Текст книги "Нелегкий выбор"

Автор книги: Синтия Виктор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Фэрил поднесла пакет к глазам, но это не улучшило дела: слово было практически неразборчивым.

Первая буква как будто «п»… точно «п»! Что же дальше? «И»? В конце, без сомнения, идет двойное «т». Вот еще «к». Пик-тт. Что-то очень знакомое… «Пикетт»? Где она видела это слово?

Ахнув, Фэрил уронила пакет. Слово «Пикетт» было на номерном знаке одной из машин Шугар! Хельмут Тэплинжер в приступе тщеславия заказал три номера с фамилиями генералов времен Гражданской войны. Теперь Фэрил легко могла себе представить джип, крайний справа, и белые буквы на голубом фоне.

В ночь, когда она погибла, Марина Паульсен записала на пакете слово с номерного знака Тэплинжеров!

У Фэрил подкосились ноги, и она рухнула в рабочее кресло Джона. Даже не тратя много времени на размышления, она могла теперь описать, что случилось.

В магазине «Модные вещи Хорнера» Марина Паульсен купила розовую шелковую блузку. Можно было положить пакет в багажник, но (как и сама Фэрил делала, если вещей было немного) она бросила его на соседнее сиденье. Все оставшееся время дня – нет, всю оставшуюся жизнь Марины Паульсен! – пакет там и оставался. Возможно, по дороге к месту своего назначения она остановилась пообедать, а может быть, просто выпить. Во всяком случае, тест подтвердил наличие алкоголя в ее крови. А потом ей попался на глаза номерной знак со словом «Пикетт», которое она записала. Это было сделано в спешке, на ходу, поэтому слово почти невозможно было разобрать.

Может быть, Марина Паульсен всего лишь хотела позже навести справку, кто хозяин машины с таким экзотическим номерным знаком, но Фэрил не верилось в это. Скорее всего «Пикетт» ехал за ней по пятам, преследовал ее. Женщина не знала, кто находится за рулем, иначе она просто записала бы имя водителя. Зато она сразу поняла, что ей угрожает опасность, и решила оставить намек – на случай, если произойдет худшее. Для многих слово «Пикетт» не имело смысла, но для знающего человека оно значило больше, чем целое предсмертное послание.

Фэрил сидела на скамейке, тесно сцепив руки на коленях. Резкий февральский ветер, проносившийся по парку, то и дело заставлял ее смигивать невольные слезы, но ежилась она не столько от холода, сколько от нервного напряжения. Вид приближающейся Шугар в раздуваемой ветром объемистой накидке вызвал новый приступ страха – в последнее время постоянного спутника Фэрил. Прежде она не могла и подумать, что способна так бояться кого бы то ни было, тем более соседки, которую еще совсем недавно считала подругой, в чей дом запросто забегала на чай. Что ж, прежняя Шугар исчезла, а вернее, никогда не существовала.

Шугар двигалась поразительно быстро для такой тучной женщины. Очень скоро она воздвиглась над Фэрил со смешанным выражением раздражения и насмешки на лице.

– Надеюсь, дорогуша, ты приведешь уважительную причину, по которой мне пришлось тащиться сюда. Моя маленькая попка промерзла насквозь. Надо было додуматься назначить встречу на ураганном ветру, когда можно было спокойно поговорить у меня в кухне, за кофе и сдобными булочками!

– Кое о чем лучше говорить подальше от дома, – ответила Фэрил, едва шевеля замерзшими губами.

– Так я и думала! – обрадовалась Шугар. – Ты решила взяться за ум и хочешь попробовать еще разок…

– Нет, нет! – поспешно перебила Фэрил, отчаянно подыскивая нужные слова. – Это… это совсем другое… то есть не совсем то, о чем ты говоришь. Когда я приходила в отель во второй раз, я видела, как из номера вышла женщина. Я знаю, что вы спорили.

– Что-то не припомню ничего подобного, дорогуша.

Казалось, Шугар и впрямь роется в памяти. Фэрил понизила голос.

– Тогда я не знала, кто была эта женщина, но теперь мне это известно. Марина Паульсен. Полицейский.

Шугар повернулась, придвинувшись вплотную, и впилась ей в лицо пронзительным взглядом. Фэрил едва удержалась, чтобы не отвести глаз.

– А какой у тебя может быть интерес к Марине Паульсен? По-моему, вы птицы разного полета.

Фэрил сжала руки в кулаки. Что, если она собирается обвинить в убийстве невинного человека? Что же теперь – отступиться? Но она должна, просто обязана видеть реакцию Шугар на обвинение! Она никогда не простит себе, если упустит возможность бросить этой женщине правду в лицо!

– Ты знаешь, конечно, что она погибла в аварии?

– Об этом знаю не только я, но и каждый в округе.

– Но не каждый в округе знает, что ты ей платила. Об этом знаю я и знает Джон, которого Мария Паульсен назначила своим душеприказчиком. В ее списке есть и твое имя.

– А Джон знает, почему я платила ей? – спокойно спросила Шугар.

– Нет, но это будет нетрудно выяснить.

Поразмыслив, Шугар равнодушно пожала плечами и полуотвернулась.

– Мы с тобой взрослые люди, дорогуша. Для того чтобы подобный бизнес процветал, всегда приходится выкладывать денежки. Мне не повезло, только и всего. Эта женщина хотела больше и больше! Ты, конечно, до сих пор потрясена своим маленьким приключением, но не стоит из-за этого бросаться на людей.

– Я пришла не за этим, – болезненно глотнув, сказала Фэрил.

– Вот как? За чем же тогда? Ты оказалась ни на что не годной, Фэрил, и очень разочаровала меня, но я не мешала тебе, когда ты решила выйти из игры. Так что лучше меня не серди.

Испуганная, потрясенная, внезапно почувствовавшая себя смертельно уставшей от словесного поединка, Фэрил поняла, что больше не выдержит.

– И все-таки я хочу кое-что выяснить, – сказала она дрожащим голосом. – В машине Марины Паульсен был бумажный пакет, на котором она успела записать слово «Пикетт». Немногие сообразили бы, о чем идет речь, но мы-то с тобой знаем, кто водит машину с таким номерным знаком.

Шугар слушала молча, не отрывая взгляда от ее лица, и это молчание постепенно придало Фэрил уверенности.

– Чего ради человеку что-то писать за несколько минут до смерти? Тем более если слово фактически означает номер машины. Может, ты была там, Шугар? Может, ты даже как-то причастна к случившемуся?

– Что тебе взбрело в голову, дорогуша! – расхохоталась Шугар. – Тебе явно стоит смотреть поменьше триллеров!

– Мы с тобой не героини фильма, Шугар. Проститутки в отеле «Сен-Тропез» реальны, как реальны и деньги, которые ты платила Марине Паульсен. Вывод напрашивается сам собой.

– Да, с тобой не соскучишься!

– Если я ошибаюсь, тогда объясни, при чем тут «Пикетт».

– Дорогуша, – сказала Шугар с невыразимым сарказмом, – я не буду и пытаться.

Фэрил поднялась. Если бы ее кто-то обвинил в убийстве, она была бы вне себя от ужаса и возмущения. С Шугар ничего подобного не случилось – наоборот, ей показалась забавной догадка, осенившая Фэрил. Такая реакция выглядела неестественной.

– Когда речь идет об убийстве, – сказала Фэрил, как бы размышляя, – то выясняют мотив, орудие и обстоятельства, при которых оно было совершено. Ты, Шугар, вполне вписываешься в картину. И то, и другое, и третье говорит против тебя.

– А теперь послушай меня! Я пальцем не тронула эту бабу, хотя она и заслуживала того, чтобы с ней разобраться. Пальцем не тронула, ясно? Но даже если бы это было моих рук дело, не тебе разыгрывать из себя праведницу. Попробуй только поднять шум, и я тут же вытащу на свет все твое грязное белье!

Поднявшись со скамейки и уже сделав пару шагов к выходу из парка, Шугар вдруг обернулась и смерила Фэрил презрительным взглядом.

– У тебя удачный брак, дорогуша. А у твоего мужа солидная адвокатская практика. Трудновато будет ему найти клиента, если выяснится, что его жена работала у меня девочкой по вызову. Джонни-бой потеряет работу, а ты потеряешь его. Подумай об этом, дорогуша!

На губах Шугар заиграла плотоядная улыбка.

– Только не говори мне, что тебе все равно.

Фэрил содрогнулась и, повернувшись навстречу пронизывающему ветру, побежала прочь из парка.

Глава 9

Шугар Тэплинжер со злостью сунула в тележку банку томатного супа и заглянула в список продуктов, намеченных для покупки. Разумеется, у нее были дела и поважнее, но в этот день недели она всегда отправлялась в универсам, чтобы пополнить запасы. Вечером Хельмут обязательно сунет нос и в холодильник, и под раковину, куда в качестве тары для мусора складывались пустые бумажные пакеты. Если не все окажется в порядке, он будет неприятно удивлен.

К тому же в доме кончились пшеничные хлопья, и Шугар усмехнулась при мысли, что учинит ее муж, если не получит свой ежедневный завтрак. С самого первого дня их совместной жизни он съедал по утрам одно и то же: чашку пшеничных хлопьев со снятым молоком – каждый Божий день, с ума сойти! Зимой к этому добавлялась половинка грейпфрута, а летом – четвертушка дыньки. Ленч Хельмута тоже не отличался разнообразием. В одиннадцать пятьдесят (ни секундой раньше или позже!) секретарша журнала «Отставной генерал» появлялась в кабинете редактора с тарелкой, на которой лежал ломтик хлеба с листиком салата и кусочком индюшатины. Никакого майонеза, Боже упаси! Ровно в полдень Хельмут подносил сандвич ко рту и откусывал половину, а остаток выбрасывал в корзину для бумаг. Такой уж он был, рациональный и абсолютно предсказуемый.

Что ж, это очень кстати, особенно сегодня, подумала Шугар. С нее довольно сюрпризов. Черт бы их всех побрал, а особенно эту жадную, ненасытную суку, Марину Паульсен! Она гребла, и гребла, и гребла под себя, пока у нее, Шугар, не осталось выбора. И вот теперь, когда все как будто улажено, ей на хвост села сладкая парочка: Джон и Фэрил Коулы.

Сделав крутой вираж, Шугар направилась в соседнюю секцию универсама и начала швырять в тележку печенье: «Малломар», «Орио», полдюжины коробок белого «Пеперидж Фарм» – все, что попадалось под руку, независимо от качества. «Это тебе, Хельмут», – подумала она, прекрасно зная, что ее муженек скорее высохнет от голода, чем коснется даже самого вкусного в мире печенья. Придется ей самой съесть все это… тайком. Хельмут, конечно, подозревает, что она уже набрала те шестьдесят с лишним килограммов, которые потеряла в первые три года замужества, но афишировать этот факт не стоит. Так или иначе, он полюбил ее, когда она весила сто сорок кило, – конечно, он не станет возражать против пары-тройки дополнительных килограммов.

За эту черту характера Шугар прощала мужу его ужасающий рационализм. Хельмута нисколько не огорчал ее избыточный вес, не пугали три объемистых подбородка, не отталкивали складки жира, обвисающие на животе, бедрах и над коленями. Он единственный, кто не смотрел на нее так, словно она была воплощением чего-то мерзкого и не достойна была ступать по земле. Все остальные не скрывали своего отвращения, и так было, сколько она себя помнила…

…«Эй, поросеночек, тебя бы закоптить!»

«Ну ты и толста, подруга!»

«Добавки не будет, Беатриса! Я не отхожу от плиты, а ты все жрешь и жрешь, словно завтра наступит голод. Если для Мэри и Ларри достаточно съесть по гамбургеру, значит, и с тебя этого хватит!»

В детстве самым страшным для Шугар было садиться за стол. Насмешки брата и сестры не прекращались ни на минуту, поощряемые возмущенным молчанием матери, а она, чуть не плача от унижения, накладывала себе вторую порцию – не в силах остановиться, по-прежнему голодная.

Никого не интересовало, что думает по этому поводу сама Шугар. Ее непомерная толщина воспринималась матерью как личное оскорбление, как незаслуженное наказание. Не было дня, чтобы Джэнет Лоусон не напоминала всем и каждому, как трудно растить в одиночку троих детей. Разве не ужасно, патетически восклицала она, по неосторожности забеременеть в третий раз в возрасте сорока пяти лет, СДУРУ родить этого ребенка, а через полгода похоронить мужа, протянувшего ноги от инфаркта? Не так-то легко в маленьком пенсильванском городке найти сразу две работы, да и какой в этом смысл, если с такой дочкой и трех было бы мало?

Мать говорила это так часто, что Шугар выучила ее слова наизусть и могла повторить годы спустя, ничего не упустив. Так же прочно в память врезалась картина: мать сидит в продавленном кресле перед орущим телевизором, растирая усталые ноги в грубых чулках. Что бы ни происходило на экране, оно каким-то образом всегда связывалось с тем, как нелепо заводить ребенка, когда в семье уже есть двое почти взрослых остолопов, или с тем, как подло взять и хлопнуться замертво, не оставив деньжат, чтобы обеспечить вдову с тремя детьми. А уж если героиня фильма собиралась на свидание, мать впивалась взглядом в крохотный черно-белый экран и бормотала: «Развлекаешься? Посмотрим, что ты запоешь, когда свалишься с небес прямо в трущобу и будешь всю жизнь кормить кучу спиногрызов!»

Словом, Джэнет Лоусон так представляла свой удел: Бог пристукнул ее мужа, а про нее просто-напросто забыл, но не раньше, чем наградил ее толстым и прожорливым ребенком. В младенчестве пухлые щечки Шугар вызывали у людей умиление. За них щипали, приговаривая, какой она ангелочек. Увы, позже ее уже никто не находил ни пампушечкой, ни пышечкой. На нее смотрели так, словно она была живым, источающим жир пончиком, смотрели с удивлением, неодобрением и, наконец, отвращением. Точно так же относилась к ней и мать. Иногда Шугар замечала, как та передергивается при ее появлении. Сама Джэнет Лоусон придумала прозвище, заменившее имя Беатриса. Однажды воскресным утром, сидя в кухне за чашкой кофе и сигаретой, она следила за тем, как дочь поглощает третий увесистый пончик с джемом.

– Есть счастливицы, – наконец заметила она мрачно, жадно затягиваясь, – которые ласково называют своих дочек «Персик» или «Ягодка», но тебя можно назвать не иначе, как «Сахарная голова».

Она и не думала оставлять невысказанной хоть одну ядовитую реплику насчет дочери. Как только ее мысли поворачивали в сторону обжорства вообще, Джэнет возводила глаза к небу, как бы спрашивая Бога, почему третий рот, которым Он ее наградил, всегда жадно разинут и как ей изловчиться наполнить его.

– Если бы ей дать возможность, она глотала бы, не жуя, всю мою зарплату. Посмотрите-ка на нее! Моя жирная маленькая неосторожность!

Слыша это, Мэри и Ларри начинали подобострастно хихикать, довольные тем, что раздражение матери направлено не на них, Шугар же краснела до корней волос, отчаянно желая схватить первый попавшийся нож, располосовать свой толстый живот и тем самым, быть может, избавиться от постоянного чувства стыда и вины. Брат и сестра доставляли ей немало неприятных минут, но с ними было проще. Они появлялись только время от времени, в зависимости от расписания занятий, словно некие фантомы-мучители с непредсказуемым характером. Иногда они оставляли ее в покое надолго, иногда набрасывались с насмешками в самый неожиданный момент.

Постепенно, однако, Шугар научилась справляться с ними, выбрав для этого своеобразный способ, приносивший ей острое наслаждение.

Однажды утром, накануне выпускного вечера в начальной школе, Мэри и две ее подружки вертелись перед зеркалом, примеряя платья, пробуя разные прически и попутно издеваясь над Шугар, стоило той появиться в пределах видимости.

– Можно сказать, нашей толстухе повезло, – громким шепотом сказала Мэри, заметив сестру, выходящую из своей комнаты. – Ей не придется мучиться выбором, какое платье надеть на выпускной. Ей подойдет разве что чехол от самолета, а они все одинаковые!

Все трое разразились истерическим смехом, сопровождаемым противным кудахтаньем канарейки.

В три часа того же дня, возвратясь из школы, Мэри нашла свою пернатую любимицу на крыльце, со свернутой шеей. Шугар наблюдала, укрывшись за шторой, и злорадно думала: что, теперь тебе не смешно?

У Мэри не было доказательств, что это дело рук Шугар. Точно так же не смог ничего доказать и Ларри, однажды найдя свои выходные брюки на полу, разорванными на две неравные части. Оба пострадавших пожаловались матери, но как-то нерешительно. После инцидента с брюками брат и сестра стали далеко обходить Шугар, и в ее сторону смотрели только тогда, когда думали, что она не видит. Окончив школу, оба немедленно покинули дом, и теперь она не знала и знать не хотела, где они и что с ними.

С матерью было сложнее. У нее не иссякал запас разнообразнейших колючек и издевок, каждая из которых болезненно отпечатывалась в памяти девочки. Но самым ужасным был случай, когда мать случайно вошла в ванную, где только что принимала душ тринадцатилетняя Шугар. Даже сейчас, когда прошло уже столько лет, достаточно было закрыть глаза, чтобы вновь увидеть лицо, похожее на застывшую маску безграничного отвращения. Шугар перестала смотреться в зеркало задолго до этого эпизода и бросала взгляд на свое тело только тогда, когда этого нельзя было избежать. Искаженное гримасой лицо матери могло бы вызвать в ней еще большую ненависть к себе… но ненависть была уже полной и абсолютной.

К девятому классу Шугар перестала воспринимать насмешки и поддразнивания других детей. Она отказалась от мысли подружиться с кем-нибудь и даже не надеялась когда-либо заговорить с парнем, не то что пойти на свидание. Вместо этого она предавалась довольно странной привычке: мыть руки снова и снова, иногда раз по сто на дню. Когда этого казалось недостаточно, она начинала мыть и чистить все в доме, тщательно вылизывая каждый угол.

Но даже это не утоляло болезненной и непонятной потребности, поэтому по ночам, лежа в своей тесной комнате, Шугар бессознательно тянула и крутила волосы, прядь за прядью, пока не засыпала. Ее роскошные рыжие волосы – единственное по-настоящему ценное достояние – скоро истончились до такой степени, что сквозь них белела кожа головы.

Год шел за годом, не принося ничего, кроме неизменного нарастания веса. После окончания средней школы потребность рвать волосы быстро сошла на нет. Очевидно, ее поддерживали только постоянные издевательства школьников.

К шестидесяти годам медленно развивающийся полиартрит как следует взялся за Джэнет Лоусон. Настал день, когда она не смогла работать, и Шугар пришлось содержать ее, выпекая булки и рогалики в ближайшей пекарне. Это нисколько не изменило существующего положения дел в доме. Изо дня в день, как это повелось Бог знает с каких пор, обе женщины проводили вечера вместе. Если Джэнет и замечала, до какой степени дочь оторвана от внешнего мира, она никогда не заводила разговора на эту тему.

– Ничего себе парочка из нас получилась, – говорила она вместо этого, вытягивая перед собой ноющие скрюченные руки, – калека и толстуха!

Но к тому времени Шугар перестала испытывать к матери жалость, как давным-давно перестала испытывать хоть какие-то чувства по отношению к себе. Когда в возрасте семидесяти двух лет Джэнет умерла от воспаления легких, Шугар немедленно продала дом, получив за него какие-то крохи, и разделила деньги с братом и сестрой. Это был последний раз, когда все трое встретились. Доли Шугар хватило на билет до Нью-Йорка и долгосрочную аренду квартиры на Тридцать третьей улице.

Потянулись месяцы поисков работы. Достигнув двадцати восьми лет и ста сорока килограммов веса, Шугар ходила по улицам города, читая объявления, покупая газеты и договариваясь об интервью по поводу любой работы, которая казалась ей приличной: секретарши, продавщицы, официантки. Но как бы хорошо она ни держалась, какой бы аккуратной ни выглядела, никто ни разу не согласился дать ей место. Наконец Шугар поняла: ей никогда не получить работу в таком месте, где клиенты будут видеть ее, будь то за прилавком или в конторе. Толстяки вроде нее не лезут на глаза. Они готовят, пекут хлеб, пакуют товар или моют тарелки.

Настал период отчаяния, вернулась ненависть к себе, к своему уродству и неспособности принять нормальный человеческий облик. Ночами Шугар снова тянула и рвала волосы, хотя и понимала, что просвечивающая кожа только добавит очко ей в минус. Как-то дождливым вечером, спустившись в открытую станцию метро «Юнион Сквер», она заметила мужчину, который совсем недавно отказал ей в приеме на работу. Она даже помнила его имя: Норман Фидлер, Он был ночным менеджером небольшого отеля в пригороде и приискивал помощницу бухгалтера, которая не возражала бы против работы по ночам.

Она неслышно подошла сзади, разглядывая складки жира, заметные даже под свободным твидовым костюмом. Еще пара лет – и он будет выглядеть, как она! И все же это не мешает ему иметь работу. Ненависть, которая внезапно вспыхнула в Шугар, превзошла все, что она испытывала до сих пор.

В сущности, она не собиралась толкать его на рельсы как раз тогда, когда поезд подлетел к станции. Это случилось само собой, решила она, отступая на пару шагов, в то время как тело Нормана Фидлера уносило ревущее металлическое чудовище. Вокруг было столько народу, что никто толком не разобрал, что случилось, хотя пара соседей взглянула на нее с подозрением, особенно когда прибыла полиция. Но что самое странное, Шугар совершенно не испугала перспектива быть пойманной.

Лишь спустя несколько дней она заметила, что больше не рвет волос. Более того, она даже перестала нервически обжираться и перешла на овощи и фрукты, совсем не испытывая аппетита при виде кексов и пряников, которыми был забит каждый шкафчик на кухне. Вылизывание квартиры тоже пошло на убыль, и как-то воскресным вечером Шугар с удивлением вспомнила, что она не пылесосила пол со среды.

А когда деньги почти совсем кончились, ей улыбнулась удача. Ее приняли секретарем на телефоне в агентство по найму спутниц…

… – Привет, Шугар! – раздалось рядом, прерывая цепочку воспоминаний.

Шугар обернулась и автоматически просияла широкой улыбкой, которую называла «мой Медоувью-имидж».

– А, это ты, дорогуша! Привет! Сто лет тебя не видела. Как Билл, как дети?

– Все прекрасно, спасибо.

Дружески помахав на прощание, Шугар двинулась дальше, попутно прихватив с полки баночку горчицы. Молодая женщина, окликнувшая ее, уже поворачивала в соседнюю секцию. Трэйси Айджер. Одно время Шугар всерьез прикидывала, не привлечь ли ее под свое крылышко, но потом отказалась от этой мысли. Подбор правильной кандидатуры всегда был наиболее деликатной стороной дела. Ошибка могла обойтись слишком дорого. Шугар сразу взяла за правило действовать по принципу: все неясное рождает сомнение, а когда сомневаешься, воздержись. И хотя интуиция подсказывала, что у Трэйси Айджер не ладится семейная жизнь, она держала ее в самом конце списка возможных кандидатур…

…Способность чувствовать нужного человека родилась и окрепла в Шугар во время работы в агентстве по найму. Ее обязанностью было координировать расписание, вести учет и подыскивать подходящих спутниц для клиентов. Владелец бюро был в восторге, что нашелся человек, способный взять на себя рутинную часть работы, и скоро вообще перестал заходить в контору, кроме как для еженедельной поверхностной проверки.

Чаще всего под наймом спутницы имелся в виду оплаченный секс, лишь время от времени кому-то действительно требовалась девушка для выхода в общество. Часть мужчин откровенно объясняла, какой тип женщин они предпочитают и чего от них хотят, но некоторые ходили вокруг да около, делая вид, что милой беседы за поздним ужином будет вполне достаточно. Женщины, в свою очередь, старались как следует обобрать клиентов, почти ничего не предоставив взамен. Высшим шиком считалось нагреть заказчика на солидную сумму, не дав ему коснуться себя даже кончиком пальца.

Постепенно Шугар узнала о мужчинах столько, сколько мало кто из женщин узнает за целую жизнь. Ее в высшей степени забавлял тот факт, что для этого не пришлось иметь с ними дела. Она сделала вывод, что все мужчины простаки и недоумки, и хотя не вполне понимала, почему, но начала чувствовать некоторое довольство собой.

К тому моменту, когда в агентство позвонил Хельмут Тэплинжер, Шугар работала там уже в течение трех лет. Это случилось поздно вечером, в четверг. Вероятно, он хотел договориться насчет встречи с какой-нибудь из девушек, но только бессмысленно мямлил, а потом повесил трубку на полуслове. Через несколько дней он позвонил снова. Узнав его голос, Шугар начала мягко подталкивать Тэплинжера к цели, отпуская безобидные шуточки и намеки. Так ей удалось вытянуть из него что-то конкретное, но даже на этот раз он не нашел в себе решимости назначить время. Вместо этого он задал множество не относящихся к делу вопросов. Шугар не возражала. По правде сказать, она наслаждалась каждой минутой разговора. Было так неожиданно (и так приятно) вдруг обнаружить, что есть люди даже более нелепые, чем она сама. Когда Хельмут Тэплинжер позвонил снова, она опять охотно побеседовала с ним, сознавая, что это помогает ему расти в собственных глазах.

Со временем о Хельмуте узнали девушки, и начались подшучивания. Особенно усердствовала Рэнди, высокая блондинка, неглупая, но до того ленивая, что ее вполне устраивало целый день не вылезать из постели, все равно чьей. Однажды, когда Шугар разговаривала по телефону, Рэнди заговорила в полный голос, надеясь, что Хельмут услышит.

– Пусть оформляет заказ на меня. Я приду и спою ему колыбельную, а потом заверю его, что как раз так и занимаются сексом. Вот увидишь, он поверит.

Шугар добродушно шикнула на нее, но в глубине души с удивлением почувствовала, что жалеет беднягу и даже чувствует ответственность за него. Поэтому, когда Хельмут вдруг предложил ей встретиться, она согласилась. Она была уверена, что ее толщина убивает в мужчинах всякий сексуальный интерес, и потому спокойно пошла в дорогой французский ресторан с высоким и тощим мужчиной с гривой седеющих волос, который встретил ее у выхода из агентства. В конце концов он пригласил ее не ради ее самой, а ради совета, как вести себя с нормальными женщинами, за встречу с которыми он заплатил бы, если бы не был так робок. Такие мысли помогли Шугар держаться любезно, даже тепло.

Хельмут, однако, продолжал ей звонить. Однажды он поинтересовался, не хочет ли Шугар пойти на концерт. «Чего ради?» – чуть было не вырвалось у нее, но она все-таки сумела ответить: «С удовольствием, Хельмут!»

В отличие от тех мужчин, которые прибегали к услугам агентства, Хельмут не был ни напыщенным, ни нахальным. Он не считал, что ему что-то должно непременно причитаться. Наоборот, он относился к Шугар, как ученик к уважаемой учительнице, ежеминутно заглядывая ей в глаза в поисках одобрения. Помогая Шугар надеть пальто или пропуская ее впереди себя в дверь, он расцветал от ее благодарного кивка. Обсуждая с девушками эти встречи, она шутила, что завела себе великовозрастного ребенка. Когда он узнает от нее все, что нужно для общения с женщинами, он использует свои знания, чтобы осчастливить другую. Но в душе она была далека от шуточек и насмешек. Неумелое обожание Хельмута будило в ней жалость и искреннюю потребность возместить нанесенный ему ущерб. Он вырос на нищей ферме в Висконсине, и его детство и юность были не менее ужасны, чем ее собственные. Единственный ребенок в семье, после смерти матери он был определен в ближайший мужской католический колледж, откуда каждый вечер возвращался домой, к отцу, ложившемуся в постель не позже половины девятого. Мать была чуть ли не единственной женщиной, которую Хельмут видел до двадцати пяти лет.

Поскольку он работал редактором исторического журнала «Вчера», то беседы с Шугар давали ему возможность описать какое-нибудь интересное событие из прошлого. Хотя ее мало интересовали дела минувших дней, она благодарно удивлялась тому, что случаи подбирались для рассказа именно ей. Было так странно – так невероятно! – что Хельмут не замечает ее жировых складок и не возражает против того, что она много ест.

Во время шестого свидания он поцеловал ее на прощание, а во время восьмого они уже сидели на диване и целовались взасос. Поглаживая волосы и шею Шугар, Хельмут вежливо спросил, не будет ли она возражать, если он зайдет дальше. Шугар не считала его привлекательным и частенько скучала, слушая подробное жизнеописание какого-нибудь давно умершего политика, но ей понравился новый поворот событий. Она никогда не была ведомой, но быть ведущей оказалось очень волнующе: Хельмут не скрывал восторга и благодарности, оказывались его пальцы на груди Шугар или внутри нее.

Порой, вернувшись в свою одинокую квартиру, Шугар спрашивала себя, как скоро он опомнится и поймет, как нелепо заниматься сексом с такой бегемотихой, как она. Но такие мысли никогда не посещали ее наедине с Хельмутом. Он был благодарен за каждую новую уступку и мечтал лишь об одном: доставлять ей удовольствие. Что до Шугар, она едва не теряла сознание от ощущения голого мужского тела рядом. Она все не могла до конца поверить, что это происходит наяву. Ночь за ночью она поощряла Хельмута заходить все дальше и дальше. Исследовать ее необъятную плоть было для него подлинным наслаждением. Это порождало в Шугар гордость милостивой императрицы, и если ей не удалось приблизиться к подлинному экстазу, она сполна узнала радость физического удовлетворения.

С началом сексуальной жизни пришла уверенность в себе, о которой в прежнее время Шугар не могла и мечтать. С каждым днем все больше чувствуя почву под ногами, она внезапно задалась вопросом, чего ради занимается столь прибыльным делом, как сводничество, за такое мизерное жалованье. В конце концов она тянула на себе всю работу! Растущие амбиции и жажда денег быстро привели к конфликту с боссом, и ни для кого не было секретом, что он избавится от строптивой подчиненной, как только найдет ей подходящую замену.

А Шугар хотелось все большей власти. Теперь, когда она так много знала о подобных агентствах и так разбиралась в специфике работы, она могла бы поставить дело лучше, чем кто бы то ни было. Ей страстно хотелось завести свой собственный бизнес, жить полноценной жизнью, и она не замедлила ответить согласием, как только Хельмут сделал ей предложение. Ему дали работу в журнале «Отставной генерал», и он надеялся, что Шугар переедет с ним в Коннектикут как его законная жена. Разумеется, он был в курсе того, что Шугар намерена основать на новом месте дело, которое немногим мужьям пришлось бы по вкусу. Но Хельмут был исключением буквально во всем, кроме того, он был послушным учеником Шугар и ее пылким поклонником.

Уже через неделю они сочетались гражданским браком в мэрии, а чуть позже перебрались в Медоувью. Год спустя Шугар села на первую и последнюю в жизни диету и путем длительных нечеловеческих усилий похудела на шестьдесят килограммов. Удивительно, но Хельмут так этого и не заметил. Возможно, ее внешний вид мало его интересовал…

…Опуская в тележку литровую упаковку молока повышенной жирности для себя и пол-литровую снятого – для мужа, Шугар вспомнила свое первое семейное гнездышко…

…Дом состоял из гостиной и двух спален и был расположен на невзрачной узкой улочке. Можно было только усмехнуться над тем, каким по-королевски роскошным он ей тогда казался. По сравнению с квартирой, которую она снимала в Нью-Йорке, это был целый дворец с собственным садиком и задним двором. Хельмут быстро продвинулся по службе, и скоро они смогли переехать в более дорогой дом. По размерам он не вполне удовлетворял возросшие аппетиты Шугар, зато находился в самом приличном квартале Медоувью. Это был тот самый дом, в котором они жили по сей день – прекрасно сохранившийся особняк в колониальном стиле, «сколоченный на совесть», согласно заверениям агента по недвижимости. Десятая часть стоимости наличными, необходимая для оформления сделки и выложенная не без трепета, оправдала себя уже через год, когда случился неожиданный бум в торговле недвижимостью. В те дни, читая колонку объявлений в «Вестнике Медоувью», Тэплинжеры частенько посмеивались над тем, что могли бы теперь получить за дом впятеро и даже вшестеро дороже…