Текст книги "Над пропастью
(Роман)"

Автор книги: Шукур Халмирзаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Шукур Халмирзаев
НАД ПРОПАСТЬЮ
Роман

Если я сам не познал себя,

Как люди поймут, кто я…

Навои

1

Ночь, не подсвеченная звездами или огнями большого города, кажется огромной. Теперь же она была тревожна и мрачна, как бездна: колкими каплями, с едва слышным шорохом сеялся на спящий город зимний дождь.

Зыбким оазисом виделся в ночи ташкентский вокзал. Чем ближе, тем светлее. За желтыми окнами слышался гомон голосов.

К центральному входу, со стороны города, мягко подкатила коляска с поднятым кожаным верхом. Из нее вышли трое. Не осматриваясь, не обращая внимания на водяную пыль, направились в зал ожидания, ярко освещенный и даже в столь поздний час заполненный пассажирами.

Их появление в зале не осталось незамеченным. Невольно бросался в глаза крепыш в светлом шелковом халате, наброшенном поверх черного европейского костюма, и в безупречной белизны чалме, закрученной без претензий, но элегантно.

– Колоритная фигура! – отметила вслух белокурая русская женщина, с любопытством провожая взглядом этих троих, пока они проходили к выходу на перрон.

– Да, мадам, – охотно откликнулся мужчина в шляпе. – Сразу видно: безукоризненный вкус! Как видите, мусульманскому духовенству неплохо живется при большевиках!

Тот, о ком шла речь, услышав русских, оглянулся. Определив, что те «из бывших», он приостановился. Не спешил догнать своих спутников, словно ожидал, не услышит ли еще о себе чего-то лестного. А его спутники, выйдя на перрон, уже шли вдоль вагонов. Один из них был немолод, даже, пожалуй, стар, если судить по седой бороде, другой выглядел совсем юным, и если не на него в первую очередь обратили внимание скучающие пассажиры, так это, наверно, только потому, что одет скромно. Можно было не заметить франтоватых усиков, но рост… Юноша высок и строен. Вот они поравнялись с головным вагоном. Старик о чем-то спросил у проводника, покивал, глянув на часы. Еще есть время. Можно пройтись по перрону.

– Еще не поздно отказаться, Курбан, – тихо, на фарси, сказал старик.

Похоже, это говорилось уже не в первый раз. Ответ прозвучал раздраженно – как о надоевшем:

– Все еще сомневаетесь! Напрасно! Что со мной может случиться? Ведь я ему кто? Почти сын! Да-да, ему – ишану Судуру ибн Абдулле!

– Что ты, что ты, – смешался старик. – Просто по-человечески опасаюсь за тебя… Ты идешь в логово… Самая опасная фигура для тебя не Энвер-паша, не Ибрагимбек. Его преосвященство. Такие люди осторожны и подозрительны, не доверяют никому, даже самым близким. Был такой французский кардинал… Ришелье. Ты знаешь… Так вот, твой учитель напоминает мне как раз этого «серого» кардинала.

– Ришелье? – оживился Курбан. – Ишан Судур относится к его памяти с большим почтением. Учитель много рассказывал о кардинале.

Василий Васильевич, так звали старика, резко остановился.

– Скажите на милость, с почтением! И кого же он еще почитает?

Курбан улыбнулся – то ли тому, как рассердился Василий Васильевич, то ли своим воспоминаниям.

– Список великих у его преосвященства был не так уж обширен, но… С особым чувством говорил он об Игнатии Лойоле. Чем привлекал его основатель ордена иезуитов, не знаю, может, требованием слепого повиновения церкви и прощения любого преступления, совершенного учениками во славу божью. – Курбан помолчал и задумчиво повторил: – Любого преступления.

И опять в тоне Василия Васильевича угадывалось удивление, более того – недоверие.

– Что, ишан Судур и в самом деле так широко образован?

– Его преосвященство получил блестящее образование! – с невольным восхищением воскликнул Курбан. – Кроме того, он был в постоянном поиске знаний. Французский посол в Стамбуле поразился лингвистическими способностями хазрата. Он сказал: «Вы прекрасно владеете языком моего парода. Далеко не каждый француз способен с таким изяществом излагать свои мысли». Ишан Судур много путешествовал и брал с собою меня, считая лучшим учеником, – расхвастался Курбан. – В очень короткий срок я овладел фарси, и как награда за мое усердие – поездка с его преосвященством в Кабул, Тегеран, Стамбул! В Каир я сопровождал учителя «за арабский язык». Хазрат любил поощрять… Но вот русский пока мне неизвестен.

Василий Васильевич по-отцовски заботливо положил руку на плечо юноши.

– Мой мальчик! У тебя все впереди. Вспомни когда-нибудь мои слова: ты будешь учиться в Москве, А теперь – прошу тебя: будь осторожен. Возвращайся. – Старик помолчал и показал глазами на крепыша, тот прохаживался в отдалении, не мешая их разговору. – Этот человек проводит тебя до самого Кагана. А теперь… простимся.

Он обнял юношу, легко коснулся щекой его лица и, не оглядываясь, пошел по перрону к зданию вокзала.

Это было прощание навсегда.

2

Курбан шел по раскисшей от грязи тропе, ежась от пронизывающего холодного ветра. Лужицы, образовавшиеся от конских копыт и красноармейских сапог, затягивало льдом. Прихваченные заморозком, поля клевера отсвечивали из-под тонкого льда нежным зеленым цветом.

О чем думал Курбан? О срочном вызове Алимджана Арсланова. Только важная причина могла заставить Арсланова прибегнуть к помощи вестового.

Приутих ветер – и повеяло каким-то удивительным запахом. Холод – не холод, тепло – не тепло… Бодрящая, словно бы предвесенняя свежесть!

Всем своим существом Курбан ощутил прилив сил, как бывало в годы мальчишества, когда с появлением первых признаков весны рождались мечты о путешествиях, о неожиданных и счастливых встречах, так и теперь в мыслях его зыбко отражались синь неба и словно бы неуверенно яркая зелень земли, хруст льдинок под ногами напоминал начало забытой мелодии, и пело в его душе: какое это чудо – жить!..

Так он шел, мечтательно и отрешенно улыбаясь, пока взгляд его не уперся в дувал – начиналась усадьба Рамазанбая. Хозяин в пестром халате и голубой чалме со свисающим концом неспешно прохаживался по двору. Встреча с баем была неприятна, и приветствовать его Курбану не хотелось. Но он вспомнил предупреждение Арсланова – с хозяином усадьбы надо быть вежливым. И поздоровался. Но странно. Рамазанбай сделал вид, что не узнал его. А ведь приходилось некогда баю обращаться к Курбану с уважительным – домла, учитель. «Нет, – решил Курбан. – Узнал меня бай. Конечно, узнал. И жена его, и дочь… Дочь… Почему я до сих пор не встречал его дочь?» Нашел о чем думать, одернул себя Курбан. Лучше подумай, что ждет тебя завтра…

Вдруг он ощутил на себе чей-то взгляд. Обернулся – ни души. Голый дувал, одинокая орешина – бугристый ствол в несколько обхватов, и в нем огромное дупло с трухлявыми краями.

Мелькнуло в памяти давнее. Мама предостерегает таинственным шепотом: не усни, сынок, под орешиной. И уж вовсе непонятное: на ветвях сидят… в трухлявых дуплах прячутся… Они. Кто – «они»? Злые духи? Оборотни? Оборотни!.. В самом неожиданном облике могут предстать они перед тобой! Не смотри долго на ветви, быстро отведи взгляд от дупла, не думай о том, что кто-то рассматривает тебя, затаившись в черном провале…

Тряхнул головой. Готов был расхохотаться: о чем ты, Курбан? Откуда вдруг суеверные страхи у молодого бойца, не верящего ни в какую чертовщину. Но тут – показалось? – из дупла ящеркой скользнула девчонка. Или девушка. Черный бархатный камзол, голова покрыта цветастым платком. Девушка. Смотрит на него пристально и изучающе.

Была – и нет.

Курбан отошел к арыку, наклонился, решив ополоснуть лицо. Нет – отдернул руку: вода обожгла холодом.

Показалось – послышался тихий смех.

Опять она здесь!

– Кто вы! – невольно вырвалось у Курбана.

– Уходите! – резко сказала девушка. – Что вам здесь нужно? Уходите!

И Курбан неожиданно для себя послушался. Перепрыгнул через арык и пошел прочь.

От дувала усадьбы бека, бывшего байсунского правителя, изрешеченного множеством дыр, поднимается легкий пар. Воробьи суетятся возле дыр, там их гнезда. С муэдзиновской терраски стоявшего в стороне высокого минарета свисает мокрый флаг. То и дело показывается наблюдатель с винтовкой на плече.

Огромные деревянные ворота, окованные железом. Слева и справа от ворот – по пушке. И здесь часовые с винтовками.

Просторная площадь безлюдна.

Курбан направился в бывшую саламхану бека. Уверенно открыл дверь. Да, с некоторых пор он в эту комнату входит без стеснения. С Алимджаном Арслановым разговаривает на равных, свободно. Хотя они даже не сверстники и тем более не родственники.

Арсланов родился в Бухаре или, точнее, в Кагане. Там он учился в школе вместе с детьми русских железнодорожников. Отец его, видный священнослужитель Бухары, отдал сына сначала в медресе Мир Араб, потом отправил его в Стамбул продолжать образование. Поехал сын, да не доехал – в Баку у него выкрали все деньги, пришлось вернуться восвояси. И в Бухару Алимджан возвратился не сразу, застрял в Ташкенте. С этих дней его жизнь менялась буквально на глазах, толчками, в том стремительном ритме, какой был характерен для круговерти политических событий.

Волна революции докатилась от Петрограда до Ташкента, русские рабочие, местные ремесленники, дехкане, объединившись, прогнали генерал-губернатора и установили народную власть. Жизнь в городе бурлила. Каждый день был заполнен новым для Алимджана содержанием. За несколько месяцев, проведенных в Ташкенте, Алимджан постиг азы науки, имя которой – классовая борьба.

Возбужденный, наэлектризованный революционными идеями, он наконец-то вернулся в родную Бухару. И – еще не дойдя до порога отчего дома, окунулся в бурные события общественной жизни.

Друг детства, Усманходжа Пулатходжаев (теперь он председатель Исполкома Народного революционного Совета Бухарской республики) и его двоюродный брат Файзулла Ходжаев, председатель Всебухарского ревкома, ввели Алимджана в тайное общество «младобухарцев». Пройдет совсем немного времени – и Алимджан в числе других подпишет послание от имени «молодых» к командующему войсками Красной Армии Колесову, остановившемуся в Самарканде: «Мы хотим свергнуть эмира. Помогите нам прочно утвердить свободу в нашей Бухаре!» – писали они.

Эмир, узнав об этом послании и о движении к Бухаре войск Колесова, бросает навстречу отборных нукеров. Красные были вынуждены отступить. Нукеры эмира, ворвавшись в Каган (этот город издавна являлся владением России, здесь же находилось и русское посольство), совершили зверскую расправу над местными жителями. Тогда же, запалив дом Алимджана Арсланова, бросили в огонь его жену и дочь.

Потом… Схватили в Бухаре самого Алимджана. В обхоне – этой страшной камере бухарской тюрьмы – он оказался с Усманходжой Пулатходжаевым. Именно там Курбан впервые увидел Арсланова.

И вот теперь новая встреча.

Арсланов, поздоровавшись, показал на маленький резной стул возле круглого стола на коротких ножках:

– Садись.

У Арсланова бледные губы, поверх гимнастерки – халат из кустарной шелковой ткани, на лоб мрачно надвинута черная папаха. Он то и дело шмыгал носом и зябко кутался в халат. На столе блюдце из обожженной глины с двумя свечами, рядом тонкая книжка в белой обложке.

Курбан сел на предложенный стул, загородив собой свет, падавший справа, из окна.

…Под командованием Алимджана Арсланова 306-й полк двигался из Бухары. Хотя он и входил в состав Гиссарского корпуса, но считался полком особого назначения и должен был самостоятельно прибыть в Байсун.

Арсланов был наслышан об этом городе. Он прочитал в сочинении историка Ахмада Дониша: «Байсун – горная местность. Там, рассказывают, меткие охотники… Байсунская ткань „жанда-алача“ славится на базарах Бухары». Кто не слышал о великом искусстве байсунских ткачей!

Алимджан Арсланов – полномочный представитель Бухарской Советской Республики. В Восточной Бухаре, куда бежал эмир, все еще продолжались вооруженные стычки, и потому, в соответствии с решением ЦК партии и Совнаркома, а также главного штаба Туркфронта, была создана Чрезвычайная комиссия, один из трех членов которой должен был на местах, в частности и в Байсуне, навести порядок. И еще одна задача – наиболее сложная, – агитпроп, разъяснение местному населению целей и задач Советской власти. Работа предстояла огромная. Но прежде чем приступить к выполнению ее, необходимо было упразднить бекскую форму правления, конфисковать имущество баев, бежавших за эмиром Саидом Алимханом (эмир останавливался в Байсуне). Часть конфискованного разделить среди бедняков, остальное – объявить государственной собственностью.

Арсланов знал, что успех зависит от глубокого, тонкого понимания обычаев и традиций местного населения. Потому единственного в полку байсунца – Курбана – не отпускал от себя ни на шаг, во всем советовался с ним. Во время беседы промелькнуло несколько раз имя ишана Судура ибн Абдуллы.

– Кто он, этот ишан? – поинтересовался Арсланов.

Вопрос был слишком прямым. Один из руководителей разведки Туркфронта, характеризуя Курбана, предупредил Арсланова: «Единственный человек, с кем он может быть откровенным в трудную минуту, – это вы. Но помните – все в меру, не стремитесь знать о нем или о его близких все. Кстати, многого он все равно вам не скажет. – И добавил: – Умный, мгновенно реагирует на ситуацию, сдержан, быстро и глубоко анализирует обстановку, хладнокровен, решителен, смел…»

– Не слишком ли много достоинств у этого молодого человека?! – усмехнулся тогда Арсланов.

– Не слишком. К вашему сведению, он блестяще образован. Не стал бы такой человек, как его преосвященство ишан Судур ибн Абдулла, держать при себе серость… да еще представлять как любимого ученика, – решительно пресек иронию Арсланова собеседник.

Курбан был высок ростом и строен, одет элегантно, поверх черного европейского костюма надевал халат из тонкого английского сукна, его голову украшала изящно закрученная белая чалма, придававшая лицу благородную бледность. Движения мягкие, спину он держал прямо, а чуть приподнятая голова, казалось, выражала холодную надменность.

Теперь, в красноармейской одежде, Курбан выделялся среди бойцов разве что ростом.

«Кто он, этот ишан?..» Курбан бросил на Арсланова недовольный взгляд. «Что это он заинтересовался хазратом? Да, был ишан… Мы разные люди. Он враг Советской власти, – в каком бы обличье ни находился…»

– Он мой… духовный наставник! – наконец сказал Курбан, исподлобья наблюдая за Алимджаном. – После смерти отца взял меня под свое покровительство. В Байсуне обучал в медресе. Потом, в Бухаре, поместил в медресе Кукельдаш, – продолжал Курбан перечислять скучным тоном. – Затем куда-то уехал и… бесследно исчез.

Арсланов почувствовал раздражение в голосе юноши.

– Что с тобой?

– Ничего! – резко сказал Курбан. – Сказано: я ученик его преосвященства ишана Судура!.. Он враг! Советской власти, красным, всем вам!

– Кто знает… – заговорил Арсланов примирительно и неопределенно. – Ты ведь отрекся от него, правильно? Вдруг и он стал понимать жизнь по-иному…

– Ну конечно! – охотно подхватил Курбан. – Кто старое помянет, тому глаз вон! Признаться, я обязан этому человеку, многим обязан, если не всем! – Он вдруг так ясно увидел перед собой ишана Судура… В белом халате и белой чалме. Его продолговатое, мясистое лицо с тяжелым подбородком. Глубоко сидящие грустные глаза… По-отечески полный любви взгляд. – Когда отец умер, этот человек пришел к нам выразить сочувствие. Я был дома один, теперь уж навсегда один, в плакал… – Показалось Арсланову, что юноша и сейчас всхлипнул. И неожиданно перешел с обычного «он» на уважительное «они»: – Явились они не одни, а с мужчинами – и было их человек пять-шесть… Увидев, в каком я оказался положении, они сказали, чтобы я пришел в Большое медресе. «С этого дня ты всегда будешь под моей защитой», – сказали они. Кем становится мальчик без матери и отца? Бродягой, нищим или вором. Какие уж тут мечты о Бухаре! Да… – И с вдохновением, видя, как внимательно слушает его Арсланов, продолжал: – Тогда-то они мне и рассказывали о дворцовых интригах и бекских кознях, о деспотизме и взяточничестве баев и чиновников. Иногда этот человек становился таким правдивым, способным давать фетву нечистым делам… Его боялся даже бек Байсуна! Да, нередко казий предоставлял ему право вершить суд. Ишан Судур был блестящим законоведом, знатоком и толкователем шариата! И еще – занимал должность главного мударриса в медресе!.. Ну, а если хотите знать, этого человека не только в Байсуне, но и на всем Юге уважали. Сейчас мы эту сторону называем Восточной Бухарой. Его преосвященство фактически являлся верховным правителем мусульман Восточной Бухары. У его имени тогда приставки «судур» не было. Судур – это звание! Специальное высшее духовное звание, присваиваемое эмиром. Его преосвященство как-то раз приехал в Бухару. Саид Алимхан вызвал его в Арк и в присутствии всех улемов, придворной знати повязал ему серебряный пояс судура! Пояс был широкий. Он надевал его по праздникам. Вот каким он был человеком! – И, словно извиняясь: – Я не восхваляю его…

– Конечно, конечно! – поспешил успокоить Курбана Арсланов, тепло посмотрел на него. – Вы объективны…

Арсланов не договорил – увидел подошедшего Карима Рахмана, тот только вчера присоединился к полку. Курбан хорошо знал его, сына известного на всю Восточную Бухару конокрада Рахманджана-барышника.

– Тебя познакомить с твоим земляком? – словно так, между прочим, спросил Арсланов. – Как-никак, тоже байсунец.

Курбан безразлично глянул на Карима, отвернулся.

…Арсланов продолжал подробно, стараясь не упустить мелочей, расспрашивать Курбана об ишане Судуре, объясняя при этом свое любопытство: «Я должен знать… В общем, я должен знать Байсун. Я обязан знать все о его влиятельных людях!.. К тому же, говорят, он в Кабул уехал?.. Так ли это?.. Наше место назначения, куда сейчас направляемся, близко к Кабулу… Кабул – сосед Кукташа, где собираются воины ислама!»

И вот в Байсуне, в штабе, видимо, решили – пора!

3

– Знаешь место сбора воинов ислама?

– Знаю.

Кукташ!.. Где-то там, если ехать в сторону Душанбе. Земля племени лакаев. Курбан был наслышан о них от ишана Судура.

Здесь собираются в единую армию разрозненные банды басмачей. Перед тем как уйти в Кабул, эмир Алимхан заложил основу этого войска.

Цель прибытия сюда 306-го полка Гиссарского корпуса, – Курбан об этом знал еще в Ташкенте, – уничтожение этого войска. Значит, полк, передохнув накоротке и получив точные данные о составе банд, двинется туда.

– Ну а кто у них командующий, слыхал?

– Ибрагимбек.

– Знаю его… Не видел. Но знаю! Его руки доставали всюду. Теперь настало время нам достать его. Что ты знаешь о нем? Вспомни…

Курбан рассказал все, что слышал об Ибрагимбеке от хазрата.

– Я тоже кое-что разузнал… Эмир, перед тем как уйти в Кабул, назначил его начальником придворной охраны. До Ибрагимбека главой племени лакаев был его отец Чакабай. Когда сыну исполнилось двадцать два, Чакабай привез его в Бухару. Говорят, он предан эмиру.

– Должен быть предан…

– Правильно! – Арсланов достал из внутреннего кармана кисет, раскрутив, развязал узелок. Достал кусочек бумаги, согнул один край и насыпал ровным слоем махорку. Скрутив, сунул цигарку в зубы.

Пыхнув дымом, он решил отвлечься от расспросов об шпане Судуре.

– Следуя за хазратом, ты, Курбан, не раз, наверное, оказывался в обществе знатных людей?

Верно, после окончания медресе, хазрат, решив удостоить его сана священнослужителя, сводил Курбана в Арк, где устроил экзамены перед улемами! Здесь представляли главному беку только лиц, которые готовились к получению звания мударриса.

В каких только знатных домах не побывал на угощениях Курбан! Вот в этом – во внутреннем дворе, в личной гостиной дома Рамазанбая, где стоит сейчас один их взвод, он тоже бывал не раз.

Да, многое увидел Курбан, однако нужно ли было обо всем рассказывать сейчас.

– Зачем это надо?

– Надо! – резко пресек Арсланов любопытство Курбана. – Еще вопрос: между тобой и ишаном Судуром ничего не произошло?

– Нет, – не задумываясь, ответил Курбан. Но тут же насторожился: неспроста Арсланов расспрашивает его.

Вспомнилось…

Выйдя из медресе Кукельдаш, ишан Судур со своим учеником в сопровождении конных нукеров направился в Гузар Странников, где стоял караван-сарай Бакибая.

Караван-сарай был небольшой, с двух сторон – кельи, посреди двора навес для лошадей и ослов.

Хазрат всякий раз, когда бывал здесь, останавливался у Бакибая. Маленький, горбоносый, согнувшись в три погибели, хозяин приветствовал важного гостя, упав на колени и приложив к глазам подол халата хазрата.

– Венценосный… венценосный…

Показав каждому нукеру его келью, Бакибай велел своим людям завести под навес их коней. Хазрата и Курбана он провел в отдельно стоявшую в глубине двора уютную гостиную. Хазрат выглядел утомленным, лицо его было обветрено. Однако, прежде чем опуститься на курпачу и дать отдых ногам, он прочитал торопливо молитву, сразу же приступил к беседе.

– Что в городе? О чем говорят во дворце?.. Расскажите-ка, что видели, что слышали! Нам надо узнать, какая погода в столице!

Бакибай затараторил по-таджикски:

– Юные бездельники те, что стараются казаться не цыплятами, а петухами, объявили себя «младобухарцами»…

– Чего они хотят?

– Им все не нравится: власть, порядки…

– Чего они хотят? – повторил хазрат.

– Предлагают открыть школы с джадидской формой обучения.

– Еще?

– Выпускать свою газету.

– Все?

– Нет. Выбирать судей, кто кого захочет.

– Ну, а дальше-то что? – проворчал хазрат.

– Записали эти крикуны все свои пожелания и направили эмиру… – Тут Бакибай выдержал паузу, словно подсказывая: что теперь будет…

– И что эмир? – нетерпеливо спросил хазрат.

– Он поступил мудро! Прочитал и выслушал, пообещал все сделать, как его просят молодые, пригласил представителей в свою резиденцию, чтобы вместе составить указ. Глупые петушки, радостно вопя: «Свобода! Да здравствует Саид Алимхан!» – сбежались, куда были приглашены, – тут их и прихлопнули.

– Слишком горячие головы бывает полезно остудить.

– О, пир мой! – застонал хозяин караван-сарая. – Как произошли в России плохие дела, так и в Бухаре не стало покоя, все – как-будто разоренное осиное гнездо!

– Даст аллах, все наладится, – успокоил хазрат.

– Да сбудутся ваши слова!

Ишан Судур, помывшись в бане и облачившись в свежую одежду, велел Бакибаю сварить плов для нукеров, а сам с Курбаном вышел на улицу.

– Таксыр, а кто они, эти «молодые бухарцы»? – поинтересовался юноша.

– Коренные бухарцы! – ответил хазрат с неожиданной для Курбана гордостью. – Они настоящие люди, сынок! Ты еще многое увидишь; Чего не поймешь – объясню, а пока смотри, наблюдай. Изучай! Теперь тебе здесь жить!.. Ай-я-яй! Несчастная Бухара!.. – Хазрат умолк. Обойдя вокруг водоема, они прошли через крытый базар. Остановились напротив величественного здания.

Вот оно – медресе Кукельдаш!

Хазрат посмотрел на запад. Курбан проследил за его взглядом и… обомлел – подобно грозовой туче, горизонт закрывала громадная черная стена: Арк!..

– Бутам, я пойду в Арк, – сказал ишан Судур так, словно начинал проповедь. – В Бухаре обстановка сложная!.. Я скоро вернусь. Справим тебе одежду.

– Таксыр…

– Ты доволен своей кельей?

– О, пир мой, вы проявляете столько милости, что до конца своей жизни я не смогу отплатить вам за всю доброту!

– Помни: человек не совершает добро в долг.

– Простите меня.

Курбан знает о маленьких слабостях своего наставника: хазрат не прочь напомнить тонко, вроде бы незаметно, о своих услугах. Делать людям добро, выражать искреннее сочувствие – это естественно. Но так же естественно для хазрата и проявление высокомерия к окружающим. Человеку свойственны противоречия. Творящему добро, тем более, если он уж не молод, слабости простительны. Более того – они словно бы подчеркивают человечность, родственность с простыми смертными.

Кельями всех медресе Бухары, как оказалось, распоряжаются байские сынки, ростовщики и даже маклеры. Ишан Судур, переговорив с попечителем мечети и главным мударрисом, взял для Курбана келью Давуда-маклера и сразу уплатил деньги вперед за масло, муку, рис и свечи.

– Теперь тебе добрый совет: будь осторожен, – предостерег хазрат. – Знаю, ты умеешь держать язык за зубами. Но в этом городе много мастеров, умеющих разговорить, помни об этом!

– Я понял, мой пир!

Хазрат поспешно удалился.

Мудрый человек хазрат ишан Судур! Он словно бы предвидел дальнейшие события. Тогда единственное, что он мог, – предостеречь. Уберечь – нет…

Может ли юноша, слишком долго внимавший в обществе старших, оставленный без присмотра, не искать юных друзей и, найдя, только молча кивать в общем разговоре? Сам говорил, сам хотел быть услышанным и понятым.

Глупая юность!.. Кричит там, где молчание поистине золото…

В смутное время в медресе были приостановлены занятия. Давуд-бакалейщик тут же отнял у Курбана келью. Что оставалось делать? Бродил по городу, искал встречи со знакомыми. Вот и тогда – ожидал Клыча на берегу Лябихауза, когда подошли два миршаба и крепко скрутили ему руки.

– Молчи! – свирепо прошипел один из них.

Курбан дернулся.

– В чем моя вина?

– Потом узнаешь! – криво улыбнулся другой.

Они притащили его в Арк. Открылись и вновь сдвинулись тяжелые ворота. Когда Курбана вели по двору, мощенному квадратным кирпичом, сидевший на супе человек сказал вслед:

– Молодцы! Сегодня вас ждет хорошая награда!

Миршабы еще крепче вцепились в локти Курбана и ускорили шаг. Один из них по-таджикски сказал, что до вечера они приволокут сюда и «тех двоих».

Курбан шел, шатаясь. Стоит лишь сделать попытку повернуться – тычки, удары. Свернули налево. Один из миршабов громко крикнул, на его зов прибежал, похоже, стражник в красных шароварах и папахе. Выбрав из связки, висевшей на поясе, ключ, он открыл маленькую низкую дверь. В нос ударил смердящий запах. Получив сильный пинок, Курбан влетел в темноту. Дверь закрылась, лязгнул замок. По шорохам угадал, что здесь есть люди. Немного подождав, не привыкнут ли глаза к темноте, позвал: – Эй! Есть кто-нибудь?

Кто-то откликнулся невнятным бормотанием.

Курбан шагнул на голос, но, споткнувшись, тяжело упал на пол. Нащупал циновку, осторожно сел на нее. Бормотание повторилось.

Постепенно глаза, привыкая к темноте, стали различать окружающее. Кучей, тесно прижавшись друг к другу, сидели люди. У многих бороды отросли едва ли не до пояса. Несколько человек растянулись на полу. Кто-то из угла посоветовал:

– Не сиди там, сынок.

Курбан, щупая пол, отодвинулся. Ладонями ощутил влажную землю. На четвереньках двинулся туда, откуда послышалось: «не сиди».

– Что здесь? – спросил он шепотом.

– Обхона.

Над ними послышался топот. На Курбана закапало сверху. Он удивленно задрал подбородок, силился что-то разглядеть.

– А там что?

– Конюшня, – послышалось из угла. – Передвинься сюда.

– Вай-вай-вай! – Курбан втиснулся в стену, простонал сквозь ладони, прижатые к лицу: – Почему меня засадили в тюрьму?! За что?

– Хе, да вы, оказывается, ребенок!.. – в голосе угадывалась усмешка.

– Я никому ничего… Я ждал товарища… – Он что-то еще говорил – сбивчиво, торопливо, к кому-то взывал, о чем-то расспрашивал – никто не ответил ему.

Пройдет немного времени, прежде чем Курбан смирится с тем, что попал в тюрьму, и станет размышлять о том, как выбраться на волю.

Он все еще надеялся: это ошибка, там разберутся…

– Эй, дядя, вас спрашивают, за что посадили?

В ответ все то же тяжелое молчание.

– О аллах! – вырвалось у Курбана. Черный, как все здесь, страх вполз в его душу: вдруг останется он здесь до конца дней своих! Но он же не виновен! Он… ученик самого шпана Судура! Между прочим, он не только ученик хазрата, а можно сказать – его сын! A-а, была не была! Он назовет имя хазрата и пусть попробуют его не выпустить! Даже эмир считает шпана Судура своим пиром. Хотя и не настолько, как кокандского ишана… – Я им скажу! – вскочил он с места и, добравшись до двери, заколотил по ней ногой. Дверь чуть-чуть приоткрылась, впустив густой, яркий сноп света в темницу.

– Кто нарушает порядок?! – пробасил тюремщик в красных шароварах.

– Я! Я! – закричал Курбан, придвинувшись к нему. – Меня несправедливо посадили, таксыр! Я сын… сын его преосвященства ишана Судура!

Тюремщик тупо уставился на него.

– Ишана Судура? – почесал затылок.

– Да.

– Ты?! – он оценивающе посмотрел на его короткий халат, грязную чалму и на кавуши с покосившимися каблуками. И, словно бы смягчившись, оскалился в ухмылке: – Ну, если ты и впрямь его сын, он заберет. А если вре-е-ешь!..

– Но надо ему…

Надзиратель, не дослушав, захлопнул дверь.

Курбан, шатаясь, возвратился на свое место. Из угла послышалось с тяжелым, сочувствующим вздохом:

– Напрасно ты это, сынок. Теперь они не выпустят тебя.

– Но почему? За что? Я же ни в чем не виноват!

– Будут ждать деньги. Большие деньги. А где их взять-то…

В тюрьме не было ни дня, ни ночи, было одно черное, безмолвное и неподвижное время. На циновку бросали избитых плетью узников. К утру многие из них умирали.

Смирился ли со своей судьбой Курбан? Нет! Напротив, ненависть тугим узлом затягивалась в нем и искала выхода.

В его характере с детства проглядывало стремление к справедливости. Это было замечено и хазратом. Однажды Курбан случайно подслушал, как один из друзей хазрата, проводив юношу долгим взглядом, сказал: «Этот львенок слишком образован и умен для роли шейха или муллы. Для кого вы его готовите?» «Для себя!» – расхохотался ишан Судур.

– Нет, – повторил Курбан, отвечая на вопрос Арсланова – не произошло ли тогда чего-то такого, что изменило бы отношения учителя и ученика. – Ничего такого между нами не произошло! Выйдя из тюрьмы, я сразу же пришел в караван-сарай Бакибая… Я говорил вам об этом. Оказывается, меня навещал хазрат. Но главное и, пожалуй, самое интересное – он вызволил меня из тюрьмы. Бакибай не из тех людей, кто по своей воле стал бы платить тюремщикам из своего кармана. Я эго испытал, работая у него дома.

– Уехал ли хазрат в Афганистан?

– Так сказал Бакибай… Шесть месяцев спустя! А где он был до того, убейте – не знаю! Бакибай тоже не знает.

– Теперь ты подумай вот о чем… Скажем, попадешь ты в окружение Ибрагимбека… как себя держать? Все знают, что ты ученик хазрата. Начнут расспрашивать, выяснять твое отношение к нему. Да и тебе самому выгодно напомнить о своей близости к большому человеку. Использовать ее в наших целях.

– Хорошо…

– Конечно, я приказывать тебе не могу, но без твоей помощи… Сам понимаешь.

– Я все понимаю.

– Нам еще о многом надо поговорить. Но на сегодня хватит.

– Я могу быть свободен?

– Свободен, свободен! – Арсланов с улыбкой потрепал Курбана по плечу. – Замучил я тебя вопросами.

4

Курбан вышел. Совсем другими глазами смотрел он теперь на вытянувшиеся слева и справа длинные айваны, на глянец очищенного от снега каменного двора, мощенного квадратным жженым кирпичом, на замерзший по краям водоем, на противоположном берегу которого виднелись Малое медресе и мечеть.