Текст книги "Над пропастью
(Роман)"

Автор книги: Шукур Халмирзаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

Ему предстояла поездка в Кукташ к самому Ибрагимбеку. Для чего? Об этом знают в Бухаре, и Арсланов знает. Уже теперь Курбан должен продумать все до мелочей, как он, ученик хазрата, должен вести себя там. Кстати, где же все-таки хазрат?.. Арсланов опять расспрашивал о нем. Зачем ему это?

Спускаясь по лестнице, Курбан поскользнулся. Только теперь он заметил, что и здесь ступеньки могут быть скользкими. Подумал, случается поскользнуться на сухом, оступиться на ровном… Вспомнилось: в своем маленьком дворе, в гузаре Тузбазар, сходя с супы, неловко шагнул, упал, больно ушибся… Когда же это было? Да, тогда человек хазрата постучал в ворота рукояткой плетки. Курбан стоял на айване, с неосознанным страхом поглядывая на дверь, за которой умер его отец.

Почему ты не заглянешь туда, Курбан? Это твой дом! Ты непременно должен зайти, ведь скоро ты уйдешь из Байсуна. Уйдешь надолго, может быть, навсегда. Кто знает, вернешься ли?

Курбан быстро прошел через толпу бойцов, местных продотрядчиков, не доходя до ворот, свернул за угол какой-то постройки и оказался перед конюшней, вытянувшейся позади главного двора усадьбы. Еще издали, почуяв хозяина, Гнедой протяжно заржал.

Гнедой!.. Его верный товарищ! Сколько раз он спасал ему жизнь.

До Гнедого у Курбана была тощая кляча – сущее наказанье! Как ни откармливал – а все кожа да кости, и невозмутимая лень.

Недалеко от Гузара Арсланов познакомил его с Каримом Рахманом, сыном конокрада. Кто знает, пошел ли он по стопам отца, а что толк в лошадях знает – это точно. И тогда, стоя на берегу сая, смотрели на пасущихся неподалеку коней; Карим указал на поджарого Гнедого: «Вот – конь!.. Скоро оценишь, что значит настоящий конь… Немного с норовом, по это ничего, это даже хорошо: приручить – будет предан, как собака. А свою доходягу брось здесь. В этом мире и волкам причитается»…

Курбан на Гнедом промчался по улице и повернул к центру Тузбазара.

Еще два поворота – и будет его дом. Его родной дом. Он так близко – и так долог путь к нему…

Здесь ему знаком каждый камень, каждая выбоина. Вечерами, мальчишкой, после игры в кости в вакуфном саду за мечетью, в кромешной тьме он уверенно, не спотыкаясь, бежал по холодным камням.

Курбана охватила грусть. Воспоминания не согревали его душу. Незаметно как-то он остыл к родному дому, ко всему, что связывало его с прошлым. Рядом с ишаном Судуром он чувствовал себя родившимся заново. Величие и значимость хазрата возвеличивали и ученика. И когда встречные отвешивали хазрату низкие поклоны, Курбан принимал их и на свой счет.

Перед отъездом в Бухару Курбан последний раз был здесь. И теперь, перед тем как отправиться в долгий путь – в Кукташ, он снова у порога родного дома.

Улица детства! Лед, грязь. Ветхие, полуобвалившиеся дувалы. Вон там, в углу, всегда были густые заросли паслена…

Курбан хорошо помнит мать. По ее просьбе он приносил домой целые охапки кустов паслена с черными бусинками ягод. Она развешивала их в амбаре вдоль стен, на колышках. И, случись простудиться сыну, мать, собрав ягод и подавив их на кусок ваты, прикладывала к горлу. Утром – хвори как не бывало!

Из вакуфного сада Курбан приносил белые розы. Мать сушила их. Когда у Курбана трескался язык от зеленого грецкого ореха, она, размельчив лепестки, врачевала ими его. И опять то же чудо исцеления!

Курбан остановил коня, спешился… Ворота. Изнутри, со двора, забиты наглухо. Кто это мог сделать? Знакомое медное кольцо. От частого прикосновения отполировалось. Ведь знал, что ворота не открываются, – нет, все-таки попробовал толкнуть. Они лишь звонко скрипнули. И опять сердце екнуло. Боже мой, какой знакомый скрип!

У Курбана дрожали руки. Он прикоснулся к прошлому…

5

Карим Рахман был сыном конокрада.

Дядюшка Рахман, рассказывали, угнанную в Гиссаре лошадь уже на следующий день продавал на базаре Мазари-Шарифа. Отчаянные проделки и погубили его.

Однажды, выкрав двух чистокровок в Чарджоу, спасаясь от преследователей, он вынужден был уйти в Кызылкумы. Что там случилось с ним – кто знает… Не добрался до припрятанного кожаного мешка с курдючным салом (верил: этим спасешь от голода и жажды и себя, и лошадей), сбился с пути, заболел – никому теперь не дано узнать, что привело к гибели самого веселого человека Восточной Бухары.

На труп Рахмана случайно наткнулся караван Рамазанбая. По воле набожного бая его люди завернули останки в толстую кошму и, погрузив на одного из верблюдов, привезли в Байсун, где и предали земле по мусульманскому обычаю.

Сын, Карим, был так благодарен баю, что тут же готов был пойти слугой к нему, работником, не прося за то никакой платы, однако бай глядел на него недоверчиво: сын вора сам станет вором…

Трудная судьба ожидала сына конокрада, юношу-сироту, не имеющего ни кола, ни двора, ни даже самой мелкой монеты в кармане. А то, что честен, – кому докажешь? Чем докажешь?

Карим нанялся к Мирусманбаю, пас его табуны на вольной воле, вдали от людей, но и до него дошла молва: в России бедняки прогнали с трона белого падишаха. Волна возбуждения покатилась на Восток. Эмир, охваченный беспокойством за свое будущее, торопился укрепить власть, и вот уже забирают по приказу бека юношей на воинскую службу.

Обманул Мирусманбай Карима, когда расхваливал священную Бухару, когда говорил, что воинская служба – это ненадолго; и нукера представлял не только верным слугой эмира, что уже само по себе почетно, но и человеком значительным, обретающим власть и деньги… Обманул – и отправил в нукеры.

Спустя три месяца Карим, вкусивший прелести воинской службы, озлобленный на весь мир, болтаясь в один из свободных дней около бывшего невольничьего рынка – у входа в караван-сарай Пайастан – повстречал байсунского бая Пинхаса и – пал к его ногам. И поплакался на свою судьбу.

Не видел он, смиренно опустивший глаза, как радовался бай неожиданному появлению перед ним крепкого парня.

Бай Пинхас – известный ростовщик Суюн Пинхас ибн Якудий – давно привык вести счет барышам на тысячи и на тысячи тысяч. Едва услышав, как глашатаи выкрикивают указ о призыве в нукеры, бай учуял запах войны, а война всегда сулит быстрое обогащение. И вот он уже гонит в Бухару отару овец в тысячу голов. Бай спешит – и опережает события, а неудачи преследуют его в той же спешке, больно наступая на пятки. По пути в Бухару бай потерял двух из четырех чабанов и с ними двести голов овец. Уже в самой Бухаре у него украли еще триста овец и сбежал третий чабан. Обратился он к миршабам – полицейским – с жалобой. Те – раздраженно: «Скажите спасибо, что и оставшегося не лишились!» Что оставалось? Бай вынужден был гнать остаток овец обратно в Байсун. И уж так нужен был ему чабан. А тут встреча, да еще какая удачная – человек из Байсуна.

Суюн Пинхас выкупил нукера у сотника за десять золотых монет, и Карим, погоняя овец, возвратился в Байсун. Но не было ему покоя в Байсуне. Поползли слухи, что бежал он с эмирской службы. Это значит, жди беды. Карим не захотел ждать – исчез.

Потом говорили, что видели его в термезском порту среди русских рабочих.

В Термезе Карим и верно был среди русских рабочих, а кто знал, что учился он у них не только ремеслу, нс и революционному делу? Когда разгромленные «младобухарцы» восстановили свою организацию в Ташкенте (теперь она называлась «Организация бухарских коммунистов»), для связи к ним направлен был подпольной партийной группой все тот же вчерашний чабан Карим Рахман. Здесь-то и произошла их первая встреча с Алимджаном Арслановым.

В те минуты, когда Курбан возвращался на улицу Тузбазара, Алимджан Арсланов говорил с Каримом Рахманом о нем.

– Как решили в штабе?

– Самое время внедрить его, – сказал Карим. – Других мнений нет. Готов ли он?

– Готов.

– Тогда надо отправлять! – Карим погладил бороду, специально отпущенную по-туркменски. – Он пойдет, неся траур по хазрату?

– Именно так.

Они стояли около конюшни. Из гостиной вышел комполка Гаврила Говоронский. Посмотрев на Карима, он сделал знак Арсланову.

– Вас зовет! – сказал Карим.

Увидев взволнованное лицо командира, Арсланов заторопился.

6

Дочь Рамазанбая Айпарча стояла на веранде, устало прислонившись к резной колонне из арчи. Она была растеряна и утомлена. С тревогой прислушалась к эху выстрела, раздавшегося в конце вакуфного сада – у Черной пропасти.

Что происходив вокруг: по дому свободно разгуливают чужие люди: русские, те, что еще вчера в городе были незаметны, словно тень, осознавая свое ничтожество, сегодня – глашатаи! Нищие, кричат таким же нищим: «Теперь все равны! Вся земля наша!»

Чему верить? Как жить?.. Слушать только отца. Верить только ему. Он скажет – как надо жить.

А отец… странный он человек!

Сказать, с придурью – не дурак, сказать, мудрый – нет, не похож он на мудреца. Что-то знает, но скрывает это от всех. Сдал своих верблюдов новой власти и сказал: «Мать Айпарчи, дочь моя, все на этой земле от бога!» Верующий, он приглашал в дом улемов, любил выставлять в их честь богатое угощение, внимательно слушал их, склонив почтительно голову. Однако, перевозя еще недавно на своих верблюдах груз других баев, когда ходил в Чарджоу и Бухару, сам при случае не гнушался грабежа… В его характере было что-то от верблюда: если кого возненавидит, не успокоится, пока не отомстит, ну а случись полюбить кого-то – предан был до конца. «Я побывал во многих странах, – говорил он о себе. – Много видел. Слушал многих людей, отмеченных печатью мудрости. Белый падишах был жаден и несправедлив – его прогнали. У меня было двести верблюдов – я отдал их бедным – кто скажет про меня, что я – жаден? Я не собрал свое добро, как это сделали другие, не спрятал и не убежал. Советская власть печется только о бедных… И все же мне неприятно слышать разговоры, что все баи притесняли бедняков. Когда и кого из них я обидел или обделил? Чем я теперь отличаюсь от бедняка? Кроме того, скажу я вам, бросать родную землю и бежать – считаю для себя позором. Да, дочь! Кто хотел бежать, уже сбежал. Я слышу их хулу за своей спиной. Пусть! Но, если хоть один из живущих в этом дворе посмотрит враждебно на нас, зарежу! Одним словом, я сказал все…»

Девушка, конечно, поняла смысл сказанного. Советская власть всегда на стороне бедняков, и подтверждение этому она уже видела.

Тревога и смятение не оставляли ее.

…Выйдя с Тузбазара, Курбан повернул на улицу Пайгаши. Он был зол на себя за то, что был на Тузбазаре и потерял понапрасну много времени.

Ворота Рамазанбая!.. Справа конюшня. Спрыгнул с коня, расседлал его, повесил седло на сук колонны. Взял торбу и направился к амбару.

Айпарча, все еще стоявшая у колонны, медленно повернулась в его сторону.

И опять Курбан почувствовал на себе ее взгляд. Просто колдовство какое-то! Что от него нужно этой байской дочери?

Наполнив торбу до половины, Курбан опять глянул в сторону веранды. Вместо девушки увидел у колонны ухмылявшегося женоподобного слугу – Намаза. Чертовщина и только!

Через расщелину в дувале Курбан выбрался в сад. Здесь, возле очага, сидели бойцы, только что вернувшиеся с учений. Виктор Вениченко (командир роты и комсомольский секретарь) на берегу арыка обтирал снегом сапоги.

Виктор – украинец, но вырос в Петербурге в семье военного. Когда он изучал тюркские языки в университете, отец бросил царскую службу, присоединился к революционерам, оставил сына без средств. С этого времени и начались скитания Виктора. Из Москвы приехал в Ташкент, здесь прожил полтора года, потом стал переводчиком у Фрунзе…

– Как жизнь молодая? – спросил Виктор, увидев подошедшего Курбана.

– Живем! – неопределенно ответил Курбан.

– Ты бывал в Ялангтаге?

– Ялангтаг… Бывал. А что?

Усман-сапожник рассказывал: в древние времена, чтобы обратить в мусульманскую веру людей этого края, семь арабских военачальников со своим войском пришли сюда; они были родными братьями. В долине до наших дней сохранились гробницы этих семерых хаджей, потомков арабских халифов, – место паломничества верующих.

Одна из гробниц, Ходжакучкар, находится у подножия Ялангтага, на берегу сая. Курбан с хазратом, когда ишан Судур водил его за собой и он был у него мюридом, часто останавливались в хижине шейха гробницы Ходжакучкара-ата, бывало, с ночевкой.

Ялангтаг – высокая, будто обтесанная, гора. Со стороны гробницы даже летом подняться на ее вершины не просто.

– Местный парень Суяр сообщил, что там, у подножья, он обнаружил яму, а в яме – зерно. Мы послали проверить нашего Эшнияза. Если подтвердится, отправимся на рассвете за зерном, – сказал Виктор.

– Меня с собой возьмете?

– Там видно будет, – неопределенно ответил Виктор.

…«Пропади ты пропадом!» – злилась Айпарча. Она гнала от себя мысли о Курбане – и думала о нем. Почему-то только о нем. А он строптив! Ругаешь его самыми обидными словами – и грязный джадид, продавшийся русским, и чернь самого низкого происхождения – а он представляется самым любимым и самым способным учеником великого ишана Судура.

«А где теперь хазрат? – девушка тяжело вздохнула. – Где великие, наверное, там и он!.. Уж он-то раскусил, чего стоит этот красавец. Вышел из черни – ушел в чернь, презрев доброту учителя… Да как он может смотреть людям в глаза?! Или он проклят хазратом?»

Сон?.. Явь?..

Тихий, скромный юноша, склонившийся в поклоне перед учителем, – и высокий, широкоплечий, сильный воин; словно влит в военную форму, и она к лицу ему. Эта богатырская остроконечная шапка с красной звездой, длинная, распахивающаяся шинель кавалериста…

Сон?.. Явь?..

Разве это был не сон – шла по саду в тихом безлюдье, потом вдоль арыка, смотрела в сторону Кара-жара, отчего-то повторяла про себя: «Каражар… Черная пропасть…» Потом очаг с притягивающими взгляд углями. Угли еще тлели… Орешина. Зачем-то заглянула в дупло. Оно, как зев, как пропасть… И вдруг услышала шаги. Увидела его! Проще было спрятаться за ствол – почему-то укрылась в дупле… Да, из дупла можно было видеть его, оставаясь невидимой…

Потом дом. Потом сон… Она на белом коне… Туман, мост… Странно все это…

…И снова видела его.

Курбан выходил из амбара, она с трепетом ждала, когда он заговорит. Но в эту минуту появился Намаз. Похоже, он заметил, что она смотрит на Курбана, ухмыльнулся, противно скривив толстые губы.

– Чего скалишься? – полыхнула черными глазами Айпарча и стремительными шагами удалилась через главный вход.

7

Горят свечи. Арсланов мрачен, курит. Говоронский ушел в комнату, там телеграфный аппарат.

Получено сообщение, от Файзуллы Ходжаева:

«Совершенно секретно. Прибывший из Турции Энвер-паша набрал в Бухаре сотню афганских солдат и турецких офицеров и направился в Восточную Бухару. Предполагаем – пойдет на Кукташ. Необходимо преградить путь. Ревком».

Кто он, этот Энвер-паша?

Ярый пантюркист, один из видных руководителей партии «молодые турки», провозгласившей в конце прошлого века в Стамбуле лозунг: «Тюркские народы всех стран, соединяйтесь!»

Зять турецкого султана Абдулхамида. Тот самый Энвер, который стоял во главе заговорщиков, убивших его тестя. Офицеры из «младотурецкой» партии, чтобы привлечь на свою сторону народ и завоевать власть, не скупились на прогрессивные лозунги. Дай «младотуркам» власть – и они обеспечат независимость страны, не допустят расхищения богатств родины, улучшат условия жизни народа, уравняют права не только женщин с мужчинами, но даже и всех социальных групп населения…

Страна, находящаяся в глубоком экономическом кризисе, остро нуждалась в социальных переменах, и потому народ охотно поддержал идеи «молодых турков».

А захватили власть – и что? Прежние лозунги забыты, на первый план выдвинулась претензия на мировое господство; они втянулись в мировую войну, преследуя цель – если будет побеждена Россия, то находящиеся под ее владычеством Кавказ и Средняя Азия отойдут к Стамбулу.

Кто бы мог предположить тогда, что Турция сама потерпит поражение. Она могла распасться на части, развалиться, рассыпаться. А Россия сбросила бремя царизма и, пусть с потерями (как потом оказалось, временными), вышла из войны; новое правительство признало Турцию как суверенное государство. И это, конечно, имело решающее значение в сохранении ее независимости. Одно крыло «молодых турков», возглавляемое Мустафой Кемалем, пришло к управлению государством. Делить власть с бывшими соратниками, втянувшими Турцию в бойню, Кемаль не захотел, они были попросту изгнаны из страны. Так Энвер-паша стал изгоем.

Его видели то в Англии, то в Германии. Нет, отнюдь, не с котомкой странника! Он появлялся на встречах глав великих держав. В качестве представителя то одной страны, то другой.

А теперь этот человек пробрался в Россию! Побывал в Бухаре. Направляется в Кукташ.

Над чем ломали головы Арсланов и Говоронский?

Во-первых, даже само по себе появление здесь Энвера-паши не сулит ничего хорошего. Кого он здесь представляет?

Во-вторых, – как ему с сотней всадников удалось выйти из блокированного города? Это – невероятно!

В одном из сообщений говорилось: в Кукташ прибывает председатель Бухарского исполкома Пулатходжаев, вместе с ним и отряд бухарских добровольцев. Пулатходжаев прислал телеграмму.

Усманходжа Пулатходжаев, в прошлом один из руководителей «молодых бухарцев», в свое время призывал: «Слышали, что сделали „молодые турки“? Они убили султана! Наша организация создана по образу и подобию „молодых турков“, давайте же и мы возьмем в руки оружие! Смерть Саиду Алимхану!»

Позднее, решительно отказавшись от этой политической линии, «младобухарцы» провозгласили лозунгом борьбу «за независимость, экономически процветающую, просвещенную Бухару, уничтожение феодального монархического режима».

Когда свершилась Бухарская революция, Усман-ходжа торжественно объявил себя коммунистом и, засучив рукава, развернул энергичную деятельность по установлению Советской власти…

Что же было в телеграмме?

«Совершенно секретно. Прибуду вовремя. Решил как следует проучить воинов ислама. Они слишком зарвались. Есть намерение присоединить в Термезе к отряду седьмой стрелковый полк. Если у вас тоже есть добровольцы, возьму с собой… В Байсуне остановимся на день-два. Подготовьте нам продовольствие, фураж. Пулатходжаев».

Чего не было в телеграмме – это Энвера-паши. Почему? Неужели Пулатходжаеву неизвестно, что тот ушел из Бухары?

– Тут есть о чем задуматься! – возбужденно говорил Говоронский. – У меня какое-то странное состояние! А ты как?

Арсланов грустно вздохнул.

– Что-то тянет за душу…

– С Курбаном… говорили?

– Да.

– По-моему, пора… Завтра два отряда уходят. Один в степь, другой – в горы… Может, в один из них его включить?..

– Может быть, может быть… – сказал задумчиво Арсланов. – Но нет приказа из Ташкента!..

– Надо запросить.

– Необходимо проинформировать Курбана о последних событиях. В Кукташе положение, естественно, осложнилось. Или Энвер успел перевалить через Ялангтаг? Или же прошел через пустыню Арпали? Во всяком случае, Курбан должен учитывать оба направления. Следом пойдет Карим. Толковый парень…

8

– Дочь моя, я всегда придерживался поговорки: «Если убивать, так пусть убивает смелый», – философствовал Рамазанбай. – И вот чужая солдатня в нашем дворе. Не бросайся ты им в глаза!.. Сегодня в мечети у Большой горы приятели сказали мне: «В вашем доме живут красноармейцы. У вас есть дочь, жена. Нам-то все равно. И все же мы беспокоимся за вас…» Чужие люди беспокоятся за тебя! А я – отец. Пойми…

– Куда вы меня отвезете? – перебила его Айпарча. Она уже все поняла.

– В самый глухой кишлак, – сказал Рамазан-бай. – Твоя мать хорошо знает эти места. Там проживают наши родичи. Немного их, но они есть. Тетушка. Вспоминаешь? Увидишь, вспомнишь… Мать, а она видела охотника?

– Не знаю. Ничего не знаю! – пробормотала Гул-парча растерянно, вытирая глаза кончиком платка. – Когда бы ни приходил, вы его отправляли, беднягу, ночевать к погонщикам верблюдов!

– Э-э-э, что ты болтаешь? – притворно возмутился бай. – Я же сам не раз оставался ночевать у них! Ты до сих пор не понимаешь меня… дочь, видела охотника? Одним словом, отвезу я тебя к ним в кишлак…

– Я поняла, папочка, – сказала Айпарча и, взглянув на мать, пододвинулась к ней. Видя слезы матери, сама не выдержала – расплакалась.

– Ладно. Поплачьте, – сказал Рамазанбай хмурясь и тяжело поднялся. – Я схожу к Эргашу-наезднику.

9

– Энвер-паша?.. – Курбан уставился на Арсланова. Он только что пришел, еще не отдышался после быстрой ходьбы. – Слышал о нем, – сказал он, хитро улыбаясь. – От вас… В тюрьме. В вашей беседе с Пулатходжаевым!

Арсланов растерялся. Так это было неожиданно.

– Постой, постой! Почему же я не видел тебя? Ах да, было темно!.. А память у тебя хорошая!

Курбан смотрел отрешенно. В памяти ожил ненавистный, не раскрывший своих тайн грязный зиндан. Черное, черное время…

…Открылась дверь – свет на мгновение ослепил узников. Как обычно, просунул голову тюремщик, оглядел всех. Потом, обернувшись, что-то сказал. В камеру вошли два человека. Один из них одет щеголевато: шапка чакмони, халат из адраса. Переступив через порог, остановились. Байвачча крикнул тюремщику:

– Ну, быстрее!

Тюремщик, что-то невнятно бормоча себе под нос, поспешно запер дверь. Некоторое время вошедшие тихо переговаривались между собой. Затем байвачча зажег спичку. Держа ее на вытянутой руке, огляделся. Они подошли к циновке, нагнулись, рассмотрели пятна на ней и отошли в сторону. Огонек погас. Один из тех, кто вошел, судорожно вздохнул, другой выругался. Потом обратился ко всем:

– Эй, кто из вас хочет заработать и унести ноги из этой дыры? Донеси его величеству: скоро он слетит с трона! Ну – кто? Не бойся, тебя выпустят!

В ответ ни звука.

Курбан подумал: эти двое – наверняка из «молодых бухарцев».

– Никто не хочет заработать?! – деланно удивился тот.

– Господин, здесь нет доносчиков, – сказал Курбан.

– Что ж, пусть вам будет хуже! – Засмеялся. Его смех показался истерическим.

В камере снова воцарилась тишина. Наверное, не один Курбан подумал тогда, что эти богачи сами могли быть доносчиками.

Молодые люди продолжали переглядываться между собой. Курбан плохо слышал и, конечно же, не понимал, о чем идет речь.

– Поедете в Ташкент?

– Да… В Стамбуле делать нечего! – Это – щеголь, – Никакой! Давно пора всадить пулю в его медный лоб. – Товарищ что-то сказал. Похоже, возражал. В ответ ворчливо: – Правда… Э, Алимджан, нет у нас Энверов!

Товарищ одобрительно поддакнул.

Что понял Курбан из этого разговора? Разве только то, что щеголя зовут Усманом, а его товарища Алимджаном. Не много.

Лучи света, проникавшие через щели двери, погасли. В темноте тихо приоткрылась дверь. Надзиратель негромко позвал:

– Усманходжа!

Оба поспешно вышли. Дверь опять закрылась. Звуки шагов отдалились, затихли. Опять черно вокруг.

– Ну вот, ушли! – сказал сосед Курбана. – Дали взятку тюремщику – и на воле! Видишь, какая сила у денег, сынок?.. Я знаю этого байваччу. Один из бухарских богатеев, сын известного Пулатходжибая! Вот у кого сила!

…Курбан усилием воли словно отстранился от воспоминаний.

– Тогда я впервые услышал имя Энвера-паши. Выйдя из тюрьмы, еще раза три слышал, но говорили о нем как об ушедшем из жизни…

– Вот он самый, «ушедший»… сейчас в Восточной Бухаре! – сказал Арсланов.

Он насыпал табаку на кусочек бумаги, взятой из кисета, свернул «козью ножку» и, прикурив от свечи, сказал:

– До того, как ты уйдешь, я буду постоянно информировать тебя об оперативной обстановке. Для размышлений. Так вот, слушай. У эмира были советники?

– Были.

– Кто, по-твоему, должен быть у командующего исламской армией главным советником? Не кто – какой?

– Ну… должно быть влиятельное духовное лицо. Достаточно авторитетный человек.

– Правильно. Влиятельный и авторитетный человек, способный не только уговорить народ, но и припугнуть именем бога некоторых волостных правителей. Правильно?

Курбан утвердительно кивнул.

– Советник Ибрагимбека… – подсказывающе начал Арсланов…

– Ишан Судур? – догадался Курбан.

– Он! Он самый… Главный советник Энвера-паши и Ибрагимбека – ишан Судур!

– Объявился, значит, хазрат!

Арсланов глубоко вдохнул табачный дым, закашлялся.

– Недавно был у Куйбышева. Послушай, что он сказал.

«Ликвидировать басмачей – дело трудное. Очень трудное. Но это дело решается боем, а бой всегда скоротечен. Труднее – донести до народа идеи революции, растолковать сущность Советской власти. Это потребует не только знаний, но и времени, терпения… Вот так-то…»

– Засиделся я здесь, – нервно передернулся Курбан. – Пора бы уже…

– Час близок, – раздумчиво повторил Арсланов. – Но пока не пробил. Овладевай всеми видами иностранного оружия, какие есть в полку. Накапливай информацию из Кукташа, тщательно продумывай все, все… Василий Васильевич сообщил: теперь скоро. Провожать приедет Аркадий Иванович. Готовься.

10

Вокруг костра было человек десять бойцов – одни сидели на длинных чурбаках, другие – на корточках.

– Всем – здравствуйте! – сказал Курбан подойдя.

Ему ответили дружно и нестройно.

Виктор протянул котелок:

– В котле шурпа осталась, поешь.

На дне казана жирная, с тыквой кашица. Наложил, поел. Бойцы сидели молча, грелись. Курбан сполоснул котелок в арыке и, возвращая его, спросил у Виктора:

– Что это ты скалишься? Будто знаешь про меня такое, чего я и сам не знаю.

Виктор повернулся к дувалу байского дома.

– Вон оттуда пару раз ханум выглядывала… И слуга глаза на нас пялит. Не тебя ли высматривают, а?

– Да брось ты! – отмахнулся Курбан. Но заметил Виктор (или показалось?) – в лицо плеснуло румянцем.

– Бросил. Слышь, Курбан, расскажи об Ялангтаге. Они вот интересуются, – кивнул на бойцов.

– Ладно. Переводи. – И повел неторопливый рассказ.

– Вот что это за святое место, – сказал в заключение. – Не зря называют Лысой горой. С ее середины и выше даже трава чайир, кошачья лапка, не растет. Только щебень шуршит. Наступишь – поскользнешься. Поскальзываться не надо: высоко, внизу камни…

Из штаба пришел комвзвода Семен Медведев, отличавшийся строгостью:

– Отбой! Что вы на самом деле!.. Утром рано вставать! Всем – спать! – скомандовал он.

Бойцы повскакивали с мест. Курбан тоже поднялся по привычке, но тут же подумал: что случится, если ненадолго остаться возле костерка? Скоро уходить. Кто знает, что там ждет!.. Остался. Палкой расшуровал угли.

Послышалось кошачье мяуканье. Из темноты возникло что-то неясное, похожее на огородное пугало. Курбан вскочил.

– Я, я! Не бойтесь!

Курбана покоробило: Намаз.

– Что тебе? Подойди ближе! – приказал он.

– Умоляю. Потише!..

«Она послала?» – подумал Курбан.

– Вас… – Намаз, присев на корточки рядом с ним, показал на опушку сада. – Вас будут ждать.

– Кто… будет ждать? – Он ещё не верил.

– Вай… Айпарча же!

– Где?

– Возле сухой вишни…

Курбан видел ту вишню. Бойцы хотели притащить ее на дрова, но Курбан убедил их не трогать, потому что вишня лежала на том берегу арыка – на земле бая. Была бы она на этой стороне – в вакуфном саду, другой разговор: этот сад, принадлежавший мечети, объявлен народной собственностью.

– Ладно, – сказал нарочито лениво, словно делая одолжение.

Намаз бесшумно исчез.

Айпарча, словно боясь быть замеченной, стояла за маленькой полуприкрытой дверью, наблюдала в щель. Прижав руку к груди, – сердце сильно стучало, – заметалась: «О аллах, не дай мне осрамиться!.. Не надо мне идти к нему!» Шало метались мысли – а сама, не замечая того, уже шла по саду.

На другой стороне арыка заметила черный силуэт. «Он! Зачем я позвала его? Чтобы надо мной посмеялся?.. – И вдруг повеселела. – А что если я вышла к нему просто так, посидеть и поболтать о всякой всячине. Пускай для них он – красный аскер… Для меня он – ученик хазрата!..»

…Курбан наблюдал за девушкой. Вот она, тяжело дыша, прижав руки к груди, подошла к орешине. В нерешительности остановилась перед арыком. Перешагнет? Нет… А тогда, днем, показалась такой смелой!

– Может, вы перейдете на эту сторону? – неожиданно умоляюще прозвучал ее голос.

Курбан вздрогнул. Это – ему. Это – она, Айпарча, зовет его! Перепрыгнул через арык, остановился возле девушки.

– Приветствую вас, – нарочито весело поздоровался он. – Вы меня звали? Вот… пришел…

– Да! – ответила Айпарча. – Я позвала. Зачем?.. Вы ведь бывали в Бухаре… Вы – красный аскер! Я ничего не могу понять… Я хочу понять…

– Был, – холодно перебил Курбан ее лепет. – Много чего произошло в Бухаре. Но как вам это понять… – Вовремя одернул себя: да ну, где уж ей, выросшей в доме бая…

– Говорите! – теперь уже Айпарча перебила его. В ее голосе угадывалось больше чем простое любопытство – искренность и нетерпение.

– Хорошенькое место для такой беседы, – стоя над арыком, сказал Курбан с нервной усмешкой. – Пойдемте под орешину, там костер. – Угадав, что девушка заколебалась и потому медлит с ответом, весело напомнил: – Ведь вы любите эту орешину… – И неожиданно для нее признался: – Я, когда был мальчишкой, любил бродить возле орешин. Страшно – и хорошо!..

Она молчала.

– Ну как? – напомнил Курбан. – Если не хотите…

– Нет, нет, – поспешно сказала Айпарча. – Напротив… А там… тепло?

Услышав это, совсем девчачье, Курбан ощутил, как темно вокруг и морозно и как трудно девушке сделать шаг к нему. Не холод – нервная дрожь от сознания недозволенности того, что она делает, била тело девушки, ей было тревожно, ей было страшно. Но еще страшнее было от того, что их встреча может прерваться, как сон.

Он протянул руку, предлагая ей опору, но Айпарча сама легко перепрыгнула через арык и, не приостановившись, пошла на зыбкий свет костра.

– Здесь скользко, – предупреждал Курбан. – Лучше обойти левее. – Голос звучал спокойно, вроде бы равнодушно, но Айпарче были приятны внимание, забота о ней, и она послушно следовала его советам.

И вот они возле костра.

Курбан торопливо разворошил угли, подбросил веток, и вскоре пламя ожило, стало светлее вокруг, от костра потянуло теплом. Пододвинул к девушке чурбак, пригласил жестом: садитесь.

Послушалась. Молча, остановившимся взглядом уставилась на искрящиеся огоньки. О чем она думала? Да все о том же! Как это нелепо – она, дочь бая, в этой черной зимней ночи сидит в безлюдье у костра – и с кем?.. А верно – с кем?.. Новая власть только и говорит: у женщин и мужчин теперь равноправие, теперь женщина может свободно разговаривать с мужчиной. Но разве и раньше, и в давние, и в древние времена девушка не могла поговорить с парнем? Разве не полюбила дочь хакана Зухра простого каменотеса Тахира? Разве не была равной среди равных поэтов-мужчин поэтесса Зебинисо?.. А новая власть твердит: только теперь равенство…

– Равенство! – произнесла вслух. – Я много слышала – и ничего не понимаю. Чего хотите вы, ваши друзья, все вы… Была такая хорошая спокойная жизнь, все было понятно, а теперь… Это как дома, там тепло, светло, и вокруг родители, родные – и здесь: темно, холодно, грязно и – ни-ко-го… Вы объясните…