Текст книги "Над пропастью
(Роман)"

Автор книги: Шукур Халмирзаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Не понимаю, – смешался ишан Судур, он явно не ожидал такого поворота событий. – Мы прибыли сюда с обращением к Усманходже Пулатходжаеву как главе Бухарской республики, главе Советской власти, но почему-то говорите вы… Может быть, потому мы не слышим его голоса?

– Почему вы решили, что мы намерены капитулировать и только для того пришли сюда, чтобы сдать оружие? – в тон ишану Судуру прокричал Гуппанбай, наседая на Нагорного.

– Зачем надо было устраивать эту комедию со встречей в крепости? – спокойно отвечал Морозенко ишану Судуру. – Вам надо было поговорить с товарищем Пулатходжаевым? Пожалуйста! Договорились, встретились в назначенный час где-нибудь в кустах, пошептались!

– А разве это не капитуляция? – удивленно смотрел на Гуппанбая сквозь пенсне Нагорный. – Вы сами говорите: мы согласны сдать оружие… Оно вам надоело! Оно вас тяготит! Оно вам мешает вернуться к нормальной жизни! Ну так бросьте же его – и идите по домам! Займитесь делом!

– Я понимаю вас! – вскричал ишан Судур и, вскочив, воздел руки так, что рукава халата упали до локтей, двинулся к ним, потрясая рукавами над их головами, точно крыльями. – Земля устала ждать своего пахаря. Матери выплакали все слезы в ожидании сына. Хватит крови! Сколько можно проливать кровь? Брат убивает брата. Аллах тому свидетель: мы не хотим воевать. Мы устали оплакивать погибших! – Его крики были искренними – и хазрату поверили.

Но, наверное, он допустил ошибку: стал говорить о том, что эти люди знали, хорошо знали.

– Зачем об этом так кричать? – поморщился один из командиров.

– Разве можно говорить об этом шепотом! – возразил хазрат. – Каким страданиям подверг нашу несчастную страну, обрушил беды на голову народа эмират! – Он произносил фразы так, чтобы Сабитджану было удобно переводить. – Да, это было самодержавие! Эмиры использовали страну как наследство, оставленное им отцами. Если кто выражал малейшее недовольство существующим режимом, исчезал бесследно в подземельях дворца или подвергался зверской казни. Народ держали в темноте!

Нагорный и Морозенко, заметил Курбан, обменялись взглядами: «Ничего урок политграмоты?»

Пулатходжаев наслаждался, радовался: «Каков хазрат, а! Сущий дьявол! Поистине – мудрейший! Как говорит!»

– Что при эмире народу было плохо, нам известно, – спокойно напомнил Нагорный, воспользовавшись паузой, когда всем казалось, что великий ишан задыхается, будучи не в силах продолжить свою речь. – Но нам не надо никакого перемирия! Мир! Только мир!

– За тем и пришли мы к вам, – проговорил ишан Судур, выслушав перевод. – Высшее благо для нас, для народа нашего, для истории – мир…

– Вы устали воевать? – продолжал Нагорный. – Мы – тоже…

Вот когда были произнесены слова, которых так ждали! Вот когда воспрянули духом все: Пулатходжаев, и ишан Судур, да и все, все! – заметил Курбан. Услышали сказанное со вздохом: мы устали… Признавшийся в своей слабости будет сломлен, когда борьба, точно в стае….

Сабитджан не успевал переводить.

– Я беседовал со многими красноармейцами, – поспешил подтвердить Пулатходжаев, – и ни одного случая, чтобы кто-то сказал: я хочу воевать, я не хочу домой…

– Великое деяние – установление мира! – вторил ему ишан Судур. – Воины возвращаются к мирному труду… Возвращаются домой. Нет похорон – есть свадьбы, нет убитых – есть новорожденные.

– Устали воевать – ну и не воюйте! – перебил его Морозенко. – Можете даже не сдавать оружие – оставьте себе на память, вешайте на ковер, ворон пугайте и пусть ваша кавалерия выйдет на поля с плугом. Так я говорю? – обратился он к Нагорному, ища одобрения. Тот весело поблескивал пенсне. Однако заметил:

– Тех, кто стрелял по приказу, Советская власть простит. Кто приказывал – этих ждет суд народа. Пусть не строят иллюзий. Что теперь требуется от вас, господа, – обратился он к сидящим напротив, – перестаньте вы наскакивать на мирные поселки своими басмаческими бандами – вот и все! Без всяких разговоров-переговоров будет понятно, когда мы окажемся не нужны здесь. Приближайте этот день.

– А мы считаем, что этот день уже наступил. – поспешно сказал Пулатходжаев, тонко почувствовав опасность продолжения беседы в тоне, предложенном этим русским. – Ситуация, полагаю, вам ясна. Я как верховный представитель Советской власти Бухарской республики беру на себя ответственность заявить: настало время, когда народ должен сам решать, как жить дальше. Красная Армия оказала нам огромную неоценимую помощь. Теперь – самим…

– Послушайте, вы, – продолжал Нагорный. – Вы что-то путаете. У Советской власти пет верховных. Все-то вы путаете. Предлагаете перемирие – в который раз? И всякий раз стреляют нам в спину. Согласны даже на разоружение – а сами ждете очередной караван с английскими винтовками да пулеметами. Что за игра?

– Это не игра, – возразил Пулатходжаев. – Это определенный исторический итог. Как глава Советской власти Бухарской республики я заявляю: нам, нашему народу будет лучше, если вы уйдете. Мы устроим вам… такие проводы! Многие командиры уже удостоены высших знаков отличия Бухарской республики…

– Премного благодарны, – с усмешкой перебил Морозенко. – Седьмой полк, товарищ Пулатходжаев, прибыл сюда согласно взаимной договоренности и по соглашению между правительствами РСФСР и Бухарской республики. По приказу Главного штаба Туркфронта. Простите: напоминаю. Цели нашего пребывания здесь вам известны. Срок пребывания определен не вами. Мы подчиняемся приказам Главного штаба.

– Седьмой стрелковый полк придан отряду Пулатходжаева, следовательно, вы должны подчиняться распоряжениям председателя Всебухарского Исполнительного Комитета! – Это было сказано громко, веско. Это было последнее, что мог сказать Пулатходжаев. Все! Он понимал: этих не уговоришь, на них можно только давить. Силой, властью.

– Мы можем выслушать предложения, обсудить их. Но выполнять указания, решения… Уж извините, но мы люди военные, мы знаем одно: приказ. Если вы считаете себя вправе, что вам мешает запросить штаб Туркфронта?

– Вы не боитесь последствий для себя лично? – сощурился Пулатходжаев.

Морозенко выдержал его взгляд.

– А вот угрожать не надо, – спокойно сказал он. – Дешевый прием. И затворами клацать не надо! – добавил громче. – Скажите вашим людям, пусть перестанут демонстрировать готовность арестовать красных командиров. Давайте обойдемся без провокаций, не забывайтесь, где вы. И давайте закончим нашу беседу. Будете разговаривать со штабом – пожалуйста. Вам дадут такую возможность.

– Мне не нравится ваш тон, – высказал недовольство Пулатходжаев. И тут Морозенко сорвался:

– Что слова! Что тон! Хуже, когда не нравится все поведение! Откровенность за откровенность: очень не нравится, господин верховный…

– Не надо переводить, – решительно перебил Нагорный. – Слова, сказанные в запальчивости… Не надо. Я предлагаю сделать перерыв. – Он говорил спокойно, просил всех не спеша обсудить, не горячиться…

Пулатходжаев думал об одном: провал. Провал не только всего дела. Провал… Надо уходить и – немедленно!

– Сделаем перерыв, – согласился он. – Товарищ Нагорный прав, не надо горячиться и доводить наше общее дело до ссоры. Подумаю я, поразмышляйте и вы. Если есть острая необходимость посоветоваться с командованием, советуйтесь… Объявляется перерыв на один час! Послы остаются здесь! Али Ризо, обеспечьте их охрану, – распорядился Пулатходжаев. Воспользовавшись шумом, он шепнул стоявшему рядом Али Ризо: – Уходим! Данияр держит отряд наготове… Выйдешь после меня!

Курбан, незаметно наблюдавший за Пулатходжаевым, почувствовал неладное и решил последовать за ним. Но крепко вцепился в локоть ишан Судур.

– Дитя мое! Мы – послы… Мы пришли для мирных переговоров, и наше слово – ему нет цены… Это – мир… Покой… Человеческие судьбы и жизни, и судьба народа, и новая жизнь… – Курбан плохо слушал, о чем там бормочет старик. Что-то было возле дверей, выходили – и вдруг натолкнулись: заперто! За дверью шум.

Нервно подрагивает лицо Нагорного. Зло бросает Морозенко:

– На твоей голове чай кипятить!.. Надо было держать. Удержать! Уйдет!

Морозенко:

– А что ж мне его слушать так долго, я не каменный. Не уйдет. Достанем!

Курбан шел к ним, волоча на себе ишана Судура, тот все что-то бормотал.

Грохнула дверь. В комнату вбежал красноармеец.

– Товарищ Морозенко! Пулатходжаев уходит! С отрядом! – прокричал он.

В дверях давка. Слышалась беспорядочная стрельба.

Морозенко зычным голосом отдавал приказы:

– Не стрелять! Брать живьем! Только живым брать!.. Второй эскадрон… пошел!..

В настежь распахнутые ворота ушли в погоню за отрядом Пулатходжаева один за другим три эскадрона. Стало тихо. Возле ворот лежали трупы порубленных и застреленных красноармейцев. Морозенко с Нагорным обошли это страшное место. Морозенко повторял хрипло: «Взять – живым!» Нагорный протирал пенсне мятым платком, оглядываясь, как слепой.

Курбан и ишан Судур прошли в конюшню, находившуюся слева от ворот, но ни коней, ни Гуппанбая с людьми здесь уже не было.

– Попросим коней? – Ишан Судур смотрел на Курбана в растерянности – беспомощный, жалкий старичок…

Курбан горько улыбнулся.

– Пойдемте, учитель, – сказал он.

– Да, да! – согласился хазрат. – Какой позор!..

Они прошли через ворота. Никто их не остановил.

По холмистой степи, в сторону Кукташа, уходил отряд Пулатходжаева. За ним гнались эскадроны Морозенко.

– Не догонят… – невнятно проговорил ишан Судур, вглядываясь в долину.

«Куда они денутся?» – про себя усмехнулся Курбан.

Промолчал. Перейдя мост, они пошли не по дороге, а, свернув направо, медленно побрели в тени высокого холма, по северной его стороне.

35

Последнее время мамаша Тиник жила словно в сладком сне. Бездетная вдова, уже стареющая женщина, она вдруг обрела то, чем обделила ее судьба, те годы, когда все, казалось, достигнуто: ведь она была богата, очень богата, а кому не известно, что это главное? Разве может быть несчастлив богатый человек? Разве может быть он чем-то обделен? Богатый человек не может быть одинок.

Мамаша Тиник уже немолода, да и вдоволь насмотрелась она на тех, кто имел власть над ней. Четвертое замужество – об этом она не думала. Хватит. Она обрела сына! Ибрагимбек часто навещал ее. Когда уезжал далеко, непременно напоминал о себе. Редкая мать видит в родном сыне столько заботы и внимания, сколько выпало на счастливую долю вдовы Тиник. Вот и теперь Ибрагимбек ушел в сторону Душанбе. Нет, он не с посольством, он будет кружить со своим отрядом где-то неподалеку, неспокойно у него на душе и быть далеко, в неведении, – это выше его сил.

Айпарча по-прежнему чувствовала себя пленницей, тосковала по дому. Эта поездка навевала на нее скуку. Женщины вообще плохо чувствуют себя в пути, как бы ни было интересно им, душа там, где есть крыша над головой. А здесь что? Скрип колес, мерное покачивание, а смотришь – вокруг степь да серые холмы…

– Эге-ге-ге-ей!.. Карава-а-ан! – послышалось со скалы.

Всадники, сопровождающие караван, остановились, увидели двоих. Один перестал размахивать снятой чалмой, спускается.

Тонготар поскакал навстречу. Увидев, узнав, весело приветствовал Курбана. Понятно, тут же посыпались вопросы. Курбан, закручивая чалму, устало поморщился:

– Помогите-ка лучше хазрату.

– Спешу! – Тонготар хлестнул коня.

Ишан Судур медленно спускался по крутому склону холма. Тонготар подскакал, помог хазрату подняться в седло, сам повел коня в поводу.

– Не встречали ли в пути всадников? – спросил ишан Судур.

– Э, мало ли тут всякого сброда, – неопределенно ответил Тонготар.

– Ибрагимбек отправился туда?

– Да, – как эхо, ответил Тонготар.

Подъехали.

– Здравствуйте, госпожа, – почтительно поклонился ишан Судур, увидев мамашу Тиник. – Я о вас слышал так много доброго! И судьбе угодно было встретить вас вот так, в степи… Куда путь держите?

– В Кафирнихан, куда же! – скрипуче проговорила старуха, не ответив на приветствие. Сердито смотрела на хазрата. – Это же надо – имея такого главного советника, как вы, таксыр, отдать командование исламской армией какому-то чужаку! Что – или оскудели умом наши сыновья, или им занимать храбрости у турок?

– Все временно, уважаемая госпожа, – примирительно заговорил хазрат. – Те приходят и уходят, а Ибрагимбек всегда останется Ибрагимбеком!

– Ладно. До чего договорились там, в Душанбе? Я знаю, я все знаю!

– И это узнаете… Мы теперь возвращаемся в Кукташ. Желаю вам доброго пути! – И тут он увидел Айпарчу. Девушка сидела, завернувшись в тулуп, смотрела – глаза, как два уголька. – О, дочь моя… И ты здесь…

– Могла ли я оставить ее? – самодовольно улыбнулась матушка Тиник. – Айпарча – как дочь мне. Будет угодно судьбе, таксыр, добраться до Байсуна, сама с рук на руки передам родителям. И только тогда буду спокойна.

– Да благословит вас аллах! – сказал ишан Судур.

Слова прощания.

Тугайсары, бесцеремонно указывая рукоятью плети и коротко называя «ты… ты… ты…» – назначил нукеров в охрану ишана Судура.

Разъехаться не успели – показались всадники. Много всадников.

Задувший с севера холодный ветер гнал над рекой колючие снежинки.

Перед повозкой стоял молодой мулла. Между повозкой и костром прохаживался Али Ризо.

Пулатходжаев опустил голову.

«Это и есть самый главный человек, о котором было так много разговоров? – думала Айпарча. – Наверное, он умел красиво говорить, люди слушали его, верили ему… Так же красиво говорил Курбан тогда, под орешиной, и ты слушала его, верила ему… Но вот он – здесь! Значит, он такой же предатель?..»

«Что – не получилось? – злорадствовала старая Тиник. – Все получалось у вас, когда всеми командовал мой сын, Ибрагимбек. Теперь ничего не получится! А чего хотел этот человек, уходя от красных? Ведь тоже надеялся остаться главным – уже здесь? Значит, кого-то надо было лишить власти. Как лишили власти Ибрагимбека?..»

«Пулатходжаев обречен, – думал Курбан. – Как только они поймут, что он затеял эту игру единственно ради спасения своей шкуры (ведь знал же, провал, с часа на час ждал ареста) – конец».

Когда, с трудом оторвавшись от погони, потеряв большую часть отряда, Пулатходжаев наконец прискакал в Кукташ, он еще думал: спасен. Энвер-паша принял его, прижав к груди. Однако выслушал настороженно. Большая игра всегда связана с риском. Но в чем причина провала? Русские вели себя так уверенно, что было похоже: они достаточно хорошо подготовлены. Кто дал им такую возможность? О тщательно разработанном плане знало всего несколько человек. Но, очевидно, знали и они, кто мог…

Энвер-паша за многое благодарен Пулатходжаеву. Это он помог ему прийти к власти. Он вывел его отряд из Бухары. И в дальнейшем он мог многое сделать. Согласись теперь красные уйти, было бы выиграно время, успели бы собрать силу в кулак… Если бы…

Пулатходжаев поднял голову. Заговорил хрипло:

– Уважаемый Энвер-паша! Ибрагимбек! Это был трудный день. Черный день. Сейчас кажется: все кончено. Но будет утро, и мы вновь обретем уверенность в своих силах! Мы продолжим нашу борьбу и победим! – Он решительно поднялся, но еще медлил приблизиться к тем, к кому обращался. – Я вижу в ваших глазах осуждение. Я понимаю вас. Но прошу поверить мне: никто теперь не может судить меня так строго, как я сам.

– Будь ты проклят! – сквозь зубы процедил Ибрагимбек.

– Я трижды проклят! И вы это знаете! Вы знаете, кто я. Богатство, которое я наследовал от отца, его вполне хватило бы, чтобы вооружить целую армию – я отдал все им. И был за это проклят своим родом. Но кто понял тогда, что, взяв мое богатство, они в наших глазах стали беднее, чем были, стали совсем нищими? Разве не я доказал еще раз, что золото всесильно? Я доказал: и их можно купить. И у них можно купить за золото самый высокий пост!

Пулатходжаев смолк. Прижал ладони к лицу, сгорбился.

– Вы осуждаете меня, – наконец тихо заговорил он. – Вы… судите меня?

– Что он болтает? – Ибрагимбек глянул на Энвера-пашу. – «Я, я». Да кто он такой?

– Кто ты такой? – громко сказал Энвер-паша. – Ты предал отца, его дело. Ты предал Советскую власть. Ты предал нас! Да, мы верили… мы ждали от тебя… А теперь что? Уважаемый Тугайсары только что сообщил нам, что красные заняли позиции в Угри-даре. Что это значит? О, аллах, теперь хотим мы того или не хотим, придется воевать с русскими. Мы еще не собрались с силами. Медленно движутся караваны с оружием. Курбаши никак не могут собрать людей. А красные, я знаю, уже успели сообщить своим, и уже идет сюда поддержка, у них все – быстро! Мы проиграли главное: время. Теперь не время для долгих разговоров…

Тревожное молчание.

«Будет спасать, – подумал Курбан. – Все-таки он многим обязан Пулатходжаеву. Как спасет? Будет тянуть время. Скажет: устали… нервы… С этого начал Пулатходжаев. Это было подсказано. Выиграли время там – проиграли. Теперь выиграть время здесь… Что еще? Опять подсказка Пулатходжаева: молодым свойственно ошибаться… Еще? А то, что „верховный“ представитель Советской власти ушел к воинам эмирата – разве это не есть главный выигрыш? Ушел сам и увел с собой отряд? Вот в чем его спасение!»

– Ваше превосходительство, – вмешался Ибрагимбек, – вы правы: надо ценить время. Мы много говорим. Между собой. Пусть нас услышат другие! – Он дернул подбородком в сторону нукеров. Его голос возвысился до крика. – Джигиты! Кого вы видите? Бывшего… Да, он был очень богат и знатен. Да, он имел большую власть. Он многое мог… Это было! А кого вы видите теперь? Хвастуна! «Я, я, я!» Ну, скажи теперь, – обратился он к Пулатходжаеву, быстро подходя к нему почти вплотную. – Громко скажи, чтобы все слышали: я, Усманходжа Пулатходжаев, так скажи, был противником эмирата… Я, скажи, предавал всех и все. Скажи: я, спасая свою поганую шкуру, позорно бежал, забыв об уважаемых людях, которых мы послали на переговоры, бежал с отрядом, впереди отряда и пришел в Кукташ с полным барабаном в нагане… Где твой отряд? – хмуро глядя на Пулатходжаева, спросил Ибрагимбек. – Нет отряда… Погубил людей, погубил дело…

Они стояли уже в кольце подошедших, придвинувшихся к ним нукеров.

Пулатходжаев понял, что погиб. Он еще пытался как-то спастись, обращался к ишану Судуру, тянулся к Энверу-паше, наконец, закрыл голову руками, хотя никто еще не угрожал ему, но эти люди, эти глаза… Это все… Конец.

– Время! – резко выкрикнул Ибрагимбек. – Дорога каждая минута… Поговорили – все! Джигиты, помните: кто так… с ним будет… так.

Курбан уже не слышал, о чем там говорили. Услышал: будто хрустнул хворост в костре. Увидел: Пулатходжаев схватился за живот и стал оседать к ногам Ибрагимбека.

– Ваше превосходительство, – сказал бек спокойно, повернувшись к Энверу-паше, – я выполнил приговор. Его не было на бумаге, на это нет времени, но… спросите у этих людей.

– Благодарю вас, – сказал Энвер-паша. И больше ни слова.

Ибрагимбек подошел к арбе. Курбана едва не задел плечом – и не заметил.

– Матушка! Простите, зрелище не для женских глаз, но ведь ты в таком походе…

– Я горжусь тобой! – важно сказала старая Тиник. – Собаке – собачья смерть!

«Всего минуту назад он был жив, – ужасалась Айпарча. – Видел это небо, может быть, и меня видел… И на что-то надеялся – и вот его нет… А вдруг он не виноват? Вдруг… Что можно понять в этом мире? Вот и Курбан – кто он? С кем? Вдруг и с ним… так же…» И едва так подумала, Айпарча тут же поняла: случись с ним что-то – она умрет. Она вдохнет последний глоток воздуха – и перестанет дышать…

Курбан был подавлен случившимся. Невыносимо было видеть, как отпихивают ногой тело убитого Пулатходжаева, как кто-то копошится над убитым, снимая с него френч, сдергивая сапоги…

Нечаянно встретившись взглядом с Айпарчой, он почему-то почувствовал себя виноватым. Ему хотелось улыбнуться, но не вышла улыбка, лицо затвердело.

Курбан спустился к реке.

В этот момент кто-то, вцепившись, сжал ему локоть. Курбан вздрогнул, резко обернувшись, увидел Гуппанбая.

– Что – кокнули? Мало ему! Все дело испортил! – горячо говорил он. – Вы же видели, что произошло в крепости из-за этой суки! Все – бежать! Ну я и… Обиделись на меня? Обстановка такая – думать некогда, а когда подумал, вас уже нет. Виноват…

Курбан успокоил его, подтвердив: да, все так неожиданно… Согласился: кто старое помянет, тому глаз вон.

Когда они входили в пещеру, оттуда двое молодых людей выносили кого-то, завернутого в чекмень, выкрикивали: «Лекарь! Где лекарь?..»

– Там, наверху, – махнул рукой куда-то в сторону нукер, сидевший у входа.

Пещера была довольно просторная, с высокими сводами. Похоже, в конце пещеры была щель – тянуло сквозняком.

Вдоль стены, всхрапывая, хрумкали овсом кони.

– Мустафа! – позвал Гуппанбай.

Сидевший в глубине пещеры на одном из наваленных седел мужчина медленно поднялся.

– Я здесь, бек.

– Привел тебе человека… Он – хозяин этого зверя!

– Не конь, а людоед! – закивал конюх.

– Не говори так!.. Вы догадываетесь, уважаемый шейх, зачем я привел вас сюда?

Да. Курбан догадывался… Гнедой. Где он, Гнедой? Курбан шел, не глядя на лошадей, и, еще не дойдя, услышал знакомый храп.

– Гнедой! – сказал он и сунулся лицом к коню, и тот, вытянув в его сторону шею, заржал, словно бы ликующе облегченно.

О чем думал Курбан, пока терся лицом о шею Гнедого и оглаживал ладонями своего коня? Гуппанбай говорил, Гнедой остался в крепости – а он здесь. Сам-то Гуппанбай сбежал на лошади хазрата, оттого теперь юлит!

Гуппанбай юлил.

– Честно скажу вам, дорогой шейх: боюсь гнева вашего уважаемого учителя. Когда стреляют над твоей головой, нет времени думать, чей конь перед тобой… Не уберег я коня хазрата… Но я надеюсь, вы замолвите за меня слово: я спас вашего Гнедого, ведь его надо было пристрелить. А я не дал!

– Пристрелить? Гнедого? За что? – растерялся Курбан.

– Мустафа правильно сказал: людоед.

– Бросьте! Смотрите: я держу голову коня на ладонях!

– Тот человек чистил вашего коня скребком. И хотел убрать навоз. Он подошел сзади… и вдруг получил удар копытом! В грудь! Или пониже. Он умирает или уже умер… – Гуппанбай не спешил. Проговорит слово – и помолчит, вглядывается в лицо Курбана.

– А что же конюх? – криком ответил Курбан. – Куда он смотрел? Он не знал, что мой конь не любит, когда кто-то вот так крутится возле него? Я скажу больше: я знаю, кто был этот несчастный!

– Да, уважаемый шейх, – улыбнулся Гуппанбай так, что все лицо покрылось морщинами. – Это был именно он. Помните, на перевале он хлестнул вашего Гнедого. Это было в первую минуту нашей встречи. И вы сказали тогда: Гнедой отомстит. Не надо было Муртазу крутиться возле вашего коня… Видно, хотел увести…

Тонготар принес с десяток палочек шашлыка и сообщил, что парень, которого ударил Гнедой, совсем плох.

– Один гибнет от пули, второй от огня, третий от воды, говорят, но мне кажется, каждый находит то, что уготовано судьбой, – вздохнул конюх.

36

Планы на следующий день были неясны: возвращать отряды в Кукташ? Преследовать красных?

Энвер-паша был твердо уверен: обратной дороги нет. Он еще не успел как следует познакомиться со всеми командирами отрядов – курбаши, не знал, как они поведут себя в боевой обстановке, какой у них военный опыт, какова дисциплина?

Рисковать в таком деле нельзя. Особенно теперь!

– Ибрагимбек, что вы думаете о завтрашнем дне? – спросил он.

Ибрагимбек думал: «Надо атаковать Седьмой полк. И баста. Победа – прекрасно. Поражение – вся ответственность ляжет на плечи Энвера…»

– Трудно что-либо сказать, ваше превосходительство, – ответил неопределенно.

Утром все решилось само собой.

Красные оставили Угридар. Уходили они в сторону Байсуна. Тугайсары преследовал их. Просил подкрепления.

…Курбан вывел Гнедого. Нукеры с гиканьем переправлялись через бурную реку, раздавались редкие выстрелы, топот, храп и пронзительное ржанье лошадей.

Курбан торопливо направился к месту, где был убит Пулатходжаев, увидел около большого затухшего костра с чернеющими головешками ишана Судура, спрашивавшего о чем-то Гуппанбая. Старик заметно обрадовался появлению Курбана.

– Я как раз спрашивал о тебе, сын мой! – сказал он. – Тебе ли к лицу спать рядом с конюхом, свернувшись калачиком! Спасибо уважаемому Гуппанбаю, – продолжал хазрат с притворной строгостью, – присмотрел за тобой…

Ишан Судур проявлял поистине трогательную заботу о своем ученике. Он говорил о смутном времени, о том, что в этот час вообще невозможно понять, где кто, и в любую минуту можно встретить опасность, все неожиданно, неопределенно. В такой час лучше находиться в стороне от всего, терпеливо дожидаясь, когда тебя позовут для дела, которому ты предназначен.

– Но может случиться и так, что и тебе придется, сын мой, взять в руки винтовку! – говорил хазрат, и в глазах его был страх. – Как вы думаете, уважаемый Гуппанбай, получится из моего ученика воин?

Гуппанбай не ждал такого вопроса.

– Вы сказали сущую правду, – сказал он не совсем впопад. – Лакаи уже рождаются воинами, но кто из них может со временем стать настоятелем медресе?

На войне каждому надо заниматься своим делом. Будет больше пользы для всех, если уважаемый шейх побережет… наших женщин…

Курбан едва не вспылил. Он, конечно же, понимал, кого «уважаемый шейх» должен поберечь здесь, при обозе. Да-да, бесценную жизнь будущего «настоятеля мечети». С трудом сдержал себя.

Ишан Судур, похоже, обрадовался словам Гуппанбая.

– Вы точно выразили мои мысли! – вскричал он. – Женщины нуждаются в надежной защите. А кому мы можем больше верить… Сын мой, – обратился он к Курбану. – Надо еще какое-то время побыть здесь…

– Как скажете, учитель! – ответил Курбан. – Матушка не возвращается в Кукташ?

Гуппанбай засмеялся.

– Я буду там, где сын, говорит!

Из-за холма на конях показались Энвер-паша и Ибрагимбек, сопровождаемые охраной из турок, афганцев и лакаев. Энвер-паша давал какие-то указания Али Ризо. Ибрагимбек увидел Гуппанбая.

– Скажи матушке, пусть выезжает! – крикнул он.

В это время навстречу им выехала знакомая арба, покрытая тентом. Ее сопровождала стража, здесь же на низкорослых лошадях лекарь, повара.

Ибрагимбек подъехал к каравану матушки Тиник.

– А что, шейх, – неожиданно обратился он к Курбану, смерив его оценивающим взглядом. – Я заметил, вы хорошо держитесь в седле. И теперь думаю: когда были там, вам, наверное, довелось держать в руках и винтовку, и саблю…

Он не спешил договорить до конца, все так же смотрел на Курбана – будто испытывал.

«Да что они – сговорились? – зло подумал Курбан, чувствуя, как на него накатывается холодная, расчетливая злость. – Решили, что я счастлив прятаться от опасности за этой арбой? Решили: трус».

– Не саблю, ваше превосходительство, – шашку! – прямо глядя на Ибрагимбека, уточнил он.

Бек усмехнулся.

– Я так и думал, – сказал он. Взгляд его потеплел. – Я так и думал, – повторил он, – что, случись бой, вы достойно покажете себя. Именно потому и оставляю вас здесь, уважаемый шейх. Мне надо верить, знать: с моей матушкой не может случиться ничего плохого. Я верю…

– Благодарю вас, ваше превосходительство.

Арба остановилась возле них.

– Сынок, сын мой! – показалась из-под тента матушка Тиник. Ей доставляет удовольствие называть на людях Ибрагимбека сыном, разговаривать с ним. – Ты говорил о Тугайсары как о хорошем парне. Это правда, что он упустил красных?

Ибрагимбек нахмурился. Вот уже и ей известно: ночью ушел Седьмой полк. Никто не слышал топота коней, потому что копыта обернули тряпьем – так всегда поступали и лакаи-разбойники, когда выходили грабить кишлаки или караваны на степных дорогах. Не погасили костры…

– Тугайсары ни при чем, – сказал Ибрагимбек. – Он сторожил ущелье со стороны, которая выходит на Термез…

– Проводники у них, видать, опытные! – добавил Гуппанбай.

– Да, – неохотно подтвердил Ибрагимбек.

Подъехал Энвер-паша. Приветливо улыбнулся матушке Типик, приложил руку к сердцу.

Старуха тоже расплылась в улыбке, но тут же недовольно поджала губы.

– Трогайте! – сказал Ибрагимбек и холодно уставился на Кулмата. Тот сидел, согнувшись, на лошади, запряженной в арбу. Вскользь заметил ишану Судуру, как неловко садится он на лошадь с белой отметиной: – Я найду вам точно такую сивку, какая была у вас!

– Благодарю! – растрогался ишан Су дур.

– Все, все! Поехали! – раздраженно проговорил Ибрагимбек и отвернулся.

Солнце стояло уже высоко, когда на северной стороне – на гребне холма показались два всадника. Издали было видно: у одного из них голова обмотана белым. Спешившись, они стояли на пути каравана. Тонготар, обернувшись, закричал:

– Абил-бобо!

– А-а-а! Иду-у-у! – ответил пронзительным голосом лекарь откуда-то из середины каравана.

В раненом узнали Кияма. Шея вся в крови, пятна засохшей крови проступают сквозь перевязку. Лицо бледное, усталое.

Люди, окружившие их, подавленно молчали.

– Расходитесь!.. Все! – заорал Абил-бобо.

– Да бросьте вы! – морщился Киям. – Пустяки. Царапина. Вам бы, уважаемый Абил-бобо, туда, – неопределенно повел головой. От этого движения весь передернулся.

– Что там? – нетерпеливо выкрикивала старая Тиник, высовываясь из-под тента. – Много красных побили? Красные бегут?..

– Красные бегут, – сказал Киям. Не ей, тихо – то ли Курбану, тот стоял рядом, то ли в раздумье. —

…Курбан понимал, как нелегко приходится Морозенко. Попробуй оторвись от басмачей: вцепились. Энвер-паша и Ибрагимбек уже там, в районе боев. Посылают небольшие отряды обходными тропами в кишлаки на пути полка, чтобы не дать передохнуть, сменить коней, запастись провиантом и фуражом. Трудно Морозенко…

Курбан чувствовал, как с каждым часом нарастает в нем раздражение, отчаяние от того, что он не может участвовать в бою, чем-то помочь отсюда. Он в полной безопасности, сыт, ухожен, он развлекает разговорами вздорную старуху, играет в молчанку с девушкой, то и дело ловя на себе ее спрашивающие взгляды. Может быть, и она ждет, чтобы ее развлекли?

«Спокойно! – уговаривал себя. – Это – временно. Нет связи? Будет связь! И что сообщить – тоже будет. Хазрат все знает, все скажет. Теперь он все скажет…»

37

День угасал.

Смолкли последние выстрелы, сдуло ветром пороховую гарь.

Уже в сумерках разжигали костры, с наступлением темноты они светились ярко и тревожно.

Устало подрагивали, всхрапывали над торбами лошади. Снятыми с них войлочными попонами люди укрывались от ветра. Невдалеке от таких шалашиков сложены убитые, их укрыли кошмой. Время от времени видно – еще кого-то понесли туда. В такую минуту становятся слышнее стоны раненых. Их – немало…

Эту степь называют Пустыней смерти. Да, здесь нет воды. Пастухи привозили с собой запасы воды издалека, и ни одного глотка не давали случайным путникам.

Командующий со своим штабом расположился в заброшенной кошаре.

В загоне, кое-как приведенном в годное для жилья состояние, собрались Энвер-паша, Ибрагимбек, ишан Судур, Тугайсары, Давлатманбий, Фузаил Махсум, курбаши. Молча поужинали.