Текст книги "Любовница коменданта"

Автор книги: Шерри Семан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Умоляю, господин комендант, – воскликнула Ильзе, изображая беглеца. – Помогите нам. Помогите! – И, уже другим голосом: – Теперь поздно просить меня о пощаде, еврейские выродки. Бах! Бах!

Бумажные фигурки тыкались в мои ноги, в газету, мешая мне сосредоточиться. Я принялся читать статью заново.

– Пожалуйста, спасите нас. Спасите нас, господин комендант!

Бумажные фигурки перелетели через газету и упали мне на колени.

– Довольно, Ильзе, – сказал я, собрал куколок и отдал их ей. – Тебе пора спать.

– Но мы еще не поймали всех сбежавших евреев.

– Нет, уже поймали.

Я вытащил у себя из-за спины несколько фигурок и подал их ей.

– А теперь в постель!

Изображая сдавленные крики, Ильзе скомкала несколько фигурок. Подоспевшие матерчатые куклы принялись избивать оставшихся бумажных беглецов, пока те не рухнули на пол.

– Хватит, Ильзе. Отправляйся спать.

Она опустилась на колени перед каминным экраном и бросила бумажные фигурки в огонь, говоря:

– Отправляйтесь в газовую камеру!

Бумажные куклы с тихими стонами стали корчиться в огне.

– Поцелуй папу на ночь.

По всему полу в кабинете были рассыпаны бумаги. Я швырнул портфель в сторону и, не закрывая двери, кинулся к столу. Я посмотрел на девушку. Она сидела в углу и грызла хлебную корку. Ее дыхание было ровным, на лице – ни следа замешательства. И тем не менее бумаги валялись на полу. Я опустился на корточки и стал собирать их.

– Йозеф! – позвал я своего адъютанта. – Кто-нибудь заходил в мой кабинет?

– Не могу знать, господин комендант. Я находился с вами.

– А до этого?

– Я никого не видел. Что-нибудь случилось?

– Нет, ничего. Просто мои бумаги в беспорядке разбросаны на полу.

– Я помогу вам, господин комендант.

– Не надо. Я соберу их сам.

– Прикажете закрыть окно?

– Нет, не надо.

– Вы уверены, что вам не требуется моя помощь, господин комендант?

– Да, ступайте. Я справлюсь сам.

– Слушаюсь. Будут еще какие-нибудь указания?

– Нет, благодарю, Йозеф.

Адъютант поднял с пола мой портфель и поставил его в сторонку, чтобы можно было закрыть дверь кабинета. Я посмотрел на девушку: она не шелохнулась. Затем – на бумаги. Должно быть, я забыл запереть их в стол. Собрав с полу бумаги, я сложил их в стопку, не просматривая, и спрятал в ящик стола. Я подергал ручку ящика, дабы убедиться, что запор вполне надежен. Девушка отгрызла кусочек от другого конца темной корки и стала неторопливо разжевывать его, не сводя с меня глаз. Я подошел к окну и закрыл его.

Я закрыл окно и задернул шторы. Я запер дверь своего номера в мотеле на ключ и на цепочку и спинкой стула заблокировал дверную ручку. Впрочем, все это было бесполезно. Дрожащими руками я включил лампу на ночном столике. В комнате стоял удушливый запах табака. Ковер был в нескольких местах прожжен. Стена рядом с дверью ванной заляпана грязными пятнами, обои у кровати отстали от стены. Когда я сел на кровать, матрас подо мной прогнулся. В соседней комнате постояльцы приступили к ежевечернему выяснению отношений. Я вертел в руках конверт – это было письмо от издателя. Ее издателя. Затаив дыхание, я надорвал конверт, медленно и осторожно развернул письмо.

«Мы получили Ваш запрос и благодарим за проявленный Вами интерес к книге «Стоящие вдоль улиц мертвецы». Вынуждены, однако, уведомить Вас о том, что в соответствии с принятыми в нашем издательстве правилами мы не сообщаем адресов наших авторов. Корреспонденция на имя наших авторов может быть направлена по адресу…»

Я повалился на кровать. За окнами с ревом проносились машины. За стеной переругивались мои соседи. Кто-то из них запустил в стену чем-то тяжелым, и лампа у моей кровати замигала. Я снова поднес к глазам письмо.

«Сожалеем, что лишены возможности выполнить Вашу просьбу. Прилагаем к этому письму рекламный листок, извещающий о выходе в свет новой книги интересующего Вас автора под названием «Уцелевший: тот, кто выжил».

Мужчина в соседнем номере что-то кричал. Хлопнула дверь. Женщина заплакала. Я скомкал письмо в руке.

– Раз этих писем здесь нет, у меня в руках, Йозеф, я вынужден заключить, что вы их не подготовили.

– Я положил их вам на стол, господин комендант. Они были в бумажной папке.

– Я не вижу никакой папки, Йозеф, не говоря уже о письмах и документах, которые я велел вам подготовить.

Адъютант стиснул зубы и поднялся со стула. Он вошел в мой кабинет, бросив многозначительный взгляд на девушку, сидящую на койке в углу.

– Я сложил все документы в папку. А папку положил вот сюда, сверху. Чтобы вы сразу видели ее.

Я подошел к столу и скрестил руки на груди.

– Где же она?

– Она была здесь. Я сам ее сюда положил.

– Я не вижу никакой папки.

– Я знаю, что это очень важные документы, и отнесся к вашему поручению с должным вниманием.

– У меня складывается противоположное впечатление, Йозеф.

– Но ведь в вашем кабинете бываю не только я один.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что сказал, господин комендант.

– В ваши обязанности входит следить за тем, чтобы сюда не заходил никто из посторонних. Кто здесь был?

– Никого, – ответил он.

– Значит, остаемся только мы с вами.

– Не только.

– Кто еще? Моя жена? Дети? Больше, кроме нас, сюда никто не входит. И тем не менее бумаги исчезли.

Он впился в меня глазами, тяжело дыша.

– Куда же они делись, Йозеф? Не хотите ли вы сказать, что у них есть ноги?

– Никак нет.

– Мне нравится ваш тон, Йозеф.

– Я напечатаю их заново, господин комендант.

– Нужно найти оригиналы. Не могли же они испариться в самом деле!

– Хорошо, я постараюсь их найти.

– Непременно, Йозеф. Это не тот случай, когда можно ограничиться дубликатами.

– Я их не терял, господин комендант.

Я пристально посмотрел на своего адъютанта.

– О вашем поведении мы поговорим позже. А пока соблаговолите разыскать все документы. И письма в том числе.

Это был не первый раз, когда у меня пропадали важные документы. Поначалу я относил это на счет собственной беспечности или забывчивости. У меня исчезали документы, папки, оружие, даже мой именной кортик, правда, спустя несколько дней я нашел его на полу в спальне рядом с комодом. Но я чувствовал, что кто-то пытается скомпрометировать меня, подорвать ко мне доверие партии. Это началось сразу же, как только меня назначили комендантом лагеря, а позже приобрело просто-таки катастрофические масштабы. Но я дал моим скрытым недругам понять, что так просто им это с рук не сойдет. Что уничтожить меня не удастся. Никому! Ни Рейнхарду, ни Эрнсту, ни евреям. И тем не менее у меня постоянно что-то пропадало.

… – Он пропал! – всхлипнула Ильзе.

– Ты так и не нашла своего пупсика? – спросила Марта.

– Нет. Ганс потерял его.

– Не может быть.

– Честное слово.

Ганс помотал головой.

– Это ты! Ты потерял моего любимого пупсика.

– Ганс не виноват, Ильзе.

– Он играл с ним.

– Ты брала пупсика с собой, когда ходила к папе в кабинет. Помнишь? Наверное, ты его там забыла.

– Папа, мой пупсик у тебя в кабинете? Папа!

– Макс, Ильзе задала тебе вопрос.

– Извини, Марта.

– Ничего. Ильзе спрашивает, не видел ли ты…

– Прости меня. За все. Я очень виноват.

От неожиданности Марта села на стул, не выпуская из рук кастрюльки с кашей. Ее волосы были убраны со лба и зачесаны наверх. Она сильно похудела и выглядела изможденной. Пар из кастрюльки поднимался к ее лицу.

– Во всем виноват я.

– Мама, дай же мне овсянки, – сказала Ильзе.

– В наших размолвках виноват я один.

– Ганс потерял моего пупсика. Я точно знаю.

– Нет, – возразил Ганс.

– Но я, надеюсь, сумею заслужить твое прощение, Марта.

– Мама, положи мне каши, – нудила Ильзе. – Гансу-то ты дала. Я тоже хочу есть.

– Я люблю тебя, Марта.

– Макс, почему ты вдруг…

– Ты самая лучшая жена на свете. Я был так слеп! Почему ты плачешь?

– Я давно не слышала от тебя ничего подобного.

Я подошел к Марте и обнял ее. Она зарыдала.

– Что с тобой, мамочка? – спросила Ильзе.

– Прости меня, Марта. Ну пожалуйста. Я люблю тебя. Ты мне нужна.

Я стал гладить ее по голове. Она поставила кастрюльку и обняла меня. Ее слезы оставляли мокрые пятна на моем мундире, но мне было все равно. Я чувствовал, как она вздрагивает.

– Видишь, что ты натворил, Ганс? – сказала Ильзе. – Ты плохой мальчик. Папа возьмет и пустит тебя в расход.

– Расходы? Разумеется, я все оплачу – и бензин, и затраченное время, – сказал я. – У меня и в мыслях нет ничего дурного. Я просто хочу, чтобы вы ее разыскали.

– А что, если вы втянете меня в какую-нибудь аферу?

– Уверяю вас, это вовсе не афера, – возразил я. – К тому же, всю ответственность я беру на себя.

– И все же, зачем вам понадобилась эта девушка? Кто она вам?

– Я лишь прошу вас ее разыскать.

– Может, она чего натворила?

– Нет.

– Может, вы что-то затеваете против нее?

– Нет.

– Клянусь вам, нет. Ничего подобного. – Я протянул ему две тоненькие книжки стихов. – Вот, взгляните. Она написала эти книги. Я хочу найти ее. Я хочу, чтобы вы помогли мне найти ее.

– Зачем?

– Это мое личное дело.

– Тут что-то нечисто.

– Она знает меня, – сказал я.

– Я чувствую здесь какой-то подвох.

– У меня сугубо личные мотивы. Я должен найти ее.

– Может, у вас с ней какие счеты?

– Нет, клянусь вам.

– Если она вас знает, почему же вы не можете сами ее найти?

– Она не знает, что я ее ищу.

– Может, она не хочет, чтобы вы ее нашли.

Я посмотрел на лежащие передо мной тонкие книжечки. В кабинет вошла его секретарша и подлила ему в чашку кофе. К своей чашке я не притронулся. У секретарши был яркий маникюр и такая же ярко-красная помада на губах. Она жевала резинку. Прежде чем удалиться, она беззастенчиво оглядела меня с головы до ног. Мой собеседник взял в руки одну из книг.

– «Уцелевший: тот, кто выжил». Что это значит?

– Она была на войне.

– А вы?

– Тоже. Я воевал, был ранен. Несколько раз.

– На чьей стороне?

– Меня ранили немцы, я пострадал от немецкого оружия.

Он кивнул и перелистал несколько страниц, не читая. Из приемной послышался прерывистый стук пишущей машинки. Кабинет был очень маленьким и тесным. Повсюду – на столе, на подоконниках, на стульях и даже на полу лежали бумаги и книги. Давно не мытые окна едва пропускали свет. Воздух был насквозь пропитан табачным дымом. Мой собеседник отложил в сторону первую книгу и взял вторую. Не открывая ее, он долго смотрел на обложку.

– Возможно, она не знает, что я разыскиваю ее, – проговорил я. – Возможно, она думает… Видите ли, мы потеряли друг друга. В конце войны. Скорее всего, она не знает…

Он перегнулся через стол и отдал мне книги.

– Вы действительно готовы поклясться, что не причините ей вреда?

– Я никогда не причиню ей вреда, – ответил я. – Я спас ее.

– Одной клятвы недостаточно.

ГЛАВА 6

Мы знали это. Мы знали это с самого начала. Мы слышали это столько раз, что теперь нам хотелось, чтобы он поскорее закончил свою речь. Мы с нетерпением ждали исторического момента, когда нас приведут к присяге и мы промаршируем перед нашим вождем. Мы спасем Германию. Мы станем творцами истории. Об этом мечтал каждый из нас; мы ждали, когда он закончит свою речь и мы приступим к своей исторической миссии.

– Главное, чтобы вы доказали свою преданность фюреру не на словах, а на деле.

Это мы тоже знали. Именно поэтому он сделал ставку на людей, дорожащих семейными узами: мужей, отцов, сыновей. На людей, умеющих быть преданными. Знающих, что такое верность, честь, любовь. Мы были именно такими людьми.

– Надевая эту форму, вы расстаетесь со своим прошлым. Вместе с присягой вы принимаете новое крещение и обращаетесь в новую веру. Веру, скрепленную кровью. Веру, требующую самопожертвования, полной самоотдачи, храбрости, мужества, твердости духа.

Огонь факелов отражался в стеклах его очков, но наши сердца пылали ярче факелов. Напрягая зрение, мы всматривались в темноту за его спиной, пытаясь разглядеть черты изображенного на портрете человека, нашего Спасителя. Нашего фюрера.

– Вы должны заглянуть себе в душу. Вытравить из сердца сострадание. Вы должны разобраться в себе: обладаете ли вы достаточным мужеством, чтобы достойно служить Германии и нашему фюреру?

Нам было жарко – не только от факелов и не только оттого, что на нас были новые суконные мундиры. У нас кружилась голова – не только от тысяч голосов, звучащих в наших ушах. Не только от грома барабанов, в унисон с которыми бились наши сердца. В едином порыве мы вскочили на ноги, вскинув правую руку в приветствии:

«Клянемся служить преданно и храбро, не щадя жизни. Да будет Бог нам свидетелем!»

Ничто не могло столкнуть меня с этого пути. К тому времени, как я стал мужем, а потом и отцом, для меня не существовало высшей ценности, нежели моя семья и Германия. Когда я смотрел на Марту и спящего у нее на руках младенца, я со всей отчетливостью осознавал свою цель в жизни, свое предназначение. Ради благополучия своей семьи, ради будущего своих детей я был готов на все.

– Почему ты так смотришь на меня, Макс? – спросила Марта.

– Ты такая красивая!

Марта улыбнулась и посмотрела на ребенка. Волосы легкими волнами спадали ей на плечи, свет лампы подчеркивал белизну ее кожи. Младенец спал у нее на руках, прильнув к груди, сжав крохотные ручонки в кулачки. Я подошел к креслу-качалке и опустился перед ними на колени. Я погладил головку младенца. Марта улыбнулась.

– Прелестный малыш, правда?

– Ты замечательная мать.

– Он похож на тебя, Макс.

– Нет, он намного красивее.

– Он вырастет и станет настоящим мужчиной, – сказала Марта, коснувшись моей щеки. – Как его отец.

– Подумать только, это мой сын.

– Твой первенец.

– Мой сын…

– Ты будешь им гордиться, Макс. Он вырастет достойным человеком.

– О, Марта, я никогда не думал, что буду так счастлив.

Я был счастлив. И верил, что так будет всегда. Мой сын вырастет сильным, здоровым, красивым. Он будет достойным гражданином Великой Германии. Он будет похож на нас. А мы – лучшие люди Германии. Так нам внушали, постоянно, упорно. Мы – самые лучшие. Самые храбрые. Самые красивые. Пока мы искренне не уверовали в это.

– За последнее столетие произошло чудовищное оскудение человеческой личности, – сказал Генрих, и в его очках сверкнули отблески пламени. – Но вы, офицеры, несете в себе лучшее, что есть в человеке. Вы – надежда человечества. В ваших руках – будущее.

– А в моих руках – душа немецкого народа, – сказал пастор, стоявший на трибуне рядом с Генрихом. И наши взоры теперь обратились к нему.

– Душа немецкого народа, – продолжал он, – это воск, из которого еще только предстоит вылепить то, что нам нужно. Лепить придется вам. Вы должны придать ей форму, достойную нашей судьбы.

– Хватит ли у вас для этого мужества? – вопросил Генрих, и мы ответили ему ликующими возгласами.

– Я заглянул в будущее, – проговорил пастор, – и я могу сказать вам, что нужно Германии. Хотите услышать?

– Да! Да!

– Ein Volk, ein Reich, ein Fuhrer^[6].

Мы кричали от восторга. Мы топали ногами. Били в ладоши. Ликовали.

– Ein Volk, ein Reich, ein Fuhrer.

– Фюрер? – недоверчиво спросил грузный человек, когда его разбудили в тюремной камере. – Вы от фюрера? Я ничего не понимаю.

– А никто и не просит вас понимать, – бросил ему офицер. – Достаточно того, что я вам говорю: я прибыл от самого фюрера.

Один из наших людей колотил по дверям камер, пока их отпирали. Пятеро полуодетых мужчин вышли из своих камер и присоединились к грузному мужчине. Они поправляли подтяжки, терли глаза, тревожно переглядывались друг с другом и с опаской поглядывали на нас.

– Зепп, дружище, – спросил один из них с недоуменной улыбкой, – что, черт возьми, происходит?

– Фюрер приговорил вас к смерти, – объявил командир нашей группы, щелкнув каблуками и подняв руку в приветствии.

– Хайль Гитлер!

– Мой фюрер… Мой фюрер…

В каменном коридоре прогремели выстрелы, и тела несчастных рухнули на грязный пол. Один из них зашевелился и застонал.

– Фон Вальтер, как вас угораздило промазать, стреляя с такого близкого расстояния?

– Я не промазал.

– Говорили, что вы один из лучших стрелков.

– Так оно и есть.

– Пристрелите его. Я хочу, чтобы все было чисто. Для этого вас сюда и послали. Поняли?

Я понял. Одна ошибка – и всему конец. Я не собирался делать ошибок. Партия была смыслом моей жизни. Моей судьбой. И ничто не могло ее разрушить. Ни плохо работающие печи, ни обваливающиеся трубы крематория, ни пули снайпера, ни краденые гранаты, брошенные в мой автомобиль. Ничто и никто.

– Значит, твоего шурина восстановили в партии? Как ему это удалось?

– Мне надоело выслушивать стенания своей сестрицы, – сказал Дитер, подливая себе шампанского. – Пришлось напомнить одному человеку, что он мне кое-чем обязан.

– И тем не менее ему поручили возглавить операцию по очистке гетто.

– Ну и что?

– Это унизительная работа.

– Я не знал, что тебе когда-либо приходилось испытывать нечто подобное.

– Было дело, – сказал я. – Жуткая работа.

– Почему?

– Наши люди напоминали стаю голодных волков. Они вели себя как звери. Только в отличие от зверей орудовали не клыками, а топорами и штыками. Нет уж, такая работа не по мне.

– Мой шурин получает за эту работенку в порядке поощрения двести пятьдесят граммов бренди. Ежедневно.

– Не стоит того.

– Правда?

– Во всяком случае для меня.

– А я бы согласился за стакан бренди, – сказал Дитер. – Даже за полстакана.

– Я не могу, Ильзе. Я занят. Мне сейчас не до игр.

– Но мама велела нам идти к тебе, – возразила Ильзе.

Она была в пижаме и тапочках. Одной рукой она прижимала к себе куклу, другой держала за руку Ганса.

– Мама сказала, что мы мешаем ей готовиться к приему гостей.

– Хорошо, но при чем здесь я?

Ильзе пожала плечами.

– Мама сказала: «Идите поиграйте с папой».

– Я не могу сейчас с вами играть. У меня много работы.

– А мама сказала, что ты с нами поиграешь.

– Ладно. Условимся так: вы с Гансом будете тихонько играть с куклой вот здесь, около моего стола.

– А ты будешь играть?

– Нет. Мне нужно поработать. Но вы можете играть здесь, рядом… Пока я буду работать. Это все равно, как если бы мы играли вместе.

Ильзе с куклой и Гансом подошла к моему креслу. Ганс вытащил изо рта палец и откусил кусочек пряника.

– Ну вот и хорошо. Располагайтесь здесь и играйте со своим пупсиком, пока я закончу работу.

– А зачем приходят гости? – спросила Ильзе, прислонившись к ручке кресла.

– Мы устраиваем обед.

– Какой обед? – спросила Ильзе. – Деньрожденный?

– Нет, просто обед.

– А почему нам нельзя обедать со всеми?

– Потому что в это время вы уже должны спать. Ганс, отойди оттуда.

– Я не хочу спать, – сказала Ильзе. – Я уже большая и могу лечь позже. Я старше Ганса. Почему мне нельзя побыть с гостями?

– Ганс, отойди оттуда!.. Это обед для взрослых, Ильзе, а ты еще не взрослая.

– Ты разрешил мне не ложиться, когда…

– Ганс!

Я поднялся из-за стола. Малыш стоял перед девушкой. Я взял его на руки.

– Ильзе, отправляйтесь-ка наверх.

– Но ведь мама велела…

– Скажите маме, что я очень занят и не могу с вами играть.

– Но ведь…

– Идите. Мне нужно работать.

Я все время работал. Нередко допозна. А бывало, что и до утра. Честно говоря, в ночные часы мне хорошо работалось, потому что никто меня не отвлекал. Я сидел за столом при свете лампы и работал. Порой целые ночи напролет.

Когда работа стопорилась или мне не удавалось подобрать нужное слово, я снимал свой перстень в виде серебряного обруча с изображением черепа и выгравированным под ним словом «heil» и перекатывал его в левой ладони. Я рассматривал надпись на его внутренней стороне. Прикасался кончиком пера к глазницам черепа, водил по скрещенным костям, выступающим из-за его оскала, по выгравированным на металле буквам. И слова, которые я искал, приходили на память. Я снова надевал перстень на палец. И видел девушку, смотревшую на меня.

– Кстати, о женщинах, – сказал Дитер, взглянув на девушку. – Ты давно уже не упоминал о Диане. Что с ней?

– Она вышла замуж, – ответил я.

– Замуж? Не может быть!

– Да.

– Когда же это произошло?

– В феврале. Как раз перед воздушным налетом.

– Неужели она все-таки вышла замуж? После всего, что ты для нее сделал? После вычетов из твоего жалованья в пользу «Лебенсборна»?

– Она сказала, что ей нужен рядом близкий человек.

– И ты не пытался ее остановить?

Я пожал плечами.

– Я узнал об этом постфактум. Кроме того, она пригрозила рассказать обо всем Марте, если я захочу ей помешать.

– И она осуществила бы эту угрозу, – заметил Дитер. – Насколько я понимаю, она любила тебя, Макс.

– Любовь проходит.

– Ты в этом не виноват.

Я посмотрел на него.

– Презираю женщин, – сказал Дитер.

Я не презирал женщин, но я никогда их не понимал. Ни одну из них. Сколько ни старался понять. Даже Марту. Она была так нежна с детьми. И со мной тоже, по крайней мере, временами. Но однажды спустившись после ужина в кабинет, я увидел в углу сжавшуюся в комок девушку. На ее рассеченной нижней губе запеклась кровь. Левая щека была в синяках, глаза опухли, превратившись в узкие щелочки. На руках, на ключицах, на шее – всюду виднелись ссадины и кровоподтеки. Она громко вскрикнула, когда я дотронулся до нее. Когда я наклонился к ней и повернул к себе ее лицо, мой сапог задел какой-то деревянный предмет: это была щетка для волос, принадлежащая Марте.

Я ворвался в кухню, сжимая в кулаке щетку. Марта вздрогнула и прижала к груди полотенце. Я швырнул щетку в окно над раковиной. На пол посыпались осколки стекла, но я был в таком бешенстве, что не замечал ничего вокруг. Потом я начал хватать со стола посуду, которую она вытирала, и швырять ее в стену. Марта отступила к столу, комкая в руках кухонное полотенце. Я все еще не мог избыть охватившую меня ярость. И я опрокинул стол со стоящими на нем кофейными чашками и блюдцами. Затем бросился к буфету, в котором стоял наш свадебный сервиз, и смахнул его на пол. Марта жалобно вскрикнула. Но и это не возымело на меня действия. Я выскочил из дома, чтобы не видеть ее, ее слез, не слышать ее упреков и жалоб. Я готов был бежать на край света, лишь бы не видеть женщин с их бесконечными претензиями.

Но где бы я ни оказывался, я не мог убежать от нее. От этой девушки, моей племянницы. И найти ее я тоже не мог. Зато по ночам, стоило мне закрыть глаза, – она оказывалась со мной, рядом. Я протягивал к ней руки, но она ускользала из моих объятий.

Каждую ночь мне снилось одно и то же: я стою на берегу и зову ее, но корабль уходит все дальше и дальше от берега. И от меня. Я бросаюсь в темную воду. Зову ее. Я ощущаю ужасную тяжесть в ногах и леденящий холод воды. Одежда на мне намокла, и я все глубже и глубже погружаюсь в разбушевавшиеся волны. Я выпускаю из рук «Стоящих вдоль улиц мертвецов». Книжка у меня на глазах разбухает и превращается в плот. Я забираюсь на него и устремляюсь вслед за кораблем в открытое море.

Я зову ее. Машу руками. Девушка стоит на палубе.

Я уже почти рядом, но она не видит меня. Я окончательно выбиваюсь из сил. Вода становится еще холоднее. Глубже. Она заливает мне глаза. Я теряю сознание. От усталости. Когда я открываю глаза, корабля уже нет – он исчез. И она исчезла вместе с ним.

Каждый раз я просыпался с чувством неистребимой тоски и одиночества, независимо от того, была рядом Марта или нет. Случалось, я кричал во сне, тогда она тормошила меня и старалась утешить, говоря, что это всего лишь сон. Я отталкивал ее. Она все равно ничего не поняла бы. Стоило мне закрыть глаза, как над головой у меня смыкались волны. Иногда я заставлял себя не спать всю ночь, чтобы только не видеть этот сон, чтобы не дать «Мертвецам» утащить меня на дно. До последнего дня я продолжал искать девушку, но так ее и не нашел.

«Девушка найдена».

Телеграмма дрожала в моей руке. Я ухватился за спинку стула и сел. Я снова и снова перечитывал ее:

«Девушка найдена. Живет в снятом на лето домике. Адрес прилагаю. Судя по всему, не замужем. Ее имя – Рашель Сара Леви. Жду дальнейших указаний».

ГЛАВА 7

– Ну, наконец-то я вас догнал, – сказал отвратительный толстяк, остановившись перед моим столиком. – А вы шустрая птичка. За вами не угонишься.

– Простите, я…

– Не стоит втирать мне очки, – оборвал меня толстяк. Он уселся на стул и отодвинул в сторону мою чашку с кофе. – Я знаю, кто вы. Эй, голубушка, принеси сюда еще чашку кофе. И пару пончиков.

– Я не имею обыкновения обедать в обществе посторонних, – сказал я и, сложив салфетку, бросил ее на стол.

– Как же, как же. Вы имеете обыкновение делать кое-что другое, не правда ли?

Он проворно схватил мою руку и прижал ее к столу. Потом приподнял полу пиджака, под которым за поясом торчал пистолет.

– А теперь будьте паинькой и сидите смирно, пока я выпью кофе и съем пончики, – прошипел он. – Нам предстоит кое-что обсудить. Поговорим как мужчина с мужчиной. Как джентльмен с джентльменом.

– Вы будете платить отдельно? – спросила его официантка.

– Нет. Внести это в счет моего приятеля. А ты хорошенькая. Когда ты заканчиваешь работу, крошка?

– Вам угодно еще что-нибудь, сэр? – спросила официантка, повернувшись ко мне.

– Ему много чего угодно, только ты вряд ли сможешь ему это дать.

– Нет, благодарю вас, ничего, – ответил я.

Официантка отошла, окинув моего собеседника неприязненным взглядом.

– Итак, с моей точки зрения, ситуация выглядит следующим образом, – сказал он, чавкая и осыпая стол крошками.

– Боюсь, у нас с вами разные точки зрения, – проговорил я. – Мы с вами незнакомы, и, признаться, меня это вполне устраивает. Я уже закончил обед и не имею ни малейшего желания продолжать этот разговор.

– Вот как, ваше высокоблагородие? Может, вам предпочтительнее схлопотать дырку в животе? Или, может, вам угодно узнать, какое вознаграждение за вас обещано? О, ваша голова оценивается в кругленькую сумму. Чтобы я ее мог получить, вам вовсе не обязательно оставаться в живых. – Он улыбнулся. – Я так и знал, что эта новость отобьет у вас желание встать и уйти.

Он высыпал в чашку все содержимое сахарницы и с шумом втянул в себя густую жидкость. Потом принялся за второй пончик, выпачкав подбородок джемом. Его живот вместе с пистолетом с трудом умещался под пиджаком.

– Что вам нужно? – спросил я.

– Вот это уже другой разговор. А сами вы как думаете?

– Понятия не имю.

– Бросьте прикидываться. Вы умный человек. Как-никак бывший начальник. Попробуйте угадать.

– Я не привык играть в шарады. Говорите, что вам нужно.

– Нет, попробуйте сами догадаться.

– Говорите же.

– Да будет вам, господин начальник. Угадайте. – Он осклабился, обнажив щербатый рот.

– Позвольте дать вам один совет.

– Совет?

– Да. Это единственное, что я могу для вас сделать.

– Подумать только! Он собирается давать мне советы! Вот это да! Я не знал, что вы такой шутник, начальник.

– Не называйте меня начальником. Позвольте поделиться с вами одной мудростью, которую я усвоил…

– Совет! Вот насмешил!

– Ложь, повторенная много раз, становится правдой.

– Правдой? – прыснул он, забрызгав рубашку кофе. – Это не имеет отношения к правде.

Он ошибался. Это имело прямое отношение к правде. В мире не существует ничего, кроме правды. Порой мне даже кажется, что я остался в живых для того, чтобы рассказать правду.

– Хочешь услышать правду? – спросил Дитер, когда на моей машине мы объезжали лагерь. – Ты намного храбрее Филина.

– Что? Храбрее Генриха? Что ты несешь?

– Он приезжал к нам на прошлой неделе, я уже рассказывал тебе об этом. Решил посмотреть, как проводятся массовые расстрелы.

– Как проводятся расстрелы? Но почему? Вы проводите их как-нибудь по-особому?

– Да нет, – ответил Дитер, глядя из окна на шеренги заключенных, собранных для очередной переклички. – Как всегда. Тем не менее он приказал мне и моим людям отобрать сотню пленных. Мужчин и женщин. И вывести их на плац.

– Женщин тоже?

– Да. Он хотел, чтобы мы их расстреляли. В его присутствии.

Дитер передернул плечами, когда машина остановилась, пропуская группу заключенных. Один из них упал. Охранник спустил собаку, и она тотчас же набросилась на него. Я сделал водителю знак ехать вперед. Водитель нажал на клаксон. Охранники отогнали заключенных в сторону, давая машине возможность проехать. Когда мы завернули за угол, Дитер поднял стекло.

– Как только были сделаны первые выстрелы и убитые повалились на землю, Генриху стало дурно.

– Не может быть!

– У него закружилась голова.

– Невероятно.

– Он чуть не грохнулся в обморок, но в последний момент все-таки взял себя в руки.

– Но ведь это был всего лишь расстрел.

– А потом, ты только послушай, Макс, он стал орать на стрелков моего подразделения.

– Что?

– Он орал и на них, и на меня. За то, что мы не умеем как следует целиться.

– Но вы же отменные стрелки. Что значит «не умеете целиться»?

– Несколько женщин были только ранены. Они остались в живых.

– Поэтому он и стал на вас кричать?

– Да. Будто мы сделали это умышленно.

Он постоянно повторял нам, чего от нас ждут Как нам следует поступать, думать, во что верить Он твердил, что мы войдем в историю как спасители немецкого народа. Он внушал нам, что нас связывают не только общие чаяния, надежды и мечты – нас связывают кровные узы.

– Мы станем обществом, спаянным кровными узами. Мы – представители арийской расы. В наших жилах, в наших сердцах пульсирует чистая кровь. Мы должны быть проворны, как гончие псы. Несгибаемы, как подошва сапога. Тверды, как сталь Круппа. Несгибаемы. Тверды. Чисты. Только чистокровные арийцы способны презреть истину. И отстоять ее любой ценой.

– Мы исповедуем иные истины, нежели вы, – заявил сдан из стоящих передо мной пленных.

Их было семеро, грязных, одетых в окровавленные лохмотья. Один из них едва держался на ногах. Среди них был подросток и коротко стриженная женщина. Она плюнула мне в лицо, когда я подошел к ней. Мой адъютант залепил ей пощечину.

– Где вы их обнаружили?

– Неподалеку от лагеря, в лесу, господин комендант.

– Партизаны, – сказал я. – Что ж, мы знаем, как обращаться с партизанами.

– Они стреляли. В результате несколько наших погибло.

– Сколько?

– По крайней мере, трое.

– Неправда! – воскликнул их вожак по-немецки. – Четверо.

– Пятеро! – выкрикнула женщина и усмехнулась, вызывающе вскинув голову.

– Вы прочесали весь лес?

– Еще нет.

– А оружие нашли?

– Не все. Зато мы обнаружили их склады с продовольствием, перевязочными материалами, бензином.

– Бензином?

– Так точно, господин комендант.

– Украденным из лагеря?

– Разумеется! – сказал партизанский главарь. – Украденным из лагеря, из-под самого вашего носа.

– Это было совсем нетрудно, – добавил подросток.

– Даже слишком просто, – огрызнулась женщина.

Она не успела договорить, как их главарь кинулся ко мне, пытаясь выхватить у меня пистолет и кортик. Не устояв под его натиском, я невольно попятился к столу. Охранники закричали. Женщина пронзительно взвизгнула, когда я ударил его по голове. Она снова взвизгнула, когда охранники оторвали его от меня. Адъютант поднес к его виску пистолет и спустил курок. Женщина бросилась вперед, молотя кулаками двоих охранников, которые преградили ей путь, не давая подойти к убитому. Другие охранники целились в остальных партизан. Никто из них не шелохнулся, только подросток стиснул кулаки. Я оправил на себе мундир. Женщина посмотрела мне в лицо, прижимая к груди окровавленную голову партизанского вожака.