Текст книги "Над пропастью
(Роман)"

Автор книги: Шукур Халмирзаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Курбан не спешил с ответом. Помолчал, перебирая четки.

– В политическом плане… – наконец негромко начал он, – они пока боятся вас. Почему «пока»? Большинство народа неграмотно, запугано, слепо исполняет ваши приказы. Советы делают ставку на слово. У них много таких, кто умеет говорить. Агитирует за народную власть. Чтобы жили свободно, трудились, учились. Чтобы женщины были наравне с мужчинами. А кровопролития – не надо. Так говорят. Они на словах против кровопролития – а на деле стягивают в отдельные районы Восточной Бухары, в том числе и в Байсун, крупные подразделения пехоты, конницу, артиллерию. Что я видел – в Байсуне сосредоточена конная бригада, усиленная пехотным полком. Чем занимаются? Отрабатывают свои действия в наступательных операциях в условиях горной местности… Вот, пожалуй, и все.

Краткость информации, трезвый, четкий анализ обстановки понравились Ибрагимбеку. «Рассудителен, умен, – подумал о Курбане, – Много знает. Не все сказал».

– Относительно вашего разговора об Энвере-паше… Тугайсары рассказал мне. Может, еще что вспомнили? – спросил он. – Что говорят красные об Энвере-паше?

– Что я слышал? Мало… Ну, что он втянул Турцию в войну и поставил страну на грань гибели. Да, и за то его выслали. Вот об этом говорили, это точно: пашу выслали, и никто не знает, где он теперь. И тут уже споры, одни говорят одно, другие кричат другое. Скажу откровенно: мне такие разговоры не по душе.

И если я что-то слышал – не вникал, про что кричат. Одно могу сказать, если бы они знали, где теперь Энвер-паша, не стали бы кричать. Кто знает, где он?..

– Завтра он будет здесь! – неожиданно проговорил Ибрагимбек и яри этом глянул на Курбана так, словно ставил это себе в заслугу.

Курбан растерянно смотрел на Ибрагимбека, даже четки замерли в руках. Эта весть для него – точно гром средь ясного неба.

– Вы его обязательно увидите, – сказал Ибрагимбек, – А теперь пора вам отдохнуть. – И приказал Гуппанбаю: – Распорядитесь, чтобы проводили к его преосвященству! – Потом задумчиво посмотрел на Курбана. – Если верно послужите нам, нашему делу… Мы умеем ценить добро.

– Благодарю, ваше величество, за теплую встречу, за доверие… Слуги аллаха на земле умеют ценить предложенную дружбу.

Когда Курбан вышел, бек повернулся к Тугайсары.

– Я слышал, ты был груб с принцем-шейхом?

– Откуда мне было знать, что он принц? А что он пришел от красных – это я знал точно.

– От кого узнал?

– Да он сам сказал!

– Вот. Если бы он тебе сказал, что он принц-шейх, а про то, откуда он теперь, промолчал, тогда другой разговор.

– Да что я ему такого…

– Теперь помолчи! – строго поднял руку Ибрагимбек, обрывая его. – Ты не слышал о принце-шейхе? Ладно. Его величество сам назвал так любимого ученика ишана Судура… И это – не в шутку! Скажешь, зачем это ему? Эмир заигрывал с хазратом… потому что тот вот где держит души всех людей! Всех! – бек сжал, подняв вверх, кулак. – Стоит ему слово сказать… и эта темная масса диких людей, эта туча сметет напрочь все, что есть на ее пути! Бог нам нужен всегда! Во все времена и эпохи… эта темная масса, это стадо, да-да, и дехкане, и чабаны, и воины, – все должны быть покорны богу и хозяину! – Помолчав, успокоился, взял с подноса, полного восточных сладостей и фруктов, горсть очищенных орешков фисташки и стал по одному бросать в рот, медленно двигая крепкими челюстями. Отпуская Тугайсары, вяло махнул рукой.

Оставшись один, Ибрагимбек думал о предстоящей встрече с Энвером-пашой, медленно вышагивал из угла в угол просторной мехманханы. Отчего-то подумалось: «А ведь Курбан уже сегодня, и непременно в деталях, расскажет ишану Судуру о своей встрече со мной. Верный ему, как собака. Или, как сын», – зависть больно кольнула Ибрагимбека. В такие минуты, обычно в конце дня и особенно ночью, овладевала им тоска, он боялся остаться один. Расстегнув ворот английского френча, он стремительно прошагал через комнату, где обычно ожидали приема посетители и постоянно торчал преданный Тонготар, вышел на крыльцо и, прислонившись плечом к прохладной деревянной колонне, смотрел на ночной Кукташ. От бессонницы обычно бек выпивал две пиалы русской водки, которую хранил Тонготар. Но сегодня, перед встречей с Энвером-пашой, решил попытаться заснуть без нее.

22

«Вот так. Добрался. Уже есть, что сообщить нашим. О знакомстве с самим Ибрагимбеком, о переполохе, царящем в Кукташе в связи с появлением Энвера-паши. О, как обрадовались бы там этой информации! Но как сообщишь? Связи пока нет, – думал Курбан, следуя в кромешной темноте за Киямом – он из охранной сотни Тонготара. – „Связной найдет тебя сам…“ Это значит… жди».

«Жди…» Это значит: молчи, думай о чем-то другом, не утомляй, не перенапрягай мозг. Отвлекись! Вспомни…

Да, только теперь Курбан вспомнил об Айпарче.

Нет, это не совсем так. Это совсем не так! Он помнил о девушке все время! Но… Образ, то и дело возникающий перед глазами, Курбан прогонял от себя. Виделось… Вспоминалось… Как она посмотрела… Что она сказала. И Курбан, вместо того чтобы всмотреться и вслушаться в доброе воспоминание, жестко отгонял его и всматривался и вслушивался (нередко сохраняя при этом вид утомленного длительным переходом баловня святого отца) – в рожи врагов, в речи врагов…

Но этой ночью… Да, уже ночь.

– Поспешим! – неожиданно резко в тишине прозвучал голос Кияма. Курбан вздрогнул и, не подумав, хлестнул Гнедого. Тот, рванувшись, едва не выбросил его из седла. Ничего, удержался. Похлопал Гнедого по шее успокаивающе, тот всхрапнул. Догнали Кияма. – Надо поспешить, – словно в оправдание проговорил Киям: – Время позднее – неловко беспокоить старика…

…Юрта. Белая юрта. Справа от нее дворик. Дальше на возвышенности – высокое здание. Сбоку юрты – очаг. Возле очага кто-то стоит.

– Турсунбай! – крикнул негромко Киям, – Это вы?

Курбан спешился. Турсунбай?! Охотник? Муж тетушки Иклимы! Ему ли не знать об Айпарче… Кинулся к нему:

– Где Айпарча?

– Кто ты?

– Я – Курбан! Она знает.

– Да, Айпарча говорила.

– Где она?

– Там. – Неопределенный кивок в сторону. И все-таки она здесь, где-то здесь, неподалеку, понял Курбан.

Было от чего разволноваться! Но случилось то, что заставило Курбана мгновенно забыть о девушке. Возле юрты, неярко освещаемой с одного бока, он увидел костерок, и сидит… он. Он! Греет ладони, вытянув руки, о чем-то задумался…

– Эгей, дедушка ишан, здравствуйте! Гостя к вам привез! – прокричал Киям и спрыгнул с коня.

– Кто? – ожил ишан Судур. – Кто приехал?

По взволнованному голосу ишана Судура Курбан догадался… он ждал Энвера-пашу.

Киям близко подошел к ишану Судуру.

– Гляньте сюда, дедушка ишан!

Ишан Судур равнодушно спросил:

– Кто он?

Курбан, бросив повод, рванулся и упал на колени перед ишаном, схватил полы его халата и приложил к глазам. Ишан Судур испуганно отпрянул.

– Ты… Курбан?

– Я, учитель.

– Я устал тебя ждать. Я – привыкший к долготерпению, – устал тебя ждать…

– Учитель…

– Сын мой! – вскричал хазрат и, схватив за локти, поднял с колен и прижал Курбана к груди. Не веря глазам, несколько раз он отстранял, а затем снова обнимал его. – В дом! Пошли в дом! – сказал ишан Судур и повернулся к Кияму. – Благодарю, дитя мое! Будьте здоровы… – Смеясь, спросил: – Где ты нашел этого парня?.. Я… Хочешь рай на земле?.. Хочешь рай на небе?..

Киям не растерялся. Он знал цену громким словам, когда что-то обещают в знак благодарности. Ему всегда было понятнее и ближе такое, что можно взять в руки.

– Где взял? – переспросил он. – А мы его сейчас спросим самого! А, шейх?.. Ваше преосвященство, холод пробрал! Можно погреться за вашим сандалом?

– О! Сегодня – мой праздник! – воскликнул ишан Судур. – Входите, Киям!.. Вон там колышки… Привяжите коней! – И тут же крикнул в темноту: – Турсунбай!

Курбан с Киямом нащупали, наконец, в темноте колышки, привязали коней.

– Ночью мороз с ветерком скует все вокруг, – посмотрел на ясное ночное небо Курбан.

– Заходите в юрту, дети мои, – сказал ишан Судур, уловив в словах Курбана озабоченность. – Не беспокойтесь, коней ваших поставят в теплое стойло.

В юрте хазрат уселся перед сандалом, сунул ноги под одеяло, напротив него – Курбан. Киям сел спиной к выходу. Ишан Судур не проговорил – пропел молитву на арабском языке и, словно посчитав, что самое главное слово произнесено, долго, неотрывно смотрел на Курбана. Он снял нагар с фитиля светильника, пламя увеличилось, светлее стало вокруг. Курбан заметил: глаза у старика не изменились, все такие же добрые, внимательные.

– Киям, позовите охотника! – сказал ишан Судур. – Он в овраге… Пусть приготовит нам что-нибудь!

Киям вскочил и вышел из юрты. Подойдя к очагу, он разозлился: «Вот когда у них пойдет разговор. Вот когда только слушай…»

– Турсунбай! – позвал он в темноту.

* * *

– Кизил-аскер? – Хазрат испытующе смотрел на Курбана. – Ты – мой любимый ученик – кизил-аскер?! Да-да, я понимаю: это был единственный шанс вернуться ко мне… О аллах, сколько же мы не виделись! Сколько ты пережил!

И тут заметил Курбан, как изменилось выражение глаз старика. Уже не настороженность – какое-то злое любопытство. То ли это ревность – не поколебал ли кто-то другой веру в то, чему учил хазрат? А может быть, любопытство: что видел, что знает ученик, ведь он пришел оттуда!

Словно отвечая на его мысли, хазрат проговорил:

– Ты много знаешь!

Курбан неторопливо пересказал то, что ранее высказал Ибрагимбеку. И добавил:

– Они сильнее нас. Пока. В чем? У них в словах есть какая-то сила… Я ее еще не понимаю, но она есть.

– Эта сила – правда. – Ишан Судур сказал это неопределенно. То ли спрашивал, то ли утверждал. И все так же испытующе смотрел на Курбана. – Может быть, люди верят им больше, чем нам. Почему? Что-то изменилось в людях…

– Люди устали, – заговорил Курбан.

Спешит высказать учителю все-все, что накопилось за время разлуки, понял хазрат. Пускай выскажется, надо знать, с чем он пришел.

– Люди устали, – говорил Курбан. – Много крови льется – а чья кровь? Во имя чего? Большевики говорят: хватит крови, хватит смертей, пускай все вернутся домой, к своему полю.

– О чем еще говорят они легковерным?

– Много чего говорят! Я не слушал. Зачем? Обидно было: их слушают. В этом они сильнее нас.

– Не понимаю тебя, сын мой. Если они превзошли нас в искусстве слова, это еще не значит, что мы побеждены. И мы найдем слова такой силы, такой правды, что всех повернем к себе, всех поведем за собой. К чему ведут они своим словом?

– Я не могу сказать, в чем их сила. Для этого надо много знать, долго быть с ними. Простите, учитель, я не всегда был достаточно внимательным, больше того – я бежал от разговоров и не хотел думать об услышанном. Все это – чужое… слишком чужое! Но я могу сказать, в чем наша слабость.

– Говори. Это интересно.

– Большевики могут сказать коротко и нескладно: люди, мы пришли к вам, чтобы дать вам землю. Неважно, какими словами они это скажут, главное – они дадут землю. И после этого, – что бы они ни говорили – их будут слушать.

– Ты хотел сказать о нашей слабости, – напомнил хазрат сердито.

– Я помню, учитель. Когда нищей, темной черни читает проповедь истинный мусульманин, когда он призывает всех бороться за сохранение родины такою, какой была она многие и многие века, люди забывают о времени, о том, что надо дышать, – они слушают сердцем!

– Красиво говоришь, сын мой. Но я не улавливаю связи… Ты хотел сказать о нашей слабости…

– Позвольте мне досказать, учитель.

– Я слушаю тебя.

– Но вот когда этот мусульманин (я назову его имя) заканчивает свою проповедь, люди поворачиваются к нему спиной и молчат, глухие ко всему, что он сказал им, расходятся по домам! Почему? Почему так, спросите вы. Да потому, что пока он, Джаббар Кенагас, говорил, его люди выводили из бедняцких дворов лошадей.

– Но, мой мальчик, люди, которые слушали его, как сам говоришь, разошлись по домам, а он со своими воинами ушел в горы, чтобы защищать их от красной заразы…

– И сам Джаббар Кенагас, закончив проповедь, похищает дочь Рамазанбая и уводит ее в горы, как и тех коней…

– Молодой мужчина увидел красивую девушку… Девушка увидела молодого красивого мужчину… – ишан Судур, по-видимому, хотел все свести к шутке. Но Курбан был серьезен.

– Нет, мой учитель. Мне довелось видеть эту девушку в доме почтенного Рамазанбая. Там квартировали кизил-аскеры, и я был среди них. Если бы вы видели, с каким презрением или даже ненавистью она смотрела на меня! Смелая девушка! Она не боялась взглядом показать врагу, что он враг. Уважаемый Рамазанбай решил укрыть дочь от чужих глаз, тайно увез ее в горный кишлак – под защиту таких, как Джаббар Кенагас. И что же?

– Мальчик мой! – завздыхал хазрат. – Ты стал совсем взрослым. Ты стал многое понимать. Скажи, кто тебя учил, кого ты слушал, пока меня не было возле тебя?

– Учитель! – воскликнул Курбан. – Того, чему вы научили меня, хватило бы и на две, и на три жизни!

– А все-таки, – не унимался хазрат. – Понимаю, когда юноша и не слушает – он слышит… Кто у них там сейчас самый главный? – спросил хазрат напрямик.

Курбан внутренне насторожился: «Спрашивает, а сам знает: Пулатходжаев!»

– Самый главный у них, учитель, председатель ревкома Файзулла Ходжаев.

Ишан Судур молчал.

– Нет, – наконец сказал он. – Его выбрали, но не он главный.

«Ого, раскрывается его преосвященство! – отметил Курбан. – Кого же назвать? Поиграю»…

– В Байсуне у них самый главный – Алимджан Арсланов, – выложил Курбан второй козырь.

– Этот кто – из богатой семьи? – немедленно отозвался Ишан.

Мелькнула мысль: этого он знает.

– Нет, из семьи со средним достатком. Его отец, Арслан, из образованных, учился в Бухаре…

Ишан Судур резко оборвал его:

– Не надо! Знаю его отца. Всех – знаю. Кого знаешь ты?

– Кого знаю… Пулатходжаева!

– О боже! – вскричал ишан Судур. – Разве Пулатходжаев не самый главный во всей Бухаре? Он председатель исполнительного комитета! Я думаю, он сейчас обладает большей властью, чем Файзулла Ходжаев. Вся советская власть – в его руках! Хотя… С одной стороны, они родственники, двоюродные братья. Однако оба они – как два разных мира…

Тем временем в юрту вошли Турсун-охотник и Киям. Охотник едва заметно кивнул Курбану, поставил на сандал большой поднос с угощением. Ишан Судур засуетился, снова стал добрым, любящим наставником, он полон внимания, сердечности, он проявляет отцовскую любовь к Курбану.

– Садись, Киям, садись, – сказал охотник с круглыми, как у совы, глазами, забирая у него из рук фарфоровый чайник с нежным рисунком. Киям бросил на него испуганный взгляд, торопливо уселся.

Что было всего за полчаса до этого? Киям торопливо вышел из юрты и, дойдя до чертового оврага, громко позвал Турсуна-охотника, а затем быстро вернулся. Только приложил он ухо к войлоку юрты, подкравшийся неслышно охотник, словно клещами, схватил его за плечи. И был у них разговор – которого никто не слышал…

А ведь он лукавил, старый ишан! Всем видом своим показывал, как внимательно выслушивает Курбана, как в одном не соглашается, в другом сопереживает, будто впервые узнав о проделках Джаббара Кенагаса. Между тем…

Вчера его преосвященство, получив известие об Энвере-паше, прогуливался в одиночестве по улицам, остановился на перекрестке поговорить с Сафаром-мясником. И разговор был хороший, неторопливый, когда появился на вершине холма Тонготар, спускавшийся с Сухтачинара. Появление его насторожило ишана Судура.

– Чем обязан? – спросил хазрат, когда тот почтительно приблизился.

– Просят вас… – Тонготар, несмотря на свою близость к беку, почему-то всегда волновался, избегал тяжелого взгляда ишана Судура, хотя тот относился к нему доброжелательно. – Приехала ваша землячка… Разговор касается ее.

Ишан Судур подошел к Ибрагимбеку, поздоровались.

– Ваше преосвященство, – улыбаясь, сказал Ибрагимбек. – Интересный случай! Вот молодой человек, Джаббар Кенагас, говорят, из известного рода кенагасов… Из Шахрисабза. Явился он не с пустыми руками – привел около сорока отличных лошадей. Это неплохо, а? Это мы одобряем, а? Однако у него есть еще такая добыча…

– Так, так… – весело сказал ишан Судур. – Кони – это прекрасно! Но значит, есть нечто большее, чем кони?

Джаббар Кенагас выглядел растерянным. Стоило промолвить слово джигитам ишана Бахрамхана, как он сразу повернул сюда. Да, он разграбил Чунтак и обобрал Сайбуй. Но для чего он натворил столько дел? Конечно, в пользу армии ислама! Табун лошадей он забрал в наказание жителям Чунтака, в Сайбуе – на всякий случай, шли-то через перевал. И не все дошли… «Вы же не видите нас там, когда мы смотрим, как лошадь срывается с кручи, когда, ударившись об острый выступ, с распоротым брюхом, теряя кишки, стремительно катится в пропасть, вы видите нас только, когда мы пришли. Мы здесь. Спокойные. Ваши ноздри не почуят запаха ни пота, ни крови. Мы пришли. Мы слушаем. Можете высказывать свое недовольство! можете сказать: завтра пойдете… И мы пойдем – туда же, так же… Ну, а теперь я привел не только лошадей. Девушку. Девушку из Сайбуя. Я знаю, она из знатного рода. Я ее пальцем не тронул! И она будет моей, я добьюсь признания бая…» – так думал Джаббар Кенагас. Он был уверен в своем праве на эту девушку.

Угадывая, что история с дочкой бая просто так не обойдется, Джаббар уже заранее кипел: «Я ли не имею права… да я жизнь ставлю на карту в вашей игре… А эта девчонка – она мне понравилась, и я Взял ее… но я помню, какого она рода…»

Так он и лепетал, оправдываясь перед Ибрагимбеком.

Ибрагимбек, в свою очередь, говорил об этом ишану Судуру так же невразумительно.

– Какая девушка? – не понял ишан Судур. – Откуда?

– Из Сайбуя, – повторил Джаббарбек. – Это недалеко от Байсуна… Она из рода кенагасов, таксыр… Она дочь байсунского Рамазанбая. Бай упрятал ее в Сайбуе, подальше от глаз кяфиров. У своей сестры. Я ее забрал. Девушка должна находиться в надежном месте. Вот и все!

– Все? – переспросил ишан Судур. – Все-е? – При этом стало заметно, что обычно невозмутимое его лицо наливается кровью. Все ждали крика – ишан молчал. И после паузы, – невыносимо долгой, чугуннотяжелой, – он заговорил вкрадчиво, но от этого слова его были не легче:

– Скажите, что девушка по своей воле пошла за вами. Такой видный мужчина! Джигит! Может девушка полюбить и сказать: возьми меня с собой… Скажите – что жители кишлака это так и поняли и молча проводили вас. Скажите так – и я скажу: да благословит вас аллах… Но если было не так! Если девушку увезли насильно, зажимая ладонью рот, чтобы люди не слышали ее воплей! Тогда вы оставили в Сайбуе Столько наших врагов, сколько там есть жителей. Это вы понимаете? Красные себе такого не позволяют, поэтому люди идут за ними. А вы!.. – Ишан Судур строго посмотрел на Ибрагимбека и повел подбородком в сторону провинившегося: – Он заслуживает самой строгой кары. Наказать! И непременно так, чтобы об этом узнали там.

– Убейте! Убейте! – забился в истерике Джаббар Кенагас. – Я лишился всего!.. Мне надоело жить! Будь проклят тот день, когда я…

Люди вокруг, насупившись, молчали. Ибрагимбек смотрел на ишана Судура, словно подсказывая: надо проявить снисходительность.

– Где эта девушка? – спросил хазрат.

Ибрагимбек указал взглядом на дом и опустил глаза. Он не одобрял это дело.

– Ну что ж, – примирительно сказал ишан Судур. И, обращаясь уже только к Ибрагимбеку: – Поместим, таксыр, нашу дочь в дом какого-либо уважаемого человека. Чтобы она не затаила обиду на нас… И да поможет нам аллах передать ее уважаемому Рамазанбаю!

– «Уважаемый бай!» – взревел Джаббарбек. – Да он же прислуживает красным!.. Все свои богатства добровольно отдал им! Этот бай распахнул двери своего дома перед кяфирами!

Ишан Судур мелкими, но твердыми шагами приблизился к нему:

– Я верю Рамазанбаю! – негромко сказал он. – Он не предаст своей веры, если даже это будет стоить ему жизни! Ну, а что прикажете ему делать, коль уж остался в городе? Таких, как он, много. Живя под боком красных, работая у них, они ждут не дождутся нас, терпя лишения, страдания. А вы отнимаете у них последнее, самое дорогое! Теперь решайте остальное сами, господин Ибрагимбек.

Ибрагимбек решил. Мысль, которая возникла у него смутно, еще до этого тягучего разговора, теперь определилась.

– Дочь уважаемого бека… Тень пала на нас… – Проговорил он невнятно, растягивая слова в при этом наслаждаясь ощущением: его внимательно слушают. – Пускай девушка поживет в доме моей матери. Сколько захочет. Потом мы вернем ее отцу.

Вот ведь какое поистине мудрое решение! Вот искупление всех грехов. Так – чтобы и тени не осталось.

А ведь лукавил и Ибрагимбек. На прошлой неделе он навестил мать, та жаловалась на нездоровье, старею, говорила она, левая рука не слушается… слуги разленились… не с кем словом перемолвиться… Вот когда мелькнуло: есть девушка – она тебя и выслушает, и прислужит тебе…

Ишан Судур, выслушав такое решение Ибрагимбека, одобряя его мудрость и великодушие, без слов поднял руки, благословил.

А как же с виновником?..

– Ваше счастье, Джаббарбек… не будь великого хазрата, я бы не поручился за вашу жизнь! – Ибрагимбек улыбнулся, приложив руку к груди, степенно поклонился ишану Судуру и вышел.

23

Постучали в дверь.

Айпарча отбросила защелку – и увидела ишана Судура.

Отшатнувшись, бессильно опустилась на пол, закрыла лицо руками. Ишан Судур расстроился. Он представил себе горе ее родителей, как они сходят с ума, не зная, где их дочь.

– Дочь моя! – сказал ишан Судур. – Не я пришел к тебе, привел к тебе – вот… – говорил невнятно.

Сквозь пелену слез она не сразу разглядела Турсуна.

– Встань… сестренка, – с трудом произнес Турсун.

– Дядя Турсун! – закричала Айпарча и встала, и упала ему на грудь.

Турсун, гладя ее по голове, дрожащими губами бормотал:

– Ну что ты, что ты, все хорошо, все теперь будет хорошо: я с тобой. Я – твой дядя Турсун. Великий, великодушный ишан Судур поручил мне тебя. Верь мне…

Она успокоилась.

– Как там… твоя тетушка? – тихо спросил охотник, поглаживая голову Айпарчи. – Ждет меня?

– Каждый день выходит на дорогу, – так же тихо ответила Айпарча. – Смотрит и смотрит.

Пожилая женщина появилась в комнате неожиданно и естественно. Прошлась туда-сюда, поймала ногой отскочившую тапочку, сказала просто:

– Я пришла за госпожой…

«Информация. Главное – информация», – не уставал повторять Василий Васильевич…

Есть что сообщить. Надо. Необходимо. Как?..

Когда найдет его тот, кто должен найти, связник во паролю?

Что делать теперь? Становиться своим. Идти, куда ведут. Слушать.

Слушать! Запоминать. Все услышанное здесь – бесценно там. Информация…

И как ни важно то, что услышишь, не менее важно – от кого. А люди – их много, они мелькают, люди самые разные.

Турсун. Турсун-охотник, как его зовут все. Турсун-дядя – для Айпарчи. Турсун-стрелок – так называют его все, кого он учит без промаха стрелять по красным. Кто он для тебя, Курбан? Загадка! Еще одна загадка…

Меткий выстрел Турсуна-охотника должен был поразить поганого Джаббара Кенагаса – помешал ишан Су дур. И опять же ишан Судур вовремя заметил, что, стоя в тени, держа ладонь на затворе винтовки, Турсун нехорошо смотрит на Ибрагимбека. Заметил – и помешал раздаться выстрелу, не дал пролиться крови. И – не прогнал Турсуна-охотника.

А что сам охотник? Убедился: его племянница вызволена – успокойся и сам!.. Не показывайся хоть какое-то время, тебе ли не известно, что дважды не милуют. Нет! Упрямо остался здесь же. И – что еще хуже – стал дерзить.

С Курбаном поздоровался простецки, первым протянув для пожатия не пятерню – клешню. Ну и лапа у охотника! Пожатию – крепкому пожатию – не удивился.

– Трудно добирались? – спросил, вглядываясь в лицо Курбана. Заметил гимнастерку. – Хорошая штука, – указал взглядом. И неожиданно: – Когда пойдете обратно, возьмите меня с собой. – Подмигнул: шучу!

Курбан оторопело молчал.

Ишан Судур раньше пришел в себя.

– О, аллах! – воздел он руки и взглядом проследил, как величественно они вздымаются, выпадая из рукавов. – Что болтает этот человек? Что он знает? Что он говорит о моем ученике… о моем сыне… – Хазрат, похоже, обессилел. И вот так, уже изнеможенный, говорил о том, что Курбан претерпел ужасное, когда записался в кизил-аскеры и потом бежал, рискуя жизнью, и опять рискуя жизнью уже на каждом шагу, перешел все перевалы этих страшных гор – все это только ради того, чтобы встретиться с ним…

Он говорил долго.

Только однажды Курбан прервал его, высказав с горячностью, так свойственной ему, что он явился сюда не только для того, чтобы пасть ниц перед учителем, но и служить Ибрагимбеку воином.

Ишан Судур привычно повернул услышанное от Курбана на Турсуна. «Вот вам, охотник, слова настоящего мусульманина! Закрепите их в своем сердце!» И, как показалось хазрату, охотник внял его словам, в нем, в его сердце горца должно было восстать благородное негодование…

Однако Турсун повел себя не так. Повел себя странно.

– Хазрат, взгляните на этого человека, – сказал он, ткнув локтем Кияма. Тот держался степенно, грелся, ел. Только после тычка охотника побросал все, что до того ухватил в полные пятерни, и попытался убраться – не тут-то было! Охотник держал крепко: – Вы хорошо видите этого человека? Еще посмотрите. Это Киям. Так его назвали родители в день рождения. С этим именем он дожил до сего дня. Киям. А я – Турсун. Тоже хорошее имя, правда? Но я еще и Турсун-охотник! Почему же вы меня, а не его наставляете на путь истинный? Пока вы говорите, я слушаю – а он запоминает. Запоминает, чтобы донести! Вы знаете, что он слышит каждое ваше слово? Ты!.. – поднял он Кияма, как щенка, но не выпустил, на что тот втайне надеялся. – Когда я отлепил тебя от кошмы, за которой были вот они, – отец и сын после долгой разлуки, – мы о чем договорились, помнишь? Ты мог бы жить еще так долго… Э, ладно, скажи спасибо, я подарил тебе тогда целый день жизни. Казни себя за то, что прожил этот день, как моль, опять приклеился ухом к пыльной кошме… что тебе интересно? Для кого слушаешь?.. Кому служишь, Киям-шпион?

– Отпустите его, – устало проговорил хазрат. – Пускай уйдет отсюда, где уже убил его страх. Пускай живет, как сможет…

– Ну ты! Ты! – Охотник оттолкнул Кияма, и тот, неуклюже повозившись у выхода, все-таки выбрался, исчез.

– Слушал… – Грустно продолжал хазрат. – Запоминал. Что он может передать кому-то?.. Как встретились наконец-то старый учитель и ого ученик… Но кто-то послал его?.. – Вот когда опомнился ишан Судур. Словно в ответ ему послышался удаляющийся топот коня. Ишан Судур глубоко вздохнул.

– Турсун… Вы проучили его, сынок! Прогнали, как собаку! Вот так, – задумчиво проговорил он, перебирая жареный горох, взяв в руки тарелку. Потом посмотрел на Курбана. Внимательно рассматривал его лицо. Ученик заметно изменился, заметил хазрат, в спокойных умных глазах было что-то незнакомое и – чужое.

Ему вспомнилось, как в смутное время, когда до Бухары докатилась весть о событиях в России, когда вдруг показалось, что небо упало на землю, а земля вздыбилась и все перевернулось… Когда в России не стало царя. А стали эти… И это дошло до Бухары…

Хазрат задыхался.

…Когда эти вести дошли до Бухары, ишан Судур однажды увидел своего ученика читающим листок шершавой бумаги…

И какой разговор состоялся тогда между ними.

Конечно же, листок тот внес смуту в неокрепшую душу юноши, и учитель поспешил отмести всю муть, поспешил – чтобы успеть до того, как прочитанное вызовет раздумья, а с ними сомненья…

«Зачем этот листок? Кому он? – спрашивал хазрат. – Что они обещают? Свободу? Но разве мы не свободны идти, куда хотим, по этой огромной земле, думать о том, что единственно пристало душе безгрешной. Равенство? Но разве не равны мы перед ликом аллаха. Братство? Но кто же тогда еще братья, как не мы, – все-все, до десятого и до сотого колена выросшие в одном кишлаке». Хазрат говорил тогда быстро-быстро, глотая слова, и Курбан внимал молча, лишь изредка кивал в знак согласия. Хазрат повторял ему много раз сказанное. И даже то, к чем сам он еще не очень был уверен, будучи высказанным на той же волне возбуждения, воспринималось Курбаном с теми же послушными кивками. «Богатый должен сохранить свое богатство, потому что накоплено, а нищий пусть остается бедным до тех пор, пока не научится трудиться в поте лица и, отказав себе в чем-то, отложить первую таньгу на глубокое, гулкое дно сундука будущего богатства. Женщина станет во всем равной мужчине?.. Значит, мужчина должен будет просить у нее разрешения идти на войну? Или – на войну она пойдет сама, а он останется дома ждать ее, мыть горшки, готовить пищу, растить детей?.. Ты этому веришь?..» – вопрошал учитель. И ученик тряс головой: «Не верю. Не верю, – говорил Курбан, – не верю в то, что когда-нибудь нищий поднимется с четверенек, отряхнет прах с колен и скажет: „Я велю…“, а те, чья мудрость сегодня видна всем так же ясно, как белая чалма на фоне голубого неба, падут ниц перед этим ничтожеством и ответят: „Повинуюсь“. Не верю», – сказал тогда Курбан и скомкал серую бумагу.

Это было… Так давно…

– Скажи, дитя мое. Вот ты, в поисках меня, пришел сюда. Я рад! Я очень рад! Я так много думал о тебе… – и тут постепенно, неожиданно для него самого, стала закипать в нем какая-то жестокая, почти звериная злоба. – Но скажи мне… вот ты Советской власти послужил, – сказал он, чуть подняв голос, не отрывая от него въедливого взгляда. – Ничего в пей не заслужило твоего внимания? А?.. Я от тебя никогда не скрывал ничего! Я помню все, о чем мы беседовали подолгу и часто, и ведь чему-то разумному я тебя научил… А теперь они… У них… Все человеческое, разумное я всегда поддерживал, тебе это известно. Да и теперь не боюсь поддерживать! Может случиться и так, что мы позаимствуем некоторые, подходящие для пас идеи этой власти? Или – наоборот. Они – наши. Ведь не на пустом месте выросли их идеи. А? Скажи мне! Будь откровенен, дитя мое! Я хочу… я должен знать… – Его глаза умоляли.

– Учитель, – спокойно проговорил Курбан на фарси. – Если я не буду искренней с вами, чего я тогда стою!

– Благодарю… Ты говори на родном языке, чтобы и Турсун слышал, – сказал растроганно ишан Судур. – Мы тебя слушаем…

– О чем говорить? – Курбан помолчал в раздумье. – Я рос в доме бедняка. В детстве слышал сказки. О доброте и справедливости, о добрых волшебниках и справедливых судьях. Сказки о нежадных богачах и бескорыстных разбойниках… Потом, когда уже некому было рассказывать мне сказки, я как-то задумался: а зачем они, сказки? Почему они так притягательны? И понял: в них – надежда, в них – вера. Чем хуже живется бедняку, тем дороже ему сказки. Да-да, именно потому, что в них надежда и вера: когда-нибудь судьба вознаградит… Потом, уже в отрочестве, благодаря вам, учитель, я имел великое счастье прикоснуться к той мудрости, где не просто сказочное добро, справедливость, вера – но великая вера, великая справедливость…