Текст книги "Любовница коменданта"

Автор книги: Шерри Семан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

– Дело не в этом.

– Мне понятно твое настроение. Честно говоря, я не знаю, что было бы со мной, окажись я на твоем месте. И все-таки, не вешай нос, все образуется. Рано или поздно все улаживается.

– Ты не понял меня. Ты не хочешь меня выслушать.

– Уверяю тебя, все образуется. Ты выкрутишься. Мы все выкрутимся.

– Ты можешь достать для меня таблетки? Через своего двоюродного брата?

– Существуют другие способы.

– Хотя бы три штуки. Этого будет достаточно.

– Мы прорвемся, Макс.

– Послушай, ты можешь раздобыть для меня хотя бы три таблетки?

– Почему бы тебе не удрать в Южную Америку? – спросил Дитер. – Многие намерены поступить именно так.

– Послушай, мама, это очень важно. Ты слушаешь меня?

– Да, да, Ильзе, – ответила Марта, вытерев личико Гансу и вынимая его из ванны. – Теперь полезай ты.

– Сначала послушай.

– Полезай в ванну.

– Послушай.

Марта завернула Ганса в пушистое полотенце и передала мне.

– Ну, что еще? Что ты хотела мне сказать?

– Это мыло – еврейское? – спросила Ильзе.

– Какое?

– Это еврейское мыло?

– Что за глупости! Евреи не моются в нашей ванне и не пользуются нашим мылом.

– Ты не понимаешь, мама. Я спрашиваю: правда, что это мыло делают из мертвых евреев?

– Макс, что она болтает?

– Я никогда не слышал ничего подобного.

Я взял Ганса поудобнее, чтобы не намочить себе рубашку. Малыш извивался у меня на руках. Голенькая Ильзе стояла возле ванны, уперев руки в бока.

– Не представляю, откуда она это взяла, – сказал я.

– Кто сказал тебе про мыло? – спросила Марта.

– Домработница.

– Когда?

– Утром, когда она мыла пол, – объяснила Ильзе. – Она сказала…

– Ты должен ее уволить, Макс.

– Она неплохо справляется со своими обязанностями.

– Я не желаю, чтобы она находилась рядом с детьми.

– Скорее всего, Ильзе не так ее поняла.

– Я поняла все правильно. Она сказала…

– Я не желаю видеть в своем доме заключенную.

– И что она сказала про мыло, Ильзе?

– Она сказала, что мыло делают из жира мертвых евреев.

– О, Боже. Ты слышал, Макс? Я требую, чтобы духа этой еврейки не было в моем доме.

– Она не еврейка. Она полька.

– Какая разница!

– И еще она сказала…

– Я хочу, чтобы ты выписал домработницу из Берлина.

– Ты знаешь, что это невозможно. Хорошо, я подыщу вместо нее кого-нибудь еще.

– Только не из заключенных.

– Можно подумать, что в моем распоряжении есть кто-то, кроме заключенных.

– Я сыта заключенными по горло.

– Хорошо, я найду кого-нибудь.

– Только не еврейку!

– Я уже сказал, что найду кого-нибудь.

– Так это правда, что мыло делают из евреев? – в который уже раз вопрошала Ильзе.

ГЛАВА 4

– Мне необходимо переговорить с вами, – сказал мне администратор гостиницы.

– Вот как? – удивился я. – Если речь идет о счетах…

– Нет, нет, вовсе не о счетах, – поспешил успокоить меня администратор. – Со счетами все в порядке. Речь идет об одном господине.

– О каком еще господине?

– Который интересуется вами. Весьма, если можно так выразиться, неприятный субъект.

– Неприятный?

– Да. Это явно человек не нашего круга, – пояснил администратор.

– Он разыскивал меня?

– И весьма настойчиво. В последнее время он по нескольку раз на день наведывается сюда. И каждый раз расспрашивает о вас у портье. Интересуется, не съехали ли вы еще отсюда.

– Он сейчас здесь?

– Только что он разговаривал с портье у конторки.

– Ну что ж, – сказал я, вставая. – Давайте прямо сейчас и выясним, что ему нужно.

Администратор кивнул и проворно зашагал со мной в холл. У конторки никого не было. Он подошел к портье и о чем-то его спросил. Портье показал рукой на дверь ресторана. В ответ на следующий вопрос администратора портье покачал головой. Тем временем в холле появилось несколько молодых постояльцев в белых шортах и майках с теннисными ракетками в руках. Весело болтая и смеясь, они направились в ресторан. Администратор вернулся ко мне.

– Кажется, он уже ушел, господин Хоффманн. Судя по всему, пока я разговаривал с вами, он заглянул в ресторан и сразу же ушел. Извините, возможно, я поступил опрометчиво, подойдя к вам в его присутствии.

– Спасибо, что вы предупредили меня, – сказал я, глядя сквозь стеклянные двери на оживленную улицу.

– Портье говорит, что он очень торопился.

– Это не имеет значения. Я все равно сегодня уезжаю.

– Печально слышать это, господин Хоффманн. Надеюсь, ваш отъезд не связан с какими-то неприятностями?

– Просто у меня возникли неотложные дела.

– Ну, в таком случае я спокоен. Надеюсь, вам понравилось у нас. Если случится снова быть в нашем городе…

– Разумеется. Ваша гостиница вне конкуренции, – сказал я, и он расплылся в улыбке. – Пришлите ко мне в номер боя, чтобы он снес багаж. Меня ждут срочные дела. Я тороплюсь.

– Все-таки приятно, когда тебя никто не торопит и не нужно то и дело смотреть на часы, – сказал Дитер. – В прошлый раз мы разошлись только в пятом часу утра.

– И он все время был с вами?

– Да, – ответил Дитер. – Он никуда не спешил и был в отличном настроении. Постоянно шутил.

– Ильзе, попроси маму принести нам еще бутылочку вина, – сказал я дочке, и она побежала к дому.

Через несколько минут Ильзе вернулась.

– Мама уже идет.

Марта шла к нам по садовой дорожке. Она подала мне бутылку и штопор.

– Я предвидела, что вы попросите еще вина, – сказала она.

Дитер поднял Ганса с расстеленного на траве одеяла. Ильзе рвала цветы и делала маленькие букетики для своих кукол, которых усадила рядком на траве. Сидя на коленях у Дитера, Ганс перебирал пальчиками пуговицы его мундира и с любопытством разглядывал его медали. Я справился с пробкой и вручил бутылку Марте. Она наполнила наши бокалы и разрезала сливовый пирог.

– Я никогда не думал, что он способен острить, – признался я.

– Что ты! Он был неистощим на забавные истории, – сказал Дитер, покачивая перед Гансом своим Железным Крестом. – Особенно после кинофильма.

– А какой фильм вам показывали? – поинтересовалась Марта.

– Какую-то американскую комедию. Но меня больше интересовало, что он говорит.

– Конечно, – подхватил я, – я прекрасно тебя понимаю.

Ильзе подбежала ко мне и высыпала мне на колени горсть венчиков полевых цветов.

– Какие красивые цветы! – воскликнула Марта.

– Посмотри, папочка, – сказала Ильзе.

– Он – очаровательный собеседник, – продолжал Дитер, позволив Гансу взять в руки свой Железный Крест. – Необычайно интересный. Яркий.

Марта положила ему на тарелку еще один кусок пирога.

– Посмотри, папочка, – тормошила меня Ильзе.

– В самом деле, папочка, разве ты не видишь, какие красивые цветы принесла тебе Ильзе? – сказала Марта.

– Вижу, – проговорил я и погладил Ильзе по голове. – Моя прелестная малышка принесла мне прелестные цветы.

– Его карьере можно только позавидовать, – добавил Дитер.

– Он обладает необходимой твердостью, – заметил я.

– Да, – согласился Дитер. – Твердости ему не занимать.

Марта подошла к Дитеру и, беря у него Ганса, сказала:

– Дядя Дитер, Ильзе и вам принесла цветы.

– Спасибо, душечка, – улыбнулся Дитер.

– Это ангел… ангел… – Ильзе запнулась.

– Ангелика, – подсказала Марта.

– Да, это ангелика, – выговорила девочка.

– Чудесные цветы, – подхватил Дитер.

Марта отняла у Ганса Железный Крест, который он умудрился засунуть в рот, и вытерла его передником.

– Посмотри, папочка, – сказала Ильзе.

– Да, очень красиво.

– Он заявил: «У нас не должно быть жалости к тем, кто обречен на истребление», – процитировал Дитер, улыбаясь Марте, вернувшей ему его Крест.

– Просто удивительный человек.

– Надеюсь, когда-нибудь и мне посчастливится лично пообщаться с ним, – сказал я, – в такой же обстановке.

– Да, – резюмировал Дитер. – Это незабываемое впечатление.

– Они обречены на истребление, – сказал я. – Вы понимаете это?

– Да, господин комендант, – отвечали охранники.

– По-видимому, не совсем понимаете. До меня дошли слухи, что вы поддерживаете с ними чуть ли не дружеские отношения.

Охранники стояли передо мной навытяжку, вскинув головы и приставив к ноге винтовки. Их круглые физиономии были небриты. У двоих на форме отсутствовало по пуговице. От одного разило алькогольным перегаром. Адъютант подал мне папку с приказами. Я отыскал нужную бумагу и продолжал:

– Трое из вас уже успели получить выговор.

Охранники молчали.

– Меня не устраивает такое положение.

Я вернул папку адъютанту. Сколько раз мне приходилось иметь дело с такими типами: пустые глаза, пустые кошельки, пустые головы. Должно быть, новобранцы. Я укоризненно покачал головой и прошелся перед ними.

– Я понимаю, сколь велик ваш соблазн, – продолжал я, не выпуская из руки дубинки. – Многие из здешних узников – люди богатые. Но мы должны проявлять выдержку.

Они кивнули своими пустыми головами.

– Мы должны научиться подавлять свои человеческие слабости. И стараться быть лучше, чем мы есть на самом деле.

Они снова кивнули.

– Если так будет продолжаться, мне придется сделать вывод, что вы не понимаете элементарных принципов национал-социализма.

Все, как один, уставились на меня. Охранник, от которого разило алкогольным перегаром, провел по губам тыльной стороной ладони.

– Я буду вынужден расценить ваше поведение как неуважение к законам нашего государства.

Кто-то из них заморгал, поедая меня глазами. А пьяный охранник изо всех сил выпучил глаза, как видно, для того, чтобы они не закрылись. Он едва держался на ногах. Когда я вернулся к столу, адъютант захлопнул папку с бумагами, которую все это время держал в руках.

– Если вы будете продолжать в том же духе, мне придется подвергнуть вас наказанию. И временно посадить под арест. Вы поняли меня?

– Да, господин комендант, – хором ответили они.

– Можете идти.

… – Господин комендант! – донесся снизу голос девушки. – Господин комендант!

Я сбежал по лестнице и бросился в канцелярию.

– Господин комендант! – продолжала взывать ко мне девушка.

– Что здесь происходит? – спросил я, ворвавшись в приемную канцелярии.

Адъютант отдал мне честь. Двое охранников держали девушку под локти. Адъютант взял со своего стола какие-то бумаги. Охранники еще крепче сжали руки девушки. Она поморщилась от боли.

– Йозеф, что здесь происходит? – накинулся я на адъютанта. – Отпустите ее!

Вырвавшись их цепких рук охранников, она спряталась за моей спиной. Охранники стояли по стойке «смирно». Адъютант протянул мне какую-то бумагу.

– Я выполнял ваше распоряжение, господин комендант.

– Что вы собирались с ней сделать?

– То, что вы приказали.

– Что это за бумага?

– Я нашел ее у себя на столе сегодня утром. На ней стояла пометка: «Срочно».

Девушка, дрожа от страха, робко кралась к двери моего кабинета.

– Я был уверен, что вы сами положили ее мне на стол, – объяснил адъютант.

Я поднес к глазам поданную адъютантом бумагу и прочитал:

«Настоящим разрешаю ликвидировать данного заключенного как не представляющего никакой ценности.

Дата.

Подпись.

Комендант».

– Что это значит? Я вижу эту бумагу в первый раз.

– Но здесь стоит дата. И печать.

– Я ее не подписывай.

– Вы никогда не подписываете такие бумаги.

– Здесь нет моей подписи! – закричал я, размахивая бумагой у него перед носом. – Вы видите здесь мою подпись?

– Никак нет.

– С каких пор подобные распоряжения выполняются без моего ведома?

– Вы почти никогда их не подписывали.

– Это называется халатностью, Йозеф, – сказал я, скомкав бумажный лист. – Отныне на этих распоряжениях должна стоять моя подпись.

– На всех?

– Да.

– Даже если на них проставлена дата и имеется печать?

– Даже если они заполнены моей рукой. Ясно?

– Так точно.

– Я не позволю, чтобы в этом лагере что-либо делалось без моего ведома.

– Слушаюсь, господин комендант.

– Можете идти.

Охранники отдали мне честь, повернулись и вышли во двор через заднюю дверь. Я прошел мимо адъютанта и распахнул дверь кабинета. Девушка тут же ринулась внутрь. Нет, это была не просто попытка дезорганизовать и вывести из-под моего контроля управление лагерем. Кто-то пытался меня уничтожить. Скомпрометировать. Бросить тень на мою репутацию. Окажись я несостоятельным на посту коменданта лагеря, и тогда уже ничто не могло бы меня спасти. После этого инцидента я стал более ревностно исполнять свои обязанности. Всегда запирал дверь кабинета, ключ держал при себе и постоянно следил за тем, чтобы не допустить ненароком какой-нибудь оплошности.

– Как прикажете поступить с бланками распоряжений?

Я молча протянул руку. Адъютант порылся в плетенной из проволоки корзине для бумаг, стоявшей на его столе с краю, и извлек оттуда несколько бланков. Я взял их, сложил вместе с заполненным экземпляром и, изорвав на мелкие кусочки, бросил в урну.

– Вот так!

– Ты ждешь, чтобы папа приказал тебе немедленно идти в постель, Ильзе? – спросила Марта.

– Я хочу еще немного почитать.

Марта окликнула меня:

– Макс! Утихомирь их, пожалуйста. Вот и Ганс тоже хочет, чтобы я ему почитала. Правда, Ганс?

– Титать! – пролепетал Ганс.

– Макс, они совершенно неуправляемы.

– Папа не против, чтобы я почитала, – заявила Ильзе.

Ганс завизжал от восторга и принялся хлопать ладошкой по книге.

– Макс, детям давно пора в постель. Они весь день играли на снегу во дворе. Видно, они устали и поэтому капризничают. Вели им немедленно отправляться спать.

– Нет, разреши нам немного почитать.

– Титать! Титать! – снова залопотал Ганс и стал тянуть книжку к себе.

– Макс, что с тобой? Ты не слушаешь меня.

– Мамочка, ну, пожалуйста. Папа хочет, чтобы мы почитали.

– Макс, что случилось? Тебе нездоровится? Что у тебя с рукой?

– Мамочка, ну, пожалуйста.

– Хорошо, Ильзе, – сказала Марта, тяжело вздохнув. – Но имей в виду: это последний раз.

– Ладно, – согласилась Ильзе.

– А потом сразу же в постель, – добавила Марта.

– Ладно, – сказала Ильзе, а Ганс кивнул.

Слушайте! Мальчики песню поют

Слушайте бой барабанов!

Отложив шитье, Марта в недоумении уставилась на меня. Я сидел, вытянув ноги и опустив голову на грудь. Моя рука ныла под белой марлевой повязкой, В камине трещал огонь, искры от него летели в экран.

– Что случилось, Макс? Что у тебя с рукой?

Я закрыл глаза и взял со стола рюмку. Ганс захлопал в ладоши, когда Ильзе перевернула страницу.

Видите? Мальчики строем идут.

По трое в каждой шеренге.

Видите, как они честь отдают

Флагу, любимому фюреру?

Слышите, как они песню поют?

Слышите бой барабанов?

Коньяк обжег мне горло. В комнате было тепло от пылающего в камине огня.

Глядите на них, красивых и смелых!

Слушайте бой барабанов!

– Что случилось? Почему ты не едешь с нами, Макс?

Я выдвинул ящик комода и достал оттуда свои рубашки.

– Мы уже говорили об этом, Марта.

– Это из-за нее, так ведь? Конечно, из-за нее.

– Не смеши меня, Марта. Неужели ты не способна думать ни о чем другом?

– Почему мы должны ехать одни, без тебя? – повторила Марта.

– Я уже говорил: я приеду к вам позже.

Я уложил рубашку в чемодан и выдвинул другой ящик. Марта стояла рядом и, наблюдая за моими сборами, теребила в руках мокрый носовой платок. Должно быть, она плакала – глаза у нее опухли и сделались красными. Взяв нужные мне вещи, я задвинул ящик и пошел к шкафу.

– Это все из-за нее. Я знаю, – словно смирившись с неизбежным, проговорила Марта. – Ты никогда больше не увидишь меня и детей.

– Марта, ты – моя жена. Ты – мать моих детей.

– Но ведь она еврейка. Почему ты уходишь с ней?

– Я никогда не говорил…

– Она ненавидит тебя.

Я снял с вешалки свой мундир. Марта зажала мокрый платок в руке и посмотрела мне в лицо.

– Она ненавидит тебя, Макс.

– Я знаю.

– Тогда почему ты не едешь с нами?

– Повторяю в последний раз: сначала уедешь ты с детьми…

– Ты любишь ее.

– Не смеши меня.

– Ты любишь еврейку.

– Марта…

– Почему ты не желаешь ехать с нами? Ты же клялся, что никогда не оставишь меня. Ты обещал. Даже тогда, когда у тебя был роман с той девицей из Мюнхена.

– Я не оставлю тебя. Ты – мать моих детей…

– Ты обещал. Ты клялся. – Марта приложила мокрый платок к глазам. Она продолжала плакать. – Ты говорил: «Пока смерть не разлучит нас».

Я бросил на пол мундир и стал рыться в чемодане. Вытащив оттуда пистолет, я взвел курок и насильно вложил его в руку Марте.

– Да, да, «пока смерть не разлучит нас»! – крикнул я. – Так убей меня!

Она бы никогда не застрелила меня. Я несколько раз давал девушке свой пистолет. При желании она легко могла бы завладеть моим кортиком. Но у нее и в мыслях не было причинить мне какой-нибудь вред. Она была так непохожа на Марту! Она приходила только когда я звал ее, и никогда ничего не требовала взамен.

Она взяла пистолет из моих рук, погладила его теплое дуло и положила на стол. Ее пальцы казались ослепительно белыми на фоне темной стали и черной ткани моего мундира. Она расстегнула мой мундир, провела рукой по моей груди и стала расстегивать рубашку. Когда вслед за этим она расстегнула на мне пояс, я закрыл глаза. Ее руки блуждали по моему телу, и я ощущал их нежную прохладу. Потом ее прикосновения сделались горячими, настойчивыми. Я откинулся на спинку стула и позволил ей раздвинуть мне ноги. Она опустилась на колени и прильнула ко мне.

Адъютант стучал в дверь, но я не откликался. Когда она приблизила ко мне лицо, я смахнул со стола бумаги. Я слышал, как за окном переговариваются часовые, но смысл их слов ускользал от меня. На столе адъютанта зазвонил телефон. Один звонок. Два. Три. Одной рукой она гладила меня по лицу, другой водила по моим бедрам. Когда ее теплый, влажный, нежный рот коснулся моей плоти, я забыл обо всем на свете и закрыл глаза.

– Я всегда закрываю глаза, когда пью хороший коньяк, – сказал Адольф, поводя своим длинным носом над бокалом с янтарной жидкостью.

– Да, коньяк нужно смаковать, – согласился я.

– Ваша супруга знает, что я не равнодушен к спиртному, – продолжал он, – и всегда припасает для меня бутылочку.

– Она всегда радуется вашему приходу. Для нас это большая честь.

– Она – замечательная женщина, фон Вальтер.

– Спасибо.

– Великолепная кулинарка. Радушная хозяйка. Верная жена.

– Да, она хорошая жена.

В гостиную вошли остальные гости и расположились вокруг столика с десертом.

– Что это? – спросила одна из девиц в черном облегающем платье.

– Крюшон, – ответила Марта.

– Нет, я имела в виду музыку.

– Седьмая Симфония Бетховена, – отозвался кто-то из гостей.

– Часть вторая, – добавил другой.

– Вы уверены, что это не Моцарт? – спросила девица под всеобщий хохот.

– Попробуйте штрудель, – обратилась к гостям Марта.

Она раздала всем тарелочки со сладким и сразу же последовало звяканье серебра о фарфор; голоса гостей сливались со звуками музыки. Один из молодых офицеров наклонился к Марте и что-то сказал ей. Она зарделась, быстро посмотрев в мою сторону, но улыбнулась. Молодой человек поцеловал ей руку, она засмеялась и легонько оттолкнула его. Он улыбнулся ей и стал пить шампанское. Марта встала и, взяв графин, подошла к нам с Адольфом.

– Вы должны быть на седьмом небе от счастья, – говорил Адольф. – Вы достигли высокого служебного положения. Великолепно устроили личную жизнь, у вас прекрасная семья. Дом.

– А также работа, – добавил я.

– Ну, это само собой разумеется, – согласился он.

– Может быть, подать вам кофе к коньяку? – спросила Марта.

Адольф одарил ее улыбкой, но от кофе отказался. Молодой человек, только что расточавший комплименты Марте, теперь увивался вокруг девицы в черном облегающем платье. Ее жених, не спускавший глаз со своей избранницы, направился к ним из другого конца гостиной и сел на кушетку между ними. Молодой офицер захохотал и хлопнул своего коллегу по плечу.

– Главную радость я черпаю все-таки в своей работе, – заметил я.

– Разумеется, – согласился Адольф. – Имея на своем счету миллионы еврейских жизней, я испытываю такое глубокое удовлетворение, что хоть сейчас готов прыгнуть в могилу.

– Я отлично вас понимаю, – сказал я, принимая из рук Марты кофе и десерт. – Работа облагораживает нас.

– Порой я ощущаю себя самим Господом Богом, – продолжал разглагольствовать Адольф, подавшись всем корпусом вперед. Его лицо неожиданно приняло сосредоточенное выражение. – Бог не может быть таким хлюпиком, каким изображает его Библия, не правда ли?

Чей Бог? Их? Я никогда не верил в Бога. Я не нуждаюсь в нем. К тому же он меня предал. Причем задолго до конца. А когда наступил конец, на подступах к лагерю уже рвались артиллерийские снаряды. Земля содрогалась от взрывов. В небе ревели самолеты, беспрерывно строчили пулеметы. Девушка сидела, сжавшись в комок, в моем кресле. На столе лежали три бело-голубые капсулы.

– Господин комендант, – кричал мой адъютант, барабаня в дверь. – Машина подана!

Я взял девушку за руку, ее рука была холодна. Она молча смотрела на меня. И тогда, тоже молча, я вложил ей в ладонь одну из капсул.

– Господин комендант! Вам нужно поторопиться, – снова послышался голос адъютанта. Он принялся стучать более настойчиво.

Я сжал ладонь с капсулой в кулачок и обхватил его обеими руками. Ее била дрожь, но не от страха. Последовал очередной взрыв, от которого пол под нами заходил ходуном, а из шкафов и с полок посыпалось их содержимое. Лагерь огласился дикими воплями и стонами.

– Господин комендант! Господин комендант! – все более настойчиво повторял адъютант.

– Du. Freiheit, – сказал я девушке.

Потом я вышел, оставив ее там.

– Эй вы, комендант!

Сквозь сон я услышал стук в дверь.

– Я знаю, что вы здесь!

Я мигом проснулся, словно от резкого толчка.

– Впустите меня, комендант. Откройте дверь.

Я вскочил с кровати и посмотрел в глазок. За дверью в ярко освещенном коридоре мотеля стоял небритый толстяк в мятом, дешевом костюме. Он вытащил из кармана платок и вытер лицо, после чего принялся снова колотить в дверь.

– Проснитесь, комендант. Открывайте!

Я был одет. На протяжении нескольких недель я ложился спать не раздеваясь. Я пошарил у себя в карманах, сунул за пояс пистолет и сгреб со стола книги.

– Я знаю, кто вы, – кричал незнакомец. – Я знаю, что вы сделали.

Позвякивая ключами и мелочью, я взгромоздился на раковину в ванной и открыл окно. Стук в дверь становился все громче.

– У меня к вам деловое предложение, – послышалось из-за двери.

Я зацепился штаниной за торчащий из карниза гвоздь и поцарапал ногу.

– Черт возьми! – выругался я.

Отцепив штанину, я спрыгнул на землю. Незнакомец все еще продолжал кричать под дверью моего номера. Я быстро дошел до стоянки, распахнул: дверцу своей машины и скользнул внутрь.

– Я знаю, кто вы. Я знаю, как решить вашу проблему, – кричал толстяк, барабаня в дверь. – Я здесь, чтобы спасти вас.

ГЛАВА 5

– Мы знаем, как решить эту проблему, – сказал Рейнхард, когда мы заняли свои места за столом для совещаний.

Взоры всех присутствующих обратились к нему.

– Именно вам, господа, – продолжал Рейнхард, – выпала честь, с учетом ваших прежних заслуг перед партией, помочь нам осуществить стоящую перед нами задачу.

Мы составляли небольшую группу избранных. Я гордился тем, что оказался в их числе. Издалека донесся гудок приближающегося поезда. Я выпрямился на стуле, ловя каждое слово Рейнхарда.

– Нам предстоит решить еврейский вопрос на территориях, входящих в сферу нашего влияния, – ораторствовал Рейнхард. Мы дружно закивали. – Наша партия всегда уделяла серьезное внимание еврейской проблеме, которая с каждым днем приобретает все большую остроту.

Послышался одобрительный шепот присутствующих.

– Особенно теперь, когда наша территория простирается далеко на восток.

Рейнхард оглядел сидящих за столом. Некоторые из моих соратников подались всем корпусом вперед. Я чувствовал, как у меня колотится сердце. Мы давно ждали этой минуты. Затаив дыхание мы слушали обращенные к нам слова.

– Господа, мне поручено осуществить подготовку к решению еврейского вопроса.

Мы зааплодировали. Он кивнул. Бьющее в окна яркое солнце заливало своими лучами комнату и Рейнхарда. Он улыбнулся. Мы продолжали аплодировать. Он поднял руку, требуя тишины, но аплодисменты не смолкали. Где-то совсем рядом с оглушительным свистом промчался железнодорожный состав, оставив облако черного дыма. Рейнхард снова улыбнулся и поднял обе руки, призывая к тишине, но ничто не могло умерить его энтузиазм. Мы хлопали до колотья в ладонях. До боли в руках.

У меня болела рука. Рана была совсем свежей и саднила при каждом движении. Я стащил с себя сапоги и стал сползать вниз, пока не опустился перед девушкой на колени, а потом просто сел на пол, поджав под себя ноги. Я чувствовал холодный пол сквозь брюки. Я снял мундир и положил его на пол рядом с сапогами. Потом осторожно закатал левый рукав рубашки. Девушка молча смотрела на меня. Пальцы плохо повиновались мне. Рука болела, но я старался этого не показывать. Наконец, мне удалось завернуть рукав до предплечья. Я протянул руку девушке.

На левой руке у меня, чуть выше запястья, были вырезаны два треугольника, образующих шестиконечную звезду: кожа внутри и вокруг звезды воспалилась и распухла.

Кровь уже не сочилась. На коже остались только запекшиеся рубцы. Не думаю, что я был сильно пьян: линии получились совершенно прямые, углы – одинаково острые. Я вырезал их кортиком на внутренней стороне левой руки, чуть выше запястья. Нет, это не то, это след от ожога сигаретой, оставшийся совсем от других времен. Нет, никаких цифр.

Только ее имя.

– Jetzt bin ich ein jude^[5], – сказал я.

Она открыла рот, словно собираясь что-то сказать. Я подумал, что теперь мы наконец сможем понять друг друга. Сможем коснуться друг друга. Она наморщила лоб, по телу ее пробежала дрожь. Я кивнул и погладил ее по бедру. Я придвинулся ближе, чтобы лучше видеть ее. Я взял ее руку и приложил к звезде на моем запястье. Она подняла голову и посмотрела на меня. Таких глаз я никогда не видел.

– Jetzt bin ich ein jude.

Она ударила меня по щеке.

– Теперь вы стали одним из нас, – сказал офицер, пожимая мне руку, после чего повернулся к худощавому невысокому человеку в очках с металлической оправой. – Это – фон Вальтер.

– Добро пожаловать, фон Вальтер, – обратился ко мне Генрих, кивнув. – Что вы скажете о сегодняшнем съезде?

– Он произвел на меня огромное впечатление. Вы произнесли вдохновенную речь.

Он улыбнулся, отвечая на приветствие нескольких других офицеров.

– Фон Вальтер… Знакомая фамилия.

– Я говорил вам о нем, – сказал мой покровитель, подталкивая меня вперед.

– Правда?

– Фон Вальтер не только представил нам свидетельства о крещении: свое и своих предков, до третьего колена, но и сумел доказать арийское происхождение своего рода, вплоть до середины восемнадцатого века.

– Значит, перед нами человек, способный стать настоящим офицером?

– Надеюсь, да, – ответил я.

Генрих шагнул ко мне и, сверля меня глазами сквозь стекла очков, сделал знак нагнуться к нему.

– Самая славная страница нашей истории еще не написана. Ее лишь предстоит написать, – сказал он. – У вас хватит на это сил? И твердости? Вы обладаете необходимым для этого мужеством?

«Обладает твердым характером», – написал я, и в этот момент дверь моего кабинета открылась.

– Господин комендант, дело в том, что…

– Йозеф, я просил вас стучать, прежде чем войти в кабинет.

– Я думал, вы имели в виду только те случаи…

– Во всех случаях, – перебил его я. – Извольте подчиняться моим требованиям.

Он обвел взглядом кабинет, ища глазами девушку. Она лежала на койке, укрытая тонким одеялом.

– Слушаюсь. Я не думал, что побеспокою вас.

Он подошел к моему столу и протянул мне письмо.

– Возникла проблема с погрузкой, господин комендант.

Я взял у него письмо, а он тем временем скосил глаза на лежавший передо мной лист бумаги. Я предусмотрительно заслонил его руками. Прочитав письмо, я отложил его в сторону.

– Это важно, господин комендант.

– Я разберусь.

– Дело не терпит отлагательства.

– Я же сказал, что разберусь.

Адъютант не сводил глаз с исписанных мною листов. Я сунул их в стопку прочих бумаг.

– Могу я чем-нибудь вам помочь, господин комендант?

– Нет, благодарю.

– Может быть, нужно что-то перепечатать?

– Нет, спасибо, Йозеф, – сказал я, остановив его руку, потянувшуюся к стопке бумаг. – Можете идти.

– Я буду у себя. Вызовите меня, когда будет готов ответ на письмо.

– Спасибо, Йозеф.

– Извините, что помешал вам, господин комендант.

Я кивнул.

– Впредь я буду стучать.

– Хорошо.

– Следует ли мне дожидаться вашего разрешения, прежде чем…

– Да, да. Вы свободны.

Адъютант отдал мне честь. Я взял в руки письмо и сделал вид, что читаю, пока за Йозефом не закрылась дверь. Мне постоянно мешали сосредоточиться – если не дела и проблемы, связанные с лагерной рутиной, то Марта или дети. Частенько я вставал среди ночи – только затем, чтобы побыть наедине с собой, отвлечься от бесконечных проблем, вопросов и требований. Как только адъютант закрыл за собой дверь, я вернулся к прерванному занятию.

После ужина Ильзе разложила меня на коленях какие-то бумажные фигурки.

– Посмотри, папа, – сказала она. – Мама сделала мне куколок из бумаги.

– Замечательно.

– Кукол-мальчиков и кукол-девочек, – продолжала Ильзе.

Она просунула их под газету, которую я читал, чтобы я мог их рассмотреть. Я улыбнулся.

– Да, в самом деле, куклы замечательные.

– Они могут играть с моими настоящими куклами, хотя и сделаны из бумаги.

– Я очень рад, Ильзе. А теперь дай мне дочитать газету.

Марта велела Ильзе отодвинуться от огня, и девочка расположилась у моих ног.

– Скоро пойдешь спать, – сказала Марта, – а пока пожелай братику спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Ганс.

Марта поднесла Ганса ко мне.

– Ты тоже пожелай Гансу спокойной ночи, папочка.

– Спокойной ночи, Ганс.

– Спокойной ночи, папочка, – сказала Марта за Ганса.

Влажный ротик малыша коснулся моей щеки, после чего Марта унесла его наверх. Прижавшись спиной к моим ногам, Ильзе разделила своих кукол на две группы. Я отпил кофе из чашки и перевернул газетную страницу.

Матерчатая кукла оттолкнула в сторону одну из бумажных куколок.

– Прочь с дороги, гадкий еврей! – крикнула Ильзе низким голосом.

Бумажные фигурки попадали к моим ногам. Потом они стали карабкаться по моим туфлям, но тотчас же соскальзывали вниз. Матерчатые куклы, выстроенные в шеренгу возле кресла, тоже переместились поближе к моим ногам.

– У нас неприятность, – отчеканила Ильзе, подражая мужскому голосу. – Что произошло? Побег. Сколько их? Двое или трое. Как им удалось бежать? Они перерезали проволоку. Возьмите собак! Слушаюсь.

Ильзе изобразила собачий лай, а маленькие бумажные фигурки вспрыгнули мне на ноги, вскарабкались вверх и попрятались у меня за спиной и между коленей. Огонь в камине зашипел, от него полетели искры. Я перевернул еще одну газетную страницу.

– Бах! Бах!

Бумажные фигурки с криком посыпались вниз на деревянный пол. Матерчатые куклы подскочили к ним и стали топтать их ногами.

– Там еще один. Нельзя дать ему уйти. Поймайте того еврея с мальчиком. Бах! Бах!

Две бумажные фигурки стали биться о мою газету. Я поднял ее повыше и допил кофе. Бумажные фигурки по-прежнему налегали на газету. Я положил ногу на ногу, смяв несколько фигурок.