Текст книги "Коктейль для Барби"

Автор книги: Штеффи фон Вольф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

10

Прошло два часа. Мы сидим у нас на квартире на кухне. Кажется, все это уже однажды было, но когда? Потом мне приходит в голову, что наша история напоминает сцену из фильма «Четыре свадьбы и одни похороны». Там невеста по полной обломала Хью Гранта, и потом вся честная компания собралась у него дома на кухне и держит совет, как быть.

Питбуль сразу постарел на несколько лет. Даже Мариус, который обычно ко всему относится спокойно, сидит мрачнее тучи. Мы все хотим знать одно: как он мог не заметить, что это не женщина?

Питбуль закрывает лицо руками.

– Она не хотела до свадьбы… – говорит он в отчаянии.

– Ты хочешь сказать, что вы еще ни разу не спали вместе? – спрашивает прибалдевший Мариус.

Питбуль кивает.

Геро твердит:

– Господи боже, господи боже!

Один Рихард сохраняет спокойствие. Единственное, что его интересует, это как Марго удалось приделать такую большую грудь.

После того как мать Питбуля закричала диким голосом, что ее сын не должен выходить замуж за мужчину, а Питбуль грохнулся на пол, все только началось. Родительница Марго вскочила на кафедру, включила установленный там микрофон, чтобы громогласно сообщить нам, что ее сын с пренебрежением относился к женщинам, так что в итоге ни одна не хотела с ним водиться (второй господин Дункель), и потом ему, наверно, пришло в голову, что, если он станет женщиной, то так ему повезет больше; кроме того, у Ханса-Марго были долги, поэтому он решил просто-напросто удрать и придумал себе новое имя. У нее, госпожи Руппель, месяцы ушли на то, чтобы найти блудного сына. Но теперь-то она, наконец, поймала этого проказника!

Потом она подошла к Хансу-Марго и залепила ему оплеуху. Дальше выяснилось, что обманщик/обманщица уже убедил/убедила Питбуля перевести на его/ее счет все накопленные на строительство жилья средства и другие сбережения. Питбуль уже в понедельник должен был отправиться к адвокату. Потом Ханс-Марго признался, что еще в ночь на воскресенье он собирался собрать вещи и наутек. И уже не возвращаться. Бывает же такое!

Питбуль и мы все были бесконечно благодарны госпоже Руппель за ее объяснения. Господи, какой ужас! Надеюсь, со мной такого никогда не случится! Через какое-то время в церковь входит полиция (Пинки и Малыш Джо привязали Ханса-Марго веревками к алтарю), его арестовывают за попытку мошенничества и забирают в участок. Священник вынужден признать, что в такой ситуации не поможет никакая молитва, и предлагает выпить красного вина. Он сам идет за бутылкой в ризницу. Потом мы все вместе сидим – кто на ступеньках перед алтарем, кто в самом алтаре, кто на полу – и пьем. Потому что при таких обстоятельствах выпить – это просто святое.

– Конечно, Ханс-Марго потому и не хотел надевать свадебное платье, что тогда бы все увидели, что он мужчина, из-за той же самой волосатости на руках и на груди, ну и вообще, – глубокомысленно вывожу я.

– А я еще, дурак, думал, что ты это нарочно, – говорит Питбуль, которого привели в чувство с помощью нюхательной соли. («Она у меня по жизни в сумочке. Ну… эти, как их там, корсеты, их еще носили в эпоху шококо (это она, видно, перепутала с рококо), они ж такие узкие были. Тетки всегда брякались в обморок, а потом нюхали соль, и все тип-топ», – говорит Маузи.)

– Да уж, – вставляю замечание я, – признаюсь, я невзлюбила ее с самого начала, то есть его. Мне все казалось очень подозрительным.

Питбуль кивает:

– Я тоже все думал, что здесь что-то не так. Только я не мог сказать что. И на тебя злился как раз за то, что знал: ты права. Прости, Каро!

Я качаю головой.

– Забудь об этом, – говорю я. – Кстати, как нам быть с рестораном «Ахорнсхоф»?

– Понятия не имею. – Питбуль в отчаянии разводит руками. – Решайте вы!

Немного поспорив, мы решаем вместе пойти в «Ахорнсхоф».

Наша честная компания все-таки устраивает себе праздник, пусть и не по случаю свадьбы. Но после четвертого бокала это становится абсолютно не важно. Я делаю вид, что не слышу слов Мариуса: «Не пей так много, Каролин, молоко полез – ней». Мы ведь, в конце концов, не на похоронах. Питбуль напропалую флиртует с девушкой из обслуживающего персонала. Ее зовут Изабелла, и она с удовольствием доказывает ему, что она настоящая женщина. Я очень рада, что Питбуль так быстро забыл Ханса, это все упрощает. Пусть он отдохнет душой.

Ну и уикенд выпал!

В понедельник я делаю выписку по счету. Ух, ты, как это я вдруг оказалась в плюсе? Потом выясняется, что компания «Строуберри» перечислила мне десять тысяч евро. Эти деньги нужно потратить на стильную одежду, как то и подобает ведущей. Я, которая всегда покупала одежду в самых обыкновенных магазинах, принаряжусь в каких-нибудь эксклюзивных бутиках. Дома я нахожу письмо от госпожи Шнайдер, секретарши Сильвестра Левенталя, которая просит меня связаться со стилистом Эстефанией Хубер. В общем, я звоню госпоже Хубер. Она не особенно-то любезна со мной, говорит таким тоном, будто я сослана на принудительные работы, где она – надзирательница. Конечно, она зачесывает назад волосы и носит тяжелые кожаные сапоги. И вот этот цербер требует от нас, закованных в цепи, беспрекословного подчинения, да еще, если ей какая шлея под хвост попадет, подсыплет нам в похлебку перец, чтобы щи стали уж совсем несъедобными. Я уже заранее трепещу.

– Я все знаю, – кричит она в трубку, – вы совершенно не умеете одеваться. Послезавтра я буду У вас. Мы встретимся на главном вокзале, приезжайте встретить меня, а там посмотрим, можно ли вообще что-нибудь сделать.

Она говорит так, будто я прокаженная, а горбатого, то есть в моем случае горбатую, как известно, только могила исправит. Я робко обещаю встретить ее. В конце нашего разговора госпожа Хубер ревет в трубку, что ее поезд прибывает в 14.03 и что опозданий она не потерпит. Но я-то знаю себя: уже в час дня я буду на четвертой платформе, дрожа от страха.

Мариус, который слышит наш разговор, говорит, что мне нужно быть поуверенней.

– Ведь этой женщине платят за то, что она будет ходить с тобой по магазинам, – объясняет он. – Я бы с ней по-другому разговаривал.

Но в назначенный день я все, же стою на четвертой платформе уже в час дня. Колени дрожат. Я даже боюсь на минутку отойти, чтобы выпить чашечку кофе или сходить в туалет, а то вдруг поезд придет раньше обычного и госпожа Хубер, вместо того чтобы приветливо сказать мне «здравствуйте», изо всей силы ударит меня плеткой. В итоге я так сильно хочу в туалет, что постоянно переминаюсь с ноги на ногу. Девочка лет десяти подходит ко мне и спрашивает, не надета ли на мою скакалку шапка-невидимка.

Ровно в 14.03 прибывает скорый поезд из Берлина. Я сразу вижу госпожу Хубер. Она ростом метра два и одета с иголочки. Все безукоризненно. Все в тон. Серый брючный костюм из кашемира, белая блузка, серебряная цепочка, очки. Волосы как у женщины из рекламы «Тафт – три погоды»: Утро: Берлин. Легкий туман. День: Рим. Палящее солнце. Вечер: Гамбург. Сильный северо-западный ветер Прическа остается неизменной.

Я в своих джинсах и кроссовках чувствую себя девчонкой-малолеткой. Какой кошмар! У меня потные ноги. О нет! Только не это!

С госпожой Хубер еще какая-то ассистентка, которая представляется как Лаура Кастельяни. Она не протягивает мне руку, а только кончики пальцев, наверное, ей неприятно со мной общаться. Теперь у меня совсем не осталось чувства собственного достоинства.

Следующие несколько часов – это просто кошмар на улице Вязов. Мы едем на такси в центр Франкфурта, там госпожа Хубер приказывает водителю повернуть на улицу Гетештрассе. Все магазины известных дизайнеров именно там. Наша первая остановка – бутик «Версачи». Я пытаюсь открыть дверь, но из этого ничего не выходит, потому что в этих элитных магазинах надо звонить, чтобы тебя впустили. Госпожа Хубер снисходительно улыбается моей неосведомленности и приветствует продавщицу, которая наконец-то открывает дверь:

– Моника, сколько лет, сколько зим, я, кажется, видела тебя последний раз на Бермудах!

Моника отвечает:

– Нет, это было на Фиджи.

Тут госпожа Хубер ударяет себя рукой по лбу и кричит во все горло:

– Конечно, как я могла такое забыть, мы ведь тогда купались в ванне с шампанским!

Я, наверное, повешусь. Просто не выношу таких женщин.

– Но, Эстефания, что я могу сделать для тебя? – спрашивает Моника.

– Это и правда проблема, – говорит Эстефания и оценивающе смотрит на меня. – Вот эта (она показывает на меня) будет ведущей ток-шоу, и мы должны привести ее в более или менее божеский вид. Конечно, задача не из легких, но все-таки нужно хотя бы попробовать.

Эта наглая женщина, наверное, сестра господина Дункеля, не иначе.

– Я даже не знаю, есть ли у нас одежда ее размера. И непонятно, к какому типу относится ее телосложение?

При этом Моника обращается отнюдь не ко мне, я для нее что-то вроде манекена, который нужно одеть к осенней коллекции. Это ведь унижение в чистом виде.

Эстефания многозначительно вздыхает.

– Принеси, пожалуйста, несколько моделей.

Моника, у которой ноги от ушей растут, идет к полке и достает оттуда какие-то черные вещи.

– Примерьте это! – приказывает мне Эстефания.

Ужасно нервничая, я иду в примерочную. Зеркала здесь расположены так же, как в комнате смеха, и когда смотришь на свое отражение (прямо какой-то воздушный шар), то даже становится весело. Мне приходится снять кроссовки. Ну и грязнущие у меня ноги! Не остается ничего, как вытереть их платком. Потом босиком выхожу из примерочной.

Эстефания, Лаура и Моника немного отступают назад, морща нос и бросая на меня презрительные взгляды, давая понять, что выгляжу я ужасно.

– Нет, так нельзя, – категорично заявляет Моника. – На вас все сидит как на барабане. Снимайте скорее это безобразие!

Ну, мне конец! Все эти дизайнерские штучки только подчеркивают недостатки фигуры. Я ведь, в конце концов, не топ-модель. Если мне дадут примерить сороковой размер, то кофточка или там блузка налезет мне только на руку. Или же сначала мне придется ее долго растягивать, например, дав поносить слонихе, которая вот-вот родит.

Моника, виляя задницей, опять идет к полке и приносит другую одежду. А я снова иду в примерочную. Я слышу, как эта троица перешептывается и посмеивается надо мной.

У меня звонит мобильник. Как глупо, моя сумочка лежит у Эстефании, и она отвечает на звонок. Во наглеж! Я слышу, что она говорит:

– Да, конечно, я все передам.

Кто бы это мог быть? О господи. Марго, Ханс, кто же это? Я выхожу из примерочной. Эстефания сообщает мне с явной издевкой в голосе:

– Вам тут звонила Фелицитас Функе. Она сказала, что операция по смене пола прошла успешно и что появилась небольшая грудь, хотя врач только вчера прописал гормональные препараты. А еще она хотела, чтобы вы вместе подобрали подходящую губную помаду и туфли, и просила зайти к ней в ближайшее время.

Я лепечу что-то такое вроде:

– Э-э, понимаете, все дело в карнавале, один мой друг, весельчак, всегда мне звонит, когда я прихожу в этот магазин, такое больше не повторится…

На это Моника холодно замечает:

– Вы здесь первый раз, я знаю всех своих клиентов в лицо. А карнавал проходит с ноября по февраль, максимум по март.

Ну, погоди, Рихард, не видать тебе гормональных таблеток, как своих ушей.

У Джанни мы так ничего и не подобрали по моей фигуре, и Эстефания Хубер командует шоферу ехать в бутик «Джорджио Армани». На кой черт сдались мне все эти магазины!

У «Джорджио» нас встречает еще какая-то дебильная продавщица, она со мной повежливей, но тоже не особенно. Из того, что она приносит, мне абсолютно ничего не подходит. Эстефания говорит, что я безнадежна и самое лучшее, что она может сделать, – это позвонить Сильвестру и попросить его показывать в кадре только мое лицо.

– Мы просто не сможем найти одежду вашего размера! – говорит она с презрением.

Между тем Лаура садится в кожаное кресло и потягивает шампанское.

– Разумеется, вы ничего не найдете, если у вас все вещи такого размера. – Наконец-то я набираюсь, мужества и говорю то, что думаю. – У меня и не было никогда ни сорокового, ни сорок второго размера, даже в детстве.

Эстефания недовольно закатывает глаза:

– Вот только не надо так горячиться. Уж балахон-то мы вам всегда найдем!

Это была последняя капля.

– Да что вы о себе возомнили? – кричу я. – Вас вообще, зачем пригласили: посоветовать что-нибудь дельное или поиздеваться надо мной? Если вы завидуете, что я могу что-то такое, чего не можете вы, так это ваши проблемы. Вы просто неудовлетворенная, озлобленная неудачница. Знать вас не знаю!

А что, звучит угрожающе. Я иду в наступление. Эстефания отходит назад и натыкается на полку с одеждой.

– Я понятно выражаюсь?

Молчание.

– Вам все ясно?

Эстефания кивает.

– Хорошо!

Я беру сумочку, направляюсь к двери, оборачиваюсь еще раз и говорю:

– Через пятнадцать минут вы будете уволены. И я лично позабочусь о том, чтобы вас и близко не подпускали на телестудию господина Левенталя, да и вообще, куда бы то ни было!

Дверь за мной захлопывается, раздается «дин-дон», и я тут же достаю телефон и звоню в Берлин Сильвестру Левенталю. С тех пор мне не доводилось слышать о стилисте Эстефании Хубер.

На следующий день мы с Геро ходим по магазинам, покупаем красивую одежду, и у меня снова поднимается настроение.

Потом навещаем Рихарда в больнице. Он лежит в очень хорошей отдельной палате и просто светится от счастья. Рядом с кроватью мы видим стопку разных каталогов и парики. Один из париков на нем.

– Ну, как я выгляжу? – с возбуждением спрашивает он.

Сказать по правде, он сейчас очень похож на мужчину, танцующего танец маленьких лебедей на юмористическом шоу, но я, конечно, этого не скажу.

– Прекрасно выглядишь, Рихард. Как настоящая женщина!

– Фелицитас! Называйте меня Фелицитас, – говорит он. – Гормоны и вправду творят чудеса. – Он расстегивает пижаму. – Только посмотрите!

Мы смотрим, но не видим ничего, кроме волосатой мужской груди. Но все еще будет. Рихарду придется и следующую неделю провести в больнице. Тогда все появится. Рихард рад, что я принесла ему «Подругу» и «Бригитту».

– Спасибо за женские журнальчики. Я хочу быть в курсе всех женских штучек, – говорит он.

Потом я еще раз еду в Берлин с целью подписания контракта. Так как «Строуберри» берет на себя все расходы, я могу лететь туда на самолете. В общем, становлюсь похожей на бизнесвумен. Я всегда ненавидела самолеты, но ведь так быстрее.

Уже составлены анонсы, написаны статьи в газеты, короче говоря, сделано все, что нужно для раскрутки нового ток-шоу. Зрители должны клюнуть на слоганы «В новый сезон с новой звездой» или «Удивительное рядом» и «Скоро на экранах». С моим личным офисом Сильвестр уж точно хватил через край. Я не ожидала такого подарка. Там я смогу готовиться к ток-шоу или отдыхать в перерывах. Команду мне подобрали что надо. Вот только Феликс строит из себя не пойми кого, считает себя незаменимым. У него ужасная привычка заканчивать любую фразу словами «хотя как знаешь», даже отдавая распоряжения. А первое предложение на все случаи жизни: «начнем с того, что».

– Начнем с того, что мы должны поставить цветы на окно. Бея, займись-ка этим, хотя как знаешь.

Я сижу в кабинете Сильвестра и подписываю контракт.

– Я возлагаю на тебя большие надежды, Каро. Ты сможешь, я знаю, что ты сможешь, и не думай, что не сможешь.

В договоре прописаны дополнительные условия, которые мне очень на руку: если я захочу остаться в Берлине, то мне предоставят квартиру, я также смогу бесплатно пользоваться услугами парикмахера и косметолога и каждые три месяца буду получать деньги на новую одежду. Еще я могу ходить по ресторанам, сколько захочу, ездить на такси. Бывает же такое! Я звоню Мариусу, он тоже очень рад и говорит, что гордится мной. Я сама еще до конца не верю в то, что все это происходит наяву. Меньше чем через шесть недель начнется новая жизнь. Сильвестр говорит:

– Было бы хорошо, если б ты приезжала за день до съемок. Тогда будет время на подготовку.

– Без вопросов, – говорю я.

Потом он еще раз извиняется за госпожу Хубер.

– Да она просто грубиянка.

– Ерунда, все это теперь в прошлом, – говорю я – Этот неприятный эпизод надо поскорее забыть.

– Кстати, вчера я говорил по телефону с Роландом, у него, сейчас, тяжелый период, – говорит Сильвестр.

Приятно слышать. Может быть, он сел на мель, а запасы пресной воды постепенно подходят к концу.

– Ах, бедняжка, – говорю я приторно-сладким голосом. – Что с ним такое?

Сильвестр наклоняется ко мне, как будто хочет сообщить какую-то тайну.

– Его брак под угрозой. – Господин Левенталь качает головой. – Жена хочет с ним развестись. Это катастрофа.

– Передай, пожалуйста, Роланду, чтобы он позвонил мне, если ему захочется поговорить с кем-нибудь по душам, – говорю я. Ой, что это я?

– Правда? Как благородно с твоей стороны. Роланд – хороший парень, он сделает все, чтобы помочь, когда друг в беде. Сколько раз…

Я встаю. Просто не могу слушать эти бредни.

– У меня скоро самолет, надо бы успеть.

Тогда Сильвестр больше не задерживает меня.

Пунктуальность, прежде всего.

В самолете я сижу у окна. Рядом со мной женщина, которая хочет во что бы то ни стало завязать разговор со своим соседом.

– Я обожаю, самолеты и очень часто на них летаю, на высоте лучше чувствуешь близость Бога. – Эта чудачка говорит таким голосом, словно она уже попала в рай.

– Гм, – бурчит бизнесмен, который читает «Файнэншл Таймс».

– Бог, он, конечно, повсюду, – заливает женщина, расправив, как крылья, руки и чуть не ударив меня по лицу, – но здесь, здесь, в вышине, как нигде в другом месте, понимаешь, что он рядом. Разве вы этого не чувствуете?

Лицо мужчины выражает недоумение, но он продолжает читать газету.

– Я чувствую его присутствие, он здесь, с нами.

Женщина смотрит на меня. Я заливаюсь краской.

– В вас тоже присутствует частичка Бога, – говорит мне женщина, – Бог всегда указывает нам верный путь. И этому самолету он тоже указывает путь.

Будем надеяться, что пилоты все же сверяются с картами.

– Уже много лет я являюсь почетным членом нашей общины, – говорит она. – Ах, вы даже не представляете, сколько у нас работы. Сам Господь Бог не справился бы! Сколько на свете престарелых, бездомных, забытых обществом и государством людей, которые нуждаются в нашей помощи! Сколько матерей и отцов-одиночек, которым мы помогаем едой и одеждой! Многие просто не понимают, как хорошо им живется. Мы заняты только собой и не слышим своего внутреннего голоса, а он зовет: «Помоги! Помоги!» – В конце она переходит на крик.

Другие пассажиры уже оборачиваются. Мне так неудобно! Стюардесса приносит еду. Женщина-проповедница смотрит на девушку крайне неучтиво:

– Такой порцией можно было бы накормить целое африканское племя, хотя бы ненадолго избавив его от постоянного чувства голода. Мы ведь здесь понятия не имеем, что значит голод!

Она еще хуже, чем Янош. Надеюсь, пилот не возьмет курс на какую-нибудь Камбоджу. А то придется звонить Мариусу и объяснять, что я немного задержусь, раздавая гуманитарную помощь нуждающимся. К счастью, стюардесса не теряет самообладания и говорит, что она просто выполняет свою работу.

– Но вы за это получаете деньги и тратите их на себя, вместо того чтобы пожертвовать на благотворительные цели. Вместо того чтобы отдать бренный металл церкви, Богу. Людям нужны деньги и ваша помощь!

Теперь она обращается ко всем нам. Мужчина с «Файнэншл Тайме» откладывает газету в сторону.

– Скажите лучше вот что, – говорит он, – кто оплачивает ваши бесконечные перелеты, чтобы вы, как вы говорите, были ближе к Богу?

– Как кто, община, – говорит она уже менее уверенным голосом. – Я ведь ей служу верой и правдой!

– А вам не кажется, что деньги, которые община тратит на ваши разъезды, могли бы пойти на помощь бедным африканским детям. И пользы тогда было бы куда больше.

Да, а господин-то разошелся!

– Что вы хотите этим сказать? – спрашивает женщина.

Мужчина в ярости сминает газету:

– Да прекратите вы, наконец, свои бредни! – Он весь красный от злости. – Нам нет до них никакого дела. По мне, так вы можете до конца жизни летать куда угодно и помогать кому угодно, только нас-то оставьте в покое, не лезьте со своими проповедями к людям, которым это неинтересно!

– Вы безбожник! – кричит женщина. – Вместо того чтобы покупать себе такой дорогой костюм, могли бы облагодетельствовать целую суданскую семью из восьми человек, которая была бы сыта целую неделю!

– А на ваш билет можно было бы весь месяц обеспечивать едой целое племя, – парирует мистер Файнэншл Тайме.

Тогда женщина начинает исступленно молиться.

Просто кошмар какой-то!

– Знаете что, – не выдерживает мистер Файнэншл Тайме. – Вот! – Он что-то пишет. – Это чек на двадцать тысяч евро. Для матерей, у которых нет денег на молоко, для бездомных, у которых нет шерстяных одеял. Но оставьте меня, пожалуйста, в покое!

Женщина кивает. Очевидно, теперь она не осмелится нарушить обет молчания. Мужчина снова углубляется в свою газету, а женщина действительно больше не открывает рта. Потом я вижу что она записывает размер взноса того самого господина. В списке уже очень много человек. Здорово придумано! Может, и мне так сделать?

Следующие недели проходят без всяких событий. Верена уже самостоятельно договаривается со спонсорами о призах и работает на компьютере. К счастью, Йо говорит, что Нини, которая обычно заменяет меня, возьмет шефство над Вереной на время моего отсутствия, и поэтому я теперь более или менее спокойна. И вот наступает мой последний день на радио. Я покупаю шампанское, пиво, вино и чипсы, и в конце рабочего дня мы устраиваем праздник. Йо и Бернд произносят речи, я так растрогана, что начинаю плакать. Мне вручают медаль. И сертификат. И фотографию со всеми коллегами по работе. И сережки. Йо говорит, что я всегда должна оставаться такой же, как сейчас, и что меня всем будет очень не хватать. Бернд тоже говорит, что он будет сильно скучать, ведь когда я входила в редакцию, словно солнце озаряло все вокруг. Все это так трогательно, что у меня возникает эмоциональный порыв отказать Сильвестру и остаться на радио. Потом я беру слово, но не могу произнести речь до конца. Из глаз льются слезы, и все пытаются меня утешить, а потом мы плачем все вместе. Но недолго, потому что шампанское, вино и пиво прогоняют печаль прочь.

Около полуночи я в последний раз закрываю свой кабинет и, передавая ключ Нини, долго держу ее за руку. У меня нехорошее предчувствие. Такого не было даже перед свадьбой Питбуля. Все ли я делаю правильно?

«Это ведь ненадолго, – успокаиваю я себя, – ты всегда можешь вернуться». Так ли это? Смогу ли я вернуться? Мне вспоминаются слова бабушки, которая всегда говорила: «Никогда не сходи с однажды намеченного пути, моя девочка».

Ну, что ж, буду стараться, буду стараться.