учтивости и выпустить львицу – ту самую, что он так опасается – чтобы она рванула и расцарапала его лицо в порыве мести. Но я держусь. Потому что знаю: от мести легче не станет.
Я люблю себя слишком сильно, чтобы оставаться рядом с тем, кто умышленно унижает меня. Самоуважение – не тот товар, который стоит продавать со скидкой. И потому решение созревает бескомпромиссное: жить дальше с Вадимом – значит перечеркнуть себя. Мне сейчас нужна стабильность, а не драматические петли; нужен спокойный дом и крепкие нервы. Иначе кто у меня родится – нервный и затюканный ребёнок? Нет, мне это не нужно.
Кстати, о нём. Сообщать ли о таком мужу? Сомнения давят: облегчит ли правда положение или только добавит сплетен и лжи?
Покачиваю в руке чашку, наблюдаю, как остатки пенки медленно тают.
– Рина, – говорит он в очередной раз. – У меня сегодня очень загруженный день. Давай я вернусь домой и мы всё обсудим. Правда нет времени на долгие многозначительные паузы.
Я встаю. Иду с тем же достоинством, с той же прямой спиной, что и прежде. Подхожу к двери, берусь за ручку. На секунду поворачиваю голову и встречаю его холодный взгляд, в нём смесь вины и раздражения. Была – не была.
– Информация к размышлению, Вадим. Я беременна. Готовься платить алименты.
Глава 3 Карина
Возвращаюсь в свой кабинет. Периодически приходится останавливаться у стены, прятать лицо в ладонях и собирать в кулак остатки сил. Злые слёзы вырываются сами, скатываются с ресниц и жгут кожу. Чёрт возьми, как можно держать лицо, когда внутри полный раздрай? Но я должна. Сейчас середина рабочего дня, впереди приём, и пациенты никуда не денутся. Они не должны видеть моих слабостей.
В кабинете всё как всегда: запах антисептика, ровный свет из ламп под потолком, стопка карточек на столе. И всё это только раздражает: в этом порядке нет ни малейшего отражения моего хаоса. Чтобы давать назначения, ставить диагнозы, нужна сосредоточенность, холодный ум, а у меня в голове сплошной гул и обрывки картинок из недавней сцены.
– Кариночка Витальевна, – осторожно заглядывает Маша, администратор, делая бровки домиком. В руках у неё планшет, который она сжимает как щит. – Мне с утра названивает один упёртый пациент. И слышать не хочет, что у вас сегодня всё забито. Что мне делать? Он ещё угрожал жалобой, – последние слова она почти шепчет, словно боится, что кто-то ещё услышит.
Я выдыхаю, сглатываю колкость на языке.
– Очередной царь с короной на голове?
– Ага, – кивает она, виновато закатывая глаза. – Я его три раза уже ориентировала по ближайшей дате, но он ни в какую.
– Маш, а с чем он хочет прийти?
В её взгляде замешательство.
– Ой! – только и вырывается.
Этого достаточно, чтобы я поняла: как всегда, она не уточнила. И вот так на ровном месте можно пропустить что-то серьёзное.
– Давай так, – говорю устало, – звони ему и спрашивай, какие жалобы. Потом решим. В конце концов, кроме меня есть ещё врачи, он может попасть к любому свободному.
– Но он хочет только к вам, – не сдаётся Маша.
Я прикрываю глаза и считаю до трёх. В груди распирает злость на Вселенную: ну почему именно сегодня?
– В любом случае, я пока не понимаю, насколько там срочно. Сначала выясни, потом будем думать.
– Поняла. Бегу звонить, – кивает она и исчезает в коридоре.
Выхожу к кулеру, наливаю стакан воды и пью большими глотками, будто влага может смыть изнутри горечь.
Надо собраться. Прямо сейчас. Мне ещё минимум шесть человек принимать, а может и семь, если этот «царь» решит штурмовать мой график. Карточки тоже не сами заполнятся. Завтра операционный день, значит, завал будет вдвойне.
Собравшись, принимаю ещё двоих. Руки делают привычные движения, голос звучит уверенно, и пациенты даже не догадываются, что внутри у меня пожар.
И вот, когда отпускаю очередного, снова вижу Машу – она идёт ко мне быстрым шагом, прижимая планшет к груди. На лице её смесь тревоги и желания поскорее переложить ответственность на мои плечи.
– С его слов, у него конъюнктивит, не видит толком, а у него какие-то важные переговоры или контракты, я не поняла… – Маша пожимает плечами.
– Ладно, давай его в конец записи пригласи, – говорю, уже заранее понимая, что случай несложный и не займёт много времени. Тогда я наконец смогу уйти домой и хорошенько всё обдумать.
Пациенты оказываются разными. Я погружаюсь в их истории и жалобы – это единственное, что спасает меня от навязчивой мысли о Вадиме. Работа как лекарство: каждый диагноз, каждый аккуратный жест словно вытягивает меня из смятения. Принимаю одного за другим, голос ровный, руки точны – снова и снова доказываю себе, что могу быть профессионалом, даже когда весь мир внутри рушится.
Наконец наступает очередь последнего – того самого «царя».
– Проходите, присаживайтесь.
Несмотря на усталость, стараюсь быть вежливой. Люди разные, и порой за маской высокомерия скрывается страх, особенно у тех, кто вдруг обнаружил проблему со зрением.
Он входит без лишних слов, представительный, широкоплечий, с идеальной осанкой. Костюм сидит идеально, дорогие часы блестят. Не поздоровавшись, садится напротив.
– Что вас беспокоит? – спрашиваю спокойно.
Он отвечает дерзко:
– Вы и так знаете, ваша цербер меня допрашивала полчаса, хотя всего лишь нужно было записать меня к вам.
– В нашей клинике все специалисты профессионалы, – поясняю, – мы распределяем нагрузку равномерно.
– Я плачу немалые деньги, чтобы попасть именно к вам, – заявляет он.
Деньгами передо мной трясёт, и хоть он симпатичный, характер у него отвратительный.
– Алексей Михайлович, – говорю строго, – всё-таки я бы хотела услышать жалобы.
Он начинает: глаза гноятся, перед ними всё плывёт, через день переговоры, нужно быть в форме. Я приглашаю его на кресло, осматриваю аккуратно, отмечаю покраснение, отёк, слизистые выделения – классика бактериального конъюнктивита. Диагноз подтверждается простыми манипуляциями, всё, как по учебнику.
– Пропишу вам капли с антибиотиком, – говорю, – закапывать три раза в день, улучшение уже завтра. Если станет хуже – звоните, я вас пересмотрю.
– Всего десять минут вашего времени. И стоило заставлять меня умолять принять?
– Если бы я принимала каждого вне записи, я бы здесь жила, – отвечаю, слегка уставшим тоном. – У меня есть своя жизнь.
Пассаж о деньгах воспринимается мной болезненнее обычного: сегодня любая фамильярность режет особенно остро. Я стараюсь не перерабатывать и ценю свои границы, не потому что черствая, а потому что без отдыха врач перестаёт быть собой: неинтересный, неправильно лечащий, выжженный. Пациенты не хотят такого врача, и я сама не хочу им быть.
Выключаю компьютер, гашу свет в кабинете. Беру пальто, нащупываю в сумке снимок.
В коридоре меня уже поджидает Воронцов. Он стоит у стойки, руки в карманах. Не дал мне и шанса сбежать.
– Рина, едем домой?
– Может, поговорим здесь? – предлагаю, еще цепляясь за мысль о людях вокруг, чтобы отложить неизбежное.
– Я бы не хотел, чтобы нас подслушал кто-то, – отвечает он.
Правильно: в маленьком коллективе слухи рождаются на пустом месте и растут, пока не станут полной правдой в умах всех.
– Ладно, – соглашаюсь.
Домой едем молча: даже радио не включаем. Едва переступив порог, Вадим сообщает ровно, без лишней интонации:
– Рина, ты должна сделать аборт.
Глава 4 Карина
Поверить не могу в то, что слышу. Словно слова Вадима повисли в воздухе ядовитым облаком, и я не в силах вдохнуть.
Первая реакция – выставить его за порог, пригласить хоть за все деньги мира мастера и сменить замки. Убрать из своей жизни мужчину, который посмел угрожать моему ребёнку, моей крошечной бусинке, ради которой я уже готова на всё.
А вторая реакция – растерянность. Ещё большее непонимание. Что вообще происходит? Мы столько раз обсуждали тему детей. Да, каждый раз откладывали – работа, карьера, ипотека, удобный момент… Но ни разу Вадим не говорил, что вообще не хочет детей. Ни намёком, ни интонацией. И вдруг – это. Холодное, безжалостное: «сделай аборт».
Что могло измениться за пару месяцев после последнего разговора? Это Женя, что ли, его надоумила? Только при одной мысли о ней грудь сводит огнём. Словно кто-то изнутри выжег меня каленым железом.
Я не отвечаю. Просто скидываю туфли, босыми ступнями чувствую прохладный пол и иду на кухню. Шумно наливаю воду в стакан, глотаю жадно, большими глотками. Ставлю стакан в раковину, и звук стекла о металл отдаётся колоколом в голове.
Подхожу к окну, раскрываю створку, впуская прохладный воздух. Подставляю лицо ветру. Глаза сами собой закрываются. Дышу. Вот так. Уже легче.
– Карина, ты собираешься просто молчать? – его голос за спиной режет слух. Я чувствую его раздражение шестым чувством: Вадим не выносит, когда на него не обращают внимания.
Поворачиваюсь к нему медленно.
– Вадим, что ты хочешь от меня услышать?
Он делает шаг вперёд.
– Что ты думаешь по этому поводу? – спрашивает, словно ожидает простой, удобной формулы, которая всё уладит.
– Я в шоке от того, что ты мне сказал, – выдыхаю я. – От любимого человека как-то не ожидаешь такого. Как у тебя вообще язык повернулся желать нашему ребёнку смерти?
Его лицо на секунду дергается, как у человека, которого поймали на вранье. Но потом он, напротив, расправляет плечи и начинает защищаться:
– Не переворачивай! Если бы мы планировали…
– Так мы планировали! – напираю я, и слова вырываются уже с обидой. – Разве не твои слова: «Кариш, давай через пару лет»?
Он вздыхает и смотрит так, будто ему тяжело со мной спорить:
– Ну и где противоречие? Прошло всего два месяца. Ты же на таблетках, как это вообще произошло? Или… – и тут в его голосе появляются обвинительные нотки.
– Ты блин в своём уме, Воронцов? Только не говори, что хочешь меня обвинить сейчас! – вырывается из меня, и я сама удивляюсь резкости.
Я отшатываюсь от него, недоверчиво разглядывая. Боже, у меня сейчас полное ощущение, что я с каким-то незнакомцем говорю. Не мог мой Вадим так хладнокровно со мной обсуждать нашего малыша. Будто это проблема какая-то, а не счастливое событие.
Он пытается опереться на какие-то общие мифы:
– Ну знаешь, вокруг куча историй, как жёны таблетки на аскорбинку меняют, а мужу лапшу вешают, что они на гормонах.
Я прохожу мимо него к двери и распахиваю её настежь.
– Вон пошёл, Вадим! Видеть тебя не хочу. – Голос дрожит, но я придаю ему твёрдость.
Держусь из последних сил, жуть как хочется просто остаться одной, чтобы переварить всё это.
Он делает шаг и рукой перекрывает мне путь, огибает и закрывает дверь.
– Стоп, мы не договорили. Остынь.
– Остыть? Издеваешься! Начни с себя, а потом поговорим. Я пока что никакого конструктивного предложения не услышала, ни одного объяснения.
– Пойдём, сделаю тебе чай. Или лучше кофе? – спрашивает, как будто у нас просто мирная беседа.
– Мне нельзя кофе, – отвечаю коротко.
– Вообще-то беременным можно всё.
– Не хочу рисковать.
На этом лицо у мужа становится таким сложным, что я перестаю понимать, он злится или волнуется? Или ему вообще плевать на всё?
– Так ты хочешь сказать, что это всё случайность?
– Именно, – говорю тихо, но твёрдо. – Я точно так же не ожидала подобного. Но ты же в курсе, что ни у одного метода нет стопроцентной гарантии. Хотела с тобой поделиться, думала, ты обрадуешься.
Мы пристально смотрим друг на друга – два человека, которые когда-то строили планы на будущее, теперь теперь находятся так далеко, что шансы найти компромисс ничтожны.
Слёзы предательски подкатывают, и голос начинает дрожать. Я осекаюсь, стискиваю зубы, потому что если сейчас дам волю эмоциям, то вылью на него всё, что накопилось, причём с таким набором крепких выражений, что сама себя потом испугаюсь. Нет уж, лучше промолчать. Я слишком хорошо знаю: стоит мне скатиться в крик и базарные перепалки, – и это буду уже не я, а какая-то чужая, тёмная версия меня. И пусть она так и останется в тени.
Да, иногда я думаю матом. Исключительно внутри своей головы. Такое у меня маленькое guilty pleasure. Не скажешь ведь какому-нибудь неприлично богатому пациенту, что у него мозг с перепелиное яйцо? Или проверяющему, который лапает тебя сальным взглядом, не скажешь прямо, куда ему стоит пойти. Так и живу, на лицо приличная, дерзкая внутри.
Не может же человек быть идеальным. У всех свои тараканы, свои маленькие грехи.
– Рина, – морщится, словно от зубной боли, – я, конечно, не оправдываю твоих ожиданий, но моё мнение не изменилось.
– Почему? – у меня почти истерика. – Что такого сделал тебе невинный малыш, что ты его ненавидишь? Неужели ты настолько чёрствый? Получается, я тебя вообще не знаю?
– Причём тут «ненавидишь»? – он морщится сильнее, словно я давлю на больное место. – Откуда такие громкие слова. У меня есть свои причины. Поверь, они очень веские.
– Так поделись ими со мной! – повышаю голос, чувствуя, как дрожат пальцы. – В чём проблема? Может, я пойму.
– Не могу.
Всё. Одно это «не могу» ставит точку. В груди холодом оседает понимание: он и не собирается мне ничего объяснять. Сколько лет вместе, а в самый важный момент я остаюсь один на один со своими мыслями.
– Уходи, Вадим. Я справлюсь без тебя. Может, ты просто хочешь детей от Жени?
– Что? – он даже отшатнулся, будто я его пощёчину отвесила. – Рина, как тебе вообще такое в голову пришло?
– А что мне думать? – шиплю я, срываясь. – Ты устраиваешь тайны мадридского двора. Ты имеешь секретаршу прямо в своём кабинете, а потом заявляешь, что своего собственного ребёнка готов отправить на аборт. Ты в своём уме, Воронцов? Это твои слова были, не мои.
– Я никого не имел в кабинете, – огрызается он.
Отворачиваюсь к окну, чтобы не видеть этого театра. Ну да, святой человек. Ангел во плоти. Ещё нимб протри – и картинка сложится. Только вот от его оправданий мне легче не становится.
Я поворачиваюсь к нему, слова рвутся наружу с холодной решимостью.
– Скажу тебе кратко, ладно? Нет сил больше говорить с тобой. Я ни за что не пойду на аборт. Твоё мнение меня больше не интересует. Мы разведёмся через месяц. В свидетельстве я оставлю прочерк. Ты свободен, Вадим.
Его лицо темнеет, глаза сверкают так, что я даже на секунду теряюсь.
– Твою мать, Рина, ты не понимаешь, что творишь!
