Текст книги "Мадам Дортея"

Автор книги: Сигрид Унсет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 17 страниц)

Шарлах продолжал уже по-норвежски:

– Господи Всемогущий, молим Тебя, чтобы Ты сжалился над душой слуги своего Йоргена Теструпа, очистил ее от всего греховного и милостиво даровал ему Свое прощение, дабы он мог обрести небесное блаженство! Пошли ему вечный покой, Господи…

– И пусть светит ему вечный свет! – послышался звонкий голосок Бертеля. – Да почиет он с миром. Аминь.

Дортея быстро вступила в беседку.

– Добрый вечер, – приветствовала она всех, не в силах скрыть раздражение, звучавшее в ее голосе.

Все встали. Биргитте и Элисабет сперва смутились, словно их застали за чем-то предосудительным, но потом с радостным криком бросились к матери и обхватили ее за талию:

– Маменька!.. Маменька вернулась!

Бертель же нерешительно смотрел на нее и словно подался поближе к смуглой матушке Шарлах.

Дортея обменялась обычными приветствиями со стеклодувом и его семьей и передала им поклон от мальчиков. Шарлах задул свечу, спрятал в карман свой молитвенник и вывел всех на проселочную дорогу. Перед дверью Шарлахов все без лишних слов пожелали друг другу покойной ночи – обоюдное смущение было явным.

Дети молчали, поднимаясь по склону рядом с матерью. Наконец Дортея взяла себя в руки, она еще раз передала малышам поклон от Вильхельма и Клауса, рассказала об их поездке и припомнила некоторые мелкие подробности, чтобы позабавить детей. Например, о пасторе из Хедемарка, который ехал в дорожной карете с четверкой лошадей, потому что у него было очень много детей – вдвое больше, чем вас. Не правда ли, весело иметь столько сестер и братьев?..

– Но если они такие же маленькие, как Кристен, ничего веселого в этом нет, – рассудительно заметила Элисабет.

– Как ты можешь так говорить, дорогая, разве тебе не весело, когда ты играешь с нашим симпатичным крошкой, поешь ему песенки, забавляешь его и заставляешь смеяться?

– Я-то могу играть с Кристеном и смешить его. Но он не может играть со мной, – ответила Элисабет.

Биргитте и Элисабет пришли в неописуемый восторг при виде аппетитного ужина, накрытого для них в материнской спальне. Не так уж часто им случалось ужинать вместе со взрослыми – обычно их ужин состоял из миски овсяной каши или хлеба с молоком, и ели они на кухне. А здесь были сдобные сухарики, мягкий сыр с тмином, и еще Рагнхильд подала несколько кусков соленого вымени – лакомство, обычно предназначенное только для взрослых.

Но Бертель держался тихо. Теперь его кровать перенесли сверху сюда. Комната мальчиков стояла пустая, там уже никогда не будет спать никто из братьев.

Дортея тоже все еще ощущала сильное смятение, хотя она болтала и шутила с девочками. Спальня выглядела чужой и убогой без большой кровати с пологом. Ее заменила обычная деревянная кровать, раньше стоявшая в комнате учителя Даббелстеена. По мнению Биргитте, привыкшей к родительской кровати с пологом, свисавшим до самого пола, кровать учителя выглядела голой. Это было весьма точное определение для непритязательного спального сооружения на четырех тонких ножках. Дортея до сих пор не привыкла, что ее постель не скрыта пологом, – она плохо спала по ночам.

Для маленьких девочек, которым позволили раздеться в спальне, да еще с помощью матери, праздник продолжался. Они делали все возможное, чтобы продлить его, но в конце концов Дортея уложила дочерей в детской и заботливо подоткнула вокруг перинку.

Когда она вернулась в свою комнату, Бертель лежал, отвернувшись к стене. Ее снова поразило, какой убогой стала эта комната, – свечи на столе отражались в окнах, которые темнота словно вдавила в комнату. Летом Дортея обычно не закрывала ставни – ей нравилось, просыпаясь, видеть перемены, происходившие с ночным небом, с погодой. Но теперь у нее возникла настоятельная потребность отгородиться от ночи. Не успела она открыть первое окно, чтобы дотянуться до ставни, как испуганно отпрянула назад – под окном стояла темная фигура…

– Это всего лишь я, мадам Теструп.

– Боже мой, Шарлах, что вы так поздно делаете здесь в саду?..

– Я стоял и думал, можно ли постучаться к вам… Не сочтите за дерзость с моей стороны, я хотел бы на минутку зайти к вам, мне надо с вами поговорить.

– Уже поздно, но… – Дортея помолчала. – Кажется, я знаю, о чем вы хотите поговорить со мной… Сейчас я открою вам дверь. – Лучше объясниться сразу. Если уж Шарлах сам решил поговорить об этом, она без обиняков выскажет ему свое мнение…

Дортея провела Шарлаха в спальню. Он остался стоять в темноте у двери, прижимая к груди шапку. Сама она села в кресло у стола:

– Заходите, пожалуйста, господин Шарлах, и садитесь, если вы хотите поговорить со мной…

– Спасибо, мадам Теструп. – Старик опустился на табурет напротив нее. – Я понимаю, вы были оскорблены тем, что мы с матушкой позволили вашим детям присутствовать сегодня при нашей вечерней молитве…

– Оскорблена?.. Что ж, можно сказать и так. Вы знаете, Шарлах, религия, которую исповедуете вы с вашей женой, отличается от нашей…

– Все-таки она не совсем чужая…

– Да-да, просто другая конфессия.

– Я с этим не спорю. Однако мы иногда ходим в вашу церковь, мадам Теструп, потому что другой церкви здесь нет. Детей Финхен крестил ваш пастор Муус…

– Я знаю, что вы иногда ходите в нашу церковь, и Вагнеры тоже. Но ведь матушка Шарлах туда не ходит…

– Да, не ходит. Она плохо понимает по-норвежски.

– Разве что по этой причине.

– Да, мадам Теструп. Вот я и подумал, что раз уж мы молимся Господу в вашей церкви, не случится ничего дурного, если ваши дети прочтут вечернюю молитву вместе с нами.

Дортея задумалась:

– Да, Шарлах, говорят же, что каждый блажен в своей вере. И у меня нет желания лишать вас вашей веры. Но вы достаточно хорошо меня знаете, чтобы понимать, как глубоко мне противны всякие… фантазии. В том числе и религиозные. И мне бы ни в коем случае не хотелось, чтобы их внушали моим детям.

– Фантазии… – задумчиво повторил Шарлах.

– Ведь я слышала, когда подошла к беседке, что вы молились за умерших…

– Мы всегда кончаем вечернюю молитву молитвой за все несчастные души, мадам Теструп.

– Только что вы сказали, что позволили моим детям присутствовать при вашей вечерней молитве. Однако это не совсем так, любезный Шарлах… это была не просто вечерняя молитва. Я своими ушами слышала, как вы отдельно молились за душу моего мужа… и Бертель молился вместе с вами. Он явно не первый раз принимает участие в вашей молитве за его отца. Это так, Шарлах?

Глаза Шарлаха странно поблескивали из-под нависших седых бровей.

– Это так, Шарлах?

– Так, – тихо сказал он. – Первый раз это получилось случайно – Бертель услыхал, как мы с матушкой молились за душу управляющего. Он спросил, что мы говорили, я повторил ему это по-норвежски, и он захотел молиться с нами. Я не смог отказать ему в этом, мадам Теструп, у меня просто не хватило сердца. Так тяжело думать о несчастной душе, которую никто не вспоминает в молитвах… И если его родное дитя…

– Как вы можете говорить, Шарлах, что никто не вспоминает управляющего!.. И что Теструп, как вы выражаетесь, – несчастная душа, которая нуждается, чтобы за нее молились! Почему вы так считаете? Потому что он с точки зрения вашей веры был еретик? – саркастически спросила она.

– Ach du lieber Gott[42]42
  Ах, Боже милостивый (нем.).


[Закрыть], мадам Теструп, все мы несчастные души. Достаточно вспомнить, – он протянул руку, не спуская с Дортеи темных, непостижимо печальных глаз, – что в один прекрасный день мы лишимся своей земной оболочки и нагие, как иголка, предстанем такими, каковы мы есть, перед лицом вечного Совершенства!..

Дортея молчала. Потом постаралась стряхнуть с себя тяжелое впечатление:

– Вечное Совершенство… Это так. Но мы, смертные, не можем равняться с Ним, да Небеса и не требуют от нас этого.

– Однако Господь наш Иисус Христос говорит, что мы должны быть совершенны, как совершенен Отец наш Небесный. Мне часто было страшно даже думать об этом. Но Господь многого требует от нас…

– Да-а. Я где-то читала нечто подобное… Вот уж не думала, что вы, паписты, так хорошо знаете Библию…

Шарлах улыбнулся:

– К сожалению, нет, у меня никогда не было своей Библии. Приходилось довольствоваться теми отрывками, которые были в моем старом Гоффине[43]43
  Гоффине Леонгард (1648–1719) – член духовного ордена премонстрантов, известен своим сборником проповедей (1690 г.).


[Закрыть]. В нем приводились и библейские тексты и тексты из Евангелия на каждое воскресенье и на каждый праздник…

– Не думаю, чтобы в них говорилось, что надо молиться за умерших… Это придумали уже люди…

– Есть, есть, мадам, в книге Маккавейской сказано, что молиться за мертвых – это святая и благочестивая мысль. Мы, католики, читаем этот текст на день Поминовения. Может, это и придумали люди, как вы говорите, в те времена, когда Иуда Маккавей молился за своих павших и приносил за них жертвы. Однако Господь признал его заботу о мертвых, раз в Священном Писании черным по белому написано, что молиться за них – это святая и благочестивая мысль.

Дортея с жаром покачала головой:

– Нет-нет, это как раз то, что я называю фантазиями. И если Иисус действительно сказал, что мы должны быть совершенны, это было лишь преувеличение, дабы побудить нас еще ревностнее следовать высоким и полезным принципам, кои Он оставил нам в Своем учении. Мы должны проявлять надлежащее почтение к Отцу доброты и человечности и, по возможности, служить ближнему своему – если мы будем этому следовать, думаю, нам не придется опасаться за свое вечное блаженство…

Я знаю, любезный Шарлах, вы не станете отрицать, что управляющий был добрый и сердечный человек, что он всегда старался воздать каждому по заслугам его и быть полезным своим ближним. Но ежели вы и впрямь полагаете, что душа Теструпа в это мгновение не имеет защиты и пристанища и вы с моими детьми вынуждены молить Господа смилостивиться и допустить его душу в Царство Небесное и даровать ей вечный покой… О нет, Шарлах, как вы мне это объясните?.. Ведь тогда получается, что ни один человек не может умереть спокойно…

– Дорогая мадам Теструп, но мы же молимся в том числе и за то, чтобы Он очистил нас от всех грехов и позволил нам причаститься к Его искуплению.

Дортея невольно вздрогнула. Очищение от грехов, искупление, кровь агнца – о да, об этом всегда проповедовал ее отчим. И однако сам он, вопреки своим неоспоримым достоинствам, был алчный, прожорливый и тщеславный человек. Тогда как Бисгорд, вообще не признававший мистицизма христианской религии, с кротким смирением почитал возвышенное величие Господа и искренно восхищался Иисусом Христом, установившим прекраснейшие и высочайшие моральные правила, по которым жил и он сам. И хотя она испытывала отвращение к Бисгорду, будучи его женой, хотя потратила на него свою молодость, когда он заболел и превратился в требовательного старика, она всегда понимала, что Бисгорд – благородный и творящий добро человек, истинный друг людей, и его урокам, таким важным для воспитания души и сердца, продолжала следовать до сих пор…

– Ах, Шарлах, Шарлах, все это фанатизм и нездоровая экзальтация. Темное суеверие, ведущее лишь к тому, чтобы помешать высокому и ясному свету религии проникнуть в наш разум и облагородить его…

– Любезнейшая мадам Теструп! – Шарлах грустно улыбнулся. – Вы обладаете добрым и умным сердцем, это бесспорно, таким же был и управляющий Теструп, Царство ему Небесное. Но, мадам, этого недостаточно, чтобы религия просветила наш разум. Хорошо иметь разум и пользоваться им, однако он лишь частица нашего духа, так же и день – хорош и благословен, но он всего лишь часть суток…

– Но та часть суток, Шарлах, которая дана нам для полезной деятельности. Тьма – зла и отвратительна, поэтому люди часто называют силами тьмы всякое мерзкое шарлатанство, рожденное людской трусостью, глупостью и злобой. Нет, ночь не может быть другом человека!..

Некоторое время Шарлах молча смотрел на нее. Потом рассмеялся, тихо и весело:

– Ночь не может быть другом человека?.. Но, любезная мадам Теструп, уж от вас-то я этого не ожидал!.. От вас, родившей семерых прекрасных детей…

Дортея покраснела от гнева. Но улыбка старика была так обезоруживающе невинна, что она тоже невольно улыбнулась. Нельзя же возразить ему, что она думала о другом, говоря о своей ненависти к ночи.

– Да, мадам Теструп, несомненно, благословенное солнце Божье и дивный свет разума даны нам во благо. Однако солнце должно заходить каждый вечер, чтобы мы могли видеть звезды небесные. И мне говорили, что каждая из них – это солнце, такое же большое и красивое, как наше. В темноте нас подстерегают многие опасности и многое зло, но ночь приносит также прохладу, свежесть и отдых всему, что растет и живет на земле. И добрый сон… И тех, кто любит друг друга, в первую очередь соединяет ночь, ночь порождает новую жизнь…

Глаза Дортеи вдруг наполнились слезами. Воистину старик был прав, она просто никогда не думала о ночи с этой точки зрения. Не понимала, что ночь тоже заслуживает нашей благодарности за приносимые ею добрые дары.

– Солнце тоже не в силах осветить для нас весь этот мир целиком, то, что лежит в отдалении, остается скрытым от наших глаз, да и звезды, оставаясь на небе весь долгий день, тоже не видны нам из-за солнечного света. То же можно сказать и про все остальное, что показывается и является нам только ночью, – птицы, животные и даже звуки, которые мы слышим только в ночной тишине, живут полной жизнью, хотя и прячутся в свои укрытия при ярком солнечном свете. Да и неверно, к несчастью для нас грешных, будто солнечный свет служит только добру. Вспомните о тех, кому день приносит тяжкий труд, непосильные тяготы и огорчения, и о тех, кто тратит свои дни и свой разум на то, чтобы мучить, обманывать и сосать кровь из своих ближних. Ах нет, мадам Теструп, мы одинаково пользуемся своим разумом и для добра и для зла…

– Вы ошибаетесь, Шарлах! – горячо возразила Дортея. – Так только кажется! Сотворение зла никогда не бывает по-настоящему разумным. Истинный разум равнозначен добру!

– Благослови вас Бог, мадам Теструп! – Шарлах с участием смотрел на нее. – Я отнюдь не думаю, что каждый блажен в своей вере, как вы сказали. Сколько людей полагают, будто злоба – то же самое, что смекалистый ум, хотя вы этого и не признаете. Однако и вы по-своему правы. И потому я уверен, что со своей верой вы никогда не будете по-настоящему несчастны… – Он встал. – Но уже поздно. Я задержал вас, а у вас завтра трудный день.

– Да. – Дортея поежилась. – Завтра начнется… Наверное, ваши фантазии не лишены истины, Шарлах, но все-таки это только фантазии. И, вопреки всему, находятся в родстве с нечистью… с верой в привидения, ниссе, троллей, знамения и приметы, которыми человеческая фантазия населила темноту…

– Я ведь не отрицаю, что в темноте, равно как и в свете, есть и доброе и злое начало. Дьявол и его приспешники творят свое дело и ночью и днем, они никогда не отдыхают и не дремлют…

– Значит, вы тоже верите в дьявола с рогами, копытами, крыльями, как у летучей мыши, и прочим маскарадом?..

– Я думаю, что он лжец и прародитель лжи, а уж какой Mummenschanz[44]44
  Маскарад (нем.).


[Закрыть] и обман он использует, чтобы, напугав, заманить нас в свои ловушки, этого я сказать не могу. Однако помимо всей этой нечисти, которую вы так презираете и справедливо ненавидите, есть куда более злые силы, чем ваша честная душа может себе представить, мадам Теструп…

Старик встал, Дортея тоже поднялась.

– Я вижу, вы с уважением относитесь к своему толкованию подобных вещей, любезный Шарлах. – Она улыбнулась. – Я только хотела сказать, что не стоит забивать детские головы такими мыслями и рассуждениями. Впрочем, теперь все устроится само собой. Скоро наши пути разойдутся навсегда, мой добрый друг!

– Кто знает, мадам Теструп. Но нравится вам это или нет, а мы с матушкой Шарлах будем молить доброго Господа Бога, чтобы он благословил вас и ваших деток, – тихо сказал Шарлах и до боли сжал руку Дортеи.

Она отворила ему дверь и прошла с ним несколько шагов. Оказавшись под черным шатром ясеней, она увидела, что небо усыпано мириадами звезд. Они мерцали и вспыхивали в легком ночном ветерке, который проснулся и тревожно шелестел в листьях.

– Покойной ночи, милый Шарлах… Передайте мой поклон матушке Шарлах, Финхен, Вагнеру и детям…

Было похоже, что ночью ветер усилится. Наверное, следует пойти и закрыть снаружи ставни на окнах спальни и детской – изнутри ставни трудно было закрыть так, чтобы сильный ветер не распахнул их. Но она не осмелилась, по правде говоря, в темноте она не чувствовала себя смелой…

Звезды, мерцающие на черном бархате бездонного небесного купола, внушали ей тревогу. Шарлах сказал, что звезды – это солнца, может, так оно и есть, но ни одно из них не было для нее дорогим и привычным. Там, в пустынном пространстве, где проходили их пути, дули холодные ветры… Дортея вошла в дом и тщательно заперла дверь.

Воистину, ночь была и добрым сном, и защитником страсти верных влюбленных, и животворящим объятием на ложе любви. Но, но, но… разве это не то, что следует принимать без раздумий?.. Закрыть глаза и не видеть лицо этого двуликого Януса – ночи, лицо, исполненное и добра и зла…

День, Шарлах прав, день тоже приносит и добро и зло. Но он – наш дом – остров в океане неизвестности, он освещен солнцем и человеческим разумом. В нем равно ощущается дыхание и колдовских сил и звездного неба этого кроткого, старого фантазера. Дортее было одинаково неприятно и то и другое…

Она решила не закрывать ставни. Было уже очень поздно, она устала и чувствовала, что заснет, как только доберется до кровати. А когда проснется, будет уже светло, слава Богу, ночь все-таки коротка!

Дортея начала раздеваться, бесшумно и быстро. На туалетном столике вверх переплетом лежала раскрытая книга – библейские загадки. Должно быть, ее рассматривали девочки, пока она провожала старших…

Дортея взяла книгу, чтобы положить ее в секретер. Книга была раскрыта на надписи: «Кто ищет Правды и Милости, тот найдет…» На картинке был нарисован ребенок, который пускал мыльные пузыри, сидя верхом на черепе. Он символизировал Жизнь…

Дортея быстро спрятала книгу в секретер и закрыла его. Потом задула свечу, босиком подошла к кровати, легла и натянула на голову одеяло, чтобы темнотой под ним отгородиться от темноты ночи.