Текст книги "Потерянное сердце (ЛП)"
Автор книги: Шэри Райан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
– Должно быть, очень сильно, раз ты забыл надеть презерватив, – говорит она, глядя на экран телевизора.
Я беру пульт из ее рук и выключаю телевизор.
– Хорошо, я понимаю. Ты злишься. Твои родители умерли. Я бы сошел с ума, если бы это произошло. Но мы не хотели причинить тебе боль. Мы хотели, чтобы у тебя была жизнь, которую ты заслужила, и мне жаль, что так получилось. Но обещаю тебе, если я что-нибудь смогу сделать, чтобы исправить это, я сделаю. Эвер, я обещаю тебе.
Она судорожно выдыхает, и тут Кэмерон открывает дверь, через которую вышла десять минут назад.
– Все в порядке? – спрашиваю я одними губами.
Она выдавливает жалкую фальшивую улыбку и кивает головой.
– ЭйДжей, я знаю, что сегодня утром отвлекла тебя от работы. Я тебя задерживаю?
Хантер мог предположить, что что-то случилось, раз Кэмми так внезапно объявилась.
– Ты сказала моим родителям, что...
– О, Боже, нет. Это не мое дело.
– Я могу сказать им, если хотите, – говорит, улыбаясь, Эвер.
Проклятье, эта улыбка. Она моя!
– Да? И как именно ты бы эта сделала? – Я подыгрываю ей.
– Эй, мистер и миссис Коул, да, ваш сын обрюхатил вот эту милую леди почти четырнадцать лет назад, затем – бам! – появилась я, правда, исчезла в тот же день. Мои приемные родители погибли, и теперь я вернулась. Ну так что, бабуля и дедуля, есть тут местечко для еще одной внучки?
Матерь божья, откуда взялся этот ребенок? Она словно я в тринадцать лет. Ее внешний вид, конечно, нам еще предстоит обсудить, но никогда не думал, что она окажется такой же, как я.
– О, Боже мой, – говорит Кэмерон. – Ты такая же, как ЭйДжей. И нет, мы не собираемся этого делать.
Мы смеемся все трое, и этот момент я буду хранить в себе всю жизнь.
– Каковы планы, Кэм?
– Ну, я не знала, как надолго мы здесь задержимся. Я и понятия не имела, как ты отреагируешь, но теперь, когда вижу, что все идет так, как ожидала и надеялась, я хочу остаться здесь – пока мы не определимся и не решим, что будет лучше для нас троих.
– А как насчет Призрака в другой комнате?
Со стороны дверного проема рядом с телевизором доносится покашливание.
– Я тоже рад познакомиться, – появляясь в комнате, говорит этот высокий, смугловатый...
– Не удержался. Прости, мужик. Это правда твое имя?
– У меня есть пара вопросов, с которыми надо разобраться до обеда, так что мне надо работать. Увидимся за обедом, Кэмерон, – говорит он.
Любить мужчину в слаксах, рубашке и носках «пейсли», который работает прямо в гостиничном номере… Они приехали сюда в таком виде? (Примеч.: носки «пейсли», высокие с широкой резинкой, с крупными изображениями «турецкого (индейского) огурца»).
– Когда вы, ребята, прибыли в Коннектикут? – спрашиваю я.
– Этим утром. Мы выехали после полуночи прошлой ночью. Я хотела убедиться, что мы будем здесь на день рождения Эвер, – говорит Кэмерон, одновременно пытаясь скрыть улыбку.
– Ты не успела переодеться после работы до отъезда?
– Что ты имеешь в виду? – спрашивает она.
Я смотрю на Эвер, а она на меня.
– Ничего, ничего.
– Как насчет ланча? – спрашивает нас Кэмми... Кэмерон.
– Я за, – тихо говорит Эвер. Ее настроение вернулось к хмурому в ту минуту, когда в комнату вошел призрак. Кажется, я могу вставить свои пять копеек.
– Ты сказал, что у тебя есть какие-то дела? – спрашиваю я Каспера.
– Да, – просто отвечает он.
– Я никогда на самом деле не был любителем трусов. (Примеч.: игра слов. Briefs – мелкие дела, вопросы, решение которых не занимает много времени, и трусы, короткие шорты). Предпочитаю боксеры, и не очень придирчив, так что не понимаю, почему для тебя так важно разобраться с трусами до обеда.
Я знаю, о чем он говорит, просто хочу быть мудаком.
Каспер закатывает глаза и уходит обратно в другую комнату.
– Не такой уж и дружелюбный призрак, – бормочу я.
– Иди нафиг, – говорит он, хлопая дверью.
– Ну, я думаю, все прошло хорошо, – говорю я девочкам.
Кэмми хватает меня за руки и тянет к двери.
– Идем, Эвер, – зовет она.
Наша дочь встает с дивана, тихо смеясь, и присоединяется к нам.
Внезапно я осознаю, что живу двойной жизнью. Я слышал истории о таких людях и всегда удивлялся, как такое могло произойти. Учитывая, что Тори понятия не имеет о моей дочери, тем более о Кэмми, я живу сейчас самой настоящей двойной жизнью.
Глава 14
Так много слов было сказано за последний час, и я едва ли услышал хоть одно. Я только и делаю, что смотрю на них, моих девочек. У Эвер манеры Кэмми и ее черты. Меня очаровывает то, как ведет себя с ней Кэмми. Несмотря на стену, которую возвела перед ней Эвер, Кэмми так мила – самый злой человек не смог бы устоять перед ней.
Я был в этой пиццерии миллион раз за всю свою жизнь, но никогда не ощущал себя так. Больше никогда это место не будет для меня обычным.
– Я не была здесь много лет, – говорит Кэмми, наконец-то выкроив минутку, чтобы осмотреться. – Ничего не изменилось.
Как и ты, Кэм.
– Кэм… Кэмерон, помнишь ту ночь, когда мы приехали сюда после выпускного?
Она откидывает прядь распущенных волос за плечо и с застенчивой улыбкой опускает взгляд к столу.
– Да, помню, – говорит она, чуть слышно смеясь.
– Мне надо в туалет, – говорит Эвер, поднимаясь из-за стола.
– Она может пойти одна? – спрашиваю я Кэмми, как будто она вдруг стала экспертом в воспитании девочки-подростка.
Они переглядываются, и Эвер выглядит оскорбленной тем, что я вообще посмел предположить, что она не в состоянии одна сходить в туалет.
– Думаю, с ней все будет нормально, – говорит Кэмми.
Мы смотрим, как дочь пробирается через зал к туалетам. Как только она исчезает внутри, Кэмми поворачивается ко мне и тяжело вздыхает.
– Я знаю, что все сразу навалилось, – говорит она.
– Кэмми. – Я замолкаю, подбирая слова.
– Я – Кэмерон, – тихо поправляет она меня.
– Я знаю, как тебя зовут, – поправляю я ее. – Прошло тринадцать лет. Мне так жаль, что я упустил все это время с ней.
– Мне тоже, – соглашается она.
– Так что теперь? – Это большой вопрос, и на него ответить сложно. Все может оказаться еще более запутанным, чем есть, но нам все еще нужно что-то решить.
– Ты ведь знаешь, что я все планирую, ЭйДжей. Я все планирую. Но этого я не планировала, и сейчас чувствую себя выбитой из колеи.
– Понятно, – говорю я, потирая подбородок.
Я откидываюсь на спинку стула и вытягиваю ноги под столом. Случайно ботинком задеваю ее ногу, и она подпрыгивает и ахает от удивления.
– Ой, извини! – говорю я, но это не искренне. Я не должен хотеть касаться Кэмми ежесекундно. Я женат.
– Мы должны что-то решить, – говорит она. – Может, мы сможем переехать сюда на некоторое время.
Это будет лучшее в моей жизни – глупая многолетняя мечта, которая стала реальностью.
– Разве у тебя нет работы и всего прочего? – смеюсь я.
– У меня своя практика, и я наняла Каспера в качестве партнера.
Мне хочется вкинуть кулак и сказать, как горжусь ею, но она улыбается понимающей улыбкой, словно уже знала, что я буду в восторге.
– А как насчет Каспера, он готов к переезду?
Я не в силах молча бороться со своими демонами, и так мне легче.
Отгоняю прочь мысль рассказать обо всем Тори, и буду бороться с этим желанием, пока не вернусь домой. Надеюсь, до того времени придумаю что-то, что поможет мне приоткрыть свое прошлое, которое я скрывал – как и она свое.
Дотягиваюсь до своего кармана и достаю телефон, просматривая фотографии в поисках фото Гэвина.
– Смотри, – говорю я, передавая свой телефон через стол.
– О, Боже, он красавчик, ЭйДжей. Так похож на тебя! У тебя есть пара отличных доминантных генов, дружище, – говорит она, задержав взгляд на экране.
Я наблюдаю, как она пролистывает фотографии – та самая Кэмми, которую я люблю – любопытная и не боящаяся этим обидеть. Наверняка, это одно из тех хороших качеств, что сделало ее успешным адвокатом.
– Кто эта малышка? – Она показывает мне Оливию, та улыбается во весь экран.
– Это Оливия, дочь Хантера.
– Он женился на Элли, да? – спрашивает Кэмми. – Она похожа на Элли – те же светлые волосы, те же веснушки.
Кэмми еще мгновение улыбается, глядя на экран, и передает телефон мне.
– Как поживает Элли? Я любила ее.
И так каждый раз, когда кто-то спрашивает о Хантере и Элли, или просто об Элли. Как будто меня только что завернули в мокрое замороженное полотенце.
– Элли умерла.
Кэмми прикрывает рот ладонью, глаза ее становятся огромными.
– Что? – В этом единственном слове столько неверия.
– Во время родов.
Она не была моей женой или лучшим другом, но она была для меня словно сестра. Я не говорю о своем горе из уважения к печали Хантера, которому приходится жить с этим чувством каждый день, но мне чертовски больно упоминать ее имя или ее смерть.
Кэмми судорожно втягивает в себя воздух.
– О, Боже, я даже не знаю, что сказать. – Она плачет.
– Прошло девять лет, – говорю я ей.
– Я понятия не имела.
– Это жизнь, – говорю я, потянувшись через стол к ее руке. – С нами все в порядке. Оливия – как фейерверк, и такая же идеальная, как и Элли. Она очень напоминает Элли, так что мы все чувствуем, будто она все еще рядом, понимаешь? Кроме того, Хантер снова женился на замечательной женщине, у которой тоже есть дочь, Лана, так что и Хантер, и Олив не одиноки. Жизнь для них движется вперед.
Кэмми переплетает пальцы с моими.
– Я думала о том, чтобы вернуться сюда, много лет, – говорит она. – Там, в Вашингтоне, я никогда не чувствовала себя как дома, и мне не хватает этого чувства.
– Смешно, но дома я вовсе не чувствую себя как дома, вот уже много лет. Я не уверен, что именно из-за этого места ты чувствуешь себя как дома, Кэм.
Взгляд ее золотистых глаз обращен ко мне, и я знаю, что она понимает намек.
– Я хотела бы встретиться с твоей женой и Гэвином, – говорит она, выдергивая свою руку из моей.
– А я хотел бы знать, куда пошла наша дочь, – говорю я, выбираясь из кабинки с осознанием того, что Эвер в туалете уже, по крайней мере, десять минут. Я знаю, что там нет окон, через которые можно выбраться, но я не знаю Эвер настолько хорошо, чтобы предполагать, чем она там занимается столько времени.
– Я только что подумала об этом, – говорит Кэмми.
Она встает со своего места и идет по залу, твердо ступая в своих туфлях на десятисантиметровых каблуках, и я, конечно, пошляк, но ее задница кажется более совершенной и зрелой. Кэмми заглядывает в уборную, а затем заходит внутрь.
Через несколько минут они выходят из комнаты, и Эвер выглядит немного по-другому. Я кошусь на нее, когда они оказываются ближе, и замечаю, что она смыла макияж и сняла часть пирсинга.
– Ты в порядке, малышка? – спрашиваю я.
Она ухмыляется уголком рта и пожимает плечами, скользнув обратно в кабинку.
– Я подумала, что вам двоим нужна минутка, чтобы поговорить, – говорит она.
– Эвер, тебе не нужно уходить из-за нас, – говорит Кэмми.
– Вы, ребята, наверняка напуганы. Мое появление само по себе безумие, но я вроде как только что поняла, что буду просто умолять вас обоих не отправлять меня обратно в эту дерьмовую приемную семью.
Эвер садится, откидывается на спинку, складывая руки на груди, а я в то время наблюдаю за ней. Я вижу ребенка, которым она должна была быть, и вижу взрослого, которым она пока не хочет становиться.
– Потому ты умыла лицо и вытащила эти штуки? – спрашиваю я, и Кэмми одаривает меня испепеляющим взглядом, предупреждая, чтобы я умерил пыл.
Вместо того, чтобы ответить на мой вопрос, Эвер наклоняется вперед, берет свой большой красный пластиковый стакан с колой и выпивает половину.
– Мы не отдаем тебя никому, – говорит Кэмми. – Нам просто нужен план.
Эвер смотрит в окно, рядом с которым мы сидим, оглядывает ухоженные сады в парке через дорогу, смотрит туда, где в окружении деревьев и скамеек стоит публичная беседка. Люди выгуливают своих собак и гуляют с детьми, и я понимаю, что большинство мест семь месяцев в году вовсе не так идеальны, как это. Несколько снежных месяцев здесь вообще не в счет.
– Где ты жила со своими родителями? – спрашиваю я.
«Ее родители» – говорить это по-прежнему нелегко.
– Филадельфия, в самом городе. Толпа людей и громкие звуки – совсем не как здесь. Мне здесь нравится.
– Итак, мне нужно поговорить с Каспером, – говорит Кэмми. – Думаю, и ЭйДжей должен поговорить со своей женой, но мы хотим, чтобы все прошло хорошо, и, возможно, было бы лучше, если бы мы остались здесь.
– Но твоя работа... и у тебя есть дом, – говорит Эвер.
– Я могу работать здесь, а дом пока пусть там и останется. Я считаю, когда у тебя много денег, ты можешь позволить себе не думать о доме, пока решаешь важнейший вопрос в своей жизни.
Официант возвращается, ставит перед нами пиццу и раздает каждому по тарелке. Пицца выглядит и пахнет вкусно, и Эвер хватает ее первой, вгрызаясь в первый кусок так, словно умирает от голода.
– Похоже, ты давно не ела пиццу, – говорю я, с удивлением наблюдая за ней.
– Родители разрешали дома только безглютеновую еду, – говорит она с набитым ртом, – а здесь полно вкусного глютена.
Мы с Кэмми смеемся, глядя на то, как она уминает пиццу.
– Вроде ты сказала, что любишь пиццу? – спрашиваю я.
– Ну, нам давали в школе иногда, – говорит она, допивая газировку.
– Так это не пицца. Это картон с соусом и сыром, замаскированный под пиццу, – исправляю я.
Она улыбается и берет еще один большой кусок. Мое сердце обычно спокойно реагирует, когда кто-то ест, но я вижу свою маленькую девочку после всех этих лет – и оно едва не разрывается при мысли о времени, которое я упустил.
Я беру кусок пиццы с металлической сковородки и кладу его на тарелку Кэмми, прежде чем положить себе.
– ЭйДжей? – слышу я откуда-то позади.
Я оборачиваюсь и вижу… вот черт.
– Эй, Тори! – Твою ж мать! – Что ты здесь делаешь, детка?
– Я... – говорит она, когда переводит взгляд с меня на Кэмми и Эвер, – я забирала вещи из химчистки по соседству, и увидела тебя в окне.
Я был как в тумане все утро. И даже не подумал, что добрая половина дел Тори связана с Мэйн-стрит. Это же совсем близко.
– Ох, ладно, – говорю я, – эм...
Я беру салфетку и встаю из-за стола, отвожу Тори за руку к другому концу пиццерии.
– Что, черт возьми, происходит, ЭйДжей?
Учитывая, что она только что застала меня в пиццерии с другой женщиной – невероятно красивой женщиной – и девочкой-подростком, она, вероятно, довольно зла и немного сконфужена... и имеет на это право.
Я медленно выдыхаю и провожу пальцами по волосам.
– Осознать удастся не сразу, – предупреждаю я.
Не это я планировал сказать. Я должен был рассказать ей два года назад, прежде чем мы поженились и родился ребенок. Но у нас было наше глупое правило «никакого прошлого», которое устраняло красивых бывших девушек, детей, отданных на усыновление, и все то, что, черт возьми, заставляет человека нервничать.
– Мое прошлое вернулось в город.
Тори скрещивает руки на груди и переносит вес с ноги на ногу, определенно она в бешенстве.
– Так что это значит? Что она, бывшая жена, что ли? Ты просто решил встретиться с ней сегодня за обедом вместо работы?
– Нет, все не так.
– Кто этот ребенок? Ее сестра?
– Ее дочь, – поправляю я.
– Это невозможно, – шипит Тори. – Она была подростком, когда родила?
Я вижу, как Тори сверлит взглядом Эвер и Кэмми.
– Это не невозможно, – говорю я ей.
– Отлично, так что, твоя бывшая девушка и ее дочь в городе, и ты хотел встретиться. Ты пригласишь их домой на ужин? Мне готовить для них?
– Готовить для них? – смеюсь я. – С каких пор мы перестали заказывать еду?
Тори широко распахивает глаза, как будто я оскорбил ее правдой. Я и не ждал, что она будет готовить каждый вечер, учитывая, насколько она занята своими делами и Гэвином. Это просто шутка.
– Вообще-то, это отличная идея. Мне нравится. Тогда приготовь еще и для ее жениха.
Тори, кажется, расслабляется после моих последних слов.
– О, – говорит она, – я могу. Я умею готовить. Я просто... была немного удивлена, увидев тебя здесь с женщиной, которая выглядит... вот так.
Она не отрывает взгляд от стола, где я сидел, и я понимаю. Я должен рассказать ей, что происходит, до того, как вернусь к ланчу.
– Я пойду, закончу свои дела.
– Хорошо, в любом случае, я заберу Гэвина из детского сада. Как ты собираешься готовить ужин, если намерена задержаться допоздна?
– Я изменю свои планы, – говорит она.
– Правда?
– Эта девочка – красавица, – говорит Тори.
Я смотрю ей прямо в глаза, хотя она слишком занята, все еще глядя в сторону стола. Задерживаю взгляд, дожидаясь, когда она наконец-то посмотрит на меня.
– Спасибо, – с чувством говорю я.
Она чуть дергает головой.
– Что ты хочешь этим сказать?
Я посасываю нижнюю губу и прикусываю ее, прежде чем позволить словам сорваться с моих губ.
– Это моя дочь.
Глава 15
Мне кажется правильным позволить Тори кричать на меня во всю силу легких так долго, как она хочет. Я гляжу на часы, отмечая, что прошло четыре часа с тех пор, как мы вошли в дом, и два часа с тех пор, как она начала кричать. Не считая нескольких пауз и небольшого перерыва, когда я укладывал Гэвина в постель, поток слов, повествующий мне о том, что творится сейчас в ее голове, не утихал.
Она не позволила мне вставить ни слова, да и в любом случае, я мог только сказать, что мы согласились оставить наше прошлое в прошлом, и у нас никогда и речи не заходило о нарушении этой договоренности.
Я уже подумал, что Тори не остановится, но вот она, наконец, обмякла на стуле за кухонным столом. Сейчас шесть часов вечера, а я сегодня даже не начинал работать. Не было даже времени переварить тот факт, что дочь вернулась в мою жизнь, или что моя школьная любовь, ее мама, появилась сегодня будто из ниоткуда. У меня не было возможности сказать Тори, что мне не жаль, но и прямо сейчас говорить ей это – не лучшая идея.
Я оставил Кэмми и Эвер в пиццерии без обещания позвонить или чего-то в этом роде. У меня нет номера телефона Кэмми, и теперь я осознаю, что единственный способ увидеться с ними – это заявиться к ним в номер отеля. Но сейчас нет возможности уйти из дома так надолго.
Тори молчит уже три минуты и смотрит сквозь кафельный пол, будто это стекло. Не знаю, стоит ли ждать, что еще она скажет, или уже настало время говорить самому.
Подхожу к столу и прислоняюсь к нему бедром, встав рядом с Тори.
– Я не думал, что увижу их снова, – говорю я. Она не отвечает, так что я продолжаю: – Эти двое сделали меня тем, кто я есть, были они рядом или нет, и я просто оставил их посреди той долбаной пиццерии, потому что нам с женой – с которой, кстати, друг о друге мы ничего не знаем, – надо вернуться домой и устроить этот скандал. Это нормально, Тори? О, и просто, чтобы сделать все еще хуже, сегодня день рождения моей дочери – первый, который я собирался отпраздновать с ней с момента ее рождения. Но это – вот именно это – гораздо важнее.
– Они сделали тебя тем, кто ты есть? – прищурившись, спрашивает она. Конечно, она услышала только это.
– Да, Тори, и этим тебе меня не упрекнуть. И хочешь знать почему?
Она встает со своего места, впервые за несколько часов, и нервы натягиваются при мысли о том, что она может сделать. Последний раз, когда мы ссорились, был в прошлом году, в тот гребаный день.
– Я не знаю, что ты хочешь, чтобы я сказала или сделала, ЭйДжей. – Она открывает холодильник и достает бутылку воды. – Ты хочешь, чтобы я снова вскрыла для тебя свои раны, чтобы ты мог увидеть кровь?
Ее слова резкие и неожиданные, и я бы хотел сказать «да», но то, как она задала вопрос, сделает мой ответ ответом настоящего козла. Но ведь это было бы справедливо – открыться мне, хоть немного, особенно теперь, когда она знает о моем прошлом.
– Я хочу помочь тебе, – предлагаю я.
– Ну, ты не можешь помочь мне, – говорит она, усаживаясь обратно.
– Расскажи мне хоть что-то, Тори. Скажи, чем твой разум занят прямо сейчас.
Я устал стоять так. Я стою так уже слишком долго. Все, что мне хочется сделать – вернуться, найти Кэмми и Эвер и задать им миллионы крутившихся в моей голове вот уже несколько часов вопросов, а потом съесть праздничный кекс с Эвер.
– Если расскажу тебе хоть чуть-чуть, ЭйДжей, это вызовет у меня еще одно эмоциональное расстройство. Ты этого хочешь? – спрашивает Тори спокойно.
– А может, именно это тебе и нужно, Тори. Ты не думаешь, что держать в себе все это может быть опасно? Что это может разрушить тебя?
– Слушай, если твое прошлое вернулось и одарило тебя своим светом, и ты понял, что мечты действительно сбываются, это не значит, что ты можешь сидеть тут и разглагольствовать обо всем этом. Ты не знаешь, о чем говоришь.
– Отлично, – говорю я, отталкиваясь от стола. – Полный порядок. Мы справляемся с твоим прошлым с момента рождения Гэвина, но, видимо, для тебя слишком тяжело выдержать один день моего прошлого. – Я хватаю пальто с одного из обеденных стульев и перекидываю его через плечо. – Не жди меня.
Ничто не помешает мне быть с дочерью в ее день рождения. Ничто.
– Куда ты идешь? – шипит Тори. – Ты забыл, что у тебя есть ребенок?
Ее слова бесят меня, как не бесило ничего из сказанного ею ранее. Я забыл, что у меня ребенок?
– Ты издеваешься сейчас, да? – спрашиваю я, кипя от гнева. – Как насчет того, чтобы хоть раз взять на себя ответственность за него?
Ее лицо становится красным, а глаза распахиваются, словно она готова закричать. Я поднимаюсь по лестнице в комнату Гэвина и забираю его из кроватки. Он не спит, лежит и с улыбкой разглядывает свои погремушки. Неудивительно, учитывая, что уложил я его сегодня на час раньше. Меняю ему подгузник, загружаю сумку для подгузников, одеваю его как для прогулки и беру на руки. Закинув сумку через плечо, я беру Гэвина и возвращаюсь на кухню, проходя мимо Тори.
– Куда ты идешь? – шипит она.
Я не останавливаюсь, просто сообщаю ей на ходу:
– К людям, которые открыты со мной.
– Ты хочешь переспать с ней, да?
– О чем, черт возьми, ты говоришь, Тори? – кричу я. – Ты спяти… – и обрываю себя смешком. – Пофиг. Я уже знаю ответ на этот вопрос.
Она бежит за нами, пытается стащить сумку с моего плеча.
– Почему ты так зол на меня? – кричит она.
Я усаживаю Гэвина в его высокий стульчик и вручаю ему игрушку в надежде защитить от гнева его матери.
– Знаешь, что забавно, Тори? Все время слышишь истории о мужчинах и женщинах, в которых после брака словно щелкает какой-то невидимый переключатель, и они показывают себя настоящих. Вроде как это шутка. Люди смеются над этими историями. Если бы я знал, что ты будешь вести себя или станешь вот такой, как сейчас, я бы никаких отношений с тобой не заводил. Ты обманула меня. И это отвратительно.
– Обманула тебя? – кричит Тори. – Должно быть, так же, как моя мать обманула отца, чтобы завести второго ребенка. Она обманула его, ЭйДжей. Давай-ка расскажу. Она обманула его так чертовски хорошо, что он просто встал и ушел от нас за день до рождения моей сестры.
Я закрываю глаза, пытаясь переварить ее историю.
– Подожди, ты говоришь о Милли и Ральфе?
Потому что еще год назад я думал, что эти двое – ее родители. Теперь я знаю, что это не так, но она называет их мамой и папой.
Она смеется. Этот смех, который я ненавижу, тот самый, который говорит, что она снова падает в темную дыру своего сознания.
– Нет, я говорю о тех двоих, что дали мне мою дерьмовую жизнь в этом дерьмовом мире.
– Тори, – прошу я, схватив ее дрожащие руки, – поговори со мной.
– Зачем? – рыдает она. – Это не изменит прошлого. Вот почему мы не говорим о прошлом, ЭйДжей. Помнишь? Наш договор?
Я качаю головой в знак несогласия.
– Поговори со мной, – настаиваю я.
– Я не хочу говорить об этом, – упрямится она, сжав челюсти.
Вспоминаю, как в прошлом году нашел в задней части нашего шкафа те бумажки. Не было достаточно безопасного момента до сих пор, чтобы показать их ей, но теперь я словно на Рубиконе и не готов больше жить в вихре воспоминаний Тори – или от чего она там убегает в своей голове.
Поднявшись наверх в спальню, я отрываю дверь шкафа и убираю все барахло с верхней полки. Нахожу спрятанную коробку. Кладу ее на кровать, хватаю в горсть столько бумажных шариков, сколько могу, и несу ей.
– Начни с этого. Что это?
Она выхватывает их из моих рук, половина падает на пол. Спасая все, что может, Тори прижимает бумажные мячики к груди.
– Где ты нашел их? – спрашивает она, и краска сходит с ее лица.
– В шкафу. Я бы не сказал, что ты пыталась их спрятать, – говорю я.
– Я не хочу это видеть, – плачет она. – Забери их, выброси!
– Почему бы тебе не выбросить их, раз ты не хочешь их видеть?
Я не должен так давить. Я видел, что случилось в прошлый раз.
– Я не могу, – продолжает она, ее голос становится выше.
– Почему, Тори? – Я тоже повышаю голос.
– Потому что тогда я вспомню, что чувствовала, когда нашла свою маму, висящую на потолочной балке в ее спальне. Я вспомню, каково было голодать в пятилетнем возрасте. Я вспомню, что люди, которых любила больше всего на свете, умерли на моих глазах.
Слова Тори тихие, уверенные и одновременно сокрушительные. Она опускается на колени, бумажки выпадают из ее рук и катятся по полу. Мне нужно время, чтобы принять то, что она сказала. Как будто я пытаюсь решить сложное математическое уравнение. Или как если бы кто-то сказал мне, что небо на самом деле оранжевое, и все дело в том, что мой мозг просто неправильно его воспринимает. Я не понимаю и не могу понять. Тем не менее, слова имеют смысл. Прямо сейчас мне нечего сказать, но судя по тому, как она снова замыкается в себе, мне стоит сказать много. Хотя то, что я хочу сказать, не поможет. Все не будет хорошо. Это никогда не пройдет. С ней никогда не будет все хорошо.
– Ты кому-нибудь еще говорила?
– Нет, – выдыхает она сквозь рыдания.
Ее отец ушел. Мать покончила жизнь самоубийством, а сестра умерла от голода.
– Тори, сделай глубокий вдох, детка.
Таким дыханием она доведет себя до обморока. Она меня не слышит. Или решила не отвечать. Скорость ее дыхания увеличивается, и я знаю, что это не закончится хорошо. Поднимаю ее тяжелое тело на руки, несу в спальню и укладываю на кровать, поддерживая под спиной, чтобы помочь дышать.
– Посмотри на меня. – Она не открывает глаз. – Ты сорвешься, если не успокоишься. Тори, посмотри на меня.
– Они обвиняли меня, – выпаливает она. – Сказали, что это моя вина.
– Кто? – рычу я. – Кто, черт возьми, будет винить в этом ребенка?
– Мои бабушка и дедушка, – говорит она между быстрыми вдохами, – сказали мне, что я свела маму с ума. Сказали, что моя сестра умерла тоже из-за меня.
Я забираюсь на кровать и обнимаю ее за плечи.
– Ты знаешь, что это неправда. – Ее обида на бабушку с дедушкой и отца проникает в меня, в груди поднимается боль. – Никто не должен был винить тебя в случившемся.
– Это была моя вина, – говорит она. – Я была просто ужасной. Когда нашла маму повешенной, я должна была позвонить 911. Буквально за час до этого я злилась на нее за то, что она не позволила мне купить что-то настолько незначительное, что даже не могу вспомнить что. Она говорила, что у нас нет денег, но я не понимала, что она имела в виду. У нас никогда не было проблем с деньгами, пока отец не ушел. Я довела ее в тот день.
Тори делает глубокий вдох и на мгновение закрывает глаза.
– Я долго смотрела на свою мертвую мать, глядела, как бледнеет ее лицо, пытаясь убедить себя, что она всего лишь спит. Я была слишком напугана, чтобы позвонить 911. Я знала, что меня с сестрой заберут или передадут дедушке и бабушке, которые будут меня ненавидеть, даже если примут. Но они даже не взяли меня к себе.
Образы, возникающие перед глазами, отвратительные и страшные. Я не знаю женщину, сидящую передо мной (знаю, что говорил этого себе миллион раз за последний год). Правда в том, что я знаю только ее внешнюю оболочку. Сейчас понимаю, почему она никогда не говорила правду. Ее бы осудили, заклеймили. Правду нельзя спрятать или похоронить. Ее можно только принять.
– Мы должны помочь тебе, – говорю я ей.
А что еще можно сказать? Я не помню себя в двенадцать, не помню, как сильно любил или как сильно ненавидел. У меня была хорошая жизнь с мамой и папой, они заботились обо мне и даже баловали. Так как я могу помочь? Как я могу согласиться или не согласиться, как могу сказать, правильно или нет то, что она сделала? Я только знаю, что шок может вызвать психическое расстройство, и это, по-видимому, именно то, что случилось с ней.
– Никто не может мне помочь, – говорит Тори. – Когда мы встретились и согласились двигаться только вперед, я решила, это шанс для меня оставить все позади. – Она делает несколько быстрых вдохов, прежде чем продолжить: – Но ребенок напоминает мне о днях, когда моя сестра умирала от голода. Я не смогла помочь ей, поэтому не могла снова рисковать и заботиться о ком-то. Это уничтожает меня. Я вижу свою мать всякий раз, как смотрю в зеркало – ее трусость и слабость. И всякий раз, когда Гэвин плачет, у меня сжимается сердце. Я чувствую, что еще секунда его плача, и я просто сорвусь.
– Ты никому не навредишь, Тори, – утверждаю я, чувствуя, что в груди все сжимается.
– Моя сестра плакала целыми днями, потому что была голодна. Я не могла больше это выносить, ЭйДжей. Я не могла больше вынести и минуты ее плача.
– Тори, – прерываю я. Что, черт возьми, она пытается сказать?
– Я знала, что нужно достать ей еду, а у меня не было денег, поэтому привела ее в местную церковь и оставила там, чтобы самой попытаться выяснить, что делать дальше.
– Почему ты просто не позвонила в полицию? Вы были всего лишь невинными детьми.
Я не понимаю.
– Я боялась, что нас разлучат. Нас бы отдали в какой-нибудь приют. Она была так напугана, и я не могла так с ней поступить. Моя сестра была всем, что у меня осталось, и никто не мог отнять ее у меня.
Тори притягивает колени к груди, обнимает их и продолжает плакать.
Думаю, я кое-что понимаю. Она привела свою сестру в церковь. Но тогда как она умерла?
– А потом?
Тори смотрит на меня в течение долгой минуты, словно вспоминает, складывает кусочки в своей голове.
– Она плакала на ступенях церкви, звала меня. Она была в своей любимой пижаме с котятами, с растрепанными волосами. Я пыталась их пригладить, но она была слишком беспокойная. – Она смотрит на меня широко открытыми глазами и продолжает: – Она тянула ко мне руки, когда я переходила улицу. Я хотела украсть еду из местного магазина, и не хотела, чтобы она была причастна к чему-то такому.
Она замолкает, взгляд становится пустым и потерянным.
– Тори?
– Она побежала за мной. Я просила ее не делать этого. Я видела, как она бежала по дороге, и как к ней неслась машина. Было темно. Последнее, что я слышала, это ее крик, а затем стало очень тихо. – Тори шумно и тяжело дышит. – Я должна была позаботиться о ней, ЭйДжей. У нее была только я. Ты знаешь, каково это – видеть на земле раздавленного ребенка после того, как его сбила машина?
