Текст книги "Неразделимые (Рассказы писателей Югославии)"

Автор книги: Славко Яневский

Соавторы: Леопольд Суходолчан,Мишко Кранец,Живко Еличич,Димитар Солев,Стево Дракулич,Векослав Калеб,Живко Чинго,Чамил Сиярич,Радован Зогович,Антоние Исакович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

До вечера никого не будет, подумала она. Янез ушел на рудник, ушел недовольный, что надо туда идти еще и после обеда. Алеш бегает по двору.

– Я не могу вам верить. Мы не знакомы. Я не знаю, откуда вы говорите, кто вы…

Он непринужденно отвечал:

– Я уже высчитал расстояние между нами… От меня до вас меньше часа езды на машине. Знаете, где отель «Под скалой»?

Она, улыбаясь, подтвердила:

– О да, знаю. – И отдалась его голосу. Напряжение исчезло. Он что-то объяснял ей со все большим воодушевлением, его голос то приближался, то отдалялся, становился то игривым, то необычайно серьезным, однако ни минуты не звучал обыденно. Перед ней возникали картины, которые она давно считала утраченными и не искала больше, хотя чувствовала, что когда-нибудь они найдутся. Но что она будет с ними делать? Ей было страшно: вот-вот голос иссякнет, а она так и не сумеет ничего сказать. Вопреки воле она впустила этот голос в тайный ток своей жизни, она уже готова была рассказать ему, как обманывала себя мечтами, они пришли в бессмысленно длинные дни и ночи от сознания, что пути жизни не совпадают с путями желаний и надежд и что, если отправишься по тому или другому пути, обратно уже не вернешься. Только чудом вдруг можешь услышать голос, с упоительным волшебством парящий над обоими путями. У нее еще не было потребности представить себе человека, который с ней говорит, какое у него лицо, фигура, руки, плечи, профессия, прошлое, настоящее, она безоглядно доверилась одному его голосу.

– Катарина, скажите же что-нибудь.

Прежде чем он повесил трубку, она задумчиво произнесла:

– Давно я так не разговаривала.

Едва войдя в дом, он позвал:

– Где ты? Мне звонили?

Она немного смешалась, ей показалось странным, что прежде всего он спросил об этом, хотя вопрос был вполне обычным.

– Ты имеешь в виду телефон? Тебе нет.

Он посмотрел на нее.

– Мне нет? Значит, тебе… Кто, соседка? И ты выучилась болтать по телефону, как другие женщины? А обеда нет! – Уселся за стол и сказал: – Ни черта… Так я и знал… И зачем бурим впустую… Сплошное издевательство. Жизнь – это торговля. Только идиоты думают, что в этом мире можно что-то переменить.

Она еле слышно ответила:

– Попробовать все-таки нужно.

Он повысил голос:

– Дурацкое подстрекательство! Чисто по-женски!

Ее будто понесло:

– Снова женщины! Думаешь, все мужчины появляются на свет мужчинами!

Он с удивлением взглянул на нее:

– Ну и ну, посмотрите только, самолюбие…

Развернул газету:

– И что же сегодня пишут в нашей местной газетенке? Рабочим заявляют, что не хватает руды, поэтому они не могут получать больше. На самом же деле просто хозяйствовать не умеют. Могу доказать.

Не задумываясь, она ответила:

– Я бы все это им сказала в глаза.

Он усмехнулся:

– Короткая у тебя память. Я не хочу остаться без работы, и жалованье приличное. Не уезжать же нам отсюда. Тут мы дома, привыкли. И потом, лучше нигде не будет.

Она испугалась – вдруг снова нужда, а ей так хотелось попугая или канарейку, но сказала:

– И все равно ты не должен молчать.

Он еще шире улыбнулся:

– Между молчанием и криком лишь та разница, что криком можно повредить голосовые связки, а переменить все равно ничего не переменишь. К тому же ты сама потом будешь пилить меня, как все жены, за то, что я разорил дом… Так и жизнь проходит… Буришь пустоту. Бури не бури, ничего не изменишь. Позади миллионы лет, впереди миллионы лет. У жены усохнет матка, убьют дитя твое на бессмысленной войне.

Вдруг она тихо попросила:

– Янез… Завтра воскресенье. Пойдем на Врх. Говорят, там так красиво!

Он отмахнулся:

– Брось ты свою сентиментальность. Глупо ведь.

Теперь пространство вокруг него заговорщицки сжалось. Возможно, если бы он дал волю новому чувству, оно давило бы меньше. Он попытался оценить свое положение в обществе; хотя в оценках его не было безусловности, все же он без труда насчитал несколько удач, правда, одни из них вели вверх, другие – вниз. Мысленно он разобрался в своем отношении к жене, даже думал о ней – здесь в отеле ему тоже стелют, прибирают, подметают, но никогда не подают пересоленный суп, правда, он старался не обострять отношений. А сейчас все в нем вдруг обратилось к тому голосу, он тянулся к нему, разделял оттенки, на певучие подъемы и мелодичные понижения и старался избавиться от всего, что могло помешать общению с ним, ведь оттенки ее голоса были в тысячу раз тоньше и нежнее, чем крылья бабочки. Он затрепетал от робости, услышав неверный взлет ее голоса, когда сказал: «Мне кажется, я не слышал вас целую вечность».

Она усмехнулась:

– Целую вечность? Только вчера.

Он долго старался уяснить себе, что этот голос исходит из горла, горла женщины, у которой есть тело, есть руки, лицо, шея, плечи, грудь. Ей лет тридцать, она стирает, шьет, варит, подтирает попку ребенку, бранится у палатки с зеленщиком, выходит из себя, когда ребенок зальет только что вымытый пол, однако представить все это ему никак не удавалось. Вообще все бытовые подробности растворялись и исчезали, прежде чем он находил им название, он их просто не воспринимал, а теперь это его свойство перенеслось и на реальные черты женщины, а женщин он давно уже избегал. В свои сорок пять лет он уже был не способен услышать женский голос из глубины души, голос сам по себе звучащий в воздухе, потому и пытался связать его с человеком, с женщиной, которую никто еще не знал, не касался, она выросла и созрела в небрежении и одиночестве, в грехе, в вечном ожидании, в растерянности и бегстве от себя. Голос волновал его то призывом, то кротостью, в то же время он не считал его чем-то необычайным и так легко обращался с ним, словно он стал его собственностью.

– Андрей, откуда вы?

Он усмехнулся:

– Город, улица, дом?

В ее голосе задрожало смущение.

– Нет, нет, не так…

Ему хотелось говорить с ней бесконечно.

– Я живу в городе у моря, в порту… Работаю на судостроительном заводе, в научно-исследовательском отделе.

Голос ее стал смеющимся:

– Ох, такие подробности мне не нужны.

Он уже много лет не слышал смеха, которого не ждал, какой не часто услышишь, и боялся, что он вот-вот замрет. Он ощущал этот голос, прилетавший к нему издалека, он сам наполнял его горячей кровью и только потом соединял с ее телом. Он пригласит ее обедать, официантка долго не сможет прийти в себя от удивления, старик-пенсионер зевнет пешку.

Они будут сидеть до вечера, он тысячу раз оглядит ее всю, женщина получает гораздо больше, это правда, скажет она, мужчине остаются незначащие, состоящие из одних лишь звуков слова, а они забываются легче всего на свете. Если бы они не забывались, не было бы нашего разговора, улыбнется он ей, вот почему мы стараемся оставить в памяти немного свободного места. Как мотыльки, покачает она головой, всегда что-то новое, с одного цветка на другой. Ответ у него заготовлен: мы с радостью обновляем наши воспоминания, нашу жизнь, но стоит им надолго задержаться в душе, как они начинают утомлять, надоедать и умирают, так что жалеть не приходится. Все равно это жестоко, промелькнет у нее в голове, любая смерть. Он сказал: если бы рядом с умершими не оставалось места для других, следующих, по свету бродили бы одни мертвецы, а их шапки плавали бы в реке.

На террасе заиграет музыка, он пригласит ее танцевать, сегодня суббота, какая была бы невыносимая скука, не будь ее с ним. Он глазел бы на официантку или помогал бы старику, который никак не мог закончить партию. Они сами не заметят, как их увлечет сентиментальная мелодия, его рука будет лежать на ее талии, подбородок касаться ее волос, он еще не знал, как она причесывалась обычно, но когда зазвучит ее голос, он словно ослепнет, ему станет все равно, долго ли она готовилась к этому танцу.

Официантка проводит их взглядом, когда он поведет ее в номер, правда, комната не подготовлена к ее приходу, но они не обратят внимания. Он почувствует, что она отзывается на каждое его движение, что каждый палец должен касаться ее плеча по-своему. Ему придется крепко держать себя в руках, чтобы не потерять голову от ее прелести, придется забыть весь свой опыт и отдаться играм, поражающим новизной. Она хочет, чтобы каждое мгновение он ласкал ее иначе, а когда они сольются, она снова превратится в голос без горла, шеи, тела, он закроет уши подушкой, пахнущей ее кожей, ему не захочется встать, принять душ, выйти к завтраку, посидеть на большой террасе.

– Знаете, Катарина, я здесь впервые… Когда семь лет назад мне удалось усовершенствовать систему навигации и я дома готовился к решающему бою, еще куда ни шло. Но теперь лучше, что я здесь, я слышу ваш голос.

Она ответила, ответила шепотом, она пыталась вместе с ним добраться до его гавани:

– Может быть, вы так говорите только потому, что мы далеко и только слышим друг друга… Если бы вы были здесь, со мной, ваши слова звучали бы иначе.

Он усмехнулся:

– Оставьте, Катарина, совсем не далеко, разве это расстояние. Вы меня слышите? Я вот что хочу вам сказать: я произвел революцию в кораблестроении.

Она воскликнула с ироническим испугом:

– Ой-ой, так уж и революцию!

Он настойчиво продолжал:

– Конечно, поначалу все будут против меня.

Она подумала вслух:

– А вы не ошибаетесь?

На секунду он замолчал, потом ответил:

– Возможно… Но много хорошего связано с ошибками. Ваш голос я впервые тоже услышал по ошибке.

Вдруг он понял, что все звуки исчезли – голоса, доносящиеся из ресторана, стук тарелок, шаги официантки, хлопанье дверей. Тишина в голове заметно ширилась, будто барабанные перепонки мучительно растянулись, какое-то время он еще улавливал ее голос, хотя он стремительно утончался, свивался в пружину и жадно пожирал мгновение тишины, затем его место заполнил свет, внезапная вспышка – вот оно, недостающее звено в проекте, подумал он. Она звала его:

– Андрей, Андрей, вы у телефона? Вы меня слышите, Андрей!

Он хорошо ее слышал, но не мог отвечать, его язык сожгла тишина, он держал трубку, боялся, что она положит свою, но ответить не мог.

Она смотрела в окно, по шоссе мчались машины, проносились бесшумно, словно в прозрачной жидкости, летели, как мотыльки, еще не смоченные утренней росой. Она слышала его голос, поверив в его искренность, чувствовала, что этот голос рождается сам по себе, отторгнутый от привычных человеческих отношений. Она вслушивалась в него, не связывая с прежними чувствами, не воспринимая как объяснение в любви, но ей уже было страшно, что в конце концов он исчезнет, хотя теперь она будет слышать его бессонными ночами, и задрожит как струна, когда он коснется таящихся в ней мертвых голосов, сейчас они замерли в неведомом тепле и умрут в искушениях. Его голос проникал в ее пылающее ухо и властно будил в душе другие голоса, хотя сам не выражал ничего. Ни мысль, ни намерение, ни фантазия, ни ожесточение уже не могут его остановить, он дерзко овладел ее встревоженным рассудком и разрастается в неутоленных желаниях подобно пышным тропическим цветам.

Минутами ей была ясна логика искушений, она спасалась, отгадывая загадки, которые задавали своенравные причудливые голоса, до нее уже не долетали их прерывающиеся созвучия. Она обрадовалась, поймав себя на том, что для нее потеряна ценность обычного порядка вещей, что она способна безотчетно отдаться мимолетному чуду – окунуться в этот голос, хотя ее смущала его восторженность. В то же время она ненавидела его, и в этом не было противоречия – ведь он выманил ее из раковины, из безопасной тишины – в боль, теперь она боится и своего голоса и его, дорого платит, улетая мечтой в бесконечную даль, в высокое небо. Она была готова на самые интимные ноты в голосе, но не видела губ, из которых исходит его голос, а ей нужно было их видеть, во что бы то ни стало, каждое движение. Она должна отстоять все, что ей дорого, что отныне принадлежало только ей, таилось в его дыхании, прилетало из тишины. Она наслаждалась звуками этого голоса, он звенел, жег все с новой силой, не утихал, заглушал неверие и равнодушие, отдавался эхом в пустоте, возникал из воздуха, жил сам по себе, заявлял права на ее тело, пронзал уши, раскрывал глаза, уводил от повседневности, куда-то звал, переливался от самых незначительных колебаний.

Все в доме казалось ей не таким, как вчера, нашлась рукавичка Алеша, которую она считала потерянной, вечером, лежа в постели, она услышала, что ветер рвет крышу и точит край трубы. Она рассмеялась, когда, приняв к вечеру ванну, вспомнила, что утром уже купалась, но ей захотелось снова ощутить, как струится по телу вода, как вздымается, когда погружаешься в нее, как опускается с нестройным плеском, когда встаешь. По дороге на рынок она слышала голоса в магазине, в мясной, в парикмахерской, они безжизненно витали над головой, исчезали, казались иллюзорными, хотя она снова и снова убеждалась в их реальности и первозданности. Порой она была готова открыть свою тайну людям, чтобы самой себе подтвердить существование голоса, который так неожиданно открыл в ней еще одни уши, о которых она забыла или вообще не знала. Все случилось именно так, как она предполагала.

Она подошла к столу, включила утюг, руки чувствовали, как он нагревается, какое непривычное тепло, подумала она, и вдруг помертвела от страха. Она ждала его голоса, а его все не было, дверь в прихожую оставила открытой, боялась пропустить звонок. То и дело поглядывала на мужа, он лежал на диване, углубившись в газету. С каким шумом он ее переворачивает, сказала она себе, почему газеты печатают на такой шелестящей бумаге. Когда телефон зазвонил последний раз, Янеза не было дома, его вызывали в дирекцию, до сих пор не получили его последнего отчета. Она все ему передала за обедом, но он только отмахнулся, пошли они к черту, ей даже на миг стало весело, давно он не чертыхался, а потом сказала себе – ведь он только передо мной посылает их к черту. Если телефон зазвонит еще раз, это будет его голос, он уже трепещет у него в горле, уже летит к ней с террасы отеля. Что-то он запаздывает, обычно он звонит до обеда, когда уверен, что дома никого нет, кроме нее. Она вздрогнула – может быть, он заболел, мечется в жару или уехал и больше не позвонит, а значит, все это был обман, привычка к победам, – скучая в отпуске, он просто позабавился ее голосом!

Рука замерла и соскользнула с утюга, неужели он больше не позвонит, что она будет делать весь день, где найдет другие голоса, с которыми сроднится, она уже не улетит мыслью вдаль, не рассмеется над пауком, из сетей которого в кладовке удерет муха, снова придется слушать радио, что-то о племенных быках, размышлять о чем попало, жизнь всегда что-нибудь подкинет, она отдернула руку, обожглась, зазвонил телефон.

Она бросилась в прихожую, закрыла дверь, муж не должен слышать, с кем она говорит, и тут же придумала: Ольга спрашивала, есть ли у нее билет на концерт хора, поют, как соловьи, она подняла трубку.

– Это вы, товарищ Ленарт?

Резко ответила:

– Нет! Его жена.

Голос в трубке притих, секретарша директора, снова спрашивает Янеза, без конца звонит, моложе меня на десять лет, прижила ребенка, видно, еще одного захотела, она сжала губы.

– Извините, пожалуйста, что я звоню второй раз. Я думала, товарищ Ленарт дома. Мне поручили напомнить, что позавчерашний отчет еще не получен.

Она ответила разочарованно:

– Хорошо, я передам.

Положила трубку, застыла, конечно, что-то случилось, сказала она себе, что с ним, он уже стал частью ее покоя и привычной жизни. Но он же не обязан звонить каждый день, успокаивала она себя, я просто дура, я так жду звонка, будто все в мире для меня перестало существовать, будто голос мой отделился от тела, будто вечером я не смогу зажечь свет, не узнаю в постели мужа. Когда она сказала о звонке секретарши, он напал на нее.

– Я вообще телефон отключу! И дома покоя не дают!

Как он ловко притворился, что секретарша для него – десятое дело, подумала она, а все мысли только о ее звонке.

– Тебе придется привести вескую причину.

Он ответил:

– Я скажу им… Ну… Что у тебя больные нервы и ты выходишь из себя при любом телефонном звонке. Так рекомендовал врач.

Она снова подошла к столу, рука искала утюг, как он быстро остывает, повернулась к мужу спиной.

– Придется, пожалуй, найти более убедительное объяснение.

Он расхохотался.

– Да что с тобой? Ты уже не можешь жить без телефона! Вспомни, какую сцену ты мне устроила, когда я его поставил! И с кем же ты больше всего болтаешь? С Ольгой? Симоной? Бертой? Почем брала яйца? Ты видела, какие в новой «Бурде» чудесные выкройки для летних платьев? Читала про шведского наследного принца, который влюбился в простую женщину? Ты знаешь, Эрна все ходит с этим снабженцем, ну, как там его зовут, у него трое взрослых детей… Что будешь сегодня варить на обед?

Она стояла у стола, половину из того, что он говорил, пропустила мимо ушей, слова уплывали куда-то в сторону. Битый час глажу одну рубашку Алеша, подумала она, и вдруг поняла, что муж умолк на полуслове, будто пополам его разрезал. Ясная мысль делится на равные части, их можно менять местами, рассекать, переставлять как угодно, она быстро оглянулась, увидела, что он задремал. Разве он не пойдет сегодня в кегельбан, испугалась она, может быть, он следит за ней? Но теперь все равно, он уже не позвонит, он никогда так поздно не звонил, ей нужно продумать завтрашний день, каждый час. Несколькими взмахами утюга покончила с рубашкой сына и разложила на столе рубашку Янеза, рука снова одеревенела, она с трудом двигала ею.

Он позвонит в дверь, а она подумает, что это телефон, но только прикоснется к трубке, снова звонок, она побежит открывать и увидит его на пороге. Они долго будут смотреть друг другу в глаза, потом представятся, она почти не расслышит его имя, произнесенное скороговоркой, ему изменит голос. Она захочет услышать еще раз, но он не повторит, видно, не понимает, как это важно. Не везет с телефонными звонками, улыбнется он, все не туда попадаю, и подождет, пока она оденется. Она будет в спешке открывать шкафы, снимать с вешалок платья, бросать их на кровать, ведь она не знает, какой цвет он любит, коричневый, зеленый, и ворот слишком открыт, не может же она ему показаться с голой шеей, а вдруг ему нравятся короткие юбки, что же они будут делать, только погуляют или он повезет ее куда-нибудь на машине и они посидят в ресторане, на террасе. Она начнет извиняться, что ему пришлось так долго ждать, но он улыбнется и внимательно посмотрит на нее. Только перед тем как сесть в машину, она спохватится и побежит к соседям, пусть Алеш побудет у вас, мы едем навестить сестру, она заболела, надеюсь, ничего страшного. В машине он будет смотреть на нее, она с удивлением обнаружит, что не старается спрятать от него худые плечи, которых всегда стеснялась. Смотрите на дорогу, заметит она ему с улыбкой, мы на шоссе, но он не отведет глаз, и она смущенно отвернется.

Она не станет спрашивать, куда они едут, не будет пытаться узнавать знакомые дома, деревья, не будет смотреть на людей, вся отдастся мечтам. Она не осмелится взглянуть на него, хотя ей так хочется рассмотреть его руку, она долго старалась представить ее себе, а сейчас, когда рука перед ней, на руле, она кажется ей нереальной. Она хочет видеть его лицо, такой ли у него сильный подбородок и глубокие глаза, как ей представлялось, но голос все подавляет, и лицо его исчезает в призрачной дымке. А когда через минуту она повернется к нему, желая убедиться, что он здесь, рядом, у нее перед глазами возникнет мерцающий мираж – образ его голоса. Они свернут на боковую дорогу, он остановит машину, наклонится к ней, она сразу узнает его взгляд, хотя глаз не увидит, почувствует его дыхание, услышит голос, но не сможет коснуться губ, шеи, он обовьет ее своим голосом, а ей безумно захочется, чтобы он обвил ее руками. Она не может жить только восхищением, она дрожит все сильнее, пылает, она оделась для него, интуитивно выбрала его любимый цвет, он обязан сказать, что она очаровательна, коснуться пуговиц на платье, плеч, шеи, колена, без этого она не вернется домой, ей не унять своей плоти одним лишь отторгнутым голосом, который может исчезнуть в любую минуту, оставив после себя горечь разочарования. Она должна сама положить руку ему на грудь, дотронуться до головы, старательно пересчитать морщины на лбу, шаловливо дернуть за волосы, нос, ухо, оцарапать его сильный подбородок. Она стояла у стола, как же долго я глажу рубашку Янеза, подумала она, все-таки он сегодня не позвонил, и вдруг почувствовала, что ноги у нее подламываются от усталости. Обожгись она утюгом, Янез тут же скажет: когда ты наконец перестанешь мечтать.

Он сидел за столом в ресторане и смотрел на пару, расположившуюся за столом у дальнего окна, они ужинали. Как медленно они едят, точно хлеб для них святыня, улыбнулся он, ему видно ее лицо, красавица, ничего не скажешь, конечно, неизвестно, какая у нее фигура, походка, талия, как она встает, как протягивает руки. Спутника ее он видел только в затылок, вернее, видел седые волосы, вероятно, у него хватает забот или он из тех, кто рано седеет. Ему было не по себе, скорей бы кончился ужин, он встанет и уйдет в номер, но прежде позвонит ей, он, правда, твердо решил не звонить раньше завтрашнего утра, но теперь уже не мог избавиться от этой мысли, она беспощадно оттеснила все другие, он тихо встал и неслышно добрался до телефонной кабины.

– Катарина, мой отпуск кончается… Я могу уехать завтра, а уж послезавтра обязательно… Жду телеграмму.

Едва слышно она ответила:

– Уже?

Он торопливо сказал:

– Человек должен чувствовать минуту, когда надо уйти… Решение проекта я нашел, это случилось позавчера, когда я говорил с вами, меня словно озарило… Вы почувствовали? Три года я надрывался. А они сидели за длинными столом и ждали. Поначалу я снова буду один, только в ушах будет звучать ваш голос… Конечно, риск есть. Но я убеждаю себя: не сдаваться раньше, чем начнется битва.

Она тихо произнесла, не умея скрыть зова:

– Андрей!

Он ответил:

– Катарина?

Оба замолчали, но вдруг он сказал:

– Катарина, ведь я вас не видел. Перед тем как уехать, я хочу вас увидеть.

И едва расслышал ее ответ:

– Я тоже хотела бы вас увидеть, Андрей…

Он быстро сказал:

– Я позвоню. Всего хорошего, Катарина!

Она выдохнула:

– Всего хорошего!

Он стоял с трубкой в руке и в замешательстве думал, что поступил безрассудно: предал и ее голос, и свой. На мгновенье он вошел в роль мужчины, что ужинал у дальнего окна ресторана и смотрел своей спутнице в лицо, касался ее руки; ему передалось их настроение, рожденное красотой женщины и ночью, которая им предстояла. Ему уже не хотелось идти в номер, не хотелось идти на вечернюю прогулку.

Он вернулся в ресторан, сел за стол с другой стороны, так, чтобы не видеть женщину и ее спутника, которые еще ужинали. Позвал официантку, а где же тот старик, что сам с собой играл в шахматы и растерял все пешки? Почувствовал, что погружается в мелочи, от которых так трудно освободиться, поразительно быстро он оказался среди своих привычных представлений, а ведь совсем недавно в них вторглись страсти, неудержимые желания. Он уже жил в завтрашнем дне, ему не дано отречься от прежней жизни, он лишь сохранит ее голос в душе. Она звала его к самоотречению, но не к смерти. В звуках голоса жили ее мечты и его искания, голос ее зазвенел именно тогда, когда он чуть не потерял веру в себя, голос звал из прошлого в будущее. Жена считала его своей собственностью, я знаю, ты любишь только меня, я не могу представить, что ты коснешься когда-нибудь другой женщины, все мое – руки, плечи, лицо, голос, даже отзвук голоса, твердила она ночью накануне его отъезда в отпуск. Она привыкла к его шагам, уходам и возвращениям, к тому, как он ложится в постель, как поутру встает, умывается, приходит вечером в обещанное время. Она отказалась от вдохновения, гордости, усмирила свои желания, укротила улыбку, все реже делала прическу, заполняла день домашними хлопотами, отношениями с соседями – одни и те же голоса и лица, суета, подвохи, мелочное состязание, серое небо, трясина, жизнь между своим и соседским двором, заботы по дому, дети. Она не знала перемен в настроении, скуки, была привязана к воспоминаниям, брала от страсти, желаний и познания только то, что давалось легко, без боли и последствий, в супружеской любви довольствовалась тем, что они пережили в первый год. Правда, иногда ей хотелось, чтобы его рука легла на ее плечо с другой стороны, но в конце концов она была счастлива уж тем, что чувствовала на своем плече его руку, она говорила, человек должен брать от жизни столько, сколько она ему дает, за все, что он пожелает сверх того, приходится дорого платить, недолго запутаться в противоречиях, страданиях, и в результате поймешь, что выиграл мало.

К его работе она относилась так же, как к своим домашним делам, каждому свое, он не свяжет носки, не сварит обед, а я не стараюсь изыскать топливо для кораблей, улыбалась она. Вскоре он нашел объяснение: жизнь лучше понимаешь, глядя на нее с конца. Почувствовав, что он хочет вырваться и побродить по свету, она поразмыслила и поняла, что все равно он вернется к ней, потеряв немало денег и сил, найдя лишь неизлечимые болезни. Когда ему предложили возглавить центральное конструкторское бюро, она помолчала, а потом громко сказала – может быть, на новой, ответственной работе у него будет больше славы и, наверное, больше денег, но счастья не больше, семью придется забросить из-за бесконечных дел, а жизнь коротка…

Уеду сегодня, решил он, зачем ждать телеграмму, не для того же, чтобы узнать, сколько в ней слов. Быстро начал собирать вещи, нашел их в самых неожиданных сочетаниях. Только теперь он понял, что за четырнадцать дней обжился в номере, стены излучали тепло, но он без удовольствия прощался с ними, так же, как уезжал из дома. Не успел он положить в чемодан первую рубашку, как номер показался ему пустым, он привез мало вещей, но их оказалось достаточно, чтобы заполнить комнату, теперь только галстук остался висеть в шкафу. Если снять и его, номер обретет свой прежний вид, и он еще яснее услышит голос, в пустых комнатах звук отдается как в высокой уединенной церкви, он одинаково хорошо слышен в каждом углу, и орган не заглушает его, стоишь в центре, склонив голову, и пытаешься удержать его, в последний раз сделать реальным, но не осязаемым, продлить до головокружения. Ему было немного страшно переступить порог церкви, в наполненной солнцем пустоте голос мог затеряться… Если бы он позвал, она пришла бы сегодня, он бы ее увидел, а так он сохранит сосуд, который изваял сам, вылепил из мечтаний в свободную минуту. Если он его разобьет, погибнут оба. Ведь ее образ это в конце концов его образ, он отдал ему свои поиски и надежды, и ошибки тоже, и свою боль, возможность играть в шахматы с самим собой. Когда он шел с чемоданом мимо телефонной будки, подумал – может быть, ее вообще нет дома, ушла в магазин купить сыну штаны, старые порядком истрепались, новую рубашку мужу, по дороге зашла к парикмахерше, еще нужно придумать, что приготовить на обед, и наверняка ее зовут не Катарина. Он быстро прошел через ресторан, официантка с удивлением посмотрела на него. Выглянул на террасу, старик-пенсионер уже уехал, подумал он, и подошел к конторке портье.

Она с утра ждала звонка, надела коричневое платье, чтобы не терять ни минуты. Попросила соседку присмотреть за Алешем, когда он вернется из школы. Муж сам подогреет себе обед, она все приготовила. Но телефон зазвонил только раз, задолго до полудня, кто-то испуганно кричал в трубку, вызывал «скорую помощь», ей едва удалось втолковать, что неправильно набрали номер. Потом телефон замолчал. Она то и дело поглядывала на часы, стрелки двигались еле-еле, сами себя тащили. Она ничего не могла делать, будто по ошибке зашла в чужой дом и не знала, как здесь убирают, подметают, стирают, шьют, поливают цветы. Подходила к столу, смотрела на улицу, вдруг она чудом узнает его, он помашет ей рукой, совсем не такой, как другие.

Потом прибежал из школы Алеш, мама, у меня сегодня день рождения, поэтому ты надела такое красивое платье, вернулся муж, что, сегодня праздник, которого нет в календаре, сказал он и уселся за стол.

– Теперь-то уж до конца ясно, что мы бурим впустую.

Она сказала бесцветным голосом:

– Так и напиши в отчете, открыто, чтобы больше не бросать деньги на ветер.

Он горько усмехнулся:

– Меня уже выучили. Я напишу, что теперь-то мы ее найдем непременно.

Она внимательно посмотрела на него:

– Янез, что с тобой?

Не выпуская ложку из рук, он продолжал:

– Нам придется бурить годы, обманывать самих себя. Это единственное, что остается. И знаешь, сколько людей мне будут за это благодарны. И наверху будут дела. Так что хорошего ждать нечего. – И добавил: – Несколько дней в доме будет тихо… Начали копать канаву, будут перекладывать кабель.

Она затрепетала, даже забыла об осторожности:

– К нам нельзя будет позвонить?

Он спокойно ответил:

– Да, несколько дней.

Растянулся на диване и отрывисто сказал:

– Что тебе дался этот проклятый телефон?!

Она ушла в ванную, несколько раз посмотрела на себя в зеркало, причесалась, он звонил, конечно, звонил, повторяла она, и не смог дозвониться, как раз сегодня начали копать канаву. Она ходила взад и вперед по квартире, он мог подумать, что я не хочу с ним говорить, она вся горела, искала сумочку, которую приготовила с утра. Я должна его видеть, твердила она, я все в нем должна увидеть. Муж о чем-то с удивлением ее спрашивал, ничего не слыша, она проскользнула в дверь и убежала из дома.

– Будьте добры… Отель «Под скалой», – задыхаясь, попросила она на почте. Вошла в слабо освещенную кабину, сейчас будет вызов.

– Да, дежурный отеля «Под скалой» слушает.

Она, смущаясь, сказала:

– Будьте добры, я хотела бы поговорить с Андреем… Не знаю…

Дежурный устало отвечал:

– С Андреем? Это непросто… Только Андрей?.. Ну хорошо, я посмотрю по книге приезжающих… Подождите… одну минуту… Нет, нет… Очень сожалею… В последние две недели у нас не было ни одного Андрея… Жаль… И сегодня многие уехали… Вечером приедут новые постояльцы.

Она отняла трубку от уха, держала ее в руке, она должна его видеть, он должен позвонить, она будет стоять в тесной одинокой полутемной кабине и слушать его голос.

Перевод со словенского И. Лемаш.

АЛЕКСАНДР ТИШМА

А. Тишма родился в 1924 году в Хоргоше (Воеводина). Прозаик, поэт. Окончил философский факультет Белградского университета. Литературную деятельность начал как поэт. А. Тишма – автор сборников рассказов «Вина» (1961), «Насилие» (1965), «Мертвый угол» (1973), «Школа безбожия» (1978), романов – «За темноволосой девушкой» (1969), «Книга о Бламе» (1972), «Употребление человека» (1976).