Текст книги "Американский принц (ЛП)"
Автор книги: Сиерра Симон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)
Во-вторых, мне выделили комнату с окнами, где я могу наблюдать за дорогой и дронами, а еще смогу отмечать прошедшие дни. Они предоставляют мне много информации, которую я могу использовать… К тому же, Мелвас высокомерно полагает, что я не смогу убежать? Или, что меня не смогут увидеть те, кто может попытаться меня спасти? Или же, и мой побег, и мое спасение послужат его целям?
В-третьих, когда я заворачиваюсь в полотенце и иду исследовать шкаф, то понимаю, что есть только очевидные причины, почему Мелвас хотел бы, чтобы я была чистой и нарядной. Чтобы сделать меня привлекательной для него, чтобы заставить меня чувствовать себя комфортно, возможно, чтобы создать для меня иллюзию, что я, своего рода, гость…
Итак, какие же причины менее очевидны? Мелвас не казался мне хитрым человеком, но он, все же, использовал Абилин и тщательно подготовился к моему похищению, так что он, безусловно, умный. Здесь переплетены случайности и планы, которые не могу понять, и пока нет ясности, лучше всего действовать осторожно.
Я тщательно прихорашиваюсь, учитывая ограниченные инструменты, которые мне дали (расческа, фен, а также лак для волос). Губная помада и тушь для ресниц. Здесь нет никаких заколок для волос или ножничек для ногтей, или чего-то подобного – ничего, что я могла бы использовать в качестве оружия.
В шкафу висит какое-то возмутительно кружевное женское белье, все именно моего размера, и тут на меня накатывает. Я опускаюсь по стенке шкафа и стараюсь унять свой дрожащий подбородок.
Сейчас я должна находиться в медовом месяце. Рядом с Эшем. С Эмбри. Мы должны были наслаждаться друг другом, пить вкусные коктейли из высоких стаканов, которые запрещаем себе пить в другое время. Но этот стакан вырвали из моих рук. Все, что у меня есть, это – холодные, грозные горы и потенциальный насильник.
ГЛАВА 9
Эмбри
Прошлое
Это сделал Мелвас Кокур. Конечно же, я узнал это гораздо позже, но точно знаю, что он был в той деревне. Но я осознал его присутствие до того, как я узнал его имя, осознал, что это его рук дело, до того, как узнал о нем что-то еще.
Сейчас все понимают, что там произошло. Как Мелвас согнал детей из деревни на лодку и поджег ее. Как он окружил взрослых горожан, загнал их в церковь и расстрелял, а после поджег церковь. Все знают, что это было первой из многих побед Колчестера.
Но в то время я знал только об одном.
Там была Морган.
Я мог думать только лишь о Морган пока наши «Хаммеры» мчались по долине, о Морган, об этой дурацкой церкви, и о том, что я был настолько глуп, чтобы предложить ей отправиться туда на экскурсию. Зачем я это сделал? Почему не настоял на том, чтобы она осталась в безопасности в деревне недалеко от базы? Или еще лучше, чтобы отправилась домой?
– Ты в порядке? – тихо спросил Даг, когда мы подошли к деревне Глейн.
Черный дым валил столбом, со слабыми «хлоп» и «бум» лопались окна. Местная милиция пыталась отбиваться от сепаратистов и терпела неудачу.
– Там моя сестра, – сказал я, глядя на свои руки. Они тряслись. – Она в том месте.
Даг кивнул. Он не пытался меня успокоить. Не искал причин, почему все могло быть хорошо.
Я это оценил.
Наш конвой остановился примерно в полумиле от деревни, и мы ничего не делали. Капитан был где-то там, отдавал приказы, но я едва ли слушал. Я нашел Колчестера в толпе мужчин и оттащил его в сторону.
– Морган здесь, – сказал я.
Он отступил назад и посмотрел мне в глаза.
– Что?
– Она здесь. В деревне.
– Зачем? – Голос Колчестера был резким.
По какой-то причине это меня разозлило.
– Она устала ждать тебя, поэтому пошла на экскурсию в церковь в этой деревне.
Я понизил голос до шёпота, отчасти надеясь, что он не услышит, отчасти надеясь, что все же услышит.
– Возможно, если бы ты просто поговорил с ней, вместо того чтобы игнорировать, она бы отправилась домой или куда-то еще. Она была бы в безопасности. – Это было несправедливо, я знал, что это было несправедливо, но мне нужно было кого-то обвинить. Причинить кому-то боль.
И я дерьмово себя почувствовал, как только это сделал, потому что в этом не было вины Колчестера, он не был ни в чем виноват.
– Мы сделаем все, что в наших силах, – пообещал он спокойным и доброжелательным голосом, несмотря на мою дерьмовую вспышку ярости. Его глаза осматривали мое лицо. – Я серьезно, Эмбри. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы ее спасти.
Из-за того, что он использовал мое имя, я остановился, успокоился достаточно, чтобы отступить и притвориться, что слушал стратегию капитана. Эмбри. Мое имя странно звучало на его губах, два теплых слога, прерванные треском и ревом деревни, горящей позади нас.
Был ли я плохим братом, потому что в этот момент я был готов повременить с тем, чтобы отправиться за Морган ради того, чтобы услышать, как Колчестер снова произнесет мое имя?
Собственно, лучше не знать ответ.
Капитан закончил отдавать приказы; три наших взвода разделились и начали под разными углами прокладывать себе путь в деревню. Я сказал «деревня», хотя в тот момент ее нельзя было узнать. Улицы были настолько сильно завалены камнями, что трудно было сказать, где дорога, а где ряд домов. Повсюду все горело, энергично, почти весело, в то время как мы шли в зону счастливого гиперподвижного языческого обряда, а не в зону военных действий. Со всех сторон летели пули. Быстро и хаотично взрываясь.
Мы были там меньше пяти минут, когда по рации послышался голос капитана.
– У меня новые сведения, – крикнул он. – В озере находится лодка, подожженная лодка с детьми. Кто ближе?
– Я, – ответил Колчестер. – Мы туда отправимся прямо сейчас.
– И церковь, – сказал капитан. – Взрослые жители города окружены, они в церкви. Позаботьтесь о лодке как можно быстрее и отправляйтесь к церкви, Колчестер. Думаю, лодка – отвлекающий маневр.
Церковь. Морган.
Я отправил своих людей за угол, и мы обменялись выстрелами с несколькими сепаратистами на другой стороне улицы. Я рассматривал близстоящие здания в поисках церкви, и, когда ее нашел, раздался громкий взрыв, взрыв настолько сильный, что почти сбил меня с ног. Взрыв раздался со стороны нашего конвоя, где находился капитан. Я с опустившимся сердцем смотрел на облако пыли и дыма на краю деревни.
И в этот момент Колчестер громко выругался по рации.
– Четверо моих полегло. Лодка горит. Я вижу на ней детей, они машут и зовут на помощь. Капитан, мы пойдем туда, но нам может понадобиться дополнительная помощь. Капитан? Капитан?
Ответа не было.
– Кто-нибудь? – спросил Колчестер. – Нам здесь нужна помощь, немедленно!
Ответа не было, словно никого не осталось. Никого, кроме меня и моих людей. Но как же Морган…
Я слишком сильно сжал рацию и нажал кнопку вызова.
– Мы здесь, лейтенант Колчестер. Мы можем прийти к вам… но церковь тоже важна.
Пауза.
– Я знаю, лейтенант.
Я закрыл глаза, вздохнул.
– Что именно нам делать?
– Сейчас не до выбора. И ни одно решение не будет хорошим, вы это понимаете?
Казалось, что он спрашивал о чем-то другом, пытаясь сказать мне что-то еще, и я понял. Я это ненавидел, но понял. Нам всем придется потрудиться, мы занимались одним делом, нам нужно было защитить гражданских лиц в деревне, и на сложной шкале человеческой жизни дети были важнее. Даже я это видел.
– Я понимаю, Колчестер.
– Хорошо. Вы ближе всего к церкви. Отправь туда четыре человека, а остальных сюда. Я продержусь до тех пор, пока вы не подойдете.
Бросив последний взгляд на улицу, я нажал на кнопку рации.
– Я иду к тебе.
***
Я никогда не сожалел о своем выборе. Те дети умерли бы, если бы не мы. Нас было девять человек, и потребовались все девять, чтобы отстоять две лодки и вырвать детей из лап их будущих крематориев. Какими бы ни были последствия, я знал, что сделал правильный выбор кармически. Логически. Морально.
Но эмоционально? В том пустом месте у меня в груди, жили мои демоны, именно там они гнездились и рассказывали мне порочную злую правду обо мне. Эти демоны сказали, что я выбрал Колчестера вместо Морган, отправился на его сторону, а не на ее спасение. И хотя я никогда не раскаивался о том, что сделал, я подошел очень близко к сожалению, когда мы мчались по деревне к церкви, и я увидел возле горящего здания четверых моих погибшими. Затем я выбил пылающие двери церкви и нашел Морган, истекавшую кровью, и почти задохнувшуюся под двумя другими телами. Затем стащил с нее трупы, а Колчестер легко поднял с пола ее худенькое тело и вытащил ее на пропитанный дымом воздух. Затем я сидел рядом с ней в больнице во Львове и слушал речи врачей, о том, что она больше не сможет полноценно двигать плечом.
В те моменты я почувствовал, как ко мне прижималось сожаление, словно чувство вины могло обрести плоть и физически протянуть ко мне руку со своими заостренными пальцами.
А в последний вечер во Львове, до того как Морган выписали, и она смогла отправиться домой, она посмотрела мне прямо в глаза и сказала:
– Я никогда тебя не прощу. Как и Максена.
– Ты можешь ненавидеть меня, если хочешь, – устало сказал я. – Но не Колчестера. Он этого не заслуживает.
– Я не ненавижу его, – сказала она, отводя взгляд на потрескавшуюся бежевую стену напротив ее кровати. Через тонкую занавеску, отделяющую ее часть комнаты от человека, с которым она ее делила, я услышал кашель, а затем бормотание на украинском. – Я могу отказаться простить его и все же не ненавижу.
– Морган, знаешь, когда ты проснулась, врачи не рассказали тебе всю историю. Дети…
– Да, – внезапно процедила она. – Дети. Тебе не нужно мне снова рассказывать.
– Ты бы сделала то же самое.
Она закрыла глаза.
– Ты понятия не имеешь, что именно я бы сделала. Ты даже представить себе не можешь.
– Возможно, биологически мы – не родственники, но нас обоих вырастила Вивьен Мур. Ты бы сделала то, что лучше всего выглядело бы на бумаге. То, что хорошо бы звучало в твоих мемуарах.
– Вот почему ты это сделал? Чтобы хорошо выглядеть в книгах по истории?
Я подумал о детях, которых мы сняли с лодки, об их лицах, покрытые сажей, об их криках паники. А потом я подумал о том, что Колчестер шептал им по-украински «вы в безпеци, вы в безпеци».
Вы в безопасности, вы в безопасности.
Подумал о моем имени, которое он произнес; о его губах, о языке и о горле, создававшем звук, который уникально обозначал меня.
– Были и другие причины, – признался я.
– У тебя вдруг появилась совесть? Из-за этого?
– У меня всегда была совесть, – сообщил я. Я усмехнулся, хотя ее глаза были закрыты, и она не могла меня видеть. – Я просто очень хорош в ее игнорировании.
Она услышала ухмылку в моем голосе и поборола свою собственную улыбку.
– Ты безнадежен.
– И я никогда не заставлю тебя простить меня за это.
– Эмбри, – сказала она, открыв глаза и снова глядя на меня. – Прежде чем я вернусь домой, мне бы хотелось тебе рассказать… – она сделала паузу, ее взгляд устремился к потолку, зубы прикусили нижнюю губу. Она провела пальцами по своему лбу, и на какую-то минуту она выглядела так же, как Колчестер, и это меня ошеломило. Но потом уронила руку и вздохнула, словно передумала.
– Будь осторожен рядом с Максеном, – сказала она, наконец. – Он – не тот, кем ты его считаешь.
– Не нужно скромничать, Морган. Я видел, как выглядело твое тело после недели, проведенной с ним.
Она снова пожевала губу.
– Я могла видеть, кем именно он был. Я имею в виду, кем он является. Я вижу, кем он является, потому что похожа на него в том, чего хочу, в том, как люблю. Но Эмбри… ты – не такой.
– Не какой? Мне не нравятся игры со шлепаньем?
Она закатила глаза, снова выглядя как подросток, как заправляющая всем старшая сестра, которая надоедала мне, когда я пытался смотреть телевизор.
– Знаешь, это намного больше, чем шлепки, – выражение ее лица стало серьезным. – Он хотел бы не только твоего тела. Он хотел бы твой разум, твои мысли, твое сердце. Твоей капитуляции. Это больше, чем несколько игривых шлепков. Это сила, боль и контроль. Он, возможно, мог бы без этого жить, но даже если бы и смог, то каждый день его бы грызла потребность в этом.
– И ты думаешь, я не могу с этим справиться?
Она посмотрела скептически.
– Эмбри, ты – самый эгоистичный человек, которого я когда-либо встречала. Ты ничего не воспринимаешь всерьез, все, чего ты хочешь, – это пить и трахаться, а вдобавок к этому ты все время размышляешь. Или, по крайней мере, размышляешь, когда не трахаешься и не пьешь. Ты действительно думаешь, что ты – идеальный человек для того, чтобы вынести основную тяжесть потребностей Максена? Ты даже не можешь справиться со своими собственными!
Она была права. На самом деле, в нескольких моментах. Я не мог себе представить, чтобы я позволил кому-то причинить мне боль, чтобы позволил кому-то быть главным в постели. Я был слишком эмоционально прибабахнутым, чтобы хотя бы попробовать сделать вид, что ради кого-то отказываюсь от своих душевных волнений.
– И все же, откуда ты знаешь обо всем этом странном дерьме? – спросил я у своей сестры. – Ты слишком хорошо осведомлена.
Она подняла бровь.
– Ты реально хочешь узнать ответ на этот вопрос?
Я подумал и быстро сказал:
– Знаешь что? Нет, не хочу.
Она рассмеялась. Я встал.
– Я должен идти. Ты уверена в том, что готова уехать из больницы?
– Да, Нимуэ заедет за мной и полетит вместе со мной.
Нимуэ была младшей сестрой моей матери, почти наша ровесница, и, как настоящая, поедающая квиноа (Примеч.: зерновая культура, произрастающая в Южной Америке) и носящая стекляшки в виде украшений хиппи из Сиэтла, она была причиной многолетнего стыда для вице-губернатора Вивьен Мур. Но она была воспитанной и доброй, а еще профессором социологии, поэтому была невероятно умной. Морган будет в хороших руках.
Я наклонился и, как мог, обнял сестру, лежащую на больничной койке, осторожно обращаясь с ее раненным плечом.
– Люблю тебя, сестренка.
– И я тебя люблю, малыш. Но все еще не прощаю тебя, – она отстранилась, чтобы взглянуть мне в лицо, и заговорила: – И не забывай, что я сказала о Колчестере. Ради твоего собственного счастья, ты должен держаться подальше от него. Как можно дальше. Найди хорошую девушку. Возможно, тихую блондинку, которая любит книги. Она принесет гораздо меньше проблем.
ГЛАВА 10
Грир
Настоящее
Президент Мелвас Кокур сидит за столом напротив меня. Стол достаточно широкий, чтобы разместить поданные блюда, цветы, свечи и бокалы. Мелвас приказал, чтобы здешние слуги не мешали нам, пока мы едим, и поэтому мы обслуживаем себя сами, я ем только то, что сначала съел он. Я совсем не ощущаю вкуса еды, за исключением (что странно) тонких кусочков яблока в салате. Они слишком кислые, из-за них мой язык прижимается к небу, заставляя меня непроизвольно сглатывать. Независимо от того, сколько воды я пью или что еще ем, эта кислота остается и причиняет дискомфорт.
Мелвас такой же привлекательный, каким я его помню: светлые волосы и властное лицо, широкая, мускулистая фигура, и он явно оделся так, чтобы покрасоваться. Но вблизи эта привлекательность была скомпрометирована. Холодностью глаз – цвета желудей, вдавленных в зимнюю грязь. Губами, которые были слишком тонкими на фоне широкой челюсти. Мягкостью рук, когда они взбалтывали вино в бокале и лениво порхали над льняными салфетками.
– Ты ничего не хочешь я спросить? – наконец говорит он.
С тех пор, как села за стол, я не сказала ни слова, за исключением тихого «спасибо», когда Мелвас похвалил мой внешний вид. Мне не хотелось говорить даже этого, но я решила быть королевой Гвиневрой, а именно это она бы и сделала. Чтобы показать, что ее личный суверенитет остался нетронутым, и чтобы задать тон последующему взаимодействию. Поскольку меня возмущала идея быть любезной с похитителем, мне было целесообразно, как можно дольше удерживать Мелваса в пределах элементарной вежливости.
– Спросить о чем?
Он указал на коттедж.
– Почему ты здесь. Почему я здесь. Почему я похитил тебя таким образом?
– Я предполагаю, что это шаг нужен был для того, чтобы спровоцировать моего мужа, – говорю я намного спокойнее, чем я себя чувствую.
Мелвас кивает.
– Да, отчасти и это. Но, Грир, ты не могла забыть тех слов, которыми мы обменялись в Женеве.
Когда-нибудь я увижу, чем именно каждую ночь наслаждается великий герой.
Давненько мне не бросали вызов
Я очень хорошо их помню. Они – такие угрозы, которые остаются с тобой, особенно потому, что я точно знала, что Мелвас имел в виду именно то, что сказал. Это были не простые слова.
Я опускаю руки на колени, чтобы меня не могла предать их дрожь. На лице я удерживаю маску идеального спокойствия.
– Я помню, президент Кокур.
Он встает и обходит стол, становится позади меня и кладет руку мне на плечо. Его прикосновение губительно; я чувствую, как оно отрывает мою плоть и мое спокойствие, прожигает путь сквозь мое решение быть вежливой, словно кислота. Я оглядываю комнату из-под ресниц: его охранники распределены вокруг большой центральной комнаты. Я могла бы воспользоваться его близостью и попытаться причинить ему боль, но меня бы быстро одолели, и нет нечего, чем бы я могла воспользоваться, чтобы нанести удар, за исключением нескольких тарелок и моих собственных кулаков.
– Я хочу, чтобы это было приятным для нас обоих, – говорит Мелвас. Его голос звучит мягче, акцент более выражен. – Разве тебе не понравилась одежда, которую я тебе дал? А прекрасная комната? Даже у моей жены нет таких красивых вещей.
Он планирует меня изнасиловать и все же ожидает того, что я найду это приятным?
– Одежда – продуманный жест, – говорю я. Жизнь, проведенная за наблюдением за дипломатами в работе, помогает мне найти правильные слова. – Но я не уверена, как именно относиться к нашей ситуации.
– Я покорю тебя, – говорит он.
– Я думала, ты хочешь, чтобы я была вызовом. Чтобы сломить мой дух.
Рука на моем плече сжимается. Сильно.
– Да. Я этого хочу. Знай, Грир, если ты будешь отбиваться, я еще больше буду этим наслаждаться.
– Так что ты хочешь, президент Кокур? Чтобы я этим наслаждалась, или чтобы боролась?
Его рука перемещается с моего плеча к задней части шеи, и он сжимает в кулак мои волосы. У меня на глаза накатываются слезы из-за боли, пронзившей кожу головы.
– Для тебя это будет исключительным соглашением. Такие женщины, как ты, получают удовлетворение от такой грубости, – он дернул меня за волосы, – …а такие мужчины, как я, получают удовлетворение, когда действуют грубо. Мне рассказали об отметинах, которые на твоем теле нашли мои люди в ночь похищения. Так что не притворяйся, что большой жестокостью будет то, что я собираюсь с тобой сделать.
Еще одно сильное потягивание (достаточно сильное, чтобы заставить меня кричать), а затем он меня отпускает. Но когда снова садится, его поведение меняется. Одно из непредсказуемых колебаний его настроения.
– Тебе будет хорошо, вот увидишь, – серьезно говорит он, почти ласково. – Ты увидишь, сколько я готов для тебя сделать, и, когда придет время, ты будешь наслаждаться мной.
Когда мерзавец снова принимается за еду, я пристально на него смотрю, желая, чтобы мой пульс вернулся к норме. И осознаю, что Мелвас опаснее, чем я думала.
Он – садист, считающий себя добрым, нарцисс, считающий себя скромным.
И я полностью в его власти, пока не смогу найти способ его остановить.
– Достаточно, – резко заявляет Мелвас. Он резко бьет руками по столу, и из ниоткуда появляются слуги, поспешно убирая со стола. Он поднимается на ноги и снова идет к моей стороне стола, обхватывает ладонью мою руку и так быстро рывком ставит меня на ноги, что мой стул падает позади меня. – Мы идем в твою комнату.
Ужас бьет меня в грудь, когда он тянет меня по широкой лестнице на второй этаж, и я понимаю, что все, началось. Королева Гвиневра потерпела неудачу, надежда направить моего похитителя на путь вежливости провалилась, и теперь у меня есть выбор: сдаться человеку, который почти наверняка хочет меня изнасиловать, или же бороться. И на долю секунды мне хочется быть какой-то другой женщиной, а не Грир Гэллоуэй-Колчестер. Мне жаль, что я – не борец, не боксер, не полицейский или не солдат. Хотелось бы мне быть такой женщиной, которая стреляла бы из лука и разрушала империи, которая знала бы все способы, как можно причинить боль таким людям, как Мелвас. Но я – не такая женщина.
Я могу назвать все двенадцать битв короля Артура, могу прочесть наизусть Чосера, могу говорить по староанглийски так же свободно, как любой воин Мерсии. Я могу шпионить за политиками, знаю, как продвинуть законопроект, знаю, как произносить слова таким образом, чтобы они могли означать все, или, чтобы ничего не значили. Я могу удержать в руках власть над тридцатью студентами, могу властвовать над прессой или в комнатах с большими конференц-столами и законодателями с каменными лицами. Меня обучали всему этому с самого рождения. Но здесь? Против кого-то, кто причинит мне телесные повреждения, у кого есть охранники с оружием и дубинками наготове?
Не знаю, какую власть смогу здесь использовать.
Мы добираемся до двери в мою комнату, и я вижу позади нас людей Мелваса в боеготовности, и делаю просчитанный ход:
– Пожалуйста, – тихо говорю я. – Я хочу, чтобы мы были вдвоем, наедине, – я вкладываю в свои слова достаточно своего реального отчаяния, чтобы мой голос совсем чуть-чуть дрожал. Пусть он ошибочно примет его за мое возбуждение.
Мелвас так и делает. Облизывает губы, смотрит на мое лицо, а затем опускает взгляд на мою грудь, где вырез на платье из красного шелка опускается ниже моих грудей.
– Оставайтесь снаружи, – приказывает своим людям Мелвас, а затем толкает меня в комнату. Он запирает за собой дверь, снимает пиджак, бросает его на пол и начинает вытаскивать запонки.
Я наблюдаю в течение минуты, дезориентированная. Сколько раз я наблюдала за тем, как Эш делает то же самое? Как он вытаскивает запонки и снимает стяжку для галстука, как сгибаются его предплечья, когда он подворачивает рукава? Как два человека, имеющие столько одинаковых составляющих, могут влиять настолько по-разному?
Я перехожу к окну от пола до потолка, и, прижавшись лбом к стеклу, смотрю, на приближающийся закат. Я измучена, усики яростной головной боли, пробиваются в мой мозг. Я все еще чувствую вкус тех яблок.
Но это мой шанс. Заперта в комнате с Мелвасом, без охранников. Не знаю, каким будет мой план после того, как я его смягчила (если я вообще его смягчила), но это мой лучший шанс.
«Он может захотеть связать тебя, – думаю я. – Ты должна все сделать до этого».
С подвернутыми рукавами Мелвас подкрадывается ко мне сзади, прижимает меня своим телом к холодному стеклу. Каждый дюйм моего тела, каждый уголок и каждый изгиб переполнен отвращением, переполнен моим «нет», словно «нет» – эмоция, словно «нет» – физиологический ответ. Но я скрываю это, сопротивляясь желанию задрожать или оттолкнуть его, потому что знаю из урока по самообороне, который брала в колледже, что время – это все. Удар в глаза, коленом в пах, коленом в голову. Я могу это сделать. Глаза, пах, голова.
Глаза, пах, голова.
Один, два, три, проще простого.
Рука Мелваса поднимается и обхватывает мое горло, а другая рука скользит по шелку к моему животу, спускается вниз и обхватывает мою лобковую кость. У него сильная хватка, болезненная, и я не могу сдержать горячий румянец из-за пронзившего меня стыда и страха, и наворачивающиеся на глаза слезы. Я не хочу этого, не хочу этого, не хочу.
«Глаза, пах, голова, – напоминает мне королева в моем сознании. – Чуть-чуть подожди».
Но ожидание – это самое худшее, что я могу себе представить, стоять на месте, пока Мелвас бормочет мне на ухо такие вещи, которые я никогда не смогу выкинуть из своей головы, эти отвратительные лживые вещи, которые такие же коварные, насколько и отвратительные. Шепчет, что я хочу этого, что он сделает мне одолжение, сделав это со мной, что такие женщины, как я (женщины, которые любят передавать контроль), приветствуют, когда их берут силой.
Я это ненавижу, как же сильно я это ненавижу, ненавижу эту ложь, ненавижу тяжелую, причиняющую боль руку, которая мнет мою нежелающую всего этого плоть, в то время как он шепчет ужасные вещи. Я ненавижу то, как его ложь соединяется с моими самыми темными страхами, словно в подтверждение того, что что-то не так со мной и с тем, какого секса я хочу.
Но я знаю, что все это – ложь. Свидетельством тому является то, как прямо сейчас реагирует мое тело: с ужасом и отвращением. И этот несомненный факт дает мне терпение подождать немного дольше, пока его хватка не ослабнет, а рука исчезнет с моей плоти, чтобы заняться ремнем его брюк.
Сейчас.
Я готовлюсь быстро повернуться, сжимаю вместе кончики пальцев, чтобы они встретились в одной конкретной точке, все, я готова заехать ему прямо в его глаза желудевого цвета, но раздается стук в дверь.
Мелвас стонет и говорит что-то сердито на украинском.
«Не-Дэрил» отвечает через дверь, его тон извиняющийся, но в нем чувствуется срочность.
Блядь.
– Блядь, – вторит Мелвас, его рука освобождает мое горло. Он возвращается к двери, и я поворачиваюсь, следуя за ним взглядом, мое тело все еще в напряжении, а пальцы руки все еще сжаты в «клювовидном оружии».
В течение нескольких минут Мелвас беседует с «Не-Дэрилом», качая головой и прищуривая глаза, а затем, похоже, принимает решение.
– Мне очень жаль, – говорит он, – но я должен сократить наш вечер. Меня ждут кое-какие дела, я должен лично ими заняться, – он протягивает руку, чтобы погладить мои волосы, и я инстинктивно отступаю. Я слышу, как «Не-Дэрил» издает звук.
Мелвас хмурится.
– Возможно, было бы хорошо, если бы ты обдумала то, о чем мы говорили сегодня вечером.
Мелвас кивает «Не-Дэрилу» и двое мужчин оказываются в дверях, и, прежде чем я могу остановить, мне затыкают кляпом рот, связывают руки и небрежно бросают на кровать.
– Я не завяжу тебе глаза, – любезно говорит Мелвас, в порыве одного из молниеносных изменений его настроения. – Я выключу свет, чтобы ты могла смотреть через окно на звезды. Они очень хороши в горах. – Он проводит ладонью вверх по моему животу и обхватывает грудь. – Надеюсь вернуться сегодня вечером. Но если нет, то мы продолжим завтра.
А затем меня оставляют одну, и запирают снаружи дверь. И вот я, наконец, позволяю себе поплакать.
ГЛАВА 11
Эмбри
Настоящее
Я смотрю, как Мелвас сжимает в кулаке волосы Грир и дергает назад ее голову, обнажая бледную шею, и вскакиваю на ноги. Рычание зарождается в моей груди.
Ву с шипением тянет меня вниз.
– Не высовывайся или нас заметят.
Я приседаю рядом с Ву и Гарет, у меня закипает кровь. Я поднимаю бинокль и снова смотрю в сторону ее окна. Вижу, как ее нежный рот приоткрывается в крике боли, когда он снова тянет ее за волосы, а затем чувствую, как пальцы Ву впиваются в мою руку.
– Подожди, – говорит Ву, но я не хочу ждать. Достаточно сложно было сидеть в самолете, пока мы летели в Польшу, достаточно тяжело было оставаться в здравом уме по дороге в Карпатию… Мы ехали на арендованном джипе по холмам и по проселочным дорогам, избегая нововведенного и неэффективного пограничного контроля Карпатии. Трудно было неспеша наблюдать за коттеджем, трудно пробираться через крутые скалы и густой лес, преодолевая первое ограждение, трудно останавливаться и ждать каждый раз, когда над головой пролетали дроны. И вот, в ту самую минуту, когда мы непосредственно начали слежку за коттеджем, я вижу, как грубо этот монстр обращается с Грир.
Мое терпение на исходе.
К счастью, Мелвас отпускает Грир, и я снова могу дышать, снова могу думать.
– На первом этаже есть служебный вход, он ближе к нам, – говорит Гарет. – Просто закрытая дверь, никакой охраны.
– Там могут быть камеры или датчики движения, – предполагает Ву.
– Поэтому мы пойдем, когда будет еще какое-то движение, – говорю я, указывая биноклем вниз на дорогу. – Вторжение в дом может начаться в любую минуту.
По пути сюда Гарет организовала ловушку: кражу со взломом в президентском дворце в столице Карпатии, что находится в двух часах езды отсюда. Мы надеялись, что этого будет достаточно, чтобы выманить Мелваса или, по крайней мере, большую часть сотрудников его службы безопасности.
Шиканье Гарет, заставляет меня направить бинокль обратно на дом, и я вижу свет в комнате на втором этаже. Мелвас и Грир одни, и он снимает свой пиджак.
– Ублюдок, – ругаюсь я. Я его убью, клянусь, я его убью, если он действительно попытается ее изнасиловать.
Изнасилование.
Боже, это слово. Оно повисло, словно туман над Карпатами во время войны, это неизменное осквернение, разрывающее города и деревни, на которые Мелвас заявлял свои права. Помню лица тех женщин… некоторые из них едва переступили за порог своего детства… грязь, следы слез на лице и пустота в глазах. Мы приходили и предоставляли им медицинскую помощь, убеждали их, что они в безопасности, но они все равно сторонились нас, вздрагивая, когда слышали наши мужские голоса. Именно по этой причине мы с Эшем сделали упор на вопросы сексуального насилия во время его предвыборной кампании. Ради всех тех женщин, к которым мы не успели на помощь.
Но я успею к Грир.
Лицо Грир почти такое же пустое, как лица тех женщин, которые я помню со времен войны. Лбом она прижалась к стеклу, и я вижу, как она делает медленные и осознанные вдохи, словно ей приходится напоминать себе о том, как нужно дышать, как поддерживать работу своего тела.
А затем ублюдок снова ее трогает: одна рука на ее горле, а другая на киске. Его руки сильнее сжимают ее плоть, и из-под ее длинных темных ресниц катится слеза.
Я вскакиваю на ноги, прежде чем Ву удается меня остановить, выхожу из-за прикрывающих нас деревьев и направляюсь к коттеджу, и почти достигаю служебного выхода, когда он меня догоняет.
– Какого черта ты сейчас делаешь? – тихо спрашивает он. – Как насчет того, чтобы придерживаться плана?
– К черту план, – рычу я. – Я пойду туда, прежде чем он успеет причинить ей боль.
– Если тебя убьют, это ей не поможет…
– Мальчики, – слышится голос Гарет в наши наушники. – Мелвас уходит.
– Что? – спрашиваю я.
– Он выходит из комнаты. Они ее связали, заткнули рот и выключили свет. Теперь он и со своими людьми спускается вниз… похоже, они собираются выйти через парадную дверь. Наверное узнали о нашей маленькой диверсии в столице.
Мы слышим, как заводится двигатель автомобиля, затем второй, третий, и затем звук треска гравия и веток под шинами.
– Сколько человек осталось? Скольких ты видишь? – спрашиваю я Гарет.
– Один у входной двери, – отвечает она. – И, думаю, кто-то остался перед дверью комнаты миссис Колчестер.
Ву смотрит на меня.
– Два? Неужели, нам так повезло?
