Текст книги "Над пропастью
(Роман)"

Автор книги: Шукур Халмирзаев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

Среди людей прокатился приглушенный шум. Курбан понимал: речь хазрата не имеет успеха. Так бывает, когда сам не веришь в успех. Плохо…

– У меня тоже есть вопрос! – крикнул из задних рядов кто-то горластый, – А баи не обидятся, таксыр?

– Я не понял твоего вопроса, – сказал хазрат, подавшись вперед. – Я, кажется, знаю тебя?

– Я – Азим-суфи из Караултепе, таксыр! Если вы раздадите байские земли и воду беднякам, не будут ли баи в обиде? Уже сейчас многие из них дуются…

Ишан Судур многозначительно помолчал.

– Я говорю с вами, люди, но слова мои – не проповедь. Это разговор с вами, это доверительная беседа. Я хочу, чтобы вы сами задумались над вопросами… трудными вопросами… Азим-суфи, тебя тревожит: не будут ли баи обижены… Хвала тебе: ты думаешь о других. А скажи ты, скажите вы, люди, слушающие меня: откуда у Советской власти та земля, которую красные так щедро раздают бедным, завоевывая их души? Может быть, русские привезли ее сюда в мешках? Может быть, они и воду привезли в бочках и теперь раздают ее? Нет! Они отнимают землю! Они поворачивают течение реки на чужое поле! Они все перемешали, внося смуту в душу людей! Бутам, ты понимаешь меня?

– Понимаю, понимаю, – закивал Азим-суфи. – Одного не понимаю: у кого будут отнимать то, что вы тут пообещали. Может быть, лучше… Чтобы после не обижались, отдать, пока не отняли…

– Вот и ответ! – подхватил хазрат. – Отдавать – это великое деяние! Представь себе, у тебя отняли домбру и отдали ее другому – ты не будешь обижен? Но если ты сам… отдашь. Это я так, для примера! И разве сами баи, уважаемые люди, не делятся с народом последним, что имеют? Разве не на их деньги куплено оружие для воинов ислама? Не их зерно?.. Не их отары и табуны?.. – Голос хазрата терялся в гомоне людей. – Верно я говорю, великий паша? – обратился ишан Судур к Энверу-паше. Тот кивнул. – Все наши меры одобрены его величеством эмиром, который в этих вопросах предоставил широкие полномочия великому паше! – Ишан Судур разозлился на себя: «Хватит! Остановись! Твоим словам не поверят, если ты сам не веришь… А ты – не веришь».

– Понять-то я понял, – повторил Азим-суфи и поскреб затылок. – Однако я… пока не собираюсь никому дарить свою домбру. Потому что она у меня одна! А что я без нее? Без нее нет песен. А без песен – что за жизнь?..

Раздался хохот.

«Все пошло прахом!» – горько подумал ишан Судур, видя перед собой смеющиеся лица и… спины. Да, люди расходились!.. Что из сказанного запало им в душу?..

Курбан, где Курбан?

А, вот он, Курбан, на коне возле арбы старой Тиник. Опять он там…

– Сынок! – позвал хазрат.

– Пир мой! – Курбан спешился, замер в почтительном поклоне.

Ишан Судур, вцепившись в локоть Курбана, повлек его за собой.

Муэдзин неожиданным для его роста громким басом крикнул:

– Люди!..

Расходившиеся остановились.

– Люди! – повторил за ним ишан Судур. – Эй, Азим-суфи! Повернитесь сюда!.. Посмотрите – кто рядом со мной? Узнаете?.. Кто бывал в Байсуне, Бухаре, не может не узнать его… Он мой ученик, моя надежда, он впитал в себя все, чем я делился с ним годы и годы… Он жил в Бухаре, но когда начались беспорядки, он сидел в зиндане, потом попал к кизил-аскерам! Год был среди них… Целый год! И вот – пришел в Кукташ!.. Вот кто расскажет вам, что такое Советская власть! – Ишан Судур всмотрелся в побледневшее лицо Курбана. – Не робей, сыпок! Вот и пришел твой час, великий час! Покажи себя… Ты говори – я услышу. Я только на минуту, что-то там, у матушки Тиник… Меня зовут…

То, что люди столпились возле арбы и о чем-то возбужденно говорили, размахивали руками и поглядывали в ту сторону, где находился хазрат, еще не значило, что зовут его. Но он поспешил.

А там и в самом деле страсти накалились.

– Что он там говорит? – громко возмущалась вдова. – Что – я отдам все, что имею, им?.. Чтобы они, эти бездельники, все сожрали, а мне что – по миру идти?.. Я за сыном – а где он?.. Где?! Я думала, ему нужна мать, а этот говорит: они сами отдадут все им.

Злость сотрясала это хилое, немощное тело.

– Я хочу остаться здесь! – неожиданно заявила Айпарча.

Старая Тиник выпучила глаза, задышала, не находя слов.

– Да ты в своем уме?.. Столько мужчин глазеют на тебя! О, хазрат! – возликовала она, увидев подходящего ишана Судура. – Вот… хочет остаться здесь…

– Я остаюсь! – твердила Айпарча.

– Останешься? Ты?.. Я спасла тебя от Джаббара Кенагаса! Ты моя!

– Нет, матушка, – спокойно отвечала Айпарча. – Я дочь своих родителей!

– Во-о-он как! – рассмеялась старуха. – Говоришь, есть родители? И ты уверена, что они не отказались от тебя!

– От меня? Но почему? За что?..

– Кому нужна девчонка, которую украл басмач?

– Полегче-полегче, мамаша! – хмуро бросил Турсун-охотник.

– Ты-то что лезешь? – огрызнулась та.

– Я сказал: ти-хо… За нее теперь я в ответе.

– Говорите, шейх! – прошептал муэдзин.

Курбан посмотрел на него. Улыбнулся растерянно. Он еще никогда не выходил вот так… Смотрел в толпу. Видел своих, вот они – Усман-сапожник, Хуррам-аксакал, Норхураз.

– Да, Азим-суфи! – сказал Курбан. – Мы все говорим, говорим… Спойте песню! Пусть люди послушают… В тяжелую минуту она придает человеку силы. А поговорим потом, успеем, – Курбан долгим взглядом посмотрел в сторону, где стояла Айпарча, в толпе окруживших ее мужчин. Казалось, он угадывал, о чем там теперь разговор. И Азим-суфи проследил за его взглядом.

– Ну, что же, споем, коль надо петь! – сказал он и выбрался из толпы. Взял в руки домбру. Поднял ее, наклонив голову, настроил. – Жаль, не услышит меня одна девушка… – сказал он. – Это ничего! Я спою о том, о чем молчит эта девушка. Слушайте.

 
Я потеряла тебя. Ты потерял меня.
Что же осталось у нас от того, чем мы жили?
Красный цветок,
Алый цветок. Ты помнишь, мы им дорожили!
Красный цветок,
Алый цветок – как отблеск огня…
Он теперь в руке у меня,
Он на ладони твоей, единственный мой, мой
Любимый…
 

– Ты чего? – тихо спросил он, еще перебирая струны. – Что шмыгаешь носом? – спрашивал Усмана-сапожника, не показывая своим видом, к кому обращается. – Красивая песня?

– Красивая песня! – тихо ответил Усман. – Ты думаешь, он понял… про цветок? Если нет – вот, смотри! – он показал ладонь, залитую кровью. Сжал нож, подержал…

– Дурак! – негромко выкрикнул Азим-суфи.

– Я покажу ему… Только бы посмотрел и увидел… Он поймет!.. Красный цветок!..

– Его бы чалмой перевязать теперь твою руку…

И Курбан, словно услышав этот шепот, сорвал с головы чалму.

Курбан нашел взглядом Хуррама-аксакала.

– Как поживаете, досточтимый Хуррам? – весело поинтересовался он. – Сайбуй на месте?

– Слава богу, на месте! – растерянно проговорил Хуррам.

– Никто не беспокоит?

– Нет, таксыр. Пока все спокойно.

Неожиданно совсем близко от себя Курбан увидел Усмана-сапожника.

– О, Усман-сапожник, это вы?

– Я, я! – сердито зашептал Усман, глядя на Курбана, предваряя его вопросы. – Я вот… пришел сюда к вам, – Взглядом спрашивал: вы меня поняли? Ведь нам поручено передать вам приказ: все, немедленное возвращение…

– Там все живы-здоровы?

– Слава аллаху.

– Карима Рахмана, случаем, не встречали?

Усман-сапожник бестолково закивал.

– Прекрасно! – Курбан распрямился, вдохнул полной грудью. В противоположном конце площади открылись ворота большого дома, показалась женщина. Матушка Тиник горячо говорила что-то, размахивая руками.

Все стоявшие на площади повернулись в ту сторону, куда смотрел Курбан. Старуха пыталась взобраться на арбу. Подбежал Кулмат и упал на колени. Тиник, поставив ноги на его спину, наконец вскарабкалась на арбу.

Из ворот вышел ишан Судур, вслед за ним Энвер-паша и Али Ризо. Остановившись, они вели негромкий разговор. Было похоже – они разойдутся в разные стороны…

Арба повернула к мечети. Ее окружила охрана, сопровождавшая караван.

Люди стояли молча, словно бы понимая: не надо мешать этой тишине, тишине прощания.

Взглядом следили за тем, как идут, идут в сторону айвана, медленно приближаются трое: девушка, она вся в белом, с ней рядом, тоже в белом – хазрат, и в двух шагах позади Турсун-охотник.

Остановились.

Ишан Судур смотрел на Курбана. Тому показалось: зовет.

Курбан спрыгнул с айвана, подошел к хазрату, приложив подол его халата к глазам, поднял голову.

– Пир мой! Снова в далекий путь?..

– Что делать! – вздохнул ишан Судур и, нагнувшись, положил руку на плечо Курбана, поцеловал его в лоб. По тому, как прикоснулся губами хазрат, как весь сжался, как задрожали его плечи, Курбан понял, что это прощание навсегда.

– Доброго пути, учитель! – тихо сказал Курбан.

– Мы скоро встретимся.

«Где?»

Ишан Судур отошел. Нукеры помогли ему подняться в седло. Он держался в седле прямо, пока его видели люди, но вот сгорбился. Стал похож на беспокойного странника, безродного дервиша, кочующего по огромной земле, где много горя и нет уголка, где бы еще сохранился покой, как снег в тени… Нет, весна… Всюду весна… И нет покоя…

43

Курбан поднялся на айван, оглядел площадь. Нукеры по-прежнему окружали большую толпу, их человек тридцать-сорок. Посмотрел по сторонам: «Куда делся Гуппанбай?.. Ушел… Нет и Бартинца Мухиддина». Рядом с Али Ризо – муэдзин и с десяток турок. Тонготара нет. Он с Ибрагимбеком.

«Ты смотри на них, – сказал себе Курбан. – Вон они: Турсун-охотник, Норхураз, Усман-сапожник, Азим-суфи… Вон они – простые люди, кто хочет знать правду о новой жизни и кто не пойдет за басмачами…»

– Джигиты, – обратился он к нукерам, окружившим площадь. – Кого вы держите сейчас, будто под стражей? Трудовой люд, дехкан и чабанов, братьев своих?! Сойдите с коней! Слушайте меня, люди! Вы пришли сюда, чтобы услышать слова правды – и вы услышите их! Хуррам-аксакал, ответил вам на вопрос ишан Судур? Верно он сказал: эмиру и тем, кто теперь здесь вместо него, – Энверу-паше и Ибрагимбеку – обещано многое: вон они, храбрые воины вам в помощь, – мотнул Курбан головой в сторону турок, – и движутся по степи новые и новые караваны с оружием. Только почему-то забыли сказать вам, из чьих рук эта помощь! Не назвали чужими этих людей – турок да англичан! Верно сказал ишан Судур: не бывает так, чтобы давали и не думали о своей выгоде! За что же нам такие подарки? Берите в руки английские винтовки, убивайте своих русских братьев и сами погибайте от пуль. Ничего! Чем больше вас погибнет, тем лучше! Больше останется свободных земель, меньше голодных ртов! Кому будете нужны вы, когда уже не с кем воевать? Им нужна эта земля! Эти реки!

Эти горы! Все, что мы называем своей родиной! Вот что желают получить они за свои «подарки»!

Слова Курбана люди слушали, будто в оцепенении.

Прятала в ладонях лицо Айпарча. Она наконец-то увидела прежнего Курбана. Увидела таким, каким любила его, боясь себе в том признаться.

– Азим-суфи! – продолжал Курбан. – Ты что это такой грустный? Тебе стало очень жалко баев и беков, ах, они несчастные, Советская власть забирает у них землю! Как ты сказал: «обидятся»? А вам не было обидно, когда у вас баи да беки отобрали все – землю, воду, пастбища? Да, не свою семью кормили вы тяжким трудом – их кормили вы тяжким трудом – их кормили, вашим трудом наживали они свое богатство! Пусть обижаются! Советская власть возвращает вам вашу родину! Земля принадлежит тем, кто трудится! Всем – поровну! Захочет бай трудиться, как все, – пожалуйста, и ему дадут клочок земли, и воду дадут, пускай и он пашет, зачем обижаться?..

Послышался смех. Люди придвинулись ближе к айвану.

Но заметил Курбан и другое. Муэдзин, пятясь, приблизился к Али Ризо. Тот что-то скомандовал турецким солдатам. Заметались нукеры.

Все! Только мелькнула мысль: жаль, мало успел. Пора уходить.

Услышал за спиной шорох, оглянулся – один из людей Али Ризо крадется, рвет из ножен саблю. Курбан пинком столкнул его с айвана.

Уже трещали выстрелы.

Турсун-охотник навскидку выстрелил несколько раз из обреза, прикрывая собой Айпарчу: «Уходим!» То здесь, то там мелькал Норхураз, отобрал у турка винтовку, но стрелять в этой давке не мог, бил прикладом. Потерял в драке свою домбру Азим-суфи, у него тоже винтовка, и он действовал ею точно дубинкой.

Уж под айваном отбивался от нападавших Курбан. Кого-то свалил, выхватил саблю. «Лошадей держите, лошадей!» – крикнул кому-то.

Что творилось на площади! Люди вели себя по-разному, одни смело набросились на нукеров и турок, другие – разбегались.

«Мулла Курбан», – вопил Киям. Повернувшись на голос, Курбан увидел – Азим-суфи уже в седле, другую лошадь держит за повод. Турсун-охотник, все так же прикрывая собой девушку, отступает к ним, вот схватил за узду лошадь, она только что сбросила с себя нукера.

Несколько шагов стремительной пробежкой – и Курбан среди своих. Поскакали.

44

Энвер-паша разговаривал с Тугайсары на каменной плоской, как сковорода, голой площадке, недалеко от Етимчукки. Тугайсары был раздражен. Узнав об отъезде матушки Тиник, поморщился.

– Хазрат тоже ушел, – сказал Энвер. – Отрекся от бека! От нашего общего дела. Только и сказал: «Хочу быть один…» Что ж, мудрые люди нуждаются в уединении. Всех нас ожидает уединение… – Может быть, думал – одиночество. Паша недостаточно хорошо знал язык… – Ошибку может допустить каждый, – раздумчиво проговорил он. – Не проиграет тот, кто признает свою ошибку. Я должен вернуть власть Ибрагимбеку.

– Вы хотите выйти из игры? Но разве можно ваш авторитет сравнить…

– При чем тут авторитет? – раздраженно перебил Энвер-паша. – Командовать этими людьми должен свой. Я свой – там…

«Не можешь прямо сказать, что почувствовал себя здесь чужим, – усмехнулся Тугайсары. – А кому ты свой – там? Кому мы – свои?»

В это время показался скачущий по холмам отряд Али Ризо. Энвер посмотрел в бинокль: всадники спешили!

Подскакали.

Али Ризо, соскочив с коня, коротко рассказал о происшедшем. Тугайсары не понял его турецкую речь. Он беспокойно посматривал на Энвера, чуя неладное.

Энвер-паша выслушал внешне спокойно. Али Ризо показалось: не поверил. Да и сам разве поверил бы в такое, чтобы молодой мулла, шейх, ученик хазрата… Расскажи ему такое кто-то, разве бы поверил? Но он сам слышал, как этот красный кричал черни: хватит проливать кровь за то, чтобы хорошо не вам – им, всяким пашам да бекам!.. Он своими глазами видел, как схватился за саблю этот «шейх»…

Энвера-пашу охватило бешенство.

– Я все понял, Али Ризо, – процедил он сквозь зубы. – Я теперь так думаю: хазрат это понял еще раньше. Потому он так… Все бегут… Но эти – эти не должны уйти от нас!

Наблюдатели, засевшие на вершине холма Етимчукки, сообщили, что люди, бежавшие из Кафируна, спускаются в Байсунсай.

– Хорошо…

Энвер-паша, внимательно рассматривая в бинокль раскинувшийся впереди Байсун, заметил на плато возле Караултепе группу всадников.

– Хорошо… – повторил он. Заметил: поблизости от сая показался кто-то на осле. Немного проехав, спускается…

– Идите по этому оврагу! – сказал Энвер. – Он соединяется с саем. И чтобы ни один не ушел! Брать живыми! А нет – чтоб никто не ушел…

Беглецы шли по Байсунсаю, по берегу арыка.

Курбану с трудом верилось, что благополучно вырвался из Кафируна: на его лице сияла счастливая улыбка, словно во сне, виделся Сайбуй. До Байсуна рукой подать, версты три осталось. Но все равно – от них всего можно ожидать: и преследования, и засады.

– Охотник! – позвал он. – Не подняться ли вам наверх? Оттуда далеко видно, здесь мы, как в ловушке.

– Я как раз думал об этом… Айпарча, как, привыкаешь к лошади?

Девушка усмехнулась.

– Она тихая. Случись что – понесет, тут я пропала! – шутила. Она неплохо держалась в седле. По-женски ласково потрепала лошадь за холку.

– Постараемся, чтоб было тихо, – сказал Курбан.

Курбан взглянул на Айпарчу.

– Что, намучилась, Айпарча? – удивительно просто спросил он.

Айпарча посмотрела на Курбана… Перед людьми она не решалась смотреть на него вот так, открыто. Намучилась? Как он мог угадать это? Да, да! Украденная у родителей… и какая молва… Но что ее мучило больше всего? Он! Кто он? С кем он? Сердце говорило одно, осторожность подсказывала другое. Но было что-то… Тайная надежда…

– Они очень коварны, уважаемый бахши! – предостерегал Киям, озабоченно поглядывая на Курбана. И не забывал о себе: – Досточтимый, умоляю вас, успокойте мою душу!

– Ну что ты все трясешься? Ну – дорога тебе жизнь, а кому она не дорога? Ты мне сказал как-то, что тебя вынуждали врать и тебя это мучило, потому что ты привык говорить только правду. Ты сказал – и я тебе поверил. А теперь я скажу, и ты поверь мне. Путь, по которому ты идешь, есть путь правды. Уже то, что ты тянешься к правде… Вот твой путь. И вот люди, которые тебя и примут, и поймут, и простят, и не вспомнят… Честно думай, честно живи. Иди с ними. Далеко пойдешь! Много увидишь! Ты мне веришь?

– Верю! – не сказал – крикнул Киям. И опять засомневался: – Неужели… нашел? Я – кизил-аскер?.. А скажите, уважаемый шейх, вы?..

– Брось! – рассмеялся Курбан. – Я в Красной Армии. Давно. Очень давно. Для меня это – все. Понял?.. – Курбан опять тронул щекой воротник шинели. «Вот навязался на мою душу!» – чертыхнулся про себя. И опять повернулся к девушке.

– Все у нас будет хорошо, Айпарча, – сказал ровным голосом.

– Дай аллах, – неопределенно сказала Айпарча.

– Поверьте, так будет.

– Я верю вам…

Турсун-охотник поднял тревожно руку. Все остановились. Из-за поворота на фыркающем осле показался Тура-бедняк. Увидел. Замер на месте. Закрыл лицо ладонями.

Поглядев через щелки между пальцами, он медленно опустил руки.

– Откуда? Из Байсуна? – охотник уже тут.

– Байсун, Байсун, – покивал Тура. – Одна дорога…

Он поздоровался с Курбаном, Азимом-суфи, Усманом-сапожником, кивнул Айпарче.

– Кого он видел наверху? Кого встретил? – спросил охотник.

– Долго рассказывать не буду, – быстро проговорил Тура-бедняк. – Вас ждут. Вон там, за старой грушей, в овраге вас ждут… кизил-аскеры…

В засаде были комэска Виктор с Эшниязом, им поручено встретить Курбана, любой ценой прикрыть их отход.

– Но вон там, – взглядом показал Тура-бедняк, – вас тоже ждут…

«К кому пойдете? К кому раньше успеете?» – хотел спросить он. Совсем растерялся. Понял: плохо им, совсем плохо – а что делать? Чем помочь?

Счет шел на секунды.

– Басмачи! – крикнул Эшнияз. – Они перерезают путь нашим!

Виктор уже бежал к лошадям, за ним остальные. Высыпали на открытое место, предлагая бой, вызывая огонь на себя…

Поздно! Группа всадников в полосатых халатах замешкалась, стала вроде как рассыпаться, – нет, опять собралась сгустком. И хлестнул залп…

Курбан еще видел – будто удивившись его словам, вскинула подбородок Айпарча и вдруг замерла, и стала падать. Он хотел подхватить ее, протянул руки – но почему-то никак не мог дотянуться… Увидел белое лицо Айпарчи, и вся она в белом… и алый цветок на этом белом, но почему-то не на ладони – на этом… белом… Прошлогодняя трава из-под снега возле самых глаз… Все.

Эпилог

Небольшое кладбище возле старой крепости Алимджан Арсланов назвал «Красным мазаром». Это точное название: здесь похоронены те, кто погиб в Ялангтаре.

Турсун-охотник, словно окаменев, долго сидел перед телом Айпарчи, его спрашивали – он не слышал, наконец сказал: «Да будет так». И так же молча застыл между двумя могилами.

Речи были немногословны. Арсланов сказал о Курбане: «Имея таких преданных, самоотверженных сыновей, Советская власть никогда не погибнет!» Василий Васильевич сказал: «Человек из простонародья, он был необыкновенно талантлив и трудолюбив, как трудолюбив и талантлив узбекский народ… Он мечтал изучить русский язык, язык Ленина. Живите, как он жил, достигните всего, о чем он мечтал…»

Нагорный и Морозенко молча подошли, первыми бросили комья земли на крышку гроба…

Трехкратный оружейный залп был негромок: берегли патроны.

И сразу – в бой…

Ибрагимбек, как и следовало ожидать, помирился с Энвером-пашой. Но и в дальнейшем отношения их не стали дружественными. Что-то мешало. Хотя было время – и военная удача была благосклонна к ним, и силы их возрастали, и уже казалось – так близок день победы…

Из Хорезма, Ферганы, Самарканда собрались в Кафирун малые и большие отряды басмачей и примкнули к исламской армии Энвера-паши. С такими силами можно было не надеяться – рассчитывать на успех. На победу!

Но и красные, как они сами любят говорить о себе, не лыком шиты. В Байсуне буквально на глазах наливался силой Гиссарский корпус. Наверное, должен был насторожить штаб воинов ислама приезд Орджоникидзе по постановлению Совнаркома России – для ликвидации «авантюры Энвера-паши», на появление в Байсуне самого Фрунзе тоже посмотрели сквозь розовые очки, уж так уверены были в своем преимуществе! Многое знали – но не все. Того не знали, что у Фрунзе собралось тоже десять тысяч. И уж совсем не знали и не хотели брать в расчет того, что к Фрунзе шли сотнями, тысячами – местные…

Красная Армия тоже имела свои глаза и уши…

За день раньше намеченных Энвером-пашой наступательных действий на его армию обрушился невиданной силы удар. В пустыне Арпали была почти полностью истреблена исламская армия.

Ибрагимбек долгое время был неуловим. Переняв опыт Энвера-паши, он установил связи с иностранными государствами, в особенности с Англией, англичанам он нравился: называли его не иначе как национальным героем, присвоили ему чин полковника.

Но это было там… где-то…

Эшнияз в качестве командира одного из добровольческих отрядов, а позднее, став начальником байсунской милиции, добивал разрозненные банды басмачей Ибрагимбека. За боевые заслуги награжден орденом Боевого Красного Знамени.

Ибрагимбек еще долго боролся против Советской власти. Но всему приходит конец. Оставшись с тремя джигитами, он сдался в плен на берегу реки Пяндж.

Ишана Судура видели в одежде дервиша в ущелье Ходжаипака. Караван, пришедший из Чарджоу, принес весть о том, что он скончался в старом караван-сарае на руках одного старика-туркмена.

Тугайсары, рассорившись с Ибрагимбеком, ушел в горы Алая. Не воевал. Долго ничего не было слышно о нем. Потом узнали: он покончил с собой.

А в Байсуне между тем шло все именно так, как много раз слышали местные жители от некогда ненавистных им красных. И вот оно – сбылось! Образовались первые колхозы, строили школы, открывали больницы… И уезжали девушки учиться на учительниц, и уходили юноши служить в Красную Армию, и игрались свадьбы, и рождались дети.

Сын Усмана-сапожника стал журналистом. Он собирается написать документальную повесть об Эшниязе Юнусове (в те далекие годы газета «Красногвардеец» часто писала о нем, называя его не иначе, как «гроза басмачей»). Младший сын Азима-суфи пошел в отца: он поет. И еще он пишет стихи.

И теперь, спустя так много лет, в один из дней последней недели февраля, когда на «Красный мазар» собираются стар и млад, – все жители местных кишлаков, – здесь можно увидеть его с точно такой же домброй, какая была у отца когда-то. И он поет о красном цветке, алом цветке, а отец, уже совсем старый, слушая его, кусает губы и прячет от глаз людских скупые слезы.

1978-82 гг.