Текст книги "Восставшие из пепла"

Автор книги: Слав Караславов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Внизу, под самой крепостью Цепина, где возникло временное поселение беженцев, лежала поваленная молнией огромная сосна. Янтая веревками привязали к стволу сосны. Манчо подошел к приговоренному. Тот смотрел в небо и творил свою последнюю молитву. Две слезы скатились из уголков глаз его и утонули в бороде. Крепкое тело и волосатые сильные руки обреченного, особенно эти две слезы разбудили в душе Слава непрошеную жалость. Но меч Калояна должен был сделать свое дело, отныне и навсегда он станет орудием казни предателей… Такая мысль пришла Славу в голову случайно. Но это стало неписаным законом и утвердилось, как правило, в долголетием его владычестве над Крестогорьем. Так Слав наказывал многих, но лишь слезы Янтая вытравить из памяти ничем не мог. Потому что впервые казнил во имя покойного царя и собственного утверждения.

После казни Янтая люди вроде бы почувствовали себя уверенней, поверили в силу своего деспота. На месте шатров и шалашей беженцев вырастали неказистые, но удобные дома из глины и камня, покрытые плитами песчаника. В долине слышалось блеяние овец, табуны коней носились по лугам, всюду раздавалось бряцание брони. Вскоре зазвучали и песни, пришедшие на смену слезам и горю. Поначалу протяжно-печальные, они будто согревались над кострами, веселели.

…Деспот снова встал, разбросал в очаге поленья. Из сада доносился голос Феофаны. Было еще рано, а старая няня уже начала воевать с его сыном. Сколько раз он говорил ей, чтобы она оставила мальчика в покое. Не маленький уже, пусть сам учится различать, где добро, а где зло… Да, где добро, а где зло? Какой ответ дать ему послам из Тырновграда? Какое принять решение? Идти ли ему, Славу, и дальше своей узкой тропой или выйти на широкую дорогу великой Болгарии, отдать за нее свою кровь, слив ее с народной кровью?

4

Архимандрит[163]163
  Архимандрит – высокий монашеский сан в православной церкви, обычно – глава крупного мужского монастыря.


[Закрыть] Павел Клавдиополит был давно готов к торжественному богослужению, но гости и деспот Слав почему-то запаздывали.

Всю свою жизнь архимандрит провел в затворничестве и в служении богу. Он приходился дальним родственником Славу, еще при правлении деспота Иоанна Спиридонаки он ушел в горы, в монастырь. Появление Слава в Крестогорье вселило в старого монаха большие надежды, ибо монастыри были бедны, жили в нужде и искали помощи. Но первые его попытки обратить внимание нового властителя на слуг божьих оказались безуспешными. Слав был занят военными делами, обороной Крестогорья, и ничего не хотел слышать о монастырях. Архимандрит даже усомнился в его вере в спасителя. Ночами он молил всевышнего вразумить нового властелина. И, кажется, бог внял его молитвам…

Архимандрит бросил взгляд в переполненный храм. Там, где обычно стояли женщины, ярко пестрели наряды, блестело серебро и золото украшений. Среди девушек выделялась дочь Ивана Звездицы Недана. У нее были пепельно-русые волосы, голубые, как летнее небо, глаза, открыто смотрящие из-под белого чистого лба. Если бы такая красота, подумал архимандрит, изображалась на иконах, то вместо того, чтобы вызывать благочестивые мысли верующих, иконы искушали бы их.

Привычным движением архимандрит огладил длинную белую бороду – слух его уловил звуки тяжелых шагов Слава по каменной мостовой. Деспот в сопровождении гостей и придворных вошел в храм, приблизился к архимандриту, опустился на колени и приложился к его дряхлой руке, пахнувшей ладаном. Ему последовал чернобородый гость, Александр. Прежде чем подойти к стоящим возле клироса позолоченным тронам, он взял поданное ему серебряное блюдо с царскими дарами. На блюде сверкал золотой потир и крест искусной гравировки. Кроме того, молодой царь Иван Асень поднес покровительнице этой земли, Богородице Спилеотиссе[164]164
  Богородица Спилеотисса – т. е. «пещерная» – монастырь, высеченный в скалах недалеко от Мельника. Пользовался особым благоволением местных владетелей. Сохранилась грамота деспота Алексея Слава от 1220 г. о пожертвовании этому монастырю деревни с зависимыми крестьянами.


[Закрыть], золотой оклад, дабы спасала и оберегала она горный край от черных замыслов и нечестивых намерений его врагов. Дары – истинно царские. Архимандрит принял их с радостью и некоторым смущением. Как ему теперь поступить, когда, завершая службу, он будет провозглашать здравицу? До сих пор на торжественных службах он после покойного Калояна восхвалял Слава, затем проклинал Борила. Сейчас в этом ритуале нужно было что-то изменить. Архимандрит старался поймать взгляд деспота, но Слав не поднимал глаз, предоставляя божьему служителю самому решить, кого и как славить сегодня в молитвах. Он говорил архимандриту – и не раз – о своей верности законным наследникам престола, а сейчас он сам не знал, что делать. Слав в растерянности размышлял, как и ночью – какое решение принять? Он понимал – если до конца быть честным, то ему следует пожертвовать своим честолюбием и отказаться от тайных помыслов и планов. А ведь ему тоже не раз снилась царская корона, и он уже видел себя на тырновском троне. Ради этого он без устали увеличивал и укреплял свое войско. К нему стекались люди со всех сторон. Это были отчаянные головы – беглые ремесленники и пастухи, крестьяне, преступившие клятву латиняне, твердые в своей вере богомилы[165]165
  Богомилы – последователи самой распространенной в средневековой Европе ереси, отвергавшей официальную церковь и призывавшей к отказу от подчинения государству и феодалам. Проповедники богомильства, возникшего в X веке в Болгарии, действовали в Византии, Сербии, Западной Европе. В Болгарии в 1211 г. был проведен специальный церковный собор против богомилов. Отдельные болгарские цари в XIII в. пытались использовать богомильство в своих интересах, для борьбы против византийской власти в еще не отвоеванных болгарских землях.


[Закрыть] и павликиане. Но основной силой деспота были закаленные в битвах, верные Калояну воины его дружины. Они умели и мечом врага поражать, и копьями, и стрелами. Над ними предводительствовали Манчо, Тасо Перештица, Чернота из Кричима и Добрик Четирилеха. У каждого было в подчинении до пятисот меченосцев. Кроме того, столько же пращников, опытных воинов, бившихся с крестоносцами еще под Адрианополем и научившихся там веревочными петлями ловко стаскивать с лошадей рыцарей в тяжелых доспехах. Но даже с таким войском, – Слав понимал это, – вступать в бой на равнине пока было рано, тем более что войску не хватало организованности. Пока лишь в ущельях гор Слав чувствовал себя уверенно. Тропы, ведущие к его крепости, были узки, а верные ему люди делали их еще уже для любых врагов.

– …враго-о-о-о…

Это слово громко прозвучало в переполненном храме и заставило деспота вздрогнуть. Архимандрит, оказывается, давно вел службу и уже провозглашал здравицу.

– Да будут прокляты во веки веков враги бога и людей. Да пребудут в вечной славе чада божии, благочестивые болгарские властители и цари-и…

Затем обычно следовал перечень прославляемых имен. Деспот Слав по-прежнему не поднимал глаз. Упомянув в здравице его имя, архимандрит немного запнулся и, набрав в легкие побольше воздуха, громогласно провозгласил:

– …И богом избранный законный царь болгар Иван Асень, царь тырновский, да победит он слугу лукавого! И да возвысится, словно звезда небесная, чтобы перстом указать торжество правды божией. Ами-инь!

Архимандрит взмахнул кадилом и смиренно перекрестился. Слав тоже осенил себя крестом. Деспот знал, что многие сейчас смотрят на него, пытаясь прочитать его мысли. Он поднял голову и через силу улыбнулся, но встретиться взглядом с Александром боялся. Однако тут же Слав понял, что страх его напрасен – гость, не обращая внимания на происходящее, во все глаза глядел на дочь Ивана Звездицы Недану.

5

Прихожане группами выходили из церкви.

Архимандрит, деспот и Александр шли впереди, за ними следовали приближенные. Все направлялись к деспоту на званый обед.

День был солнечный. Тонкая паутинка носилась в прозрачном воздухе.

– А у нас наверняка идут дожди, – сказал Александр.

– Да, там уже холодно, – подтвердил Слав. – Тырновскую осень не сравнить с нашей.

– Представляю, каково у вас летом. Жара невыносимая.

– Бывает. Но я лето обычно провожу не здесь, а в Цепине. У перелетных птиц научился, – засмеялся деспот. – Зимой здесь – летом там. В Цепине прохладнее.

– Благословенный край!

Из трапезной запахло печеным мясом, и Слав повел разговор об осенней охоте.

– Кабанов в последнее время развелось – пропасть. Крестьяне жалуются – приходят стадами на поля, вытаптывают посевы. Я приказал истреблять их, кто, как и чем может. И все раззадорились. Слышу, и мой Алекса только о кабанах и говорит…

– Хороший у тебя сын, – сказал Александр. – Мы с ним познакомились утром, в саду.

– В отца! – вставил архимандрит.

– С ним и хлопот полон рот, – сказал Слав, подняв брови. – Десятый год пошел, а неучем растет. Кому его учить? По-ромейски, правда, читает, от Феофаны научился, а родному нашему письму учиться не у кого. Хотел было святого архимандрита просить. Да вижу, как он занят. А оставить парня без грамоты… Дикарей и без него у нас хватает. Посоветовали мне взять преподобного Матфея из тырновской обители, да он оказался доносчиком Борила. Везде совал свой нос и подслушивал. Пытался людей моих подговаривать на дурные дела. Хорошо, вовремя глаза мне открыли.

– Казнил?

– Нет. Я приказал выщипать ему бороду и вытолкать вон. Доносчик не может быть служителем божьим.

– Счастье, что вовремя раскусили.

– За сына я всерьез беспокоюсь. Он уже начинает перенимать повадки крестьян и ремесленников. Недавно Недана взяла его под свой надзор, но он ее не слушается, чуть что – удирает играть с детьми прислуги.

– Если разрешишь, мы могли бы взять его в Тырновград, – сказал Александр. – Там есть кому поучить его.

Слав не ожидал такого поворота в разговоре и, подергивая седеющие усы, растерявшись, произнес:

– Неплохо бы, неплохо… Надо подумать.

Они вошли в сени, тяжелые сапоги гостей затопали по деревянному полу. Прислуга, выстроенная с двух сторон у входа в залу, с низкими поклонами принимала от гостей верхнюю одежду. В длинной зале на столах, покрытых яркими скатертями, дымились блюда с запеченным мясом и другими яствами. Тяжелые расписные чаши возвышались над другой разноцветной посудой. Стол деспота был повыше других. С левой стороны от Слава посадили Александра, с правой – архимандрита. За ними выстроились виночерпии.

Среди серебряных чаш и кубков было только три золотых чаши. Они стояли перед деспотом, Александром и архимандритом. Слав поднял свою чашу и пригласил гостей отведать живительной влаги его земли. Выпили все, исключая архимандрита. Кроме воды, он ничего не пил. На обеде он сидел молча, его белая борода острым клипом лежала на груди, а выцветшие старческие глаза смотрели на все кротко и безучастно, как и положено отшельнику.

Вино не улучшило настроения Слава. Он никак не мог смириться с тем, что провозгласил на богослужении Павел Клавдиополит, хотя Слав сам предоставил архимандриту право выбора здравицы в честь нового царя. Но когда Клавдиополит встал из-за стола, Слав проводил его до двери и почтительно приложился к его руке. Не время, не время сейчас преумножать число своих врагов. Их и без того у него хватает, зачем же еще и церковь настраивать против себя?

Вернувшись к столу, Слав взял чашу, поднял руку в знак того, что хочет держать речь. И когда гости утихли, он обвел всех взглядом и посмотрел на Александра.

– Я счастлив, что рядом со мной сидит севастократор Александр, брат Ивана Асеня, самодержца тырновского.

Это известие для многих было неожиданным. Александр поднял чашу и сдержанно улыбнулся. Трудно было понять, верит он в искренность слов деспота или нет. Он ждал, что скажет Слав дальше. Но тот медлил. Не поняв улыбку Александра, он колебался: продолжать свою речь или ограничиться сказанным. В конце концов Слав поднял чашу и добавил:

– Пью за покойную пречистую и благочестивую царицу Елену, мать севастократора, передавшую ему светлый свой облик, по которому я еще вчера узнал его…

Наступила тишина. Нарушить ее мог только Александр. Он поднялся и произнес:

– До сих пор я приветствовал властителя Крестогорья как посол великого царя болгар Ивана Асеня. Я счастлив, что являю собой слабое, как свеча перед дневным светилом, отражение моего ясноликого брата. Я прибыл сюда как его посол, а если хотите принять меня, как его брата и своего родственника, я буду рад… поднимаю чашу за то, что нас роднит, – за нашу болгарскую кровь и за деспота края сего.

Слова эти были сказаны неторопливо и четко. Каждый воспринял их по-своему. Иван Звездица – без сомнений и колебаний. Кастрофилак Недю долго, как бы ощупывая каждое слово, взвешивал их, как взвешивают на ладонях золотые монеты и только после этого кладут в самый потаенный и надежный карман.

По-своему отнесся к сказанному гостем сам деспот. Он понимал – слова о болгарской крови и о родственных связях Александр произнес, глубоко их обдумав. Именно такие слова, наверное, родят в людях Крестогорья стремление воссоединиться с царством Асеня. И если еще учесть новые утренние здравицы архимандрита… Если пойдет-покатится так…

Деспоту захотелось вдруг встать и одним ударом меча освободиться от цепкой паутины родственных и кровных связей. Но он тут же испугался этого наваждения, заговорил, обращаясь к Александру:

– Я и мои люди рады великой чести, которой ты нас удостоил. Знай я с первой минуты, что мой гость единокровный брат царя, то не позволил бы тебе выполнить ритуал рядового посла с коленопреклонением.

– Да, я царский посол и делаю все, что полагается в таких случаях. Я попросил бы благочестивого Алексия, деспота Слава, властителя Крестогорья, уделить мне время для важного разговора. Мне поручено передать тебе пожелания моего повелителя и царя Ивана Асеня…

В зале снова установилась напряженная тишина. Во второй раз сегодня все взгляды были устремлены на деспота. И Слав, нахмурив брови, произнес:

– Я готов к такому разговору. Но если мы сели за стол веселиться с желанным гостем, давайте забудем на время, что он прибыл к нам по важному делу…

Ответ деспота понравился всем, чаши были с облегчением осушены. Слуги не успевали подавать новые яства. Вино развязало языки. С Ивана Звездицы слетела, как старая штукатурка, напускная важность, и он не сводил глаз с Александра. Перед ним сидел брат тырновского царя, и Звездица не мог простить себе прежней холодности к гостю. Уж если приехал севастократор Александр, значит, предстоит решать судьбу Крестогорья. В этом Звездица не сомневался. И нахмуренные брови деспота, и его уклончивые ответы, и подобострастное отношение к архимандриту красноречивее слов говорили, что в дверь Крестогорья стучатся. Иван Звездица всегда шел вместе с деспотом, всегда был верен ему, хотя болезненно переживал, когда они воевали со своими или бились во времена союза с Генрихом за чужие интересы. И еще кое-что заметил первый советник. Брат царя в церкви так засмотрелся на его дочь, что напрочь забыл о своем сане посла. Он не знал, женат ли Александр, но если так засматривается… А вдруг бог поможет породниться с царской фамилией! Недана хороша собой, ничего не скажешь. Почему бы ей не украсить и царский двор? А здесь того и гляди зазря и быстро увянет. Правда, в женихах недостатка не было, но достойного Звездица пока что не присмотрел. Последнее время и сам деспот стал на нее заглядываться. Попросил вот Недану присматривать за Алексой. И если захочет ее – попробуй откажи. А Звездице не хотелось бы отдавать за него дочь. Слав вдовец и старше ее втрое.

Иван Звездица встретился глазами с Александром и, подняв кубок, предложил выпить за родную болгарскую кровь. «Уже началось! – мелькнуло в замутившемся сознании деспота. И тяжелый взгляд его из-под бровей полоснул Звездицу. – Этот предаст меня первым?»

Деспот вдруг вспомнил первое лето в Крестогорье, полное тревог и надежд. Много воды утекло с тех пор, но Слав не забыл то время. Весна умерла у него на глазах, а лето так и не пришло. Вернее, оно пришло, но плодов не было. Страшная засуха обрушилась на землю, засохли верхушки деревьев, земля потрескалась, и небезопасно было всадникам ездить по ней. Ноги коней, попадая в трещины, ломались, как сучки. Его людей спасали от божьей немилости горы. Они хранили влагу и прохладу, и потому Слав не слишком беспокоился о войске. Страшили его слухи, достигавшие Крестогорья. Монахи-странники сообщали, что Борил грозится напасть на Слава. Богомольцы, приходившие со стороны моря, рассказывали о божьем знамении неверным – о неисчислимых тучах саранчи, летящих к горам. Быстроногие гонцы и лазутчики доносили, что с севера движется какое-то большое войско. Очевидно, это и был Борил.

Саранча подлетела к горам и, должно быть, гонимая ветром, неожиданно прошла стороной. Отступили и войска Борила, напугавшись гор. Борил, видимо, рассудил: войти в эти горы можно, но выйти назад живым – вряд ли. Слав сел на коня, хотел объехать южные склоны, осмотреть тамошние крепости. Когда он поднялся на последний холм и глянул вниз – не поверил своим глазам: вся равнина перед ним была серой, словно засыпанной пеплом. Еще недавно поросшая густой зеленью, она простиралась теперь голая: ни единой травинки на земле, ни единого листочка на ветках кустарников. Все сожрала саранча. Такую страшную божью кару Слав видел впервые. Он снял шлем и трижды перекрестился: страшная напасть миновала его горы. Вечером он вернулся в Мельник и не успел еще заснуть, как гонец, влетевший во двор крепости, принес весть: войско Борила направилось на север. Судя по всему, он пошел в Загорье. Никто не знал о его дальнейших намерениях.

В то время в крепости Цепина, кроме полусотни меченосцев да такого же количества арбалетчиков и пращников во главе с первым советником Иваном Звездицей, никаких других войск не было. Но и этих воинов было достаточно для обороны неприступной каменной цитадели. Пока Слав отсутствовал, его первый советник принял послов императора латинян, который предлагал ему союз в борьбе против Борила. По словам Звездицы, послы спешили и потому не дождались возвращения деспота. Их удовлетворило заверение Звездицы, что новый властитель Родоп не желает войны с императором Царьграда.

Слав не знал, что сулит ему эта договоренность с послами константинопольского императора. Если Борил разгромит крестоносцев, остатки их разбитых войск могут попросить у него убежища. Тогда Борил рассвирепеет и нападет на него. Но если победят латиняне, достаточно ли будет высказанных Звездицей заверений в добрососедстве в мире? Не потребуют ли они от Слава полного подчинения?

Вскоре стало известно, что Борил разгромил армию латинян под Боруем[166]166
  Боруй – средневековый город на южном склоне Балканского хребта, ныне – г. Стара Загора в Болгарии.


[Закрыть].

Эта весть вихрем пронеслась по войску Слава. Если Борил не бросится в погоню за побежденными, то может снова подойти к его горам. К этому надо быть готовым. В крепостях Кричим и Перистица Слав разместил почти половину своих войск и, возглавив остальные, направился к Станимаку. Он намеревался вооружить там даже население, но вынужден был остановиться у Петрича[167]167
  Петрич – средневековая крепость в южной Болгарии, на месте современного болгарского города с тем же именем.


[Закрыть] – на пути оказались латиняне.

Войны с ними Слав не желал, но и вести переговоры тоже не хотел. Поэтому он, усилив на всякий случай оборону крепости, оставив там часть дружины во главе с Добриком Четирилехой, отошел к Кричиму, чтобы стоять поближе к Цепине. И тут докатилась другая весть: под Пловдивом войска Борила разбиты императором Генрихом. Фортуна отвернулась от узурпатора.

Слав пытался осмыслить происходящее, выработать свой план действий, но события так молниеносно сменялись, что разобраться в них было попросту невозможно. Самое верное, что мог он сделать, – укрыться в крепости и подготовиться к обороне. Так он и поступил. И, действительно, вскоре у крепости появились латиняне. Чернота приказал жечь костры и разогревать в котлах смолу. Солнце палило безжалостно. Несмотря на изнуряющую жару, крестоносцы активно готовились к штурму крепости. Ремесленники натягивали толстые воловьи шкуры на остовы деревянных прикрытий, собирали длинные штурмовые лестницы. Все делалось медленно, но расчетливо. На заходе солнца к осаждающим прибыли новые войска. Славу казалось, что внизу взблескивает не металл брони, а волнуется под ветром поверхность огромного озера, и перья на рыцарских шлемах колышутся, как метелки прибрежных камышей. И он приказал писарю Панкратию составить грамоту, что он хочет вести с латинянами переговоры. Когда это было исполнено, Чернота привязал пергамент к стреле, натянул тетиву. Было видно, как стрела упала возле первых рядов латинян, как ее подняли и куда-то понесли.

С наступлением сумерек осаждающие начали раскидывать шатры. Ночь была лунная, и неожиданного нападения вряд ли можно было ожидать. Но Чернота все же удвоил число стражников на башнях, стенах и у ворот крепости. Слав и он почти не спали в ту ночь. Но она прошла спокойно. Тихо было и утром. Лишь к обеду внизу раздались громкие голоса и звон железа: рыцари встречали прибывшего императора Генриха. Вскоре после того, как внизу запламенел его красный шатер, двое воинов-латинян направились к крепости. Один из них высоко над головой держал пергамент. Парламентеров провели в крепость. Император был согласен на переговоры и на встречу с властителем гор, сеньором Славом. Слав понимал, что за переговоры ждут его. Но что делать? Восемнадцатитысячное войско, вон оно, в долине, у крепости. Не привык он унижаться, но вражеская сила вынуждала…

Слав встряхнул отяжелевшей головой и оглядел застолье. Вино давно сделало свое дело. В зале стоял шум и гвалт, собеседники хлопали друг друга по плечам. Александр, обняв первого советника, что-то втолковывал ему, Недю мерился силой с одним из гостей. По всему было видно, что послы царя Асеня пировали у друзей, а не у врагов, как когда-то он, Слав.

…Отправляясь тогда в лагерь латинян вымаливать свободу своей земле, людям и себе, Слав понимал: никто и ничто не гарантирует ему жизнь – грехи за ним по отношению к латинянам были немалые. Его меч лишил жизни Бонифация Монферратского, короля Фессалоник. Это было еще до гибели Калояна. Прославленный рыцарь двинулся из Мосинополя, чтобы проникнуть в его горы. На расстоянии одного дня езды до крепости Слав разгромил его отряды, самого короля взял в плен, отрубил ему голову и отослал ее Калояну. А теперь Славу предстояло явиться перед Генрихом, зятем убитого им короля. Никто сейчас не знает, каково ему было тогда под горевшими враждой взглядами преклонить перед Генрихом колени, чтобы поцеловать его багряные сапоги и холодную руку. Какие там переговоры! Стыдясь собственного ничтожества, чувствуя себя собакой, которую каждый может пнуть, Слав поклялся в верности Генриху. Правда, за это ему оставили титул деспота. Презирая себя, он сидел за трапезой императора, делал вид, что он счастливейший из смертных. К удивлению своему, он понравился маршалу Романии и Шампани Жоффруа де Виллардуэну, и понравился так, что тот предложил его в супруги незаконнорожденной дочери императора Маргарите-Изабелле. И опять же к его удивлению – император согласился. Славу пришлось еще раз, обливаясь пьяными слезами, чувствуя омерзение к самому себе, целовать сапоги своему будущему тестю. Все это видели двое слуг, сопровождавших его в лагерь латинян. Слав позаботился, чтобы свидетели его позора исчезли.

Да, он заплатил за эти горы, за свой титул деспота небывалым унижением. А эти послы, пьющие вино, что они знают!

Поднявшись, деспот подошел к Александру, чокнулся с ним переполненным кубком:

– За твое здоровье, Александр!

6

Иван Звездица не раз слышал, как говаривали старики: чаша, которую всякий должен испить, – это смерть; дверь, которой никто не минует, – это могила.

Да, этой двери никто не минует, двух дорог на тот свет нет. Это здесь, на земле, путей-дорог – глаза разбегаются, а как найти верный путь?

Звездица провел рукой по хмурому лицу своему, мысли его беспрестанно возвращались ко вчерашнему дню.

Много пили, много говорили. И он не отставал в питье и речах. Пил и за болгарскую кровь, и за мужественную десницу, за царя. Не поднял он здравицу лишь за деспота. Александр догадался и исправил упущение. А надо ли ему из кожи лезть, чтобы еще раз доказывать деспоту свою верность! Слав хорошо знает, что Звездица навсегда ему преданно тут мысль первого советника словно споткнулась о какое-то препятствие. Да, до сих пор деспот считал его своим надежным человеком. Да и сам он в этом глубоко убежден…

Иван Звездица пошел со Славом, потому что преданно любил Калояна и ненавидел Борила. А поскольку Слав сумел превратить свою ненависть к врагам Калояна в действие, Иван Звездица стал его верным сподвижником… Их путь от закрытых ворот Тырновграда, в которые Слав пустил свою стрелу, до крепости Цепина был труден и опасен. Незадолго до прибытия в крепость конь под Славом споткнулся и сломал ногу. Они остановились на отдых и забили лошадь, чтобы избавить ее от мучений. Гнев против Борила, недавно еще кипевший в душе Слава, вдруг уступил место неуверенности, даже растерянности: а если кастрофилаки откажут ему в помощи и выдадут Борилу, чтобы доказать свою преданность и верность новому царю? И тогда Звездица пришел ему на помощь. Он сказал, что разрыв с Тырново многие поймут правильно, если Слав объявит, что борется не за царскую корону, а лишь за справедливость, которая восторжествует, когда с его помощью на престол взойдут законные наследники царства – сыновья Асеня…

Слав слушал, успокаивался… Он прислушивался к тому, что говорил Звездица, пока не породнился с латинянами. Собственно, Иван тоже был за союз с ними, но не хотел, чтобы это связывало Слава по рукам и ногам. В первый раз он сам встретил в Цепине их послов, когда Слава не было в крепости. Встретил торжественно и пышно. Он приказал одним и тем же всадникам ездить взад и вперед за воротами крепости, чтобы пустить латинянам пыль в глаза – вон, мол, какая у Слава сильная многочисленная дружина, у него много крепостей, много войска, и с ним надо разговаривать как с равным. Сумел ли Звездица внушить послам то, что хотел, он не знал, но в одном был убежден – они уехали обеспокоенные. Нерешительное стояние латинян у стен Кричима отчасти было вызвано впечатлениями их послов от пребывания в Цепине. Да и все последующие события, вплоть до женитьбы деспота на незаконной дочери императора Генриха в какой-то мере были следствием того же их посещения.

Но все изменилось и осложнилось, когда вслед за молодой женой деспота в горы хлынули латиняне и начали везде совать свои носы. Исповедник Маргариты-Изабеллы, патер[168]168
  Патер (лат.) – «отец», обращение к католическому священнику.


[Закрыть] Гонорий даже пытался вмешиваться в церковные дела. Рыцарь сеньор де Бов, глаза и уши императора в землях Слава, разгуливал со своей свитой по Цепине, как хозяин, брал что хотел и у кого хотел, люди терпели его капризы и поборы, но Слав ничего этого будто не замечал. Изабелла покорила его совершенно, деспот не покидал ее покоев. Это приводило в отчаяние первого советника. Он видел, как люди начали сторониться деспота, шептаться за его спиной. Недоверие расползалось туманом. А туман всегда появляется сверху; обволакивая вершины гор, он опускается вниз и там, густея, забивает ущелья. Слав забыл всех друзей. Добрик Четирилеха, Манчо и Чернота уже и не обращались к нему по делам, они шли к Звездице, делились с ним тревогами о том, что происходит в Цепине.

Звездица жил надеждой, что любовное ослепление когда-нибудь кончится, глаза деспота откроются…

Маргарита-Изабелла, мать Алексы, умерла родами. Восковой бледностью отливало ее лицо в богатом гробу. Холодом веяло от надетых на нее золотых и серебряных украшений. Чужие слова, произносимые на чужом для деспота языке во время панихиды, натянутые, как маски, враждебные лица латинян впервые за долгие месяцы заставили его вспомнить старых друзей. Он обвел взглядом зал и отыскал их в самых дальних углах. Деспот долго тер ладонью лоб, Звездица знал эту его привычку. Так он делал всегда, когда подбирал слова для рождающегося в его голове решения. Произнесет ли он их? Слав осмотрелся, будто пробудившись от долгого сна, и сказал:

– Сеньор де Бов, мост рухнул. Никто его не сможет восстановить. От моста остались лишь обломки.

Поняли или нет латиняне смысл его слов? По их каменным лицам определить ничего было нельзя. Зато все болгары почувствовали: время чужестранцев уходит. Когда выносили гроб с телом покойной Изабеллы, первым в процессии двинулся было сеньор де Бов, но Слав рукой отстранил его, подозвал Звездицу и Черноту. Латиняне были поражены, лица многих потемнели, глаза вспыхнули гневом, столь неуместным в этот момент. Иван Звездица прекрасно знал, на что способны эти надменные люди, и поспешил встать по правую руку деспота, то есть занять свое прежнее место…

И все стало потихоньку возвращаться на круги своя. Часто Слав и Звездица вместе уезжали в горы, бросив поводья, много говорили о делах своего крохотного государства или просто о пустяках. А порой надолго умолкали, занятые каждый своими мыслями.

Теперь Слав, приглядываясь к латинянам, видел, как беззастенчиво они помыкают его людьми. С брезгливостью смотрел он, как жадно уничтожают они все, что подают к столу, как без меры пьют ароматные болгарские вина. И он до сих пор терпел все это?! Страсть к обогащению, к чужому добру сеньора де Бова, например, раздражала даже латинян, особенно бывшего исповедника Изабеллы, патера Гонория. Из-за обоюдной неприязни они постоянно клеветали друг на друга. Слав, купавшийся в счастье, до поры до времени не обращал внимания на их распри. Но после смерти жены он во всем разобрался и однажды заговорил об этом со Звездицей. Тот предложил использовать их вражду для общего блага.

– Как? – спросил деспот.

По мнению Звездицы, сеньор де Бов не преминет донести императору об изменившемся отношении Слава к латинянам. Поэтому не мешает заручиться поддержкой и благоволением патера, которые можно снискать добрыми словами о его неземной мудрости, а для верности подарить божьему служителю золотой крест. Император, полагал Звездица, станет проверять жалобы и наговоры сеньора только через патера Гонория, и тот обязательно их опровергнет. А в Константинополе больше верят церковникам, чем меченосцам.

Все так и произошло…

А сейчас Звездица ломал голову над тем, что он скажет Славу, если тот спросит, какой же ответ дать послам царя Асеня? Но разве сам Слав не мечтал о единстве государства Калояна, о его могуществе? Нет, Иван Звездица никогда не откажется от того, за что боролся всю жизнь. Он так и скажет деспоту: надо возвращаться под десницу законного царя Болгарии.

7

Затерянный среди гор Мельник чем-то напоминал болгарскую столицу. Дома его лепились по склонам и сопкам точно так же, как в Тырново, с выступов и балконов так же свисали красноватые гроздья цветов. И только караваны верблюдов, то и дело проплывающих по узким улочкам, нарушали сходство между двумя городами. Высоко подняв маленькие головы, верблюды вышагивали неторопливо, покачиваясь и вздыхая, словно усталые путники. Свисающие по их бокам тяжелые, наполненные знаменитым мельникским вином мехи пестрели яркими коврами и накидками.

В тесных торговых рядах купцы выставляли свои лучшие товары. На старых платанах, росших вдоль берега реки, развешивались разноцветные сафьяновые кожи, тяжелые попоны для коней, тут же продавались хомуты и дуги. Город напоминал огромный базар, втиснутый между крутыми склонами, замыкавшимися крепкой каменной стеной. Две башни возвышались по обеим сторонам городских ворот.