Текст книги "Любовница коменданта"
Автор книги: Шерри Семан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Annotation
Психологическая драма, в центре повествования которой взаимоотношения коменданта фашистского концлагеря и его узницы, молодой еврейки. Тема «палач и жертва» повернута к читателю неожиданными, порой парадоксальными гранями и в сочетании с эстетическим стилем прозы производит потрясающий эффект.
«Любовница коменданта» – первый роман американской писательницы Шерри Семан, преподавательницы университета в Огайо.
Шерри Семан
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА 1
ГЛАВА 2
ГЛАВА 3
ГЛАВА 4
ГЛАВА 5
ГЛАВА 6
ГЛАВА 7
ГЛАВА 8
ГЛАВА 9
ГЛАВА 10
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА 1
ГЛАВА 2
ГЛАВА 3
ГЛАВА 4
ГЛАВА 5
ГЛАВА 6
ГЛАВА 7
ГЛАВА 8
ГЛАВА 9
ГЛАВА 10
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Максимилиан Эрнст фон Вальтер (1909–1947)
Лия Сара Абрамсон (1920–1945?)
notes
1
2
3
4
5
6
7
Шерри Семан
Любовница коменданта
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Ибо кто может выпрямить то, что Он сделал кривым? Еклесиаст, 7; 13
ГЛАВА 1
И вдруг я увидел ее. В сельской лавчонке. Стоя у прилавка в лучах яркого утреннего солнца, она беседовала с продавцом, пока тот укладывал ее покупки в пакет. Я узнал ее сразу. Те же светлые волосы, только теперь длинные, заплетенные в косу, спадавшую вдоль спины. Та же белая, казавшаяся прозрачной кожа. И моя рука тотчас же скользнула вниз, готовая ощутить привычную тяжесть пистолета. Стоило мне услышать ее голос, как я невольно отпрянул назад, к деревянному стеллажу с продуктами, сжимая пальцами поясной ремень. Острые края полок вонзались мне в спину. На лбу выступила испарина, рубашка взмокла от пота. Еще один вошедший в лавку покупатель сердито отстранил мой локоть и, что-то ворча себе под нос, попытался достать нужную ему банку у меня за спиной, но я не двинулся с места. И опять моя рука непроизвольно скользнула вниз. Я забыл, что больше не ношу оружия.
Да, это была она. Когда мой адъютант впервые привел ее ко мне в кабинет, она показалась мне еще более хрупкой, чем тогда, во дворе: выцветшая лагерная роба болталась на ее худеньких плечах. Голова была повязана красным платком. Отпустив адъютанта, я отложил перо и поднялся из-за стола. Я приблизился к ней и взглянул на ее худое лицо с острыми скулами и темными кругами под глазами, отметив при этом пухлые, сочные губы. Под ветхой тканью ее лагерной робы угадывались маленькие упругие груди. Я удовлетворенно кивнул и медленно прошелся вокруг нее, водя дубинкой по ее животу, бокам, бедрам. Она не отстранилась. Тогда я провел рукой по ее спине: под серой робой на ней ничего не было. Я мысленно улыбнулся и стал тискать ее гибкое тело, пока мы не оказались лицом к лицу. Когда я приподнял дубинкой ее подбородок, она не отвела глаз.
– Ja, – сказал я, глядя ей прямо в глаза. – Ja.
Я не отвел взгляда. Это было не в моих правилах. Я всегда смотрел прямо, не пряча глаз и не мигая. Я смотрел на трибуну и восторженно кивал. Рядом со мной были такие же, как я, исполненные воодушевления молодые люди в таких же, как у меня, черных мундирах. Наши взоры были прикованы к трибуне и стоявшему на ней невысокому человеку в очках с тонкой металлической оправой. Его имя мало что говорило нам тогда, зато лицо было отчетливо видно в свете факелов, освещавших трибуну и плац. Гордость распирала нам грудь. Затаив дыхание, мы ловили каждое слово оратора. В стеклах его очков отражался свет факелов, и оттого казалось, что в глазах у него полыхает пламя.
– Мы – воплощение чистоты нации, – отчеканил оратор. – Ее благородства. Ее доблести. Мы – надежда нашей страны.
Все мы, будущие офицеры, дружно закивали.
– Ради достижения великой цели мы не пощадим собственной жизни, – продолжал человек на трибуне. – И уж тем более не пощадим чужой жизни.
О, нас не страшили никакие жертвы. Мы аплодировали до тех пор, пока оратор не поднял руку, требуя тишины:
– Вы поклялись честно исполнить свой воинский долг, но я уверен, что вы способны на большее. Я уверен, что вы спасете нашу страну. Нашу родину. Наше отечество.
Толпа взревела в едином патриотическом порыве. Сжимая одной рукой рукоятку пистолета, я вскинул другую в приветствии. Тому, кто не был там, трудно понять наше тогдашнее состояние. Высокая трибуна. Оратор. Его простертые к небу руки. Сполохи пламени. Черное сукно наших мундиров. Дух энтузиазма. Ослепительный свет факелов. И дружный хор голосов, повторяющих, словно молитву, одни и те же слова.
– Meine Ehre heisst treue, – произнес я. – Моя честь – моя верность.
Яркий свет резал глаза. Моя рука, привычно сжимавшая пистолет, дрожала. Я потянул на себя затвор, взвел курок и стал медленно поднимать руку вверх, но она тотчас же безвольно опустилась. Я отхлебнул еще виски и поставил стакан на раковину. Зажмурившись и стиснув зубы, я снова вскинул пистолет и приставит дуло к холодному виску.
– Ну же, – сказал я, – давай!
Открыв глаза, я увидел в зеркале свое отражение: дуло пистолета, приставленное к правому виску, взлохмаченные волосы, затравленный, как у заключенного, взгляд. Я почувствовал приступ дурноты. Склонившись над раковиной, я сжал свободной рукой ее край, пока дурнота не прошла. Казалось бы, что может быть проще: поднести пистолет к виску и спустить курок. Я столько раз стрелял из пистолета, что, разбуди меня среди ночи, не замешкался бы ни на минуту. Я ополоснул лицо холодной водой. Выпрямился и, затаив дыхание, изо всех сил прижал дуло к виску. Ну, нажимай! Сильнее. Еще сильнее. Стальное дуло у виска. Висок под стальным дулом. Жми. Жми сильнее. Пока висок не заноет от боли. Нет, мне не было страшно: у меня попросту не хватило духа.
– Папа, у меня болит голова, – сказала Ильзе.
Она со страдальческим видом сидела за столом, положив подбородок на руки.
– Это от газа, – добавила она.
– От газа? – удивился я, звякнув ножом о тарелку. – Я не чувствую запаха газа.
– Надо проверить плиту, – сразу насторожилась Марта.
Она поставила на стол свою тарелку, вытерла руки о фартук и, подойдя к плите, принялась осматривать и нюхать горелки.
– Кажется, маленькая горелка вышла из строя, – заключила она.
– Я говорю совсем не про этот газ, – продолжала Ильзе.
– А про какой? – спросил я, положив вилку и вытирая рот салфеткой.
– Про еврейский, – сказала Ильзе, уронив голову на руку.
– Еврейский? – удивилась Марта и быстро взглянула на дочь. – О чем ты говоришь, Ильзе?
– Это еврейский газ, еврейский газ. Газ, которым убивают евреев.
– Макс! – воскликнула Марта, переводя взгляд на меня.
– Тот газ не пахнет, Ильзе, – поспешил успокоить ее я.
– Пахнет!
– Нет, не пахнет.
– У меня от него болит голова.
– Если бы ты вдохнула хоть немного того газа, тебя бы уже не было в живых.
Я отломил кусочек черного хлеба. Ильзе оттолкнула от себя тарелку. На другом конце стола Ганс сбросил ложку с подставки, прилаженной к его высокому стульчику. Он принялся стучать ножками и свесился со стула, пытаясь достать ложку. Я положил себе на тарелку картофеля.
– Пахнет газом, – продолжала капризничать Ильзе. – Меня тошнит от него.
– Не болтай глупости. Я же сказал: если бы ты понюхала тот газ, ты бы умерла.
– Макс, прошу тебя.
Ганс завизжал и стал колотить ножками о подставку. Марта села за стол, а я отрезал себе еще один кусок мяса. Теперь Ганс колотил ногами по столу. Марта подняла с пола брошенную им ложку.
– Ешь, Ильзе, – сказал я. – Никакого запаха нет и в помине.
– Ну и пусть. У меня все равно болит от него голова.
Марта не любила, когда я за столом начинал обсуждать служебные дела. Даже в отсутствие детей. Даже когда у нас бывал Дитер. Мне кажется, женщины ничего не смыслят в мужских делах. Они настолько поглощены семьей, что не понимают простой истины: благополучие семьи держится на том, что делаем мы, мужчины, то есть на нашей работе. Зато мужчины понимают друг друга без лишних слов. По крайней мере, мы с Дитером почти всегда понимали друг друга. Когда ему удавалось вырваться ко мне на несколько часов, повар накрывал для нас стол в моем кабинете, чтобы мы могли спокойно поговорить. Я поднял бокал с вином и задумался. В кабинете витал аромат чеснока и приправ. Мы с Дитером сели за стол.
– Икра, – сказал Дитер, поддевая кусочком подсушенного хлеба россыпь блестящих черных зерен. – Как тебе удалось ее достать?
– Не забывай: перед тобой комендант лагеря.
Я поднес свой бокал к бокалу Дитера.
– За славу великой Германии, – сказал я.
– За нашего фюрера! – подхватил Дитер, чокаясь со мной.
Мы выпили. Пока я наполнял бокалы бургундским, Дитер намазал икрой еще один кусочек хлеба. Положив его в рот, он закрыл глаза и принялся жевать, блаженно причмокивая.
– Вкуснотища!
Я снова поднял бокал:
– За бессмертие Третьего Рейха!
– За счастье евреев, – добавил Дитер.
Мы снова чокнулись. В окна кабинета струился яркий солнечный свет. Под музыку виол, скрипок и виолончелей мы вновь осушили и вновь наполнили бокалы. Дитер приподнял крышку с одного из судков на столе и втянул носом дразнящий аромат.
– За нас, старина, – провозгласил я очередной тост.
– За нас, – сказал Дитер, возвращая крышку на место.
Он осушил свой бокал и принялся поочередно заглядывать в остальные судки.
– Я завидую тебе, Макс. Ты пребываешь вдали от фронта и от Берлина.
– Я заслужил это, – ответил я.
– Я тоже, однако мне не предложили такой пост.
– Но тебе же всегда нравилось на фронте. Ты любишь острые ощущения.
– Временами, – согласился Дитер. – И все-таки здесь благодать: ни тебе свиста пуль, который слышишь даже сквозь сон, ни соглядатаев, которые следуют за тобой по пятам, фиксируя каждый твой жест, каждое сказанное тобой слово, чтобы потом настрочить на тебя донос.
– Порой здесь невозможно дышать от вони, – заметил я, ввинчивая штопор в пробку. – Марта постоянно жалуется.
– Я вижу, ты обзавелся хорошенькой еврейкой, – сказал Дитер, принимаясь за паштет.
Мы оба посмотрели на девушку. Она неподвижно сидела на полу в углу кабинета, обхватав руками колени. Платка на голове у нее не было, ее коротко остриженные волосы казались совершенно белыми. Она смотрела прямо перед собой на окно, за которым сгущались тучи.
– Поразительно красивое лицо, – сказал Дитер. – Даже теперь.
– Да.
– А Марта не…
– Я не разрешаю Марте заходить в мой кабинет.
– Жены всегда находят, к чему придраться, – проговорил Дитер, кладя на тарелку несколько ломтиков жареного мяса.
– Увы, это так.
– Руди пришлось избавиться от своей любовницы-еврейки, – вздохнул Дитер, поливая мясо соусом.
– Что ты говоришь?!
– Да, и от сына, которого она с ним прижила.
– Когда? – спросил я, невольно придвигаясь к нему.
– В прошлом месяце.
– Почему ты мне не рассказал об этом?
– Я думал, ты знаешь, – пожал плечами Дитер.
– Он отправил ее в газовую камеру?
– Возможно, просто пристрелил, – ответил Дитер, самозабвенно жуя. – Право, не знаю. Если хочешь, я могу спросить.
– Значит, слухи подтвердились, – проговорил я. (Дитер кивнул.) – Должно быть, их засек Филин.
– А если не он, так Белокурая Бестия, – предположил Дитер. – Гусь просто отменный.
– Зажарен как раз в меру, – согласился я. – Именно так, как я люблю.
– Как ты собираешься поступить с этой девушкой?
– Что ты имеешь в виду?
– Ты слышишь меня? – Марта была вне себя от ярости. – Как ты намерен поступить с этой девицей?
Когда я поднял глаза от газеты, Марта швырнула мне на журнальный столик книжку.
– Что ты имеешь в виду? – спросил я.
– Тебе давно уже следовало избавиться от нее, – кричала Марта, – я же тебе говорила! А теперь – вот, полюбуйся на ее художество.
Передо мной лежала тонкая книжечка в темно-красной обложке с выведенным на ней черным заголовком: «Стоящие вдоль улиц мертвецы». Не успел я потянуться за ней, как Марта схватила книжку и, гневно взглянув на меня, стала ее листать, притопывая ногой.
– Вот, послушай! Послушай, что эта еврейская шлюха пишет о тебе!
– Она ничего не могла обо мне написать, – сказал я, поднимаясь. Газета соскользнула с моих коленей на пол. – Это невозможно.
– Хочешь услышать невозможное? – спросила Марта, листая страницы. – Вот, слушай: «Первый урок немецкого».
– Дай сюда книгу! – воскликнул я, но Марта не выпускала книжку из рук.
– «Немец врывается в комнату: на нем серо-голубая форма, а вокруг него – ореол света».
– Дай я сам посмотрю.
– «Он дрожит, и я понимаю, что ему тоже не терпится сыграть роль в этом спектакле».
– Дай сюда книгу! – снова потребовал я.
– А вот еще. – Марта ударила меня книгой по протянутой руке. – Вот: «В спальне коменданта».
– Что?
– Ты приводил ее в нашу спальню, – проговорила Марта, потрясая книгой у меня перед глазами. – Подумать только! Потаскуха, еврейка в нашей спальне, в моей кровати!
– Марта, позволь мне взглянуть.
– Может быть, ты и в любви ей признавался?
– Дай сюда книгу.
– Неужели даже такой, как ты, мог полюбить еврейку?
– Я хочу посмотреть книгу.
– Ты обманывал меня! – вскрикнула Марта и снова ударила меня по руке книгой.
– Неправда, – возразил я. – Все это ложь.
– И слова, которые ты ей говорил, тоже ложь?
– Я ничего ей не говорил.
– Ты все время твердил мне: «Не обращай внимания, она всего лишь еврейка».
– Но ведь так оно и есть.
– Еврейка, которая понимает по-немецки!
– Она не понимала по-немецки.
– Здесь все написано, – гневно тыкала Марта пальцем в обложку.
– Она не понимала по-немецки. Даже самых элементарных слов.
– Ну и глупец же ты! Она понимала абсолютно все.
– Ничего подобного.
– И все здесь описала.
– Неправда.
– Все до тонкостей. Имена. Даты. Названия мест.
– Она не понимала ни слова, – повторил я, покачав головой, и снова протянул руку за книгой.
– Из ее писанины можно узнать все, что ты когда-либо говорил в ее присутствии.
– Не может быть…
– Ты все еще ничего не понял, Макс.
– Это ложь.
– Это обвинительный акт. Ее даже не потребуется вызывать в суд. Она уже дала свидетельские показания. Они содержатся здесь. На этих страницах.
– Это ошибка.
Марта швырнула книжку в дальний конец комнаты.
– Большей глупости ты не мог совершить.
Я не сводил глаз с тоненькой книжицы.
– Тебе следовало избавиться от нее, как ты и обещал. Зачем ты лгал мне, Макс?
Я подошел к лежащей на полу книге и стоял, молча глядя на нее.
– Если она добавит к написанному устные показания, тебя повесят. Что мне тогда делать? Что будет с детьми?
Я опустился на колени.
– Ты о нас подумал? Ты вообще когда-нибудь думаешь о ком-то, кроме себя?
Я поднял книгу с пола.
– Должно быть, здесь какая-то ошибка, – пробормотал я.
– Еврейка! – воскликнула Марта. – В моей постели!
– Судя по всему, произошла ошибка, – сказал я. – Ты ведь не еврейка?
Юная девушка, только что сошедшая с поезда, недоуменно глядела на меня. Свет прожектора скользнул по ее светлым волосам и бледному, казавшемуся прозрачным лицу. Она стояла среди сваленных в кучу узлов и чемоданов с двумя стариками, вцепившимися в нее с обеих сторон. Конвойные с винтовками и лающими собаками сновали по ночной платформе, разбивая прибывших на группы.
– Ты еврейка? – спросил я.
Девушка молча смотрела на меня. Когда подошли бритоголовые бойцы зондеркоманды в своих черно-белых полосатых униформах, старики плотнее прижались к девушке.
– Йозеф! – окликнул я своего адъютанта.
– Слушаю, господин комендант.
– Выясни, на каком языке она говорит.
Он обратился к девушке. Она что-то сказала ему в ответ.
– На венгерском, – доложил адъютант.
– Ты еврейка? – снова спросил я.
Девушка, не отрывая глаз, смотрела на меня, пока адъютант переводил мой вопрос, потом кивнула.
– Ты не похожа на еврейку.
Она скосила глаза на пришитую на груди желтую латку в виде шестиконечной звезды и провела пальцами по ее краям.
– Она говорит, что еврейка.
– Твои родители оба евреи? – осведомился я.
– Они стоят рядом с ней.
Старики кивнули.
– Среда твоих предков не было лиц нееврейского происхождения?
Девушка покачала головой. Некоторое время я в упор смотрел на нее.
– Жаль, но я ничего не могу для тебя сделать.
– Теперь уже вы ничего не сможете сделать!
Незнакомый молодой человек подлетел к моему столику в гостиничном ресторане и принялся бить по нему кулаками. Его лицо и глаза пылали ненавистью.
– Разве мы с вами когда-нибудь встречались? – спросил я, откладывая газету.
– Я не знаю, кто вы! – кричал незнакомец. – Я знаю, что вы сделали!
Я подозвал официанта.
– Вы убили моего отца! – неистовствовал молодой человек.
– К вашим услугам, сэр, – сказал официант, покосившись на незнакомца.
– Отойдите! У меня разговор к этому человеку.
– Герр Хоффманн – наш постоялец. Я должен попросить вас…
– Оставьте меня в покое!
– Этот молодой человек мешает мне обедать, – сказал я. – Насколько я понимаю, он не живет в этой гостинице.
– Уходите, – потребовал официант, схватив молодого человека за локоть.
– Вы убили мою мать! – не унимался тот. – Не думайте, что я с кем-то вас путаю. Не думайте, что кто-то из бывших узников может вас не узнать!
– Надо сообщить администратору. – Официант жестом призвал на помощь своего коллегу.
Шум привлек внимание нескольких посетителей. Молодой человек изо всех сил ударил по столу, опрокинув бокалы с водой и вином.
– На сей раз вам не удастся улизнуть, – пригрозил он. – Я не один, нас много.
Официант указал молодому человеку на дверь:
– Следуйте за мной!
– Не смейте беспокоить наших клиентов, – вставил подоспевший ему на помощь коллега.
– Я узнал вас, фон Вальтер! – продолжал кричать незнакомец.
– Вы приняли меня за кого-то другого, – ответил я и встал из-за стола, глядя, как молодой человек пытается вырваться из рук официантов.
– Мы будем вынуждены вызвать полицию, – предупредили официанты, увлекая молодого человека к выходу. – Уходите! Перестаньте скандалить!
– Он убил мою сестренку!
Администратор снял телефонную трубку. Я оправил на себе пиджак и обвел взглядом зал. Посетители словно по команде уткнулись в тарелки. Я снова сел на свое место. Официанты по-прежнему пытались утихомирить буяна, волоча его в холл. Кое-где посетители, наклонившись друг к другу, о чем-то шептались. Кусок хлеба, выпавший у меня из рук на тарелку с бифштексом, пропитался красноватым соусом. Ко мне подошел третий официант. Он налил мне вина и поднял с пола бокалы.
– Извините за причиненное вам беспокойство, герр Хоффманн, – сказал четвертый официант, промокая салфетками пролитое вино.
– Хотите узнать, что мы собираемся сделать с вами? – крикнул молодой человек уже из холла.
– Ужасно неловко получилось, – оправдывался официант, убирая со скатерти намокшую газету. – Примите наши извинения.
– Вашей вины в этом нет, – пробормотал я, протягивая руку за бокалом. Однако моя рука так дрожала, что я почел за лучшее не прикасаться к бокалу.
– Хотите узнать свое будущее, фон Вальтер? – не унимался молодой человек, отталкивая официантов и швейцара.
– Примите наши извинения, – повторил официант.
Я снова принялся за еду.
– Хочешь узнать кое-что интересное?
– Конечно, – откликнулся я. – Рассказывай.
– «Мне не раз в жизни доводилось быть пророком, и сегодня я снова хочу выступить в этой роли», – процитировал Дитер.
– Он действительно так сказал? – спросил я. – Во время обеда?
– Да, перед второй переменой, – кивнул Дитер. – Он сказал…
– Каким образом ты сподобился попасть на этот обед? – полюбопытствовал я, откидываясь на спинку дивана. – Я ни разу не удостоился чести обедать в его обществе.
Дитер принялся раскуривать сигару.
– Я же говорил, благодаря мужу моей свояченицы. Так тебе интересно услышать, что он сказал?
– Разумеется.
– Перед тем как подали второе, он сказал: «Мы уничтожим всех евреев в Европе».
– Так. А еще что?
– «Мы спасем Германию».
Марта внесла поднос с кофе и тортом.
– Это шоколадный торт, – торжественно объявила она. – И настоящий кофе.
– Марта! – воскликнул Дитер, театрально закатив глаза. – Я обожаю тебя. Выйдешь за меня замуж?
Марта рассмеялась и стала резать торт, покрытый глазурью из густой карамели.
– Это правда, что на нем был галстук, совершенно не подходящий к пиджаку? – спросила она.
– Увы, – подтвердил Дитер, размешивая в чашечке сахар.
– А она тоже присутствовала на обеде? – снова спросила Марта. – Как она выглядит?
– Фюрер говорит, что мы спасем Германию, – сказал я, и Марта посмотрела на меня.
– Интересно, каково ощущать себя Спасителем? – проговорил Дитер.
– Спасать Германию? – удивилась Марта.
– Да, – ответил я. – Спасать…
– При чем тут Германия! Нам нужно спасать себя, – выпалила Марта. – И детей. Сейчас мы не можем позволить себе думать ни о чем другом.
– Ты уверен, что речь шла именно обо мне? – спросил я, завязывая пояс халата.
– Как только я услышал ваше имя, я сразу же схватил пальто и побежал к вам, – сказал юноша. – Если они не направились сюда прямо сейчас, то наверняка придут завтра.
– Чтобы арестовать меня?
– Уходите, – сказала Марта юноше.
Он нахлобучил фуражку и растворился в ночи. Марта пошла к лестнице, ведущей наверх.
– Макс, чемоданы наверху, в шкафу.
– Они собираются меня арестовать?
– Макс, нужно торопиться.
– Арестовать меня? На каком основании?
– Макс!
– Что я такого сделал? Скажи!
– Иди разбуди детей, – сказала Марта.
ГЛАВА 2
– Я не ошибся адресом? – осведомился я.
– Вы ищете Ам Гроссен Ваннзее, № 56?
– Совершенно верно.
– Входите.
– Я опоздал?
– Нет. Только что пробило полдень. Проходите.
– Меня немного задержали. Все уже в сборе?
– Нет еще, – отозвался один из присутствующих, когда впустивший меня человек в черной форме обвел глазами собравшихся. – Рейнхарда еще нет.
– А без него мы не можем начать, – объяснил мне некто с худощавым лицом и длинным носом. – Вы – фон Вальтер, не так ли?
– Да.
– А я…
– Да, я знаю, – перебил я его, и он улыбнулся. Мы обменялись рукопожатиями. – Я польщен тем, что вы рекомендовали меня.
– Мы немало наслышаны о вас, фон Вальтер. Кажется, вы именно тот человек, который нам нужен.
– Надеюсь оправдать ваше доверие, герр…
– Зовите меня просто Адольфом. Меня назвали так в честь фюрера, – сказал человек с длинным носом, и все присутствующие рассмеялись. Он взял меня под руку и повел в комнату для заседаний. – Как я указал в приглашении, после совещания будет подан завтрак, а пока давайте-ка чего-нибудь выпьем. Я представлю вас гостям.
– Прибыл Рейнхард, – сообщил кто-то, и все направились в комнату вслед за нами.
– Сейчас начнется потеха, – шепнул Адольф, придвигаясь ко мне поближе.
Рейнхард стремительно вошел в комнату и приветствовал всех кивком головы. Пока мы рассаживались вокруг овального стола, Адольф продолжал тихонько переговариваться со мной.
– Я слышал, что фюрер пересмотрел свою политику в отношении евреев: теперь уже речь идет не о депортации, а об уничтожении, – сказал Адольф.
– Да, – ответил я, доставая из портфеля кожаную папку. – Меня просили изучить кое-какие вопросы.
– Вы беседовали с Руди? – спросил Адольф.
– Да.
– Где, по вашему мнению, можно было бы разместить концлагеря?
– Мы наметили несколько мест, достаточно отдаленных, но в то же время расположенных вблизи железнодорожных линий.
– Что вы предполагаете использовать: пули или газ? – спросил Адольф, в то время как председательствующий раскрыл толстую папку и жестом приказал подать ему стакан воды со льдом.
– Газ, – сказал я.
– Сколько времени, по мнению Руди, это займет? – спросил Адольф, вооружившись ручкой, чтобы делать заметки по ходу собрания.
– От трех до пятнадцати минут, – сказал я, переложив пистолет поудобнее, – в зависимости от климатических условий.
– Газ, – повторил Адольф и кивнул. – Газ – это хорошая идея.
– Пуля или газ? – проговорил я, расстегнув кобуру и положив ее на стол. – Пуля. Лучше пуля. Я не трус.
Я подтащил свой стул к противоположной стороне стола и стал придвигаться к девушке, пока наши колени не соприкоснулись. Вынув пистолет из кобуры, я наклонился к ней, показывая отливающую темным блеском изящную стальную вещицу. Она не шелохнулась, когда я положил пистолет ей на колени.
– Freiheit[1], – сказал я.
И снова она не шелохнулась. Я откупорил третью бутылку шампанского, надеясь, что это придаст ей смелости, и светлая пенистая жидкость потекла по моим рукам и запястьям. Ее бокал оставался нетронутым. Я взял его и поднес ей ко рту. Она отпила немного и поставила бокал на стол. Я пил прямо из бутылки.
– Du. Freiheit[2], – сказал я, одной рукой указывая на пистолет, а другой поднося бутылку ко рту.
Она по-прежнему не двинулась с места.
– Freiheit. Freiheit.
Я потянул на себя затвор и сунул пистолет ей в руку.
– Du. Freiheit.
Я ткнул пальцем в приколотый на груди слева серебряный орден, полученный за ранение, давая ей понять, что мне совсем не страшно. Она посмотрела на серебряный овал с изображением металлического шлема на фоне двух скрещенных мечей. С помощью жестов я объяснил ей, куда нужно стрелять – рядом с этим орденом. Я сделал глубокий вдох, расправил плечи, посмотрел на нее и кивнул. Дым от тлеющих в пепельнице окурков поднимался вверх. Видя, что она не собирается стрелять, я схватил ее за руку и заставил встать. Я вложил пистолет ей в руку и сомкнул ее обмякшие пальцы вокруг рукоятки.
– Du. Freiheit, – повторил я.
Я приставил дуло зажатого в ее руке пистолета к своей груди.
– Feuer![3]
Девушка несколько сморгнула и посмотрела на пистолет. Потом на меня, потом снова на пистолет. Она нахмурила брови.
– Ja, – сказал я, вскинув голову и отпустив ее руку. – Freiheit.
Ее рука беспомощно повисла.
– Nein, nein! – воскликнул я. – Feuer.
Пистолет с грохотом упал на пол между нами. Она не понимала меня, а я в то время не мог изъясняться ни на одном языке, кроме немецкого. Я в очередной раз попытался объяснить ей, что от нее требуется, но бесполезно.
– Нет, нет, – сказал я. – Вы меня не поняли. Я же говорю, что не помню ее имени.
– Как я могу помочь вам разыскать эту женщину, если вы не знаете даже ее имени? – ответила сотрудница Красного Креста, наморщив лоб.
– Она – автор этой книги, – сказал я, выкладывая книгу на стол.
Женщина взяла в руки книгу, раскрыла ее. Я обвел глазами помещение, забитое до отказа толкающимися в длинных очередях заплаканными, оборванными людьми. Некоторые из беженцев сидели на истрепанных тюках, но у большинства не было никакого имущества. Какая-то женщина с громким воплем повалилась на пол, вызвав сумятицу в очереди. Двое сотрудников вскочили со своих мест и кинулись к несчастной. Беженцы с ужасом смотрели на нее. В окна хлестал дождь.
– В книге не указано имя автора, – пыталась вразумить меня сотрудница Красного Креста, однако я стоял на своем:
– Эту книгу написала она.
– Но здесь не значится ее имя.
– Я знаю.
Сотрудница подвинула книгу ко мне.
– Вы утверждаете, что она была вашей возлюбленной, – сказала женщина, пристально глядя на меня. – Но при этом не знаете даже ее имени.
– Я был ранен, я уже говорил. У меня… у меня провал в памяти.
– А свое имя вы помните? – спросила женщина и взяла ручку, шурша крахмальным белым халатом.
– Конечно, помню. Скажите, что можно…
– Можно послать запрос на имя издателя.
– И что это даст?
– Мы попросим сообщить ее адрес. Правда, поскольку здесь не указано ее имя, я не уверена, что мы сможем чего-либо добиться.
– Интересно, чего ты добиваешься?
– Чтобы мы уехали отсюда, – сказала Марта. – И как можно дальше. Макс, мы должны уехать отсюда. Почему ты не напишешь мужу моей тетки? Может быть, он сумеет нам помочь.
– Чем?
– Тем, что вытащит нас из этого жуткого места, – ответила Марта.
Я сбросил фрак и, сев на кровать, стал разуваться. Марта вынула из ушей жемчужные серьги и провела щеткой по волосам. Я расстегнул жилет и снял запонки.
– Ты намерен что-нибудь предпринять, Макс?
– Сколько раз нужно повторять тебе одно и то же?
– Что именно?
– Что эта работа означает для меня повышение.
– Я не понимаю, почему твое повышение по службе должно превратиться в наказание для меня.
Я тяжело вздохнул и, прикрыв глаза, посидел несколько минут, прежде чем направиться к шкафу.
– Я не хочу снова обсуждать это, Марта.
– Мы здесь оторваны от всего мира, Макс. Мы ни с кем не общаемся.
– Я уже слышал эту песню.
– Ты не разрешаешь мне приглашать сюда моих друзей.
– Ты можешь сама их навестить.
– Мое место рядом с тобой. Ты мой муж.
– В таком случае нам нечего обсуждать.
– Но почему я должна страдать? Неужели я не вправе рассчитывать на достойную жизнь?
– Ты бы предпочла, чтобы я загремел на фронт?
– Не повышай голос. Дети спят.
– Тебе было бы приятнее, если бы я воевал, каждую минуту рискуя жизнью?
– Ты всегда передергиваешь мои слова.
Она перестала расчесывать волосы и сердито посмотрела на меня в зеркале.
– Не понимаю, почему ты не можешь получить работу в Берлине.
– Повторяю в сотый раз: В Берлине я не мог бы рассчитывать на повышение.
– Ничего подобного! Ты получил бы повышение, но, возможно, не так скоро, как тебе хотелось бы. И вот теперь я и дети вынуждены страдать из-за твоих амбиций.
– И это ты называешь страданием?!
– Перестань кричать. Ты разбудишь детей.
– У тебя нет прислуги?
– Что толку, если это полька, да к тому же из заключенных!
– У тебя нет садовника?
– Он отъявленный лентяй.
– У Ильзе нет гувернантки?
– Она не говорит по-французски.
Я подошел к трюмо и, зачерпнув пригоршню украшений из шкатулки с драгоценностями, продолжал:
– У тебя нет жемчужных ожерелий? Бриллиантовых серег?
– Я говорю не о материальных ценностях, Макс.
– Если все это ты называешь страданием, я жалею, что не добился этого назначения намного раньше.
– Ты не желаешь меня понять.
– Должно быть, ты успокоишься только тогда, когда я стану новоявленным фюрером.
– Ненавижу, когда ты так говоришь.
– Вероятно, тебе хочется отправить меня на фронт.
– С тобой бесполезно спорить.
– Еще одно ранение, как в прошлый раз, и ты станешь вдовой героя. Вероятно, тебе этого хочется.
– Ты даже не пытаешься меня понять, – сказала Марта. (Я положил запонки на стол.) – Меня тошнит от этого запаха.
– Тебя от всего тошнит.
– Мало того что здесь стоит невыносимая вонь, дымом из этих труб пропитано все: мои волосы, одежда, даже дети.
– В таком случае не выходи из дома, и дым не будет тебя беспокоить.
– Меня беспокоят трубы, – сказал адъютант.
Я поднял глаза от разложенных на столе бумаг. За окном непрерывно лаяли собаки, вопли заключенных перемежались с окриками охранников.
– В печах возникли неполадки, господин комендант.
– Опять?
– Так точно.
– Что случилось на сей раз?
– Крошится огнеупорный кирпич с внутренней стороны, – объяснил адъютант. – Трубы могут обрушиться.
– Печи снова работают с перегрузками?
– Я передал ваше распоряжение надзирателям.
– Так в чем же дело?
– Представитель компании говорит, что, если мы намерены эксплуатировать печи все двадцать четыре часа в сутки, нужно соорудить новую прямоугольную трубу, выложенную с внутренней стороны двумя рядами огнеупорного кирпича.
– Они горазды давать советы.
– Так точно, господин комендант.
