Текст книги "Любовница коменданта"

Автор книги: Шерри Семан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

– Да, господин комендант.

– Кажется, вы принимаете меня за идиота, Йозеф.

– Простите?..

– Не нужно сваливать свою вину на других. Неужели вы всерьез думаете, что эта девушка способна подделать документы?

– Она – еврейка.

– Вы забываетесь?!

Он взглянул поверх меня и промолчал, но на щеках у него заходили желваки.

– На сей раз я оставлю это без последствий. Все мы порой допускаем оплошности, – сказал я, усаживаясь за стол и беря в руки перо. – Но я надеюсь, что впредь мне не попадется на глаза ни одно охранное свидетельство.

– Слушаюсь, господин комендант.

– В последнее время ваше поведение, Йозеф, оставляет желать лучшего. Если вы не сделаете соответствующих выводов, мне придется подыскать для вас другую работу. Ясно?

– Так точно, господин комендант.

Мне уже не в первый раз приходилось вправлять мозги своему адъютанту. И другим подчиненным тоже. Редкий день я был избавлен от необходимости вразумлять своих подчиненных, в очередной раз втолковывать им прописные истины, которые обязан знать любой новобранец. Например, как надо стрелять, как полагается производить расстрел заключенных. Как будто мне приходилось иметь дело не со зрелыми людьми, а с подростками, едва выросшими из коротких штанишек…

– Все готово, герр штурмбаннфюрер.

– Вот как? – спросил я, обведя глазами группу выстроенных в лесу заключенных. – Почему же они в одежде?

– Вы хотите, чтобы они разделись?

– А вы хотите, чтобы их одежда была запачкана кровью? – спросил я. – Разумеется, они должны раздеться. Поторопитесь, нам нужно управиться до обеда.

– Слушаюсь!

Капрал кинулся к заключенным и стал выкрикивать команды. Я взял сигарету и закурил. Знаю, это дурная привычка. Я много раз пытался бросить курить. Однажды мне это почти удалось, тогда я только что приступил к обязанностям коменданта лагеря. У меня было столько дел, что для курения попросту не оставалось времени. Но потом я снова закурил. Все-таки это давало мне возможность расслабиться. Я выпустил струйку дыма, и тут заголосила какая-то женщина. Вслед за ней заплакали дети. Мужчины молча снимали с себя одежду. Если, конечно, позволительно назвать их мужчинами. По крайней мере, они держались лучше цыган. Те обычно кричат, рыдают, бросаются на землю. Некоторые из них, не дожидаясь выстрелов, норовят спрыгнуть в яму и притвориться мертвыми. Как будто нас можно обмануть. Иное дело евреи. Они аккуратно свернули свою одежду и, положив ее рядом с башмаками, стояли, дрожа на ветру, перед вырытым для них ровом.

Капрал подошел ко мне.

– Вы намерены так производить расстрел? – спросил я.

Тот недоуменно уставился на меня.

– Вас устраивает, что они стоят к вам лицом?

– Извините, господин штурмбаннфюрер. Я впервые занимаюсь этим.

– В таком случае вам с самого начала следовало предупредить меня, что вы девственник. Я проявил бы большее терпение.

Капрал вспыхнул и потупился. Конвойные беззастенчиво пялились на одну из молоденьких девушек. Та в смущении пыталась прикрыть свою наготу. Несколько стариков с длинными бородами, раскачиваясь взад-вперед, тихонько бормотали что-то себе под нос. Я бросил окурок на землю.

– Чтобы впоследствии не прикасаться к телам убитых, приговоренных к казни следует поставить на колени.

– На колени? Я понял вас.

– Лицом к яме. А не к себе.

– Понятно.

В толпе началось замешательство, еще громче завизжали дети. Наконец все евреи покорно опустились на колени.

– Вашим людям следует разделиться на две группы. Они должны отойти на расстояние семи-девяти метров. Да, вот так. Одна группа будет целиться им в затылки, а другая – в грудь. Выстрелы должны производиться одновременно.

– Слушаюсь.

– Повторяю: одновременно.

– Слушаюсь.

– Врач даст указания, если кого-то из них потребуется добить. Надеюсь, врач здесь присутствует?

– Так точно.

– Одежду и обувь сдадите военному коменданту района. Личные вещи казненных ни при каких обстоятельствах не должны попасть в руки местных жителей.

– Слушаюсь.

– Иначе во время проведения подобных акций они будут слетаться сюда, как воронье.

– Слушаюсь.

– Готовы?

Стрелки кивнули и вскинули винтовки.

– Целься!

Они были еще совсем мальчишками. Я заметил, что у некоторых из них дрожат руки.

– Огонь!

Вот что закаляло наш характер – мы заставляли мальчиков раньше времени становиться мужчинами. Но мы никогда не говорили об этом. Даже между собой.

– Между собой мы можем откровенно говорить обо всем, но это не значит, что следует точно так же поступать на публике.

У меня раскалывалась голова и ужасно ныла нога. Это мне мешало сосредоточиться на словах Генриха.

– Мы никогда не допускаем грубости и жестокости, если в этом нет необходимости. Этот принцип должен соблюдаться неукоснительно.

– У тебя не найдется таблетки от головной боли? – спросил я соседа.

– Что, опять разболелась голова?

– Мы, немцы, – единственная в мире нация, умеющая пристойно обращаться с животными. Мы сумеем найти соответствующий подход и к животным в человеческом обличии…

– Нет ли у тебя каких-нибудь…

– Нет. Дай я спрошу у кого-нибудь еще.

Нужного мне лекарства ни у кого не оказалось. Я незаметно помассировал бедро. Кто-то из коллег предложил мне сигарету. Я поблагодарил, но отказался.

– Большинству из вас знакомо чувство, которое испытываешь при виде лежащей рядом сотни трупов. Пятисот трупов. Тысячи трупов.

Я вытер лоб, но пульсирующая боль в висках не утихала.

– Мы видели горы трупов и при этом остались порядочными людьми. Порядочными, преданными, честными. Вот в чем секрет нашей силы.

У меня стучало в висках так сильно, словно что-то распирало голову изнутри. Дуло пистолета упиралось мне в висок. Но не так сильно, как следовало. Когда я распрямился и посмотрел на себя в зеркало, я ощутил острый спазм в животе.

У меня началась рвота. Я покрылся холодным потом. Свободная рука все время соскальзывала с края раны. Я сильно вцепился в холодный фарфор. Хорошо, что я ничего не ел. Мне не следовало смотреть в зеркало. Вот в чем была моя ошибка. Да, именно в этом. Не нужно было смотреть на свое отражение в зеркале. Я ополоснул лицо холодной водой и снова приставил пистолет к виску.

Девушка спокойно подошла ко мне и молча отвела мою руку с пистолетом от виска. Только и всего. Один короткий жест. Единственно правильный. Спокойный. Благородный. Одно короткое движение – и дуло перестало давить мне на висок. Пистолета уже не было в моей руке. Он с грохотом упал в раковину. Девушка обхватила меня руками. Она что-то шептала, но я не мог понять ее слов. Когда она вытерла своей робой мне лицо, я заплакал.

– Не надо плакать, Макс, – сказала Марта. – Я все равно не изменю своего решения.

Она прошла по комнате и опустилась на край кровати. Я увидел ее заплаканное лицо. Дверцы шкафа были открыты, ящики комода – выдвинуты. Возле двери стояли упакованные чемоданы.

– Марта, я люблю тебя. Ты моя жена.

– Ты не знаешь, что значит любить кого-нибудь, Макс. К сожалению, я поняла это слишком поздно.

– Марта!

– Нет, Макс. На сей раз слезы тебе не помогут. Я хочу, чтобы мы развелись.

– Но почему?

– Неужели ты настолько слеп? – воскликнула Марта, сокрушенно покачивая головой.

– Что произошло? Чем я провинился? Скажи. Я исправлюсь.

– Мы это уже не раз обсуждали.

– Скажи мне. Я изменюсь. Честное слово. Я обещаю.

– Твое пьянство…

– Я перестану. Я никогда больше не возьму в рот спиртного.

– Твоя ложь…

– Разве я тебе лгал?

– Макс…

– Если я и делал это, то без всякого умысла.

– Твои женщины…

– С ними покончено навсегда. Клянусь.

– А с ней?

– Тоже.

– С каких это пор?

– С этой самой минуты.

– Нет, Макс. Я больше не верю твоим обещаниям.

– Я люблю тебя, Марта.

– Каждый раз повторяется одно и то же. Ты говоришь, что любишь меня…

– Но это правда.

– … ты говоришь, что не можешь жить без меня…

– Это правда, Марта.

– … ты просишь прощения. Плачешь. Обещаешь измениться…

– Я действительно изменюсь.

– И каждый раз все повторяется снова.

– Я клянусь тебе.

– Ты всегда клянешься. Встань, Макс. Встань.

– Я не встану до тех пор, пока ты не изменишь своего решения.

– Пожалуйста, не унижайся, Макс. Поднимись с пола.

– Нет, не поднимусь. До тех пор, пока ты не скажешь, что остаешься.

– Я не могу, Макс.

– Можешь. Ты ведь любишь меня, правда? Я знаю, что это так. Ты любишь меня.

– Я не могу больше так жить.

– Я стану другим человеком. Поверь мне еще один, последний раз. Если и на этот раз я нарушу данное тебе слово, ты уйдешь. Но я изменюсь, вот увидишь. Я все понял. Дай мне возможность доказать тебе это.

– Не нужно плакать, Макс.

– Марта! Марта, я люблю тебя. Ты мне нужна.

– Макс…

– Все они ничего для меня не значат. Ты единственная, кем я действительно дорожу. Я не могу жить без тебя, без наших детей. Ты для меня – все.

– Я больше не верю тебе, Макс.

– Дай мне еще одну, последнюю возможность. Скажи, что ты останешься. В последний раз. Прошу тебя, Марта, пожалуйста. Я никогда больше не взгляну на другую женщину. Я люблю тебя. Ты мне нужна. Моя жизнь ничего не стоит без тебя и детей.

Она посмотрела на меня холодно, как может смотреть только женщина.

– Ты перестанешь пить?

– Да.

– Ты перестанешь обманывать меня?

– Обещаю.

– Ты порвешь с ней?

– Клянусь.

– Поднимись, Макс. Пожалуйста. И вытри лицо.

– Ты все еще любишь меня, Марта, правда?

Она закрыла глаза. Я схватил ее руки и принялся осыпать их поцелуями.

– Ты не пожалеешь об этом, дорогая. Я никогда не взгляну ни на одну женщину, кроме тебя.

Она решительно высвободила свои руки, которые я изо всех сил старался удержать.

– Я разыскиваю девушку, которая написала эту книгу, – сказал я, выкладывая на прилавок «Мертвецов».

Бакалейщик вытер руки о фартук и взял книгу.

– Мне сказали, что она живет в этих краях, – продолжал я. – У меня есть ее адрес, но я не знаю туда дороги.

Пока бакалейщик рассматривал книгу, в лавку вошел какой-то мальчуган и протянул ему смятый листок бумаги. Тот расправил его и, заглядывая в список, начал отбирать продукты. Мальчик молча смотрел на меня, пока бакалейщик выкладывал на прилавок указанные в бумажке продукты: сахар, муку, кукурузные хлопья, свиной жир. Мальчик вынул из кармана несколько монет и положил их рядом с пакетами. Бакалейщик пересчитал деньги, вернул мальчику одну монетку и, вручив ему конфетку, взял продукты и отправился вслед за мальчиком на улицу, чтобы погрузить их на тележку. На прощание бакалейщик погладил мальчика по голове. А тот, отъехав немного, оглянулся и помахал лавочнику рукой. Лавочник вернулся и снова взял в руки книгу.

– Вы не здешний? – спросил он.

– Нет.

– Я так и подумал.

– Я разыскиваю…

– На книжке нет имени автора.

– Я знаю. Но ее написала она. Ее имя…

– Откуда вам известно, кто ее написал, если здесь нет имени автора?

– Я знаю эту женщину. Еще… еще с довоенных времен. Ее зовут Рашель. Рашель Леви.

– Это написала мисс Леви?

– Да.

– Это действительно ее книга?

– Да.

– Почему тогда на ней не стоит ее имя, как на других книгах?

Я не ответил. Солнце било в стекло витрины, и от этого в лавке стало душно. Рубашка на мне взмокла от пота. Бакалейщик вытер лицо краем фартука.

– «Стоящие вдоль улиц мертвецы», – прочел он и, пожав плечами, положил книгу на прилавок. – Пожалуй, так написать могла только она. Вы читали ее книжку «Ничейная земля»?

– Нет.

– А «Коменданта»?

Холодный пот выступил у меня на груди, в висках стучало. У меня было такое ощущение, будто мне на шею накинули петлю из проволоки, и она затягивается все туже и туже при каждом вздохе.

– Когда я читал «Ничейную землю», то не мог спать по ночам. А жена плакала. Особенно над последними страницами.

В лавку зашла покупательница. Бакалейщик улыбнулся ей и поднял руку в дружеском приветствии. Женщине нужны были синие нитки, пачка иголок и пять фунтов муки. Все время, пока она находилась в лавке, я не сводил глаз с книги. Бакалейщик вытащил из-под прилавка влажную тряпку и смахнул просыпавшуюся из пакета муку.

– Местные ребятишки обожают мисс Леви, – сказал он. – Они просто не дают ей прохода, забегают к ней в дом, играют у нее в саду. – Все еще не расставаясь с тряпкой, бакалейщик скрестил на груди руки и пристально посмотрел на меня. – И она никогда их не прогоняет.

Я взял книгу. Он жестом пригласил меня подойти к витрине.

– Дорогу, ведущую к ее дому, легко проскочить, если не знаешь этих мест, – сказал он. – Там, где широкая дорога сворачивает в сторону гор, стоят два высоких дуба. В этом месте от главной дороги ответвляется дорожка поуже. Она и приведет вас к ее дому. Это недалеко, всего несколько миль.

Я кивнул.

– Скажите, что мистер Годфри кланяется ей.

– Непременно скажу.

В первый раз я проскочил развилку дорог, о которой говорил бакалейщик. Здесь не было ни одной асфальтированной дороги. На подъеме машина начата буксовать, с трудом одолевая крутой склон. На вершине холма среди деревьев стоял белый домик. Наконец я ее нашел. Через столько лет. Преодолев тысячи километров. Оставив позади целую жизнь.

Я поставил машину в тени высоких деревьев в самом начале подъездной дороги и положил на колени ее книгу. Каждый день я перечитывал ее стихи и каждый день давал себе клятву найти ее. Я подумал, что мне следовало надеть форму коменданта. Нет, я должен предстать перед ней без формы, в самом обыденном виде.

– Почему ты не в форме? – удивилась Марта, когда я после ужина вышел в сад.

– Я… Я испачкал ее. За обедом.

– Чем?

– Пролил вино.

– Вино? От него остаются пятна, – озабоченно сказала Марта и встала. – Я постараюсь их вывести.

– Этим уже занимается прислуга.

– Ты доверил свою форму прислуге?

– Да. И не нужно так на меня смотреть. Она в состоянии сделать это.

– Она – заключенная!

– Не стоит волноваться из-за такого пустяка.

– Но ведь речь идет о твоей форме.

– Она справится, Марта.

– Ну хорошо, Макс. Не будем спорить. Как твоя голова?

– По-прежнему.

– А боль в ноге не утихла?

– Нет. В кофейнике есть еще кофе?

Марта налила мне в чашку кофе – черного, без сахара. Когда я протянул за ней руку, рукав поднялся, обнажив запястье.

– Макс, что с твоими часами?

– Я их уронил.

– Дай-ка я посмотрю. – Марта склонилась над моими часами. – Кажется, стекло треснуло.

– Не беда, Марта.

– Сними их. Я зайду с ними к часовому мастеру, когда на следующей неделе буду в Берлине.

– Я сам займусь часами.

– Но мне это не составит никакого труда. Коль скоро я все равно еду в Берлин.

– Не надо создавать себе лишних проблем, Марта.

– Макс, мне будет приятно…

– Сейчас мне не до этого.

Она поджала губы и озадаченно посмотрела на меня. Кофе был горький. Холодный. Я поставил чашку на стол. Марта налила немного кофе себе.

– Знаешь, я подарю тебе на день рождения новые часы, – сказала она.

– Мне не нужны новые часы.

– Но на них треснуло стекло.

– Ну и что?

– Не понимаю, почему ты так дорожишь этими часами, – вздохнула Марта. – Что в них особенного?

Я посмотрел на детей. Ганс лежал ничком на тропинке и играл с деревянными солдатиками. Громко выкрикивая «пах-пах», он опрокидывал солдатиков одного за другим на землю. Когда они «перестреляли» друг друга, он снова выстроил их и начат очередное сражение. Ильзе прыгала через веревочку и напевала:

–

К кому б он ни взывал, молясь,

В его роду лишь гниль и грязь.

– Ильзе, – обратился я к дочери, – кажется, я уже говорил, чтобы ты не смела петь эту песенку.

– Это не песенка, – возразила Ильзе. – Это считалка.

– Пой что-нибудь другое, Ильзе.

– А чем плоха эта песенка? – вступилась за дочь Марта.

– Это не песенка, папа. Это считалка.

– Вспомни какую-нибудь другую считалку. Сколько раз можно повторять, что эта мне не нравится?

Марта застыла на месте с молочником в руке. Ильзе стояла на дорожке со скакалкой в руках.

– Что ты к ней цепляешься, Макс? – упрекнула меня Марта.

– Мне не нравится эта песенка. Разве этого недостаточно.

– Ну как, вы собрали нужную сумму? – спросил, увидев меня, охотник за легкой наживой.

Он протиснул свою тушу между столиком и скамейкой и положил пиджак на соседнее сиденье. Пистолета на поясе у него не было – должно быть, он находился в кармане пиджака. Толстяк облизал губы и потер руки.

– Итак, вы наскребли нужную сумму?

– Какую сумму вы считаете достаточной?

– Ровно такую, в какую вы оцениваете свою жизнь, господин начальник.

– Не называйте меня так.

– Где деньги?

– В машине.

– Почему вы не принесли их с собой?

– Неужели вы думаете, что такую сумму можно уместить в кармане пиджака?

– А, ну да, конечно. Вы правы. Но теперь-то вы можете сходить за деньгами?

– Они лежат в багажнике моей машины. Вам придется пойти со мной.

– Как скажете. Хозяин – барин.

Было уже темно. И прохладно. Он оставил пиджак с пистолетом в кафе и теперь зябко потирал плечи руками.

– Где ваша машина?

– Там, на заднем дворе.

– Надеюсь, вы не собираетесь меня облапошить?

Я остановился и посмотрел по сторонам. Он попятился и пригнул голову. У меня и в мыслях не было его ударить: он этого не стоил.

– Почему бы вам не подогнать машину сюда? – спросил он. – Поближе к выходу.

– Я не намерен отдавать вам деньги у всех на виду. Нас могут ограбить. Идите за мной. Если, конечно, вы хотите их получить.

– Вот это да! Я вижу, вы остряк, господин начальник.

– Я просил не называть меня так.

– Понял, хозяин. Как вам будет угодно. Постойте, это не та машина, на которой вы приезжали вчера.

– Та самая.

Я открыл багажник, и он в нетерпении заглянул внутрь. Было слишком темно, чтобы разглядеть что-нибудь.

– Где деньга? Впрочем, ладно, я сам найду.

Он сунул руку в багажник, и я тихонько опустил крышку, прижав ею его руку.

– А где гарантия, что вы не выдадите меня властям? – спросил я. – Или не попытаетесь меня убить, чтобы получить еще и обещанное вознаграждение?

– Эй, за кого вы меня принимаете? – воскликнул он. – У нас честная сделка, господин начальник. Вы можете верить моему слову.

– Слову джентльмена?

– Ага. Вот именно.

Я приподнял крышку багажника.

– Где деньги?

– Там, в чемодане. Давайте я зажгу спичку, чтобы вы могли их пересчитать.

– Зачем? Я вам доверяю. У вас мозги на месте.

Он склонился над багажником и стал шарить руками в темноте.

– Да, – согласился я. – Я не дурак.

В этот миг горло ему сдавил электрический провод. Он отнюдь не был хлюпиком и сразу же схватился за провод. Он брыкался, пытаясь высвободиться, но у меня были сильные руки и сильная воля. Я уперся коленом в его спину, изо всех сил затягивая на нем удавку. Он, в свою очередь, старался не дать ей затянуться, но тщетно: я оказался сильнее его.

Когда его тело обмякло и он уткнулся в дно багажника, в нос мне ударила страшная вонь. Он наделал в штаны. Превозмогая отвращение, я ухватил его за ноги и запихнул в багажник. Потом захлопнул крышку. Поблизости никого не было. Нас никто не видел. Ну, а что касается денег, то их я, естественно, и не привозил. Я бросил ключи в мусорный бак позади кафе, сел в другую машину, стоявшую рядом, и уехал. Стояла холодная, ясная ночь.

Ночь была холодная. Даже пылающие факелы не могли нас согреть, но в ту ночь мы не чувствовали холода. Та ночь сулила нам доступ в круг его ближайших соратников. В ту ночь мы были исполнены чувства безграничной преданности ему. Все наши помыслы были связаны только с ним. Ему, и только ему мы с готовностью вручали свою душу и жизнь.

– Нам совершенно ясно одно: своим спасением мы обязаны нашему фюреру.

Мы закивали, с нетерпением ожидая, когда он закончит свою речь. Нам не терпелось как можно скорее принести клятву верности, стать частью этого братства.

– Только наш Спаситель, Адольф Гитлер, способен обеспечить процветание нации. И осуществить ее великое предназначение. Если вы верите в это, вливайтесь в наши ряды.

Мы верили.

– Если вы верите в фюрера, вы должны произнести клятву.

Ни одна из когда-либо произнесенных мной клятв не значила для меня в тот момент так много, как эта. Разве что только обет верности, который я дал во время венчания. Я торжественно простер вперед правую руку. То же самое сделали все мои товарищи, лучшие сыны Германии. Мы не чувствовали холода. Мы не видели никого и ничего вокруг. Только его.

– Клянемся служить преданно и храбро. Клянемся быть послушными и не щадить собственной жизни. Да будет Бог нам свидетелем.

– Клянусь, – сказал я.

– Да будет Бог мне свидетелем, – сказал военный, сидящий напротив меня в маленькой грязной комнатушке.

– Да будет Бог мне свидетелем, – повторил за ним я.

– Вы со всем согласны? – спросил военный.

– Да.

– Абсолютно со всем?

– Да.

– Вы прочитали весь текст от начала до конца?

– Да.

– Хотели бы вы внести в него какие-либо исправления или дополнения?

– Нет.

– Вы в этом уверены? Для нас важно, чтобы каждое ваше слово было воспроизведено точно.

– Уверен.

– Если вы с чем-то не согласны, исправьте. Мы хотим, чтобы все было по справедливости.

– Я понимаю.

– Вы желаете что-либо исправить?

– Нет.

– Хорошо. Тогда прочитайте вот это.

«Настоящим удостоверяю, что я сличил данный текст с магнитофонной записью и собственноручно исправил его. Удостоверяю точность и правильность копии своей подписью».

– Распишитесь, – сказал военный.

Я расписался.

ГЛАВА 10

Слова. Это были только слова. И ничего более.

– Мы – меч революции, – вещал Генрих, и мы верили ему. – «Mehr sein als scheinen. (Возвысьтесь над собой)».

И этому мы тоже верили. Мы верили ему, что нам внушал Генрих. Мы были молоды.

– Мне совершенно безразлично, что будет с русскими или чехами, – снова и снова повторял он. – Но мы обязаны всегда помнить о великом предназначении нашей нации и потому быть честными и порядочными по отношению к своим соплеменникам, нашим братьям по крови. Только по отношению к ним. И ни к кому другому.

Слова. Успех революций решают скорее слова, нежели мечи. Слова разят сильнее ножа. И чаще всего без промаха, но при этом оставляют жертву в живых. Я смотрел на корчащиеся в огне страницы «Мертвецов» и ненавидел слова. Ничьим словам нельзя верить. Даже моим: спросите Марту.

Но опаснее всех слова, изреченные женщинами. Их слова разят наповал. Женщины способны изрыгать слова, которые ранят насмерть. Женщины крадут ваши слова и потом выставляют их на всеобщее обозрение. Самые сокровенные, выстраданные вами слова. И при этом они еще называют мужчин предателями. Но разве существует на свете что-нибудь страшнее предательства, совершенного женщиной? Я не верю словам. Больше не верю. Потому что, как правило, люди не слышат вас. Они попросту не слушают. Не хотят слушать.

– Послушайте, – говорил я. – Это не враги. Не партизаны.

– Что он говорит, доктор? – спросила Марта, склонившись надо мной. Ее округлившийся живот давил мне на руку. Она вытерла пот с моего лица.

– Он бредит, – объяснил доктор.

Я пытался оттолкнуть Марту, чтобы они лучше слышали меня.

– Координаты… Произошла ошибка…

– Он так страдает! – воскликнула Марта. – Сделайте же что-нибудь.

– Я мог бы вколоть ему еще морфия, – сказал доктор. – Но сегодня ему должны вручать награду. Будет обидно, если он проспит такой момент.

– Это свои… Не партизаны… Не враги…

– Макс, я не понимаю, что ты говоришь.

– Попробую все-таки добавить ему небольшую дозу морфия, чтобы приглушить боль, – сказал врач.

– Слушайте… – пытался сказать я, но от укола у меня закружилась голова.

Марта гладила меня по лицу, пытаясь успокоить.

– Шшш… Все будет хорошо, Макс.

– Координаты… указаны неверно… Это моя ошибка…

– Что? Что ты сказал?

– Мы… стреляли… по своим.

– Я не понимаю, дорогой. Что ты сказал?

– Это от морфия, – объяснил доктор. – И от боли. Рана весьма серьезная. Надо радоваться, что он вообще остался в живых.

– Он чем-то очень встревожен, – сказала Марта. – Видимо, на фронте произошло что-то серьезное.

– Сейчас ему вредно говорить. Это выматывает силы.

– Макс, – увещевала меня Марта. – Попытайся успокоиться, дорогой. Я знаю, что тебе больно, но сейчас тебе необходим полный покой. Мы сможем поговорить позже.

– Открыли огонь… по своим…

– А вот и полковник с наградами, – сказал доктор.

Мою кровать окружили медицинские сестры и люди в военной форме.

– За проявленную храбрость при исполнении воинского долга, – торжественно объявил полковник.

Он положил мне на грудь орден – золотой лавровый венок со свастикой внутри и серебряную медаль за ранение в бою.

– За преданность и верность отечеству.

– Это не враги…

Полковник осторожно похлопал меня по плечу:

– Здесь нет никаких врагов, сынок.

– Это не партизаны… Произошла ужасная ошибка.

– Да, мой мальчик, война – ужасная штука. Мы гордимся тобой.

– Ему повезло, что он остался в живых, – заметил доктор.

– Благодаря таким, как он, мы можем быть спокойны за наших ребят на фронте, – сказал полковник.

– Ваш муж – настоящий герой, – шепнул Марте адъютант полковника.

– Я горжусь им, – с трудом сдерживая слезы, проговорила Марта и снова коснулась моей руки.

– Им гордится вся Германия.

– Фюрер тоже будет гордиться им, когда узнает о его подвиге.

Я потянул полковника за рукав и попытался объяснить, как все было на самом деле.

– Ты здесь в безопасности, сынок, – заверил меня полковник.

– Нужно дать ему еще немного морфия, – сказал доктор. – Он испытывает невыносимую боль.

Я почувствовал укол в руку, и палата вместе с находящимися в ней людьми поплыла куда-то вдаль. Я закрыл глаза.

… – Не закрывай глаза, когда дуешь на свечи, Ганс, – сказала Марта, – так у тебя ничего не получится. Папочка, помоги же Гансу задуть свечи.

– А почему мне нельзя ему помочь? – спросила Ильзе.

– Ты знаешь. Потому что он начнет капризничать, – сказала Марта. – Ведь это его день рождения.

– На мой день рождения он тоже задувает свечи.

– Он еще маленький.

– Это нечестно!

– Гансу поможет папа.

– Не поможет. Он сидит в кресле.

– Ильзе, не препирайся со мной. Макс, помоги же имениннику. Макс!

– Так нечестно! – обиделась Ильзе. – Гансу ты разрешаешь задувать свечи на моем именинном торте.

– Макс, помоги Гансу задуть свечки.

– Что я сделал не так? – пробормотал я.

– Макс, о чем ты?

– Это нечестно! – повторила Ильзе.

– Что я такого сделал? – сказал я.

Марта вздохнула.

– О чем ты, Макс?

– Это нечестно! – не унималась Ильзе.

Она ущипнула Ганса, и он заревел.

– Ильзе, перестань сию же минуту! – возмутилась Марта. – Еще одна капля – и чаша моего терпения переполнится.

Ганс посмотрел на красное пятно у себя на руке и зашелся криком.

– За что мне все это? – воскликнул я.

– Что я такого сделал? – недоумевал мой адъютант. – Я выполнял свой долг. Я действовал в соответствии с вашими указаниями.

– Возьмите вот это, Йозеф, – сказал я, вручая ему коробку с документами. – Отнесите ее к машине и положите в багажник. Поторапливайтесь!

Девушка сидела поодаль на своей койке, обхватив руками колени и прижавшись к ним подбородком. Каждый раз, когда здание сотрясалось от очередного взрыва, она хваталась за голову и смотрела на меня, но теперь мне было не до нее.

Я раскрыл железный ящик с документами, поджег первый попавшийся мне листок и, подождав, пока он загорится, бросил его в ящик. Пламя взметнулось вверх, пожирая содержимое ящика. Я бросал в пламя все новые и новые бумаги, пока на дне ящика не осталось ничего, кроме черного пепла. Пока от дыма у меня не защипало глаза и не запершило в горле. Пока мое лицо не почернело от копоти. Я должен был это сделать. Ничего другого мне не оставалось.

– Теперь, когда документы наконец подписаны, нам ничего не остается…

– Как пообедать.

– Да, пожалуй, уже пора.

– Вам следовало накормить нас перед началом переговоров. Тогда они пошли бы намного быстрее.

Все засмеялись. Я стоял в углу с бокалом вина. Официанты в черных фраках и белых жилетах распахнули двери в столовую, откуда на нас хлынул аромат подогретых блюд. Офицеры направились к накрытым столам.

– Вообще-то я ничего не имею против евреев.

– Я тоже. Среди них порой встречаются вполне достойные, порядочные люди.

– Представьте себе: восемьдесят миллионов немцев, и каждый из них знает одного порядочного еврея.

– Разумеется, все остальные – свиньи…

– … И только этот единственный – порядочный человек.

Раздался смех.

– Мне ничего не нужно от евреев.

– Мне тоже. Кроме одного: чтобы они исчезли с лица земли.

И снова все дружно захохотали. Я налил себе еще вина.

– Ты снова напился, Макс, – сказала Марта.

– Ты удивительно проницательна, дорогая.

– Макс, ты же обещал.

– Оставь меня в покое. Или я пойду спать вниз.

– Извини, – сказала Марта.

Я лег в постель, натянул на себя одеяло и, отвернувшись к стене, закрыл глаза.

– Погаси свет, Марта.

– Я знаю, как тебе тяжело, Макс. Я знаю, как ты переживаешь.

– Спокойной ночи, Марта.

– Потерять все после стольких лет напряженного труда, после стольких жертв…

– Ты была бы этому рада.

– Как ты можешь говорить такое?

– Ты же сама как-то сказала: «Я буду рада, если тебя наконец приструнят».

– Это нечаянно сорвалось у меня с языка. Я была раздосадована.

– Выключи свет, Марта.

– Ты же знаешь, я не могла сказать это всерьез.

– Я хочу спать. Выключи свет.

– Макс, тебе нужно расслабиться. Дай я помассирую тебе шею и спину. Это поможет снять напряжение. У тебя прошла голова?

– Нет.

– Нога тоже все еще болит?

– А как ты думаешь?

Она разминала пальцами мне шею и плечи.

– Ну как теперь? Не лучше?

– Нет, – ответил я. – Но мне приятно.

Я слишком устал, чтобы ссориться с ней. Мне осточертели наши ссоры. Марта массировала мне плечи до тех пор, пока напряжение не ослабло. Она растирала мне спину, пока пульсирующая боль в голове не утихла. Ее ночная рубашка холодила мне кожу.

– У тебя такая мускулистая спина, Макс, такие сильные руки.

Она поцеловала меня в шею. Потом сунула руки под одеяло и обняла меня. Она прижалась ко мне, и я отстранил ногу из опасения, что она заденет больное бедро.

– У тебя всегда было красивое тело. Ты по-настоящему самый привлекательный из всех мужчин, которых я когда-либо встречала.

Она прильнула ко мне, потерлась щекой о мою щеку. Она сбросила с меня одеяло. Ее ладони скользнули по моему животу вниз, я чувствовал ее жаркое дыхание.

– Как давно мы не были близки, Макс.

Я повернулся на спину и обнял ее. Она обвила меня руками и закинула ногу мне на бедро. Я поморщился от боли, но она этого не заметила. Я попытался сосредоточиться на ощущениях, которые мне дарило ее тело. Ее кожа была нежной и гладкой. Она водила рукой по моему животу и бедрам. Я ощущал прикосновение ее влажного языка. Я закрыл глаза и уткнулся лицом в ее душистые волосы.

– Я так люблю тебя, Макс. Мне жаль, что мы все время ссоримся.

– Я знаю, Марта. Давай помолчим.

– Я знаю, какое напряжение ты испытываешь. Особенно теперь.

– Давай не будем об этом.

– Я буду тебе хорошей женой. Правда.

– Да.

– Вот увидишь, Макс. – Ее рука скользнула еще ниже. – Тебе не понадобится другая женщина.

– Марта, только не сегодня.