Текст книги "Любовница коменданта"

Автор книги: Шерри Семан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

– Мама, проснись. Мама!

– Какой ужас, – прошептала моя мама.

Одна из женщин подошла к мальчику и взяла его за руку. Отец и еще кто-то из пожилых мужчин направились к телу.

– Какой ужас!

– Бедная женщина.

– Какой эгоизм! – воскликнула я. – Какой потрясающий эгоизм!

– Нельзя быть такой эгоисткой, – сказал комендант в трубку, нахмурившись. – Я просил тебя больше мне не звонить. Ты обещала. Я не говорю, что тебе это просто. Я говорю, что ты обещала. Да, это мой кабинет, но с таким же успехом ты могла попасть в квартиру. Нет, Марты здесь нет. Я один. Да, именно так я и сказал. По какому важному делу? Тебе нужны деньги?

Комендант придвинулся к столу и стал просматривать бумаги.

– Да. А что с ним?

Рука коменданта, потянувшаяся за очередной бумагой, повисла в воздухе.

– Когда это случилось? Каким образом?

Его лицо приняло озабоченный вид.

– Почему ты мне не позвонила? – закричал он в трубку. – Сразу, а не спустя три дня! Естественно. Ты должна была поставить меня в известность о случившемся. Давай не будем сейчас это обсуждать. Что говорит доктор? Прогноз обнадеживающий?

Комендант застыл в оцепенении и сделался мертвенно бледным. Он уронил ручку на стол. Его потерянный взгляд устремился в одну точку.

– Почему ты решила, что я не приеду? – тихо спросил он. – Я знаю. Ах, если бы ты мне рассказала, если бы я только знал… Война? При чем тут война? К черту лагерь! Когда будут… Вчера? – Он перешел на шепот. Я с трудом разбирала его слова. – Ты должна была сообщить мне об этом, несмотря на все, что между нами произошло. Когда я думаю, что в такую минуту ты осталась совсем одна… Как? Как ты сказала? Почему ты не поставила меня в известность об этом? Да, я помню. Я помню наш последний разговор, но утаить от меня такую существенную подробность… Не плачь. Прошу тебя, не плачь. – Он закрыл глаза и приложил к ним ладонь. – Да, я знаю. Я знаю, сколько времени прошло. Ты долго терпела. Я ни в чем тебя не упрекаю. Ты не могла дольше ждать. Конечно, тебе нужен муж. Ты заслужила этого. Не надо плакать. Прошу тебя. – Он долго молчал, не отнимая ладони от глаз. – Да, конечно. Ты ни в чем не виновата. Да, я понимаю. Мне тоже жаль, что так вышло.

Комендант убрал ладонь с лица и положил трубку. Он долго сидел, глядя в одну точку. Наконец перевел взгляд на бумаги и взял ручку. Потом снова ее положил. Он встал и посмотрел в окно. Затем принялся ходить взад-вперед по кабинету, нервно проводя рукой по волосам, громко и прерывисто дыша. Неожиданно он остановился у окна и, не говоря ни слова, изо всех сил ударил кулаком по стеклу.

Он посмотрел на свою руку – она была в крови. Из разбитого окна в комнату хлынул холодный зимний воздух. Он подошел к другому окну и тоже стал колотить по стеклу, пока на его руке не осталось ни одного живого места, пока пол у его ног не покрылся осколками. Он опустился на колени. В разбитые окна врывались снежные хлопья и оседали у него на голове. Он посмотрел на свою окровавленную руку и зарыдал.

– Папа! – позвала Ильзе. – Папа.

Коменданта в кабинете не было. Девочка остановилась в дверях, расчесывая волосы. Каждый раз, проведя щеткой по волосам, она приглаживала их рукой. Постояв так некоторое время, она закрыла дверь и прошла вперед.

– Где мой папа?

Я не ответила. Она стала разглядывать меня.

– Это платье моей мамы.

Ее волосы потрескивали от прикосновения щетки. Они падали ей на плечи, как язычки пламени – бледного, трепетного.

– Это мамина щетка, но она разрешила мне ее взять, – сказала девочка.

Она подошла ближе ко мне и дотронулась туфелькой до моей ноги. Я не шевельнулась. Она громко вздохнула.

– Посмотри на кого ты похожа, – продолжала она. – Волосы у тебя торчат в разные стороны. Дай-ка я тебя причешу.

Она наклонилась ко мне, благоухая мылом и шелестя крахмальным платьицем.

– Ты собираешься отрастить волосы? – спросила она, медленно и ритмично проводя щеткой по моим волосам, зачесывая их назад. Я прикрыла глаза. – Ты же девушка. А у девушек должны быть длинные волосы.

Щетка скользила по моим волосам – сверху вниз, сверху вниз, – и маленькая рука, вторя ровному, размеренному движению щетки, приглаживала выбившиеся пряди.

– Ну вот, теперь совсем другое дело, – сказала девочка.

Я медленно подняла руку и дотронулась до своих волос.

– Теперь ты совсем красивая. Она протянула мне щетку. – Хочешь меня причесать?

– Ильзе! – послышался сверху голос коменданта. – Где ты? В моем кабинете?

Девочка бросила щетку и выбежала за дверь.

Все вокруг засуетились забегали: заключенные, охранники, собаки. Я велела родителям не отходить от меня ни на шаг, но все равно мне приходилось то и дело придерживать их за рукав, чтобы не потеряться в общей толчее. Здесь было намного хуже, чем в поезде: огромное скопление людей, неразбериха, плач, крики. И вездесущие немцы с винтовками и собаками. И трубы, изрыгающие зловонный черный дым. Я схватила родителей за руки.

– Мне больно, – сказал отец, пытаясь высвободить руку.

– Не вырывайся! – прикрикнула я на него.

– Пусти, – сказала мама. – Тебе же говорят: больно.

– Я боюсь, что вы потеряетесь.

– Мы не потеряемся. Мы будем рядом.

– Мы никуда не пойдем без тебя.

– Я не желаю рисковать, – сказала я. – Я вас не отпущу.

Каким-то образом мы очутились во главе очереди. Врач, едва взглянув на нас, приказал мне идти направо, а родителям – налево.

Нас разъединили. Теперь мы находились по разные стороны. Я не знала, какая сторона лучше: левая или правая. Никто не знал. Там, где оказались мои родители, были в основном старики, но также и дети.

Так какая же сторона лучше? Левая или правая? Рядом с родителями я увидела молоденькую женщину с младенцем на руках. На вид ей было столько же лет, сколько мне. Родители взялись за руки и не сводили с меня глаз. Врач продолжал сортировать вновь прибывших на две группы. «Налево! Направо!» – командовал он.

Все большее количество людей отделяло меня от родителей. Мама заплакала. Отец сдерживал себя и даже пытался улыбнуться.

«Налево! Направо!» Я шагнула было в ту сторону, где стояли родители, но тут появился комендант. Увидев меня, он остановился. «Налево! Направо!» – продолжала звучать команда.

Комендант окинул взглядом стоявших на противоположной стороне, потом посмотрел на меня и, кивнув, пошел дальше. «Налево! Направо!»

Я осталась на месте.

– Неужто ты надумала перейти на нашу сторону? – ухмыльнулась Шарон. – Да, ты и впрямь хуже последней шлюхи.

– Так мы тебе и поверили! – огрызнулся один из ее спутников. – Нам наплевать, что с тобой будет.

– Что тут происходит? – спросила Ревекка, подойдя к забору позади крематория.

С ней было несколько заключенных. Похожие на уродливые тени, они жались к ней в тусклом скользящем свете прожекторов. Ветер, насыщенный пеплом, слепил мне глаза. Я подошла ближе.

– Что тебе нужно? – спросила Ревекка.

– Ей понадобилась наша помощь, – сказал сдан из заключенных.

– Будь она проклята! – процедила Шарон.

Ревекка улыбнулась:

– Ты хочешь, чтобы мы тебе помогли?

– Я беременна, – сказала я.

Они повернули ко мне бледные, изможденные лица. Намокшая под дождем одежда облипала их костлявые фигуры.

– Видать; ты неплохо отъелась на комендантских харчах.

Я схватила Ревекку за руку. Остальные теснее обступили ее. Она грубо отшвырнула мою руку.

– Я скорее умру, чем рожу от него ребенка.

– Ничего, не умрешь, – съехидничала Ревекка.

– Пожалуйста, помоги мне. Сама я не смогу этого сделать. Я выполню любое твое требование, только помоги.

– Не помогай ей, – вмешалась Шарон.

– Я не могу родить этого ребенка. Я сделаю все, что ты велишь.

– Не слушай ее, – стояла на своем Шарон.

– Все, что я велю?

– Да, я все сделаю. Только помоги.

Шарон решительно встала между мной и Ревеккой.

– Как ты можешь, Ревекка? Вспомни, сколько раз она отказывала нам в помощи!

– Он отправит ее в газовую камеру, если узнает, что она ждет ребенка, – сказал кто-то из заключенных.

– Ну и что? – вскинулась на него Шарон.

– Что будем делать? – спросил кто-то, стоявший рядом с Ревеккой.

Ревекка скрестила руки на груди.

– Будет больно, – предупредила она.

– Я знаю.

– У тебя будут страшные боли, причем несколько дней.

– Неважно.

– Будет много крови, – продолжала Ревекка. – Как ты скроешь это от него?

– Это моя забота.

После некоторого раздумья она наконец кивнула. Под глазами и на впалых щеках у нее залегли огромные тени. Когда она улыбнулась, ее лицо напомнило мне череп, украшающий серебряный перстень коменданта.

– Стало быть, теперь мы тебе понадобились, – медленно проговорила Ревекка.

– Что она будет делать? – спросила Ильзе, сидя на коленях у коменданта в его кабинете. – Что она будет делать, папочка? – повторила девочка, испуганно посмотрев на отца.

– Я не знаю, – ответил комендант. – Я не могу перевернуть страницу. Ну-ка, помоги мне. «… Старушка, хотя она и казалась доброй, на самом деле была злой ведьмой…»

– Я так не хочу! – воскликнула девочка, схватив отца за лацкан мундира и прижавшись щекой к его груди. Потом она заглянула в открытую книгу сквозь щелки в растопыренной ладошке.

«… Она построила красивый пряничный домик, чтобы заманивать туда маленьких детей. Как только они заходили в этот домик, она хватала их, варила и съедала…»

– Нет! Я не хочу!

«… У ведьмы были красные глаза, такого же цвета, как огонь или кровь, и она плохо видела, зато у нее был отличный нюх, совсем как у зверей, и поэтому она сразу же учуяла, что Гансель и Гертель где-то близко».

– Ты не дашь ведьме съесть меня, правда, палочка? – в ужасе спросила Ильзе.

– Конечно, нет.

– А Ганса?

– И Ганса тоже. – Он посмотрел на малыша, спящего у него на руке, и поцеловал его головку. – Я никогда не дам ведьме съесть вас.

– А маму?

– И маму тоже.

– Ведьмы едят только маленьких мальчиков и девочек, да? Которые ушли из дома и потерялись?

– Моему мальчику и моей девочке это не грозит. – Комендант крепко прижал их обоих к груди, касаясь лицом их волос. – Мои дети никогда не потеряются.

… – Я тоже потерял родителей, Рашель, – сказал Давид. – Не ты одна пострадала во время войны.

– Я этого не утверждаю. Неужели нужно снова заводить этот разговор?

– Да.

– Но почему именно сейчас?

– Потому что я устал бегать с места на место.

Давид вынул из чемодана свои рубашки и положил их обратно в ящик. Он взял у меня из рук свой костюм и повесил его в шкаф.

– Что ты делаешь? – удивилась я.

– Довольно, Рашель.

– Что значит, «довольно»?

– Я не собираюсь всю жизнь бегать с одного места на другое. Я хочу иметь постоянный дом. Я хочу иметь семью.

– При этом тебя не интересует, чего хочу я.

– Мне кажется, этот вопрос должен был задать тебе я.

– А если я уеду? – спросила я. – Если мне придется уехать?

Давид устало посмотрел на меня. Его лицо показалось мне ужасно худым, осунувшимся. Он ухватился рукой за дверной косяк.

– Я тебя люблю, Рашель, но я остаюсь.

– Ты мой муж!

Он вздохнул.

– Ты дал мне слово, Давид.

Он промолчал.

– Ты дал мне слово, что никогда меня не оставишь. Ты клялся, Давид.

Он смотрел на меня, но его глаза были чужими. Он покачал головой. Я столкнула чемодан с кровати – при этом он задел тумбочку, и стоявшая на ней лампа полетела на пол. Давид закрыл глаза.

ГЛАВА 7

– Ты дал мне слово, – повторила я. – Ты обещал!

– Не помогай ей, – вмешалась Шарон.

– Ты же обещала!

– Я сказала, что попробую.

– Нет, ты сказала, что поможешь нам.

– Я знала, что ей нельзя верить, – сквозь зубы процедила Шарон.

– Это не так просто, как вам кажется, – возразила я.

– Ты обманула нас, – сказала Ревекка.

– Неправда. Вы же не хотите, чтобы я рисковала жизнью, когда нет ни малейшей надежды на успех. Документы, которые вы мне дали…

Удар сзади сбил меня с ног. Я упала на четвереньки прямо в раскисшую глину. В ушах у меня звенело. Следующий удар по спине уложил меня на землю. Моя щека тоже оказалась в глине. Они пинали меня ногами. Я пыталась подняться на колени и прикрыть голову руками, но они не давали мне этого сделать. Послышался какой-то хруст, и я почувствовала страшную боль в боку. В голове у меня гудело, но я не потеряла сознания.

– Хватит, – сказала Ревекка.

Они оставили меня в покое и обступили со всех сторон. Ревекка нагнулась и, схватив меня за волосы, заглянула мне в лицо. Бок разрывался от горячей боли.

– Имей в виду, ты кое-чем обязана нам, – сказала она. – Не думай, что мы забудем об этом.

– Мы ничем им не обязаны, – возмутилась я.

Отец потупился, прижимая к груди буханку черного хлеба. Незнакомец стоял в темном проеме двери, держа в руках пачку бумажных купюр.

– Он такой же еврей, как и мы, – возразил отец.

– Он в бегах, он скрывается, – сказала я. – Скрываться же удается только богатым евреям. А это значит, что он не такой, как мы.

– Пусть хотя бы возьмет хлеб, – сказал отец.

– Бедный еврей не может позволить себе залечь на дно, это привилегия богатеньких. Так что пусть ищет себе пропитание в другом месте.

– От нас не убудет, если мы дадим ему немного хлеба, – упорствовал отец.

– У меня есть деньги, – сказал незнакомец. – Я заплачу.

– Нам не нужны деньги. Они ничего не стоят, – не сдавалась я. – А вот еда нам нужна.

– Речь идет всего лишь о буханке ржаного хлеба. – Отец попытался незаметно сунуть незнакомцу хлеб.

– Ты знаешь, чего мне стоило раздобыть эту буханку? – сказала я, вставая между ними. – А ты хочешь ее отдать.

– Он нуждается в помощи, – сказал отец.

– Я не прошу отдать мне ее просто так. У меня есть деньги, – сказал незнакомец. – Много денег.

– Если бы мы были вынуждены скрываться, нам тоже пришлось бы просить людей о помощи.

– У меня есть жена, – сказал незнакомец, – и ребенок трех лет.

Я выхватила у отца буханку и разломила ее на две неравные части. Отец улыбнулся. Я сунула незнакомцу кусок поменьше.

– Дай ему тот, что побольше, – сказал отец. – Ведь у него жена и ребенок.

– Пусть скажет спасибо и за это.

Незнакомец схватил хлеб и стал совать мне деньги, но я не приняла их.

– Уходите, – сказала я. – И чтобы впредь вы никогда здесь не появлялись.

Незнакомец выскользнул через черный ход и растворился в темноте. Я заперла дверь на засов.

– Как ты можешь быть такой бессердечной? – упрекнул меня отец. – Мы должны помогать своим.

– Как ты можешь быть таким глупым? – воскликнула я. – Мы должны думать о том, как помочь себе.

– Я займусь партизанами, господин комендант, – предложил его помощник.

– Нет, Йозеф, – сказал комендант, доставая пистолет. – Я займусь ими сам.

Среди партизан возникло какое-то замешательство, они посмотрели друг на друга, на коменданта. Женщина, одетая в мужскую одежду, отняла руку от разбитой в кровь губы, взглянула на своего товарища и украдкой взяла его за руку. Тот крепко сжал ее руку. Один из мужчин постарше заплакал, и молодой паренек похлопал его по плечу, стараясь ободрить.

– Выведите их во двор, – распорядился комендант.

Подталкиваемые охранниками, партизаны вышли из кабинета. Комендант последовал за ними.

Я бросилась в ванную комнату, расположенную рядом с канцелярией. Взобравшись на край ванны, я открыла маленькое оконце под потолком и, ухватившись за прутья решетки, подтянулась повыше. Теперь мне было видно, что происходит во дворе.

Партизаны сбились в кучку. Женщина и мужчина, которые, как я поняла, были руководителями этой группы, держались спокойно и мужественно. Они стояли с высоко поднятыми головами и в упор смотрели на коменданта. Самый молодой из партизан сплюнул на землю и стал осыпать немцев проклятиями. Солдаты вскинули винтовки. Комендант поднял пистолет. Женщина обхватила руками своего товарища и прижалась к нему лицом. Комендант выстрелил два раза. Они упали на землю. Комендант продолжал стрелять.

Меня била дрожь, но не от холода. Я спустилась с ванны. Ноги подгибались подо мной, я чуть не упала. Снаружи донесся звук очередного выстрела. Кто-то из партизан закричал. И снова раздался выстрел. Я забилась в угол, прижавшись спиной к холодному кафелю. Последовал еще один выстрел. Я зажала уши руками, чтобы не слышать выстрелов и криков умирающих. Но это не помогло – ни мне, ни тем, кто умирал на лагерном дворе.

– Так она умерла? – спросил Давид. – Эта женщина умерла в лагере?

– Да.

Давид остановился перед моим письменным столом и пожал плечами.

– Ах, да, я забыл. Ты не была в лагере, но при этом каким-то чудом знаешь, как женщина, находившаяся там, умерла.

– Я не люблю, когда ты разговариваешь, как сейчас, Давид.

Он наклонился над столом и заглянул в торчащий из машинки лист бумаги. Я прикрыла его обеими руками.

– Почему ты не хочешь написать о женщине, прошедшей через лагерный ад? – спросил Давид. – Потому что она погибла?

– Потому что я не хочу писать об этом.

– Похоже, ты вообще ни о чем не хочешь писать. За последние полтора года ты не написала ни строчки.

– Твоими устами вещает мой издатель? Или, может быть, литературный критик?

– Нет, моими устами вещает твой муж, которого не может не беспокоить, что с тобой происходит.

– Должна тебя успокоить: пока что я вполне кредитоспособна.

– Дело не в деньгах. – Давид подошел к книжным полкам и взял в руки книжку «Стоящие вдоль улиц мертвецы». – Откуда у тебя эта книга?

– Кто-то прислал мне ее по почте вместе с письмом.

Давид поставил книжку на место, не раскрыв ее. Потом направился к камину и принялся глядеть на горящие поленья. На окнах поблескивал иней.

– Когда ты не пишешь, Рашель, жизнь с тобой превращается в ад.

– Как приятно это слышать!

– Ты должна снова начать работать.

– Я постараюсь.

– Напиши о лагере.

– Не могу.

– Каждую ночь тебе снится лагерь. Ты без конца говоришь о лагере. Ты думаешь о нем во сне и наяву.

Я отвернулась и посмотрела в окно. Двор был совершенно белым и пустым, как лист бумаги в моей машинке. Землю сковало хрупким льдом. Я поежилась от холода.

– Напиши о лагере, Рашель, – сказал Давид. – Чего ты боишься?

– Я не боюсь его, – сказал заключенный, глядя в спину прохаживающемуся мимо нас охраннику. – Я не боюсь этого жирного борова.

– У этого жирного борова есть винтовка, – заметил другой заключенный.

– И дубинка, которую он обожает пускать в ход.

– И вдобавок у него свирепый нрав.

– Я тоже его не боюсь, – сказала я. – Но при этом предпочитаю держаться от него подальше.

Остальные согласно закивали в ответ. Я получила свою пайку черствого, как камень, хлеба. Повар из числа заключенных плеснул нам в миски баланды, а попросту говоря – ржавой водицы с плавающими в ней кусочками какой-то травы. Во всяком случае мы предпочитали думать, что в подозрительном цвете баланды виновата именно ржавая вода, а не что-нибудь еще.

– Он слишком глуп, чтобы его бояться, – сказал первый заключенный.

– Кто это глуп? – прорычал жирный охранник, неожиданно возникший у нас за спиной.

Заключенные поспешили ретироваться. Я же не могла двинуться с места: за моей спиной стоял еще один охранник. Жирный протиснулся между мной и первым заключенным, задев мою миску, из которой мне на руку выплеснулась рыжеватая жидкость.

– Кто это глуп?

– Вы обращаетесь ко мне, герр роттенфюрер? – спросил заключенный.

– А к кому же еще, жидовский выродок?

Жирный охранник ударил заключенного в челюсть, отчего голова его дернулась назад, а рот открылся. Заключенный приложил руку ко рту, но не так проворно, как следовало бы.

– Эй, что это у тебя во рту? – воскликнул жирный охранник.

Его напарник вышел у меня из-за спины и подошел к нам. Жирный схватил заключенного за грудки, но тот нагнул голову и потянулся за выроненной миской.

– Ничего, герр роттенфюрер, – пробормотал он.

– А, по-моему, там у тебя что-то блестит, – сказал жирный.

Он запрокинул несчастному голову и пальцами в перчатках разомкнул челюсти. Второй охранник вытянул шею и заглянул ему в рот. Подходя к заключенному, он оттолкнул меня в сторону, и остатки баланды вылились мне на робу.

– Так оно и есть! У тебя золотой зуб. Давай-ка его сюда, вонючий жид.

– Он мне нужен самому, чтобы жевать, – сказал заключенный.

– Ты плохо слышишь? – рявкнул жирный охранник. – Давай сюда зуб, говорят!

– А что вы мне за него дадите?

– Вот что я тебе за него дам!

Мощным ударом толстый охранник свалил беднягу с ног и принялся избивать его дубинкой и сапогами. Второй охранник помогал ему. Чем громче кричал несчастный, тем сильнее они его били. Другие охранники, позабыв о своих подопечных, с интересом наблюдали за происходящим. Жирный охранник вместе со своим напарником избивали заключенного до тех пор, пока тот не затих и не перестал двигаться. Он лежал на земле с открытым ртом, в котором сверкал золотой зуб.

– Принеси-ка плоскогубцы, – сказал жирный.

Его напарник помчался к грузовику, жирный же не удержался и напоследок еще раз пнул мертвое тело ногой. Он уткнул руки в бока и повернулся, чуть не сбив меня при этом с ног.

– У меня нет золотых зубов, – сказала я, заметив на себе его испепеляющий взгляд.

– Заткнись, жидовская шлюха, – рявкнул он и ударил меня. – Тебя не спрашивают.

… – Ты не слышал моего вопроса, Давид? – спросила я, обернувшись к нему от окна. Он перевернул газетную страницу. – Давид!

– Там никого нет, Рашель. Мне не нужно подходить к окну, чтобы убедиться в этом.

– На сей раз ты ошибаешься, Давид. Там, под деревьями, весь день стоит какая-то машина. И в ней кто-то есть.

Давид снова зашелестел газетой.

– Должно быть, очередная тень прошлого, – ироническим тоном произнес он.

– Не ерничай, Давид.

Он взглянул на меня поверх газеты.

– На сей раз мне не померещилось, Давид.

Он снова уткнулся в газету. Через несколько секунд послышался шелест переворачиваемой страницы.

– Давид, ты не слушаешь меня.

– Я с удовольствием выслушаю тебя, когда речь пойдет о чем-то более реальном, чем призрачные видения.

– Кажется ты не слушаешь меня, Макс.

Комендант и его лучший друг сидели за маленьким столиком и обедали. Они пили с самого утра, как только вернулись из лагеря. Проводив последний состав, комендант откупорил шампанское. Теперь они принялись за восьмую бутылку. У меня щипало в глазах от табачного дыма, в горле першило, и я поминутно утыкалась лицом в рукав, чтобы не закашляться.

– Отчего же? Просто я пытаюсь представить ее в платье бе… – отозвался комендант.

– Она спросила: «Где вы достали этот галстук?»

– Не может быть. По-моему, ты слегка заливаешь, Дитер.

– Клянусь, – сказал Дитер, вскинув вверх правую руку. – Честью офицера.

– «Где вы достали этот галстук?» – кокетливо повторил комендант под хохот приятеля.

Дитер так безудержно хохотал, что пролил шампанское. Комендант взял его бокал, поставил на стол и стал наполнять заново. Когда шампанское перелилось через край, оба снова захохотали.

– Она взяла меня за воротник…

– Как, разве ты был не в мундире? – удивился комендант.

– Конечно, в мундире. Я всегда надеваю форму, когда хочу произвести впечатление на дам. Они обожают мужчин в форме.

– И она спросила, где ты достал свой галстук? Наверное, она была пьяна. Как тебе не совестно пользоваться слабостью пьяной женщины, Дитер?

Приятель коменданта подцепил пальцами черной икры и запихнул ее в рот. Комендант, сдвинув на край тарелки корку от сыра, потянулся за гусиной ножкой. Лоснящимися от жира пальцами он поднес косточку ко рту и принялся обгладывать ее. Из глаз у меня потекли слезы, и я кашлянула в рукав.

– Она не была пьяна, Макс. Я оприходовал ее так, что она потеряла дар речи.

– Ты такой молодец? – весело спросил комендант.

– А ты в этом сомневаешься?

Комендант засмеялся и бросил кость в тарелку. Его приятель протянул руку и хлопнул его по спине. Они опять дружно захохотали.

– Я был молодцом, Макс. Потому что она отдалась мне еще раз.

– Так ты проделал это дважды? С одной и той же красоткой?

– И с ее подружкой тоже. Но подружка оказалась так себе.

– Ну и ну!

– Первый раз мы проделали это стоя.

– Стоя?

– Прислонившись к двери. Она обхватила меня ногами за талию.

– Невероятно!

– Она способна свести с ума, Макс.

– Повтори-ка еще раз ее имя. В следующий раз, когда вырвусь в Берлин, постараюсь ее разыскать, – сказал комендант. – Правда, мне ни разу не приходилось заниматься этим стоя.

– Только не говори Марте, если попробуешь.

– Конечно, иначе она решит, что я извращенец.

– Да, Катарина тоже не понимает таких вещей.

– Неужели ты ей рассказываешь о своих похождениях?

– Ты в своем уме, Макс? Или просто пьян?

Они снова захохотали, да так, что чуть не попадали со стульев. Небо затянулось тяжелыми черными облаками. Первые крупные капли дождя забарабанили по стеклу.

– Катарина почему-то считает, что я сплю со всеми женщинами, встречающимися мне на пути.

– Как это?

– С немкая, польками, чешками…

Комендант поморщился:

– Даже с уродливыми, Дитер? И с толстухами?

– Даже с еврейками, – сказал Дитер, ткнув в его сторону острием ножа. – Даже с еврейками, Макс.

– Чтобы переспать с еврейкой, надо быть отчаянным человеком.

– Не отчаянным, а просто пьяным.

– Очень пьяным.

– Очень, очень пьяным.

Они снова захохотали. Дождь теперь уже неистово хлестал в окно. В комнате стало темно. Комендант, пошатываясь, подошел к письменному столу и включил настольную лампу.

– Макс, где ты раздобыл это угощение?

– Как-никак я комендант лагеря.

– Ты счастливчик, Макс.

– Нет, это ты счастливчик. Ты проделал это стоя.

– Мы оба счастливчики. Я хочу произнести тост.

Приятель коменданта поднял бокал и попытался встать, но потерял равновесие и угодил рукой в паштет. Комендант полез в карман за платком, при этом столкнув свой бокал на пол. Его друг, недоуменно моргая, смотрел на испачканные паштетом пальцы, пока не сообразил облизать их. Комендант протянул ему платок, но тот лишь тупо уставился на него. Нагнувшись над столом, комендант принялся искать свой бокал, и, не обнаружив его, взял в руки бутылку. Попытавшись подняться на ноги, он опрокинул стул. Приятели едва держались на ногах. Комендант сделал глоток из бутылки.

– Погоди, Макс. Сначала – тост.

– Ах да, тост. За…

– За нашу дружбу, Макс.

– За нас.

– И еще… За… За…

– За счастье евреев, – подсказал комендант.

За окном стояла плотная завеса дождя.

– За счастье евреев, – повторил комендант.

Он уселся на койку и, подняв бокал, посмотрел на меня.

– За счастье евреев, – повторял он снова и снова.

Он не притронулся ко мне. Он пил всю ночь. На письменном столе лежали его часы. Я украдкой взглянула на них: они показывали 4:17. Но он не шел спать. Я уже подумывала о том, чтобы самой подойти к нему и поскорее кончить со своими обязанностями, но он вел себя как-то странно. После всего выпитого он даже не дотронулся до меня. Когда он направился к шкафу за третьей бутылкой, я отметила про себя, что он держится на ногах вполне твердо, но непривычно задумчив. Он сидел на койке в расстегнутом мундире и пил – сначала из бокала, потом прямо из горлышка. Он смотрел на меня и поглаживал свой пистолет, но по-прежнему не притрагивался ко мне.

Наконец он встал. Теперь-то уже все скоро кончится, подумала я. Потом он уйдет к себе наверх, а я смогу хоть немного поспать. Однако, вопреки моим ожиданиям, он направился в ванную, вместе с пистолетом и бутылкой. Я услышала звук льющейся воды. Должно быть, ему стало дурно после выпитого спиртного. Он завернул кран, но затем вода полилась снова. Я взяла в руки его часы и, завернувшись в одеяло, откинулась в кресле. На обратной стороне циферблата было выгравировано:

«Моему дорогому Максу в память о вечной…»

Комендант вышел из ванной.

Я выронила часы.

Он держал пистолет у виска.

Он подошел ко мне и опустился на колени, прижимаясь к моим ногам. Я невольно отпрянула. Свободной рукой он ухватил меня за робу. Дуло пистолета впивалось ему в висок. Комендант притянул меня к себе. Пистолет упал на пол.

Комендант уткнулся лицом в мои колени, обхватил меня обеими руками и зарыдал.

Я продолжала сидеть, не шелохнувшись.

Комендант даже не шелохнулся, когда я выскользнула из-под его руки. Я осторожно отодвинулась от него. Он тихонько захрапел. Приподняв одеяло, я встала с кровати и выждала некоторое время – комендант спал. Кортик и пистолет лежали на комоде.

Не сводя с коменданта глаз, я ощупью стала красться к комоду, ступая сначала по гладкому полу, потом по ковру, потом снова по полу. Комендант повернулся на другой бок, и я застыла на месте, но, к счастью, он не проснулся. Наконец я добралась до комода.

Вот они: пистолет в кобуре и кортик в ножнах. Изо дня в день повторялось одно и то же, сперва он выкладывал на комод оружие. Потом снимал мундир. Потом демонстрировал мне свои шрамы. Потом его руки шарили по моему телу. Потом начинались влажные поцелуи. Потом он наваливался на меня всей своей тяжестью, и, наконец, наступала блаженная минута, когда он погружался в сон. Пистолет и кортик находились в той же самой комнате.

Дрожащими руками я вытащила кортик из ножен. С тех пор как он привел меня в свою спальню, я мысленно проделывала это сотню раз, днем и ночью. Крепко сжимая рукоятку кортика, я направилась к двери. Комендант снова повернулся и захрапел в подушку. Затаив дыхание, я открыла дверь.

Спускаться в кабинет было слишком рискованно: это заняло бы много времени. Он мог проснуться. С тех пор как уехала его жена, он почти не притрагивался к спиртному, во всяком случае в дневное время. Отнести кортик в кабинет можно будет позже. В холле, под окном, стоял сундук из кедрового дерева, откуда он достал второе одеяло. Я просунула кортик в щель между сундуком и стеной. Комендант заворочался.

Я бросилась назад в спальню. Взяв с кровати одеяло, я завернулась в него, опустилась в стоящее у окна кресло и закрыла глаза. Комендант не двигался. Я сидела очень тихо, с закрытыми глазами, и молила Бога, чтобы он ничего не заметил, если проснулся и сейчас исподтишка наблюдает за мной. Но он не проснулся. Мало-помалу я пришла в себя, и сердце перестало бешено колотиться. Вопреки моим опасениям, комендант не встал с кровати, не подошел ко мне, не велел мне лечь рядом. В окна струился теплый солнечный свет. Мягкое одеяло приятно согревало тело. Дыхание коменданта стало размеренным и тихим. С каждой минутой лагерь уплывал все дальше и дальше от меня.

– Я уезжаю, Рашель, – объявил мне Давид после ужина. – На все лето.

– Как так уезжаешь? – не поняла я.

Мы сидели на качелях на веранде. Давид отвел глаза в сторону.

– Мне предложили должность профессора, – сказал он. – На лето. В Париже.

– Но сегодня уже первое июня, – сказала я, подливая себе чая со льдом. – Почему ты не предупредил меня заранее? Теперь я вынуждена собираться в спешке.

– Тебе не нужно собираться, Рашель. Я еду один.

Я в недоумении уставилась на него, но он по-прежнему глядел в сторону, на двор. Ледяной стакан обжигал мне руку. Я поставила его на стол и вытерла мокрую ладонь о юбку. Когда я дотронулась до его руки, он порывисто отстранился от меня.