Текст книги "Над пропастью
(Роман)"

Автор книги: Шукур Халмирзаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

…Эшнияз походил по краю обрыва и неожиданно, подняв уголки подола халата, сел на снег и, как на салазках, заскользил вниз. Когда оставалось всего-ничего, упал на бок. Вот встал, отряхнулся. Срезал прут с тамариска, зачистив, сделал шомпол и прочистил ствол винтовки.

Эшнияз перебрался вброд через маловодный сай на другой берег. Здесь начинался кишлак. Жалкие жилища из самана, крытые проходы с улицы во дворы лепились по склону горы. Они разделялись между собой плетеными из прутьев тала заборами. В некоторых дворах чернели голые деревья, стояли на снегу коровы, ослы.

Глянув вверх, Эшнияз увидел своих товарищей и уверенно зашагал по тесной улочке. Он дошел до первого двора, перемахнул через низкую ограду. И тут увидел, что навстречу ему, разгребая снег толстыми мохнатыми лапами, несутся две огромные собаки. Эшнияз, выросший в пустыне, знал: в пустыне и в горах цена собаки слишком высока. За породистого щенка не пожалеют хорошего бычка. Понимая, что если побьет собак, то может вызвать враждебное отношение хозяев, Эшнияз, глядя на видневшийся в глубине двора дом, заорал, что есть мочи, упал на снег и набычил голову. Собаки остановились и, рыча, стали кружить возле него.

На айване показались трое. Самый маленький из них быстро спрыгнул с айвана и, крича «стой, где стоишь!», побежал отгонять собак.

Эшнияз поднялся, стряхивая снег, поздоровался со своим спасителем.

– Здравствуй, братишка!

– Здравствуйте. – Мальчишка смотрел враждебно. Заметив это, Эшнияз повел подбородком в сторону холма. – Их видишь?

Мальчишка посмотрел на всадников.

– Опять!? – хмуро сказал он.

– Почему «опять»?..

Курбан направил бинокль на таинственную сторону Ялангтага и только теперь рассмотрел странный след, тянувшийся с вершины к подножию горы. Уговорил Виктора съездить. Приказав до их возвращения всем оставаться на месте, они отправились вдвоем. Добрались до широкой поляны. Снег здесь был весь вытоптан людьми и конскими копытами. Посмотрели наверх. На пологом склоне холма все тот же странный след: словно большую катушку с широкой лентой, разматывая, катили сверху.

– Здесь они и поднялись! – уверенно сказал Курбан.

Он посмотрел на седловину, где смыкались Ялангтаг с Тирсактагом. Что за черт, неужели прошли по этой горе? В таком случае, непременно должны были сохраниться следы в ореховой роще.

Что тогда произошло, рассказал низенького роста, бледный, с выдающимся вперед подбородком старик, которого привел Эшнияз.

– Они пришли оттуда, – показал он на северо-запад, где гора уперлась в горизонт, – человек тридцать. У всех винтовки, сабли. А один – главный – в лисьем малахае… Мы подумали, что они охотники, байские сынки. Теперь, вы знаете, пора охоты… В лисьем малахае и говорит: «Покажите короткий путь на Гиссар!» Собрал он всех нас около мечети… Мы и говорим, мол, если хотите попасть в Гиссар, перевалите через Тирсактаг, спуститесь к подножию Ялангтага. Пойдете низом у мазара Ходжакучкар и прямо выйдете к Гиссару. Другой-то дороги нет! Можно пройти по скалам Османупара, так даже ближе. Но там сейчас снега много, лошади застрянут. Посоветовались они между собой, показали на Ялангтаг: «Объехав, спустимся к его подножию?» «Да», – сказали мы. «А прямиком подняться нельзя? Склон-то пологий!» «Невозможно? – сказали мы. – Много глубоких расщелин; сорветесь. Здесь и охотники не ходят!» Тогда они опять посовещались. Расспросили нашего Корягды о расщелинах. «Пойдемте с нами все! Принесите из дому ковры, одеяла, паласы, кошмы!» – приказали они. Мы удивились: «Что делать будете?» – спросили. «Несите!» – нетерпеливо закричал человек в лисьем малахае. Привели нас на место, где снег был утрамбован… Идемте, увидите сами… «Ну-ка, настилайте ковры, одеяла, кошмы!» – повелели они и расставили нас цепочкой до самой вершины. Смотрим, они по нашим вещам ведут своих лошадей! Ни одна не провалилась!

И тогда с вершины они увидели вас… как красные аскеры выгребают зерно из ямы. Человек в лисьем малахае, как сумасшедший заорал на своих: «Становись!» По его приказу они опустились на колени и дали залп. А потом, взяв лошадей под уздцы, снова спустились по коврам.

Человек в лисьем малахае сильно кричал: «Красные у вас под боком! А вы нас хотели направить в обход горы, мимо мазара! А там…» Видать, решил, что заодно с вами, и всех нас избил. Потом спросил у деда Корягды, как можно пройти через Османупар. «Может быть, и есть дорога, ее знают тамошние жители», – схитрил старик.

– И ушли в Сайбуй? – спросил Курбан.

– В точку попали, аскер-ака. Они пошли Гурдарой, но выйдут у Сайбуя.

Курбан опешил.

– Почему не сказали сразу? – воскликнул он.

– Э, уважаемый! Походите по домам, найдите хоть одну лошадь! Всех увели. В пустыне остались мы. И теперь вот думали в Байсун податься. Будем скитаться там, как нищие…

– Ну и думайте! – вспылил Курбан. – Советская власть заботится о каждом бедняке, готова все сделать, лишь бы не было бедных и голодных, а эти, видите ли, сами записываются в нищие…

– Вам надо знать, отец, – присоединился к разговору Виктор. – И не смотрите на меня удивленно… Я такой же человек, как и вы, дитя человеческое… Так-то! Советская власть о вас думает! Ради вас люди на смерть идут! Понимаете? Так-то… Теперь и вы подумайте!.. Сидеть сложа руки – это разве дело, отец! Вы же охотники. Стрелять умеете. Сами льете пули.

– Да, теперь… и сами думаем…

– Ну, что будем делать? – сказал Курбан. – В кишлаке есть староста?

– Какие там старосты! Есть уважаемые люди, старые совсем.

– Ладно… В таком случае, мы вас… от имени Советской власти назначаем временным старостой Чунтака! Гм… Ну мы об этом поговорим попозже! И с народом тоже… Эти ушли в Сайбуй?

– В Сайбуй.

– Теперь пойдут через Османупар?

– Не знаю… Однако преодолеть трудно…

– Думаете, останутся в Сайбуе?

– Но они торопились!

– Да-а-а… Больше ничего не говорили?

– Нет. Спросили дорогу на Гиссар, и только.

– Гиссар, Гиссар… Значит, потом пойдут на Душанбе?

– Наверное, так и будет.

– Ладно… мы все равно найдем их! Говорите, человек тридцать?

– Да. Получается тридцать.

– Хорошо… На Гурдару проходить через кишлак?

– Можно спуститься по краю того холма, – старик посмотрел на солнце. – Однако уже вечер. Пока доберетесь до Сайбуя, стемнеет. В горах солнце сядет – и сразу ночь.

– Верно… Значит, договорились: вы староста! Так, Виктор?

– Точно! Временный староста, – сказал Виктор, дав знать Курбану, чтобы тот продолжал разговор.

– Обязанности старосты знаете? – спросил Курбан старика. – Староста Советской власти день и ночь думает о пароде, отец! Вот и все!.. Что бы в кишлаке ни произошло, вы всему судья, понадобится помощь, – незамедлительно сообщите в Байсун. Там вас выслушают, поймут, окажут помощь! Будет необходимость, пришлют и военный отряд… Понимаете?

Старик согласно кивал.

– Однако… Я не могу быть аксакалом кишлака.

– Советская власть… если хорошего человека назначает на должность, у него не спрашивает согласия. Бывает наоборот, не дает должности тем, кто ее просит… Вот как! – Курбан удовлетворенно улыбнулся: ему самому понравилось, каков он в роли агитатора. – Значит, договорились, а?

– О чем?

– Вы – староста!

Вмешался Виктор.

– Мы не останемся в Сайбуе! – сказал он с участием в голосе. – Вот увидите, вернемся. Ну, завтра-послезавтра… В вашем же кишлаке будем! Поговорим!

– Виктор, нам пора, – напомнил Курбан.

Горбатый холм упирался в высокую гору. Отсюда, опоясывая ее широким ремнем, пролегла дорога. По ней эскадрон и продолжил свой путь.

Аксакал шел впереди. Шагал он быстро. Звон копыт, ударяясь о каменные стены, отдавался эхом. Снега было мало. На дороге попадалось много кекликов – горных куропаток. С шумом вспорхнув, они улетали вниз.

«Человек тридцать, это ничего, – думал Курбан озабоченно. – Но если спешат… Дьяволы, они и эту гору перейдут, применив какую-нибудь хитрость!.. Почему они стреляли с Ялангтага? Стреляли от злости… Это не Энвер-паша. В штабе правильно рассудили: неизвестная банда… Пришли-то с Шахрисабза, что они будут делать в Сайбуе? Там тоже возьмут лошадей? Пограбят… Нет! Их надо догнать! Обязательно!..»

– Может, назад за нами придете? – говорил в это время аксакалу Виктор. – Подберите побольше парней, вооружите их… С басмачами мы и сами можем справиться, но было бы неплохо…

– Ладно, ладно! – закивал аксакал. – Я попробую поговорить.

– Поговорите!

Аксакал распрощался с отрядом там, где дорога спускалась к саю.

Когда вошли в Гурдару, стемнело. Двигаться дальше не было смысла. Неподалеку оказалась удобная пещера, решили остановиться в ней.

Бойцы принялись устраиваться на ночлег, а Курбан, взяв Виктора за локоть, вывел из пещеры.

– Дело дрянь, – волнуясь, сказал ему, – мы идем вслепую. У меня ощущение, что с нас кто-то не спускает глаз. Я, конечно, не могу вмешиваться в твои дела, но надо, чтобы впереди шли твои глаза и уши…

– С рассветом пошлем Эшнияза в разведку, – согласился Виктор.

– Тебе Аркадий Иванович что-нибудь обо мне говорил? – вдруг спросил Курбан, пристально рассматривая в сумрачной темноте лицо Виктора.

– Ты должен уйти, – совершенно спокойно ответил Виктор. Вот и все.

Угли костра затягивало пеплом. Курбан, подстелив под себя попону и положив голову на седло, задумчиво смотрел на угли, а перед глазами… опять горел костер под орешиной… Отблески света на лице Айпарчи… Ее белые руки, протянутые к теплу…

Спал?.. Айпарча?.. Не надо… Потом.

Что было?..

Разговор с Василием Васильевичем в его кабинете в Ташкенте.

«Постоянно помни, сынок: самым опасным для тебя будет не кто иной, как его преосвященство ишан Судур ибн Абдулла; твой учитель. В окружении Энвера-паши и Ибрагимбека нет человека могущественнее его. Саид Алимхан считал своим душеспасителен кокандского муллу, а высокое звание „Судур“ все же присвоил хазрату. Видишь, даже эмир, хотя бы скрытно, но побаивался его… Нам известно: между Энвером-пашой и Ибрагимбеком идет тайная борьба за полное доверие к ним со стороны ишана Судура. Я подчеркиваю: за полное доверие. Что это значит? У идеолога пантюркизма Энвера-паши главная цель, как ты знаешь, создание федерации тюркоязычных государств в мировом масштабе… А у Ибрагимбека – возрождение Бухарского ханства, где эмиром будет уже не Саид Алимхан, а он сам… Ну а что же хазрат? Вот тут все гораздо сложнее. Несколько лет назад у ишана состоялась в Стамбуле довольно любопытная беседа с крупным английским дипломатом, содержание которой было опубликовано в турецкой газете под неброским заголовком: „Мысли известного богослова о будущем мусульманских народов“. Вот что сказал его преосвященство. Дословно: „Наступает время, когда мы должны думать о создании исламских государств“… Пока народ в большинстве своем неграмотен, мечеть имеет над ним безграничную власть. Это хорошо понимают и Энвер-паша и Ибрагимбек. Не считаться с этим им никак нельзя… Вот почему ишан Судур чувствует себя исключительно спокойно, уверенно. А они даже и не предполагают, что он не только духовное лицо, но и политик, выжидающий своего часа… Готовясь к встрече со своим учителем, постарайся вспомнить и проанализировать все основные его философские воззрения. Это будет иметь очень важное значение в твоей работе. Думай, думай…»

Курбан думал.

Эшнияз, вернувшись из разведки, докладывал обстановку:

– Чужих не встретил. Никого не встретил. Следы ведут в ущелье. Туда ушли. После моста свернули и вошли в кишлак, потом опять вышли…

– Ты показываешь старые следы, – требовал уточнения Виктор. – А следы за мостом новые, вчерашние. Ты прошел через кишлак – люди не обратили на тебя внимания…

– Подумали: охотник, – предположил Курбан. – Одеждой-то он ничем не отличался от местных.

– Э, сколько тут разных людей бродит! – пришел на помощь Эшниязу его приятель Тура. – Можно целый день ходить туда-сюда – никто не спросит, кто ты. Спросят: «Лиса? Волк?» Скажешь: «Заяц». Или скажешь: «Ничего нет в сумке, никого не подстрелил». Посмеются – плохой охотник, плохой стрелок. Вот и все.

Пока Эшнияз был в кишлаке, там будто вымерло все. А теперь – Виктор видел в бинокль: вот двое пересекли улицу торопливыми шагами, чья-то темная фигура замерла на айване в северной части кишлака.

Курбан тоже смотрел на кишлак, но мысли его были далеки от того, о чем думал сейчас Виктор. Курбан почему-то был уверен, что Айпарча именно здесь.

– Как, по-твоему, добирался сюда Рамазанбай? – спросил он Эшнияза. – Может, поверх ущелья?

Эшнияз, резко повернувшись, указал на восточную сторону горного склона, заваленного снегом.

– Там их следы.

– Ну пошли! – скомандовал Виктор. – Оружие держать наготове. Всем – смотреть в оба!

В ущелье въехали, точно в ворота. Справа и слева расселины. Сюда еще не спустилось утро: таинственный сумрак, тишина. Только бормотливое эхо от стука копыт.

Наконец они в кишлаке.

Курбан был здесь летом. Вон она – та самая мечеть на бугре. Там, на айване, молились, потом с нее осматривали кишлак. Вечером все мюриды хазрата собрались под старым карагачем, было большое угощение… А на другой день, после полудня, у родника жарили форель…

Сайбуй. Кишлак, словно котенок у ног хозяина, у подножия высокомерного Тумшуктага. Гора закуталась в снег, кажется, что погрузилась в глубокий сон, но сон ее неспокоен: вон как подрагивают ветви арчовника. Дома Сайбуя сжаты в объятиях горы, они громоздятся ярусами, чернея айванами. В урюковом саду на краю кишлака кричат вороны. Речка. Ее берега будто оплавлены льдом, но вода – белая, бурная – все-таки прорывается в долину.

Вот и мост. Выгнулся дугой, горбатый. С обоих берегов положены бревна, их концы крепко связаны веревками, поверху насыпан хворост. Такие мосты гремят под ногами и копытами ступивших на них. Норовистый конь мечется, может сбросить всадника. Лошадям аскеров не в новинку такие мосты, и чем этот отличается от того, что был у Куштегирмана.

Что же тревожит бойцов? Их нервы, словно бубен, разогретый над углями, только коснись – гром.

Тишина. Безлюдье. Ни души! Кишлак будто вымер.

– Эшнияз! – позвал Виктор. Сказал ему с нервной усмешкой: – Людей-то в самом деле не видно! Может, и нет тут никого?

– Есть! – зло выкрикнул Эшнияз. «Они мне не верят», – мрачно думал он. – Хотите – подымусь вон туда и стану кричать? Я так закричу – все повыскакивают!

– Почему же они притаились? Боятся нас?

– Притаились, – согласился Эшнияз. – Бандиты знали, что мы придем, ну и… припугнули.

– Похоже, что так.

Виктор погнал коня. Отряд поскакал за ним.

За мостом дорога пошла каменистая, извиваясь, она ползла вверх. По обе стороны ее тянутся глухие стены домов и сараев.

На тихой улице стук копыт по камням, даже пофыркивание лошадей раздаются так громко, что, казалось бы, все вокруг должно пробудиться, ожить. Нет – даже собак, и тех не слышно, не видно.

Отряд двигался вперед, прислушиваясь к тишине. Улица свернула на широкую поляну. Спешились перед домом с толстыми колоннами и открытой верандой.

14

Снег на поляне недавно вытоптан. Конечно, люди уже должны были собраться на утреннюю молитву.

Курбан, поднявшись на айван, усеянный пометом голубей, не увидел здесь следов. В углу, свернутые трубой, прислонены к стене циновки. Теперь не только Курбану – всем ясно: бандиты ушли из кишлака.

– Эшнияз, созывай! Покричи, да погромче! – сказал Курбан и, заложив руки за спину, с важным видом принялся расхаживать по айвану. Остановившись возле Виктора, стал рассказывать, как еще совсем недавно он бывал здесь и каким цветущим местом выглядел тогда кишлак.

Рассказывая, он сбивался и время от времени нервно покашливал.

Виктор понимал его состояние: волнуется парень, соберется народ – ему говорить, а разговор редко получается таким, к какому готовишься. Бывает, настроишь себя на долгие разъяснения, что такое Советская власть, весь мокрый будешь, пока убедишь, что эта власть – для народа, для бедноты, а тебя поймут с полуслова, и уже не надо никаких других слов, все готовы идти, куда ты поведешь, жить так, как ты скажешь. Но чаще бывает наоборот… Накричишься до хрипоты – и не убедил. А еще чаще – и высказал все, и поняли тебя, и уже ушел из кишлака, с гордостью оглядываясь на красный флаг, а едва скрылся из виду – там все опять с ног на голову, все по-старому…

– Эй, вы, мусульмане! – закричал Эшназар. – Почему не выходите? Эге-ге-ге, люди! Вы слышите?! – Послушал эхо, проворчал: – Молодцы-храбрецы!

А еще горцами называются! Горцы, говорят, смелы, бесстрашны! А эти…

Но тут с шумом открылась маленькая одностворчатая калитка дома, прилепившегося к поляне, из нее вышел в длинном, почти до земли, халате, изодранном в локтях, старик.

Потрясая посохом, закричал на Эшнияза:

– Чего орешь? Не глухие… Что нам делать? Трубить во всю силу, мол, идет наша защита и опора?

Курбан знавал таких стариков. Если в махалле свадьба или похороны, когда люди бестолково топчутся в растерянности от горя или неуемного веселья, всегда находится старичок, способный расставить всех по местам, придать беспорядочному движению людей осмысленное направление. «Эй, ты! – крикнет кому-то (каждому, кто слышит, может показаться, что при этом он посмотрел именно на него). – Там почил раб божий, люди с ног сбивались, готовя его к поминовению, – а ты спишь на ходу или вот-вот палец сломаешь в собственной ноздре! Ты что – мнишь себя бессмертным?!» Или: «Эй, приятель! О тое в доме этого уважаемого человека ты знал за месяц вперед и теперь прибежал первым. А знал ли ты, что у бедняги руки больны и совсем мало помощников? Для кого он старается? Для вас, люди. Эта свадьба – для вас! У тебя не было свадьбы, ты не знаешь?.. У тебя не будет свадьбы, да?..»

Да, похоже, именно из них этот старик Мухсин. Он уже не охотник: стар, глаза не те, и ноги не те; он рубит в горах арчу, сжигает ее и древесный уголь продает кожевникам. На то и живет.

– Эге, отец, сначала здравствуйте! А разговор потом!

Старик Мухсин повернулся к Курбану и смолк на полуслове.

– О! Здравствуйте! – сказал он, стараясь не выдать своей растерянности, и подошел к нему.

Курбан, неожиданно почтительно приложив обе руки к груди, после некоторой паузы протянул их.

– Во имя аллаха…

Старик Мухсин прочитал краткую молитву. Потом, вдруг попятившись, сказал:

– Добро пожаловать, уважаемый мулла!

– Доброго вам здоровья! – доброжелательно произнес Курбан. И, чтобы не смущать старика, сказал: – Мне кажется… Что-то не видно людей? Мы пришли – а тут и не догадываются, что гости пожаловали… – Он, словно закадычный друг, вкрадчиво спросил: – Что случилось? – Да не на того напал! В глазах старика Курбан заметил искорки лукавства: старый почувствовал, что он умышленно прикинулся непонимающим. Курбан решил больше не притворяться: – Почему не выходят люди? Почему попрятались? Ведь видели нас? Правильно? Отец, скажите им, пусть выходят! Вы на аксакала этих мест похожи…

– Я – аксакал? – удивился старик. – Я-то похож?

– Очень похожи, – улыбнувшись, подтвердил Курбан. – Ладно! Об остальном потом поговорим… Или сами расскажете, что тут произошло? Какими делами занимались здесь всадники, прибывшие из Чунтака? Когда ушли? Куда?.. Или вы не знаете?

– Почему ж не знаю! – возмутился старый Мухсин. – Еще как знаю… Однако меня аксакалом… – Старик умолк (смущен, растерян), увидел направляющегося к ним Виктора, попятился. Курбан, глянув на него, усмехнулся:

– Не бойтесь, отец! Чего испугались? Что он – русский? А вы спросите, зачем он здесь? Почему это ему не сидится дома, в России? Если в вас будут стрелять, он вас заслонит собой. А теперь он здесь для того, чтобы в вас не стреляли. Собирайте народ, мне есть что рассказать.

Старик, мелко-мелко кивая, отошел. Ударяя посохом о снег, закричал:

– Эй, люди! Выходите! Чтоб вам, лежебокам, было пусто! – Гордо прошагав мимо хмуро уставившегося на него Эшнияза, он забрался на невысокую крышу дома, потопал, побил по ней ногами. Потом, приблизившись к карнизу, принялся колотить посохом по балке. – Выходите же, окаянные! Эй, мастер Гияс! Чтоб в твоем доме света не было! Выходи – глянь, как тут светло! – Потом он перешел на другой край крыши. – Эге-ге-ге! Сатвалды! Утри сопли! Отдал коня и теперь от холода зуб на зуб не попадает? Эй, киргиз! Ты жив, друг мой? Выходи же! Вот пришли те, которые найдут твоего жеребца!

На нижней улице послышался скрип калиток и показались трое, еще один, еще подходят. Рядом с домом старика стоял какой-то юноша, а в самом конце улицы мелькнула женщина в красной накидке. Из-за мечети вышли двое мальчиков в чарыках и тут же исчезли.

– Выходите! Да выходите же! – кричал Эшнияз.

Старый Мухсин, сойдя с крыши, твердо ступая, с гордо поднятой головой подошел к Курбану. Он собрался было что-то сказать, но смолчал, уставился ему в глаза: он как-то неожиданно согнулся, обмяк, принял жалкий вид:

– Не довелось ли вам бывать в нашем кишлаке прежде? – вкрадчиво проговорил старик. – Я ведь нигде не мог вас видеть, а – видел. Или уже врут старые глаза, память подводит?

Курбан невольно проговорился:

– Я бывал здесь с хазратом ишаном Судуром.

В лучистых глазах старика вспыхнули странные огоньки. То, что он распознал Курбана, вселило в него бодрость, он выпрямился.

– Ну и ну! – воскликнул он негромко и тут же почтительно поклонился, приложив руку к груди. – Добро пожаловать, добро пожаловать…

– Да, мы сидели под священным карагачем… – Помните?

Почему же не должен помнить старый Мухсин? Ведь он был самым услужливым на том пиршестве? Кто на весь кишлак, на всю округу распространил весть о прибытии хазрата? Кто собрал всех мюридов?

– А меня? – спросил тихо старик. – Припоминаете? – Засмеявшись, он немного отдалился. Но, желая, чтобы подходившие люди слышали их разговор, продолжал громко смеяться. Его голос снова окреп: – Меня назвали аксакалом! Хе, первый аксакал-то сбежал! И где его сейчас черти носят?! Говорят, в Кукташе… Кто знает. Все баи бежали! Мы остались… Мы – бедняки. Бедняки никогда не бегут от своей бедности. Бедность – это их единственное богатство. Больше у них ничего нет. Вот так-то, мулла… Чтоб у этих разбойников дом сгорел! Чтоб их могилы сгорели! – Он повернулся к Курбану. – Разбойники до смерти напугали этих несчастных. «Придут красные – все прячьтесь!» – приказали им. Вот они и попрятались, затаились… что делать бедному народу?! А ну-ка подойдите поближе! Поближе… Вот кто выслушает все ваши боли, горести, печали! Я же говорил вам!.. Есть Советская власть. В Байсуне есть Советская власть. О бедных думает. Говорил же, поддержит, защитит. Вот видите!.. – Старый Мухсин обращался к страннику и к человеку по имени Хуррам – невысокий, плотный, он переводил но лицам аскеров неспокойный взгляд и, по всему видно, с трудом сдерживался, чтобы не перебить старика и не заговорить самому. Курбану бросилась в глаза непохожесть на Хуррама подошедшего паренька лет восемнадцати. В нем все выдавало охотника: короткая, до колен, шубейка из козьей шкуры мехом наружу и без рукавов, такая же шапка, длинная шерсть закрывает лоб, и чарыки на ногах, конечно же, из козьих шкур. Привлекало внимание лицо парнишки: желтоватое, оно будто вырезано из слоновой кости и кажется неживым. Странное лицо… Странный… Кто он – чабан? Охотник?..

Курбан уже не слушал старика – смотрел на женщину, поднимавшуюся с конца улицы. На ней была паранджа, но без чачвана. Проследив за взглядом Курбана, старый Мухсин закричал:

– Несчастная Иклима идет! – Подходи, дочка, подходи! Поведай вот им свое горе! Они пришли сюда, чтобы узнать о твоем горе! – Старик снова обратился к Курбану. – Они причинили ей большое горе, пусть все, что они едят, будет ядом, все, что надевают, будет саваном! – зазвенел его голос. И – уже другим тоном: – Вы здесь дня три-четыре будете? Если они вернутся, узнают о нашем разговоре с вами, плохо нам будет…

– Эй, да помолчите вы! – оборвали его из толпы. – Дайте другим хоть слово сказать!

– Да разговаривай, разговаривай! – озлобился старик. – Что, я тебе рот заткнул? Я ж позвал тебя, чтобы и ты поговорил! Не позвал бы – ты бы вытапливал жир из собственного курдюка у теплого сандала! – обиделся старый Мухсин. – Они такие, – сказал Курбану. – Ни добра, ни зла не понимают… А их понять можно. У этого парня коня забрали!

Зашумел народ. Кричали, перебивая друг друга.

Что было…

Они появились из Гурдары, словно привидения.

Человек по имени Бури-тура, назвавшись аксакалом кишлака, пригласил их в свой дом, зарезал барана. Издалека было слышно, как пируют бандиты. Пьяные, бродили по кишлаку, пристрелили трех собак. Потом стали отбирать лошадей. На следующий день всех согнали сюда, один из них, в лисьей шапке, предупредил: «Если скажете советам, что мы здесь были и куда ушли, отрежем языки». Ушли они вчера в это время или раньше. Ушли в ущелье Тангдара.

Курбан понял: бандиты торопятся. Им надо скорей дойти до Гиссара. Тангдару они пройдут, а вот Османупар вряд ли. Хотя… Коварный перевал они преодолели с мастерством горцев!.. Бури-тура ушел с ними. Их тридцать, вооружены…

К тем, кто кричал особенно громко, будто наседая на Курбана, приблизилась женщина – Иклима.

Женщина остановилась перед Курбаном, вглядываясь в его лицо. Вот они встретились взглядами. Курбан почувствовал, что бледнеет. Ее имя ему ничего не говорило. Но овал лица… разрез глаз. Он уже понял, но еще не верил. Боялся ошибиться.

– Ти-хо! – крикнул он, гася гул голосов. И только ей: – Вы хотите мне что-то сказать?

…Могла ли знать Айпарча, даже просто думать о том, что Курбан придет сюда, а тем более надеяться на встречу с ним?..

Как муравей в воде хватается за былинку, вцепилась она в плечи Иклимы и, трясясь от страха и плача, шептала: «Придут красные, скажите! Среди них находится парень! Скажите этому парню, тетушка! – говорила Айпарча. – Он красный аскер, но вы не бойтесь его, он ученик хазрата ишана Судура… Скажите ему про меня, тетушка! Его имя Курбан!»

– Ваше имя Курбан? – спросила Иклима. – Вы ученик хазрата?

Курбан оцепенел.

– Да, – ответил он. – А где Айпарча?

Иклима медлила с ответом, опустила глаза.

Обменявшись многозначительными взглядами, люди загудели. Старый Мухсин выкрикнул:

– Где она – кто теперь знает! Увели ее, мулла!

– Как… увели?

– А так и увели! Как увели лошадей. Известное дело – разбойники! Все хорошее, как ни прячь, высмотрят и – себе!

Курбан растерялся. Кто он, зачем он здесь, все вышибло из памяти. Как безмятежно он думал об Ай-парче. Как спокоен был за девушку! И вдруг… Ах, это проклятое «вдруг»! Не случилось бы теперь с тобой, Курбан, такого «вдруг», цена ему будет – жизнь. Вспомни, Курбан, как тебя учили в сложнейших условиях брать себя в руки и делать все обдуманно, хладнокровно. Ну – соберись с мыслями…

Она – байская дочь, с ней нельзя, как с какой-нибудь девкой… Да ты же сам пойдешь туда! Дай бог, чтобы они пошли на Кукташ!.. Там хазрат! Ишан Судур… Он узнает, что вместе с табуном лошадей привели и дочь бая! Может ли он не обратить на это внимание? Нет… Хазрат не терпел невежественных поступков, несправедливости и особенно издевательств над женщинами!..

– Как все это случилось? – Курбан слушал теперь только женщину. Гомон толпы – как отдаленный гул.

– Нам было о чем поговорить с племянницей, – рассказывала Иклима, – и уж мы потешили друг дружку. Но – не натешились: явился помощник Туры (чтоб он сдох, вонючий шакал!) Акбай. У одного из гостей, у которого когда-то случился перелом, разболелась от холода рука. Попросили мумие – горную смолу. Муж ходил до Куйтантага, и потому дома всегда было мумие. Это всем известно. Я открыла сундук и дала кусочек, сколько надо. Акбай ушел… Мы опять продолжили беседу. И я заметила, какая-то Ай-парча странная! Хотя я и знала ее ребенком, почувствовала: странная она. Не в себе. Иногда вела она себя совершенно нормально. Веселилась, радовалась, смеялась. Расспрашивала о горах… Поздно спохватились: пора спать. Только начала стелить постель – застучали в ворота. «Кого принесло в такую пору?» – подумала я. Еще подумала: брат вернулся. Вроде бы не чилля (говорят, в эту пору волки бесятся). Вышла, вижу – сам Бури-тура пожаловал. «О! – воскликнула я. – Что случилось, аксакал?» «А ничего пока не случилось. Только надо бы, соседка, упрятать племянницу подальше. Так было бы лучше», – сказал он. Я не поняла его: «Спрятать? Зачем? Она здесь как в родном доме!» «Я сказал, – пробормотал он. – И еще…» – «Что?» – «Гости много пьют. Сильно пьяные они. Кто знает, что может случиться». «Пусть попробуют сунуться! – ответила я. – Или я не жена охотника? Кому захочется получить от меня пулю в лоб? Да я за мою Айпарчу…» Чтоб земля проглотила Туру-негодяя!..

Иклима не договорила, расплакалась. Она причитала тихо, надломленным, слабым голосом, временами успокаиваясь и улыбаясь, продолжала рассказывать. А о чем тут рассказывать? И так все ясно: увезли Айпарчу…

– Кто у них главный? спросил Курбан хмуро. – У него лисья шапка, так?

– Да-да! – закивала Иклима.

Заволновались люди.

– Он самый!.. Вы его видели? В целом свете нет никого страшнее…

– Он из Шахрисабза?

Иклима, не замечая, как слезы текут по щекам, подняла голову.

– Чтоб он шею себе сломал, негодяй!.. Он из кенагасов. А как его зовут…

– Джаббар Кенагас! – крикнул старый Мухсин. – Сам из богатых, привык к веселой жизни, и теперь – только свистнет – стаями сбегаются к нему такие же… веселые. Им бы только пировать, и чтобы женщины… А если денег нет и больше отобрать нечего, – тогда, как у нас, – лошадей…

Курбан не знал, он только догадываться мог – что тут было. Как джигиты Джаббарбека гнали табунок отобранных у местных жителей лошадей, отшвыривали пинками и прикладами женщин и стариков; как уже в последние минуты Джаббарбек словно бы вспомнил о дочери бая и сказал двоим: «Ведите ее» – и те вломились на женскую половину, как кричала Иклима: «Не пущу! Не дам!», как она звала на помощь – но кто ей мог помочь! С синяками от тычков дулом нагана на лбу и на щеке упала на пол, забилась в рыданиях…

Курбан понял: ему надо теперь уходить – и как можно быстрее. Басмачи ушли через Османупар. Но в горах снег не везде, потеряешь следы – тогда дело дрянь… Только подумал об уходе, тут же пришла мысль: надо взять с собой этого парня в козьей шубейке. Нетрудно угадать, что он горец. Может быть, он знает горы, как знают свой кишлак.

Люди бестолково шумели. В чем-то обвиняли друг друга, в чем-то каялись, спорили – какой дорогой и в какую сторону направились разбойники, умоляли бойцов догнать и отобрать лошадей.

– Хватит! Довольно! – не выдержал Курбан. – Кто виноват в том, что у вас забрали лошадей? Вы сами! Что, у вас нет оружия? Нет патронов? Сейчас вы так громко и дружно кричите, почему молчали тогда? Почему не преградили разбойникам путь в кишлак, не сказали: «Не пустим!» Ладно. В другой раз знайте, что надо делать. Если вы мужчины, а не бараны. А теперь помолчите! Ти-хо! Когда у людей общая беда, надо держаться вместе. И должен быть человек – как командир в отряде. К кому вы идете со своими заботами? Кто расскажет о ваших заботах представителям Советской власти? Такого нет? Значит, вам самим надо выбрать аксакала кишлака.