Текст книги "Потерянное сердце (ЛП)"

Автор книги: Шэри Райан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)

Глава 3

Вдобавок к тому, что не позвонил Тори, как наверняка должен был, я еще и должен был позвонить педиатру Гэвина, прежде чем ехать в отделение скорой помощи, о чем мне снисходительно сообщили в регистратуре. Почему я ничего об этом не знаю? Я слушал все, что говорили, был на каждом приеме, и все же чувствую себя самым глупым отцом в мире. Теперь мы сидим в этой чертовой комнате ожидания, а мой сын пылает жаром в моих руках. Не должны ли в отделении скорой помощи детей принимать в первую очередь?

Хантер кладет руку мне на плечо и протягивает мне стакан. Кофе приятно пахнет, а кофеин, когда принимаю его внутрь, возбуждает меня еще больше.

– Ты еще не позвонил Тори? – спрашивает он.

Я качаю головой, понимая, что прошло больше часа, и теперь у меня уже нет оправданий.

– Нет, – говорю я, глядя на Гэвина, который невозмутимо и тихо спит у меня на руках.

– О, тебе надо бы сообщить ей, – говорит Хантер и садится рядом со мной. – Я не хочу лезть не в свое дело, но...

– Ничего, – говорю я ему.

– Ты изменился, ЭйДжей. – Его слова – не порицание. Это просто признание факта. – И я беспокоюсь о тебе. – Я тоже беспокоюсь о себе. – Ты не смеешься, ты не улыбаешься, и ты не... ты.

– Да, – соглашаюсь я. Я не могу не согласиться, потому что он прав.

– Ты в порядке? – неуверенно спрашивает он.

Прокручиваю этот вопрос в голове, чтобы дать себе минутку на ответ. Что значит быть в порядке? Полагаю, что ощущение тихой радости, привычные раньше смех и улыбки – вот что это такое, чего сейчас нет и в помине. Так что ответить Хантеру можно только так:

– Нет, я не в порядке.

– Да, знаю, – говорит он. – Я могу тебе помочь?

– Нет, и не думаю, что кто-нибудь сможет.

– Гэвин, – зовет медсестра из открытых дверей.

– Я подожду здесь, – говорит Хантер. Часть меня чувствует себя ребенком и хочет, чтобы он пошел со мной. Ненавижу больницы. Я знаю, что он ненавидит их больше, и на это у него есть веская причина.

Прохожу с Гэвином в дверной проем, следуя за медсестрой в униформе с улыбающимися щенками. Когда мы заходим в смотровую, она задергивает за нами занавеску.

– Разденьте его до подгузника. Мы взвесим его, проверим температуру и уровень кислорода. Вы упомянули в регистратуре, что у него высокая температура?

– Да, температура была тридцать девять и пять. – Дрожащими руками я снимаю верхнюю одежду с Гэвина, затем быстро начинаю расстегивать пуговицы.

– Вы давали ему жаропонижающее в течение последних шести часов?

– Нет, ничего, мы сразу приехали сюда.

Я смотрю на ее лицо, ожидая увидеть осуждающее выражение, но не вижу. Она кладет одноразовую бумажную простынку на весы и жестом показывает, чтобы я положил Гэвина туда. Холод, должно быть, проходит сквозь тонкий лист бумаги, потому что Гэвин чуть приоткрывает глаза. Сейчас он смотрит на меня, и я вижу, что что-то не так. Он выглядит больным.

Она быстро взвешивает его и просит взять его на руки. Я крепко обнимаю сына, чтобы не дать замерзнуть – наверняка ему холодно без одежды и с температурой. Медсестра ставит термометр Гэвину под мышку, и мы оба молча ждем звукового сигнала.

В тот же момент как раздается звуковой сигнал, мой мобильный телефон снова вибрирует в кармане, как и весь последний час, но я игнорирую звонок.

– Боже, – говорит медсестра спокойно, – тридцать девять с половиной.

– Так что это значит? Что нам делать? С ним все будет в порядке?

– Скоро к нему придет доктор и решит. – Я надеялся, что медсестра меня успокоит, но она, конечно, промолчала.

Медсестра уходит, оставив нас в одиночестве в этой комнатке из занавесок. Я слышу миллион разных разговоров и шумов, доносящихся со всех уголков этой большой зоны. Я знаю, что из себя представляют отделения скорой помощи. Вероятно, нам придется ждать здесь час, прежде чем доктор придет нас осмотреть, и это меня пугает, учитывая, что температура Гэвина растет. Я сажусь на стул, держа Гэвина на руках. Он смотрит на меня, как будто у меня две головы – наверное, ему интересно, что происходит и почему он чувствует себя так плохо. Почему они не дали ему обезболивающее? Может, мне стоит попросить. В то же время вопросы Хантера начинают всплывать в моей голове. Если прямо сейчас не дам Тори знать, что происходит, я, возможно, никогда не прощу себе этого. Достав телефон из кармана, я смотрю на экран и вижу несколько пропущенных звонков и сообщений от нее. Последнее сообщение выглядит так:

Тори: ЭйДжей, ты издеваешься? Мне пришлось позвонить Хантеру, чтобы узнать, где ты. Ты собирался сообщить, что наш сын в больнице? Я уже еду.

Хантер, вероятно, думает, что я убью его, но я не стал бы просить его врать. Я не собирался и ей врать, я просто… стараюсь изо всех сил, драма здесь ни к чему. Вместо того, чтобы ответить на ее сообщение, я набираю номер и подношу телефон к уху. Она сразу отвечает, я даже не успеваю понять, пошел вызов или нет.

– ЭйДжей, почему ты не позвонил мне?

– Я запаниковал. – Это все, что могу сказать.

– Я заставила парикмахера снять фольгу с моих волос раньше, чем надо, поэтому не знаю, на кого буду похожа, но подумала, что ты захочешь, чтобы я приехала.

– Не думаю, что кого-то заботит то, как ты сейчас выглядишь, – говорю я ей тихим голосом, поскольку здесь нельзя пользоваться мобильными телефонами.

– Что ж, я понимаю, – отвечает Тори. – Да иди ты к черту! – Она кричит не на меня, на кого-то на дороге. – Прости, этот парень меня просто подрезал.

– У него высокая температура, мы ждем, когда придет доктор.

– О, этот парень серьезно меня раздражает, – продолжает она. – Теперь он едет как можно медленнее, чтобы я точно не попала в больницу.

Я слышу сигнал, а затем еще крики.

– Когда вы заметили, что у него температура? Он вроде был немножко горячий вчера после ужина, но я не придала этому значения.

Материнский инстинкт не самая сильная сторона Тори, но, полагаю, он есть не у всех.

– Хантер заметил, когда взял его на руки, – говорю я ей.

– Конечно, мистер Мамочка заметил первым, – говорит она с сарказмом.

– Полегче, – предупреждаю я.

Тори нравился Хантер, пока не появился Гэвин. А потом как выключателем щелкнули. Хантер никогда не давал ей непрошеные советы, но думаю, у нее проблема с тем, что он более опытный родитель, и для него все более естественно, чем для нее.

Хантер был отцом уже семь лет, когда родился Гэвин, поэтому не думаю, что нужно переживать по этому поводу.

– Позволь мне догадаться… он все еще там, в качестве резервного родителя-няни, верно?

– Тори? Когда ты начала так ненавидеть меня?

Не хочу быть жертвой, и не хочу ругаться. Я не люблю даже препираться.

Мне хватило этого с Алексой в предыдущем браке, поэтому пообещал себе, что сделаю все возможное, чтобы сохранить мир и следовать моим клятвам – и пойду ради этого на все. Поэтому я не хочу разводиться снова до тридцати лет. Я говорю «Да, дорогая», чаще, чем должен.

Я никогда не спрашивал Тори, почему она ненавидит меня, но сейчас я измучен, раздражен и не в настроении, так что слова просто вырываются из меня.

Она просто молчит, не отвечая. Спустя несколько секунд тишины я смотрю на телефон и вижу, что она повесила трубку. Я убираю телефон в карман и пытаюсь устроиться на этом невероятно неудобном синем пластмассовом стуле.

Двигаюсь аккуратно, но Гэвин начинает громко кричать, ухватившись за ухо. Я читал, что дети делают так, когда у них ушные инфекции. Интересно, вызывают ли ушные инфекции температуру?

Занавеска отодвигается от стены и появляется молодой доктор.

– Я доктор Слэйт, – говорит он. – Я слышал, что у Гэвина высокая температура без других симптомов. Это верно?

– Да, – говорю я. – Как вы думаете, почему это могло произойти?

Понимаю, что он еще не осмотрел его, но последние часы кажутся мне вечностью, и я просто хочу, чтобы кто-то сказал мне, что с Гэвином все будет хорошо.

– Он дергал ухо минуту назад. – Я поднимаюсь и кладу Гэвина на стол, чтобы врач мог осмотреть его.

Менее чем через минуту доктор снимает перчатки.

– У этого маленького парня довольно сильная ушная инфекция в обоих ушах. Поскольку его температура очень высока, мы возьмем кровь на анализ, но уверен, что это просто инфекция, которую мы можем вылечить антибиотиками. Я позову медсестру, и она возьмет кровь, а еще мы дадим ему жаропонижающее. После вы должны будете следить и каждые шесть-восемь часов сбивать температуру, пока она не перестанет подниматься. Лекарство также поможет от боли. Еще теплые ванны могут помочь снять лихорадку.

Врач не будет стоять рядом и ждать моих вопросов, но, честно говоря, сейчас я даже не знаю что спросить. Только понимаю, что должен снова ждать. Достаю телефон, чтобы сообщить Хантеру, что происходит, и поскольку Тори едет сюда, скажу, что он может взять мой грузовик и уехать, если ему надо. Уроки скоро закончатся, и я знаю, что он хотел бы забрать Олив и Лану.

Как раз когда я заканчиваю набирать сообщение Хантеру, слышу голос:

– Проходите, он там.

Занавеска распахивается и входит Тори в бейсбольной кепке и с мокрыми зачесанными назад волосами.

– Доктор уже приходил? – спрашивает она.

– Да, это ушная инфекция, но они хотят сделать еще анализы, чтобы убедиться, поэтому мы ждем здесь.

– Слава Богу, – говорит она, оглядывая комнату. – Здесь только один стул? Что, если придут двое?

Я встаю с Гэвином на руках и предлагаю ей свое место, которое она быстро занимает. Хочу отдать ей Гэвина, полагая, что она захочет взять его.

– О, мои ногти еще не совсем высохли. Я сделала их два часа назад и...

– Ладно, – говорю я, прерывая ее. – Почему ты не ответила на мой вопрос по телефону?

– Какой вопрос? – Она прекрасно знает, о чем я спросил ее.

– Я спросил тебя, когда ты начала ненавидеть меня. – Она долго смотрит на меня, не отвечая. – Ты совсем не похожа на того человека, которого я знал раньше. Это не ты. Волосы, ногти, встречи каждый день. Ты совсем другая, я никогда не встречал человека, который мог так сильно измениться за одну ночь.

Тори выглядит ошеломленной и шокированной, услышав все это, вероятно, потому, что я впервые поднял этот вопрос. Сегодня у нас многое впервые.

– Я... я не знаю, что ответить, – говорит она, заправляя прядь волос за ухо.

– Тебе не нужно отвечать, Ти. Это просто мои выводы, личные и субъективные.

– Но... Ты прав, – говорит она, вставая со стула.

Ее взгляд застывает на линолеуме, а руки, сложенные на груди, сжимаются крепче – кажется, будто она защищает себя от какого-то вреда или боли, я думаю, защищается от моих слов. Наверное, я не должен чувствовать облегчение, узнав, что оказался прав. Или что я не сумасшедший, считая странным то, насколько быстро человек может измениться.

– Я точно не знаю, кто я, ЭйДжей.

Как человек может не знать кто он? Знаю, что людям иногда нужно найти себя или свой жизненный путь, но не уверен, что встречал человека, не знавшего самого себя.

– Теперь я не знаю, что сказать, – говорю я ей.

Я чувствую тяжесть в груди, мысли путаются. Смотрю на Гэвина и чувствую, как его маленькое тело начинает сильнее излучать жар.

– Что случилось? – спрашивает она.

– Он горит.

Тори подходит ко мне и кладет пальцы на лоб Гэвина.

– Он горячий, он никогда не болел раньше, – говорит она, заявляя очевидное.

– Тори, что происходит?

Она смотрит на меня, ее большие карие глаза мерцают в свете больничных ламп.

Невинность и доброта, что я вижу в ее взгляде, напоминают, почему я влюбился в нее. Она смотрит так, будто все ее поражает и изумляет, но, когда она грустит или болеет, такое ощущение, что ее глаза выражают каждую унцию боли, которую испытывает ее тело.

Я могу смотреть на нее и знать, что она чувствует. Именно поэтому я в замешательстве. Смотрю ей в глаза и понятия не имею, что происходит в ее голове. Словно случилось что-то кардинально меняющее жизнь, но Тори не хочет мне рассказывать.

– Я не рождена быть матерью.

Хотя я слышал эти слова раньше, на этот раз они звучат как удар. На этот раз она уже мать. На этот раз нет вариантов, чтобы выбрать.

– И я не рожден быть чьим-то папой, но так уже вышло, – говорю я, глядя на Гэвина. – О, черт, ему нужна бутылочка.

Достаю бутылку с приготовленной смесью из сумки.

– У тебя все под контролем папочка, да?

– Он зависит от нас. Это наша работа, – говорю я, озадаченный ее простым утверждением.

Не трудно заботиться о чем-то или о ком-то, если любить его больше всего на свете.

– Хорошо, вы готовы? – спрашивает вошедшая медсестра, держа в руках кучу ужасных медицинских принадлежностей.

Мне больно только от мысли, что она будет брать кровь у Гэвина. Он такой маленький, и игла кажется такой большой. Однако, замечаю, что для ребенка она будет использовать не такую иглу, как для взрослых.

– Не могли бы вы положить Гэвина на стол? Мне нужно, чтобы один из вас удерживал его.

Тори отходит от стула. Думаю, это потому, что он рядом со смотровым столиком, и она не хочет держать Гэвина.

Это неудивительно, если вспомнить все, что происходило в последний час, но, честно говоря, я тоже не хочу быть тем, на кого смотрит Гэвин, когда в него втыкают иглу. Сделав несколько шагов к столу с Гэвином, я кладу его и держу, пытаясь развлечь смешными рожицами, чтобы он отвлекся.

Закрываю глаза, когда медсестра берет кровь, и тут он начинает кричать – я никогда прежде не слышал таких криков, будто кто-то вырывает его маленькое сердце. Это убивает меня. Надеюсь, что все быстро закончится, но, похоже, это будет длиться целую вечность.

Наконец, слышу шаги медсестры, и крики Гэвина немного успокаиваются. Когда я открываю глаза, вижу, как Тори смотрит на нас с ужасом в глазах.

– Знаю, что вы долго ждали, но результаты будут готовы в течение десяти минут. Я попрошу кого-нибудь принести вам второй стул.

Уходит минут пять, чтобы успокоить Гэвина, и он вырубается у меня на руках, как мне кажется, от усталости.

– Я не могу, – говорит Тори.

Мое сердце замирает, как и все вокруг. Эта фраза знакома до боли, и в последний раз, когда я это услышал, Кэмми заставила мою жизнь измениться, и эти изменения были чрезвычайно болезненными.

– Что? – Не уверен, что это слово вообще было слышно. Какого черта она не может?

– ЭйДжей, ты знаешь, это не то, чего я хотела, чего мы хотели.

– Тори, – говорю я спокойно. – Я не знаю, что происходит в твоей безумной голове прямо сейчас, но подумай, о чем ты говоришь? Потому что я не знаю, что надо изменить, чтобы ты так не говорила.

Даже не знаю, что она собирается сказать. Я просто догадываюсь, основываясь на предыдущем опыте.

– Я не могу быть как ты, ЭйДжей, – продолжает она.

– Так не будь, будь собой. Неужели это сложно? – злюсь я и слышу в своем голосе возмущение. Разве сейчас подходящее время для этого разговора? Наш сын в больнице с высокой температурой, и она говорит мне, что не может?

– Я стараюсь изо всех сил, – говорит она.

– Старайся сильнее, черт побери, – огрызаюсь я.

Учитывая тот факт, что я всего однажды ругался с Тори, и это «однажды» происходит прямо сейчас, она кажется озадаченной.

– Я не могу, – повторяет она сквозь стиснутые зубы.

Конечно, подобные горькие мысли проскальзывали в моей голове. Но все же до последнего надеялся, что Тори справится, полюбит свое материнство. Когда люди говорят, что не хотят детей, на самом деле не все именно это имеют в виду, однако некоторые всерьез настроены подобным образом. Думаю, к сожалению, Тори относится к последним. Мы никогда с ней не обсуждали причины, ни ее, ни тем более мои.

Глава 4

Двенадцать лет назад

Эти пять дней не помогли мне унять гнев и боль, и не уверен, что когда-нибудь почувствую себя иначе. Я собирался позвонить Кэмми каждый день с тех пор, как меня выкинули из ее палаты, но просто не знаю, что ей сказать. Ну, мне есть что сказать, но от этого будет только хуже. Однако если я не приведу в порядок свои мысли и чувства в ближайшее время, боюсь, что могу просто взорваться. И если все зайдет слишком далеко, мама просто запрет меня в комнате, зажмет в углу и тогда я раскрою ей все свои самые темные секреты – те, что храню весь этот год.

Представляя все это, решаюсь сделать то, о чем думал с самого утра. Я хватаю пальто из шкафа и тихо открываю входную дверь.

– ЭйДжей, это ты? – кричит мама из кухни.

– Нет, – кричу я в ответ.

– Эндрю, – зовет она. Если мама назвала мое полное имя... она понимает, что-то случилось. – Подойди сюда на минутку, пожалуйста.

Я закатываю глаза и, крепко сжимая пальто, заворачиваю за угол и вхожу в нашу старую кухню.

– Что случилось, мама?

Она вытирает руки о кухонное полотенце и поворачивается ко мне. Медленно складывает руки на груди и пристально смотрит на меня, опираясь о кухонную тумбу.

– Ты был моим сыном семнадцать лет и ни разу не запирался в своей комнате четыре дня подряд, и это говорит о том, что что-то происходит или что-то случилось. Это так?

Многие назовут меня умником, но лгать родителям я никогда не умел. Раньше даже поводов соврать не возникало.

– Я просто нервничаю, ничего особенного, – говорю я ей.

Она переминается с ноги на ногу и склоняет голову набок, спиваясь в меня взглядом, будто читает мои мысли.

– Я знаю, как ты нервничаешь. Эти футбольные матчи, интервью в рамках стажировки в прошлом году, промежуточные экзамены, итоговые и вступительные. Но это конец школы, и у тебя есть стипендия для колледжа, и девушка... подруга, которая боготворит землю, по которой ты ступаешь. Кстати говоря, я уже давно не видела Кэмми, с ней все хорошо? В этом причина, милый? Вы поругались? Ссора между друзьями – это нормально. Знаю, должно быть, тяжело думать о том, что вы будете учиться в разных штатах. Ты сказал, что она поступила в университет Джорджа Вашингтона, да? Университет Род-Айленда находится всего в восьми часах езды, вы сможете видеться во время каникул или когда будете приезжать домой. Мы с твоим отцом справились, и твой брат и Элли тоже так живут, поэтому уверена, что ты сможешь...

– Мам … – я прерываю ее, – пожалуйста, остановись. Мы просто друзья, я говорил тебе это миллион раз.

Хантер и Элли лет с восьми были практически помолвлены, так что в этом нет ничего удивительного. Кроме того, их колледжи находятся менее чем в часе езды друг от друга. Это совсем близко.

– О, – мягко говорит она. – Если тебе настолько плохо из-за вашей ссоры, тогда, возможно, твои чувства к ней сильнее, чем ты думаешь.

Гораздо сильнее, чем я думаю, потому что, ах, я сделал ей ребенка. О, и затем она решила отдать нашу дочь, не обсуждая это со мной. Я почти уверен, что это гораздо хуже, чем ссора между друзьями.

– Да, мы вроде как поругались, и думаю, что должен извиниться, поэтому и собирался пойти к ней. – Я не вру.

– Понятно, – говорит мама. – Хорошо, передавай ее родителям привет от меня. Хотя, подожди секунду. – Мама оборачивается и берет буханку хлеба с полки на верхней части печи. – Еще секунду. – Она достает из верхнего шкафа тонкое полотенце и заворачивает буханку. – Отнеси это им, – и вручает мне хлеб.

Но все, о чем могу думать, это разговор, который должен буду вести с ее родителями. Что-то вроде: «Эй, мистер и миссис Скай, ваша дочь забеременела от меня. Это моя вина, хотя она скрывала правду от вас и от всех, кого мы знаем, последние девять месяцев. Поэтому я хотел бы предложить вам хлеб в обмен на ваше прощение».

– Я бы хотела как-нибудь встретиться с родителями Кэмми.

Мне бы тоже хотелось встретиться с родителями Кэмми, но этого не случилось до беременности, и этого не случилось после. «Друзья», «влюбленные» – как бы то ни было, прошло уже два года, и они не знали бы, кто я, окажись я перед ними.

– Они много работают, – говорю я маме.

– Это очень плохо, – говорит она.

У мамы по этому поводу совершенно другое мнение, отличное от мнения большинства родителей моих друзей. Похоже, что в этой местности, стиль жизни домохозяйки остался в прошлом. У большинства моих друзей работают оба родителя, настолько высока здесь стоимость жизни. Думаю, что единственная причина, по которой мама может не работать, состоит в том, что папа выиграл какой-то иск двадцать лет назад и купил дом. Кроме того, папа много работает, и его столярный бизнес является крупнейшим в этом районе. Мы не купаемся в роскоши, но нам комфортно, у нас есть еда на столе и крыша над головой. Мы относимся к среднему классу в сравнении семьями с высоким доходом, но я не считаю это проблемой.

– Буду дома к ужину, – говорю я. Мама целует меня в лоб и обнимает.

– Боже, я буду скучать по тебе, когда ты отправишься в Род-Айленд в следующем году. Ты мой малыш. Дом будет таким пустым без вас с Хантером. Не знаю, что я буду делать!

Эти комментарии повторяются с тех пор, как Хантер уехал обратно на учебу после рождественских каникул. У нас разница в возрасте три года, и ему осталось учиться всего лишь год, но, несмотря на все надежды мамы, он вряд ли вернется домой после окончания колледжа. Скорее всего, Хантер сделает предложение Элли, они купят хороший домик на нашей улице и будут жить долго и счастливо. Маме бы это тоже понравилось, потому что в таком случае у нее будут внуки. Внук... У нее должны быть внуки, но ее первая внучка никогда не встретится с ней и даже никогда о ней не узнает. Я вырываюсь из ее объятий и выхожу за дверь.

Ехать недалеко, но наши районы сильно отличаются – район Кэмми более богатый. Мне всегда здесь некомфортно, тем более сейчас, когда подъезжаю к длинной подъездной дорожке. В животе ноет.

Звоню в дверной звонок и жду, когда дверь откроется.

– Привет, чем я могу помочь? – приветствует меня женщина, похожая на Кэмми, но старше на двадцать пять или тридцать лет. У нее такие же каштановые волосы и тот же оттенок золотисто-карих глаз.

– Я... м-м-м... – Что, если Кэмми, наконец, рассказала им, кто отец? – Я – ЭйДжей, друг Кэмми. Я хотел узнать как у нее дела.

Миссис Скай смотрит на меня и широко распахивает дверь.

– Она наверху. ЭйДжей, ты сказал?

– Да, мэм. – Господи, она знает. Теперь я буду молиться, чтобы ее отца не было дома.

– Весь прошлый год Кэмми часто говорила о тебе. Но я давно о тебе не слышала. Приятно познакомиться с тем, кто ей так нравился, – миссис Скай слегка улыбается и кладет мне руку на спину, когда я захожу внутрь. – Ступай, может, ты сможешь немножко ее взбодрить.

– Взбодрить, мэм? – Не знаю, почему веду себя, как дурачок, но именно так я себя и веду. Это неправильно, но у Кэмми явно была веская причина скрывать правду.

– О, она сама объяснит тебе, если захочет.

– Ох, ну ладно. Понял.

Я поднимаюсь по лестнице и останавливаюсь в коридоре. Где комната Кэмми? Сложно сообразить, ведь раньше я попадал в ее комнату только через окно, много раз.

Раздумывая, стоит ли стучать в ее дверь, перебираю в голове все возможные последствия. Если я это сделаю, она спросит, кто это, но скорее всего предположит, что это ее мама. Если не постучу, то могу застать ее в неподходящий момент, и она может испугаться или что-то в этом роде. Я легонько стучу костяшками пальцев и жду, что она скажет «входите».

– Что? – холодно говорит она.

Воспринимаю это как приглашение войти. Медленно открываю дверь и заглядываю внутрь. Кэмми лежит в постели, до шеи укрывшись розовым одеялом. Он смотрит в экран телевизора и сжимает в руке пульт.

– Могу я войти? – спрашиваю я.

Она пожимает плечами и продолжает нажимать кнопки на пульте. Я закрываю за собой дверь, осторожно подхожу к ее кровати и сажусь.

– Как ты себя чувствуешь? – Понимаю, что за этот вопрос можно получить пощечину. Учитывая, что я исчез на несколько дней. Но еще в больнице она ясно дала понять, что не хочет меня видеть, и я не стал спорить.

– Дерьмово, – говорит она.

Кэмми отводит взгляд от телевизора и смотрит на меня. Ее глаза красные от слез, а на щеках соленые дорожки. Ее красивые волосы завязаны на макушке, и она выглядит бледной, измотанной и больной.

И я не могу не спросить снова, почему она позволила своим родителям сделать это с ней – принять такое ужасное решение и без меня, но, если не хочу, чтобы меня выгнали из этого дома, нужно правильно разыграть карты. Несмотря на все, что произошло, я все еще люблю ее, даже если мое сердце пропустили через мясорубку.

– Я понимаю, – говорю я. Но это не так.

– Нет, не понимаешь. Потому что я не понимаю.

– Ты не понимаешь чего? – растеряно спрашиваю я.

– Ты все еще думаешь, что я хотела это сделать? Ты хоть представляешь себе, насколько мне сейчас плохо? – говорит она достаточно громко, что боюсь, ее мать может услышать, но в то же время так тихо, что я слышу слабость в ее голосе.

– Я не знаю, что и думать, Кэм! Ты никогда не говорила со мной об этом, – говорю я, пытаясь не быть жестоким.

– Ш-ш-ш, говори тише, – ругает она меня. – Мне не разрешили говорить с тобой об этом, – бормочет она, пристально глядя на дверную ручку.

Я ничего не понимаю.

– Никто не заставлял тебя это делать. – Мне не следовало этого говорить. Именно это я обещал себе не говорить, если мне представится возможность снова поговорить с ней.

– Это не совсем так, ЭйДжей, – говорит она со слезами на глазах. – Я была вынуждена принять это решение. Если бы этого не сделала, я бы оказалась на улице без денег, без поддержки, без работы, не имея возможности прокормить нашу дочь.

– Я не понимаю.

По многим причинам не понимаю. Я бы этого не допустил. В течение последних нескольких месяцев мы обсуждали этот вопрос миллион раз. Я собирался отказаться от своей стипендии, отложить учебу, устроиться на работу, найти квартиру – сделать все возможное, чтобы поддержать Кэмми и нашу дочь. Ей все нравилось, она всецело поддерживала этот план.

– Если бы я оставила ее, мои родители вышвырнули бы меня. Они хотели найти отца – тебя, и разрушить твою жизнь, разлучить нас и заставить тебя отдавать все деньги, которые ты заработал. Обе наши жизни были бы уничтожены. Я была напугана.

Я хочу возразить, но мне семнадцать, и ей семнадцать. Ее родители могут делать все что захотят до конца августа, пока ей не исполнится восемнадцать. По достижении этого возраста у них уже не будет обязанности помогать ей, и, если я не помогу, она может оказаться на улице – в наказание. Хоть я и понимаю ее страх, но мы говорим о нашей дочери, которую бездумно отдали двум незнакомцам, о которых ничего не знаем.

– Ну, я думаю, что сейчас тебе это не грозит, – говорю я, стараясь не быть холодным, но холод – это все, что я сейчас ощущаю. Я не умею скрывать свои эмоции.

– Не грозит, – смеется она, – мои родители на следующей неделе выставляют дом на продажу. Они нашли репетитора для меня до конца учебного года. Я не смогу подняться на сцену во время выпускного, так как они запретили мне и это. Когда я поеду в университет осенью, они поедут вместе со мной, потому что у папы есть предложение по работе, которое он не может упустить. Так что приезжать на праздники я уже не буду. Может быть, это просто совпадение, то, что они собираются переезжать из этого дома, в котором я жила с самого рождения, однако, уверена, это лишь потому, что им хочется скрыться от позора из-за меня.

Это уже слишком даже для меня. Все события, что произошли на прошлой неделе и за весь этот год, этого слишком много. Я потерял свою дочь. И я теряю свою девушку – девушку, в которую по уши влюблен, девушку, которая должна была быть моей навсегда. Несколько часов назад я даже не был уверен, что смогу снова взглянуть ей в глаза; и вот я здесь, смотрю в ее глаза и люблю ее так же сильно, как прежде – до того, как она сказала, что хочет отдать нашу дочь. Все, что я чувствую, это боль – она удушающая, тянется от кончиков пальцев ног до кончиков волос на моей голове.

– Что ты говоришь? – Я не дурак, понял сказанное.

– Вот так, ЭйДжей, – говорит она, усаживаясь поудобнее.

Вижу, что малейшее движение причиняет ей боль, и все, что я хочу сделать, это помочь ей – забрать всю ее боль, но, похоже, меня больше не будет в ее жизни.

– Мы расстаемся? – спрашиваю я, требуя душераздирающего подтверждения.

– У нас не получится. Мы не будем видеться, – говорит она.

Я опускаюсь на колени рядом с кроватью и плотно сжимаю руки.

– Я приеду к тебе. Мы сможем. У нас еще есть два месяца, а может быть и лето...

– Мы уедем намного раньше, чем через два месяца. Как только они продадут дом. Мой аттестат просто пришлют мне по почте.

– Почему бы не подождать хотя бы до твоего отъезда? – умоляю я. С нами никогда не было такого. Все всегда было легко. Нам нравились одни и те же вещи, мы думали одинаково, мы всегда находили общее решение. До сих пор.

– Будет слишком больно, – говорит она сломленным голосом. – Я люблю тебя, ЭйДжей. Я люблю нашу дочь. Мне нравилась мысль о том, что мы семья, а мои родители это отняли. Они отняли все это. Я жалею об этом. Обо всем. Я хочу ее вернуть. Я совершила ошибку. – Слезы льются по ее щекам, она всхлипывает.

Я хочу просить Кэмми не уезжать в колледж, остаться здесь или поехать со мной на Род-Айленд. Она сможет поступить в другой колледж. Но это глупо. Образование оплачивают ее богатые родители, а она попала в один из самых престижных колледжей страны. Просить ее остаться здесь ради меня будет самым эгоистичным моим поступком. Тем не менее, я хочу это сделать. Хочу умолять ее бросить все ради меня. Может быть, мы можем как-то вернуть нашу дочь. Не знаю как, но, возможно, есть способ.

– Давай попробуем, – говорю я ей. Я не должен так говорить, но мне нечего терять. Она медленно качает головой, слезы заполняют ее глаза, и я уже не могу ничего в них разглядеть, и Кэмми наверняка не видит из-за них меня и слез в моих глазах. – Я не могу потерять и тебя тоже.

– Нам только семнадцать. Вся наша жизнь впереди, и мы испытываем такую сильную боль, потому что еще ни разу не страдали. Они сказали, что эта боль пройдет.

Это слова ее родителей, и теперь сломленный разум Кэмми просто повторяет их.

– Мы не должны делать хуже, чем есть сейчас. Мне очень-очень жаль, ЭйДжей, но мы должны расстаться.

Она сильнее сжимает ткань дрожащими руками.

– Мне тоже очень жаль, – говорю я.

Если я не скажу «прощай», это не станет прощанием. Вот почему я больше ничего не говорю, когда выхожу из ее спальни.

Возможно, буду жалеть об этом всю свою жизнь, но мне всего лишь семнадцать, и у меня еще есть долгие годы, чтобы казнить себя за это решение, но я отказываюсь прощаться.