Текст книги "Хозяйка розария"

Автор книги: Шарлотта Линк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)

– Ну… мы же оккупировали остров, и может случиться, что потом… я хочу сказать, после войны… нам нельзя будет здесь оставаться.

Он окинул ее испепеляющим взглядом.

– Значит, ты думаешь, что Германия проиграет войну?

Хелин в этот момент была похожа на загнанного в угол зверя.

– Никто из нас не знает, что будет, – прошептала она.

– Мы не знаем? Может быть, Хелин, ты этого и не знаешь, но зато знаю я! – он вышел на середину комнаты и произнес длинную пламенную речь о конечной победе, пытаясь, весьма шатко, объяснить, почему, по его мнению, конечная победа не только близка, но и неизбежна. Никто не осмеливался ему перечить. Он окриком вернул в гостиную Беатрис, которая попыталась было улизнуть в свою комнату. Потом, вспоминая эту сцену, она думала, что они с Хелин, как две примерные ученицы, сидели, выпрямившись на стульях, слушая обрушившееся на них словоизвержение и от души надеясь, что строгий учитель не заставит их повторить сказанное. Эрих наконец иссяк и устало повалился на диван.

– Вы все равно никогда этого не поймете, – пробурчал он. – Вы не сможете ухватить суть!

– Если бы я могла где-нибудь найти эти таблетки, – не раз говорила Хелин Беатрис. – Раньше я ненавидела, когда он их глотал, а сейчас я бы сама их ему подала. Как иначе привести его в чувство?

Беатрис было шестнадцать лет, но она была не по годам зрелой девушкой и понимала, что Эрих – это бомба с заведенным часовым механизмом. До тех пор, пока он не получит свои лекарства, он останется непредсказуемым. Беатрис не покидало чувство, что все катится к какой-то ужасной развязке.

Эриху постоянно были нужны жертвы, на которых он мог бы вымещать подавленность, беспокойство и нараставшую панику. Он часто орал на Виля, который время от времени продолжал исполнять поручения начальника, но никогда – по мнению Эриха – не справлялся со своими обязанностями. Иногда громоотводом служила Хелин; он все время упрекал ее в том, что она никогда не открывает рта и вообще выглядит, как курица или напуганная громом корова. Хелин ходила по дому как тень, изо всех сил стараясь оставаться незаметной. Она и в самом деле, научилась пропадать из вида, двигаться абсолютно бесшумно и таинственным образом сливаться с фоном. Иногда Эрих по несколько часов не мог ее отыскать, хотя она находилась в доме. Было такое впечатление, что Хелин обзавелась сверхчувствительным сейсмографом, который подсказывал ей, когда в комнату войдет Эрих. Она почти всегда умудрялась за несколько минут до его появления ускользнуть из комнаты. Вибрирующая нервозность Эриха, естественно, усиливалась от того, что его жертва постоянно от него ускользала. В таких случаях он принимался искать другого козла отпущения. Больше всего доставалось в таких случаях Пьеру, французскому военнопленному. Он продолжал заниматься садом, хотя абсурдность этого занятия при катастрофическом положении острова была очевидна. Кому были теперь нужны розы, подстриженные газоны, посыпанные гравием дорожки. Пьер не имел ни малейшего понятия об огороде, и поэтому не знал, как использовать грядки и теплицы для выращивания овощей, что могло бы позволить им хотя бы иногда есть салаты или помидоры. Когда Эрих был в плохом настроении, его это страшно возмущало.

– У нас большая усадьба! – гремел он. – У нас отличная земля и полно грядок! У нас две теплицы! Я хочу знать, почему ты не в состоянии вырастить в них что-нибудь стоящее. Почему у нас нет салата? Почему у нас нет цветной капусты? Почему у нас вообще нет ничего съестного?

Пьер, такой же истощенный, как и все – кожа да кости – мял в руках шапку. Несмотря на истощение, ему приходилось работать, и он постоянно находился на грани голодного обморока.

– Дело в том, что я не огородник, господин подполковник, – сказал он, – я этому не учился. Дома, во Франции я начал изучать историю и литературу. У меня нет ни малейшего понятия о том, как выращивают овощи. Я вырос в центре Парижа. У нашей семьи никогда не было сада. У нас не было даже балкона.

Эрих смерил Пьера взглядом презрительно прищуренных глаз.

– Сколько ты уже находишься здесь, у нас? Об этом ты имеешь понятие, или этот вопрос превосходит твои умственные способности?

– Нет, господин подполковник. Скоро будет пять лет, как я нахожусь здесь.

– Пять лет, так-так, – глаза Эриха источали нечеловеческий холод. – Надеюсь, ты согласишься с тем, что пять лет – это большой срок?

Для Пьера прошедшие пять лет были нескончаемой вечностью.

– Это большой срок, – тихо сказал он, – это очень большой срок, господин подполковник.

– Это достаточный срок для усвоения знаний, или я ошибаюсь?

– Но я…

– Не виляй, ответь на мой вопрос. Тебе не кажется, что пяти лет вполне достаточно для того, чтобы приобрести знания в той области, о которой до этого ты не имел ни малейшего представления?

– Господин подполковник, это было бы верно, если…

– Твое обучение в университете продолжалось бы ровно столько же. Или ты хотел быть вечным студентом и всю жизнь сидеть на шее у родителей? Я почти уверен, что ты человек именно такого сорта. Один из тех, кто до старости не может стоять на собственных ногах, кто всю жизнь хитрит и жульничает и досыта ест за чужой счет.

– Мне кажется, что меня здесь никто не учил, – возразил Пьер с мужеством, достойным удивления, ибо он понимал, что Эриху нет никакого дела до выяснения истины и справедливости. Единственная цель Эриха состояла в том, чтобы выпустить пар, и любые оправдания Пьера только подхлестывали его ярость.

Эрих медленно покачал головой.

– Тебе не хватало руководства и обучения? Это интересная мысль. Очень интересная мысль. Ты был уверен, что твое пребывание на Гернси станет временем обучения? Образования? Ты всерьез думал, что получишь здесь бесплатное образование? Ты понимаешь, я надеюсь, что «бесплатно» в данном случае означат «за счет немецкого народа»?

– Нет, господин подполковник, я только сказал, что…

– Ты ожидал, что немецкий народ будет финансировать образование такого, никуда не годного француза, как ты? Трудолюбивым немецким рукам больше нечего делать, как работать на твое образование? Ты полагал, что у тебя есть на это право?

Пьер не стал отвечать, поняв всю бессмысленность спора. Он опустил голову и принялся безропотно выслушивать брань, которая потоками полилась на него. Эрих закончил свой монолог тем, что объявил Пьеру, что отныне будет воспитывать его по-другому. Теперь Пьер будет получать урезанный рацион, так как до этого он слишком жирно ел, работал, спустя рукава, а жрал за троих. Теперь все будет наоборот. На его, Эриха, взгляд, люди быстро умнеют, когда они целый день заняты и у них нет времени набивать себе брюхо.

Едва ли можно было урезать рацион Пьера, но Эрих сказал, что позаботится о том, чтобы Пьер получал достаточно еды для выживания. Ему хватит, если, конечно, он не заболеет или с ним не случится чего-то исключительного. Вскоре Пьер стал еще больше похож на ходячий скелет, один вид которого вызывал острую жалость. Хелин, как всегда, сильно боялась мужа и не осмеливалась подкармливать несчастного француза, но Беатрис то и дело побрасывала ему что-нибудь съестное, хотя делать это становилось день ото дня труднее. У них самих уже практически ничего не осталось. В марте и апреле оккупанты, местные жители и пленные чувствовали, что скоро все они вместе умрут от голода.

Тридцатого апреля в имперской столице, почти целиком занятой русскими, застрелился Адольф Гитлер, а первого мая дошла до своего логического финала ситуация в занятом Фельдманами доме.

Естественно, они ничего не знали о смерти фюрера. Эту новость им никто не сообщил; возможно, этого не знали и в охваченном боями Берлине, или просто у властей не хватило мужества подтвердить упорно циркулировавшие слухи. Утром радио сообщило, что русские войска занимают улицу за улицей, но немецкие солдаты, несмотря ни на что, продолжают оказывать доблестное сопротивление. Никто не отваживался произнести вслух слово «капитуляция», но Беатрис понимала, что развязка уже на пороге. Что еще должно произойти, чтобы Германия, наконец, сдалась? Окончательная катастрофа рейха была вопросом дней.

Эрих в то утро проснулся очень рано. Уже в пять часов Беатрис услышала, как он ходит по дому. Было ясно, что Фельдман снова принялся за поиски таблеток. Беатрис слышала, как он выдвигал ящики столов, открывал шкафы, а потом начал отодвигать от стен диваны и прочую мебель. Около шести часов он стал громко звать Хелин.

– Хелин! Черт возьми, где ты прячешься? Спустись и помоги мне!

Послышался топот босых ног, потом в дверь Беатрис просунулась голова Хелин.

– Ты спишь? – громко прошептала она.

Эрих орал так громко, что мог бы разбудить и мертвого, поэтому Беатрис – как ни хотелось ей оставить Хелин наедине с ее проблемами – не стала притворяться спящей.

– Что случилось? – неохотно отозвалась она.

– Ты не спустишься вниз со мной? – снова шепотом спросила Хелин. – У Эриха, как мне кажется, ужасное настроение. Я его боюсь и не хочу быть с ним одна.

– Но звал-то он тебя, – констатировала Беатрис, – и до меня ему, кажется, дела нет.

Хелин побледнела и беспомощно заморгала глазами.

– Пожалуйста, Беатрис. Он ищет таблетки, но мы же знаем, что он ничего не найдет, и весь его гнев обрушится на одну меня.

Беатрис с удовольствием бы объяснила Хелин, что это она вышла замуж за Эриха, и, в конце концов, это ее дело – приспосабливаться к его характеру, но не стала ничего говорить, так как это было совершенно бессмысленно. Сейчас был не самый подходящий момент обсуждать с Хелин ее отношения с Эрихом.

Накинув халаты, обе женщины бегом спустились на первый этаж. Эрих стоял посреди столовой у тяжелого буфета из мореного дуба. Лицо его пылало багровым румянцем, он сильно потел, источая неприятный запах. Руки его дрожали.

– А, хорошо, что вы пришли вдвоем! Нам надо отодвинуть буфет. Помнится, за него когда-то завалилась пачка таблеток. Думаю, она там лежит до сих пор.

– Ничего там не лежит, – сказала Беатрис, – и я не думаю, что нам удастся сдвинуть буфет с места.

– Мы справимся, если все втроем сразу его толкнем, – сказал Эрих. – Вы вдвоем беритесь с той стороны, а я толкну здесь. Ну, взяли!

Беатрис не помнила, чтобы этот буфет когда-нибудь сдвигали с места. Он и сейчас не поддался их усилиям. Несмотря на все усилия, они не смогли сдвинуть его ни на сантиметр.

– Это не имеет никакого смысла, – тяжело дыша, сказала Беатрис. – Мы его не сдвинем!

По лицу Эриха ручьями тек пот.

– Конечно, не сдвинем, он же доверху набит посудой. Надо все из него вытащить.

– О, мой Бог, – жалобно простонала Хелин. – Там же гора!

Эрих уже открыл все дверцы, выдвинул все ящики и судорожными движениями принялся опустошать буфет. На середину комнаты полетели сложенные скатерти и салфетки, за ними последовала посуда. В считанные минуты в столовой воцарился полный хаос. Сначала Эрих обращался с посудой довольно бережно, но потом потерял терпение, и ему стало все равно, разобьется фарфор или нет. Он швырял тарелки и чашки на пол с такой же свирепой небрежностью, как и скатерти.

Беатрис попыталась спасти то, что можно было спасти. Она стала быстро, как могла, вынимать из буфета дорогие стаканы и бокалы матери, потом праздничную посуду, которую Дебора берегла, как зеницу ока. Работала Беатрис быстро, но угнаться за Эрихом было невозможно. Большая супница со звонким грохотом ударилась о ножку стола.

Эрих громко выругался.

– Чертова супница! Кому только пришла в голову безмозглая идея натолкать сюда все это барахло? Это невозможно понять! Надо было давно навести тут порядок!

Буфет наконец опустел, а комната стала похожа на свалку. Теперь им, и в самом деле, удалось общими усилиями отодвинуть от стены тяжеленный буфет. На стене обозначился его темный контур, а с пола поднялась туча пыли.

Эрих тотчас протиснулся в щель между стеной и буфетом и принялся рыться в мусоре так старательно, словно от этого зависела его жизнь. Он кашлял и задыхался, пот тек с него потоками, он нестерпимо вонял.

– Надо отодвинуть его еще немного, – сказал он и смахнул пот со лба, – наверное, пачка лежит не у самой стены.

– Дальше мы его не отодвинем, – едва не плача, сказала Хелин. – Здесь начинается ковер. При всем желании мы не сможем этого сделать.

– Значит, надо скатать ковер, – решил Эрих.

– На ковре стоит обеденный стол, – с сомнением в голосе произнесла Беатрис. Она понимала, что остановить Эриха невозможно. Он не успокоится, пока не перевернет вверх дном всю комнату. – К тому же на ковре гора посуды.

Глаза Эриха лихорадочно заблестели.

– Все это надо убрать, – распорядился он. – Начали! Где запропастился этот француз? Как только эта тварь нужна, она тотчас куда-то исчезает!

– Пьера привезут в семь часов, – пискляво сказала Хелин, – а сейчас только четверть седьмого.

– Я положу этому конец! – заорал Эрих. – Семь часов! Семь часов! Здесь что, санаторий?

Они вытащили стол и стулья в холл и начали выносить туда же посуду. Между тем появились охранник и Пьер, которых тут же запрягли в работу. Пьер еще не завтракал и выглядел так, будто в любой момент мог упасть в обморок. Охраннику, естественно, было понятно, что они тратят массу сил на полную бессмыслицу, но возражать он не осмелился. Избегая взглядов Хелин и Беатрис, он делал вид, что в этом мартышкином труде не было ничего необычного.

Ковер был наконец скатан и вынесен прочь, а Эрих, Пьер и охранник со скрипом выволокли буфет на середину комнаты. В воздухе повисла туча пыли, а на полу, на том месте, где стоял буфет, обнаружилась куча грязи. Не было только вожделенных таблеток. Эрих ползал по грязи на коленях и неистово ругался. Он был настолько убежден, что найдет лекарство, что жаждал его, как никогда прежде. Было видно, что за таблетку антидепрессанта он готов убить, и Беатрис была уверена, что он это сделает.

– Никто не выйдет из комнаты, – рявкнул Эрих, – до тех пор, пока не найдутся таблетки!

Все словно приросли к полу. Хелин отчаянно боролась со слезами, и было ясно, что эту борьбу она проиграет. Пьер был бледен, как полотно, последние недели он находился на грани голодной смерти, и сейчас выглядел совершенно обессиленным. Эрих оглядел всех сумасшедшими глазами.

– Никто из вас не припрятал таблетки? – спросил он и уставил немигающий взгляд на Хелин. – Они должны быть здесь, понимаете? Если их здесь нет, значит, кто-то из вас их стащил!

– Никому из нас ни за что не удалось бы сдвинуть с места буфет. Во всяком случае, вы бы это заметили, – сказала Беатрис. – Вы же сами видите, что для этого нам пришлось все вынести из комнаты!

Эрих приумолк, переваривая ее слова.

– Может быть, кто-то быстренько их схватил, когда я смотрел в другую сторону, – предположил он. – Как вам это? Такое могло быть, Хелин?

Хелин вздрогнула.

– Почему я? – прошептала она. – Почему ты думаешь, что это непременно я?

Эрих тяжело дышал. В его глазах плескалась такая ненависть, что Беатрис содрогнулась. «Как же он хочет, чтобы она провалилась ко всем чертям», – устало и удрученно подумала Беатрис.

– Почему ты? – он подошел к ней вплотную. Хелин отступила на шаг. – Почему именно ты? Потому что ты всегда причиняешь одни неприятности, потому что ты всю жизнь только тем и занимаешься, что создаешь мне проблемы. С того проклятого дня, когда я познакомился с тобой, были одни только трудности. Что еще тебе сказать? – он подошел к ней еще ближе. Хелин прижалась спиной к стене. Отступать ей было некуда, хотя она с радостью вдавилась бы в стену. – Зачем я только тебя встретил? Мне было бы гораздо лучше, если бы я прожил жизнь без тебя. Посмотри на себя. Когда ты была молоденькой девушкой, то была хотя бы аппетитной, но это осталось в прошлом. Ты уже не красива. Понимаешь? Иди, посмотри на себя в зеркало, но поосторожнее, не то до смерти испугаешься.

Хелин разразилась слезами. Его упреки были несправедливы, и, вероятно, она это понимала, но слова Эриха потрясли ее до глубины души. Хелин отскочила от стены и опрометью выбежала из комнаты. Было слышно, как она взбежала вверх по лестнице и захлопнула дверь своей комнаты.

Эрих принялся расхаживать по комнате, время от времени ударяя кулаком в ладонь. Он о чем-то напряженно думал. Наконец он остановился.

– Одевайся! – приказал он Беатрис. – Мы идем к Уайеттам.

– К Уайеттам? – переспросила Беатрис, хотя прекрасно поняла, что сказал Эрих. Мысли ее заметались. Она отчаянно искала причину, которая могла бы отвратить Эриха от этого намерения. Жюльен до сих пор находился в доме Уайеттов, и было опасно пускать туда Эриха.

– Да, – нетерпеливо повторил Эрих, – к Уайеттам. Я уверен, что у доброго доктора найдется пара пачек таблеток, и я уверен, что он с радостью мне их отдаст.

– Я не думаю, что они у него есть. Врачи снабжаются так же плохо, как и все остальные. Думаю, что у доктора Уайетта не осталось даже таблеток от головной боли.

Но Эрих очевидно потерял всякую способность разумно рассуждать. До него никак не доходила абсурдность его плана.

– Что-то у него есть, – сказал он с тем же упрямством, с каким искал таблетки за буфетом. – Да одевайся же, наконец, Беатрис, и не копайся!

Она медленно поднялась наверх. Надо бы позвонить Уайеттам, но телефон стоит в холле, прямо возле открытой двери. Исключено, что Эрих ничего не услышит. Но, может быть, ей удастся уговорить Эриха предварительно позвонить доктору? По крайней мере, Уайетты успеют вывести Жюльена из дома, хотя, конечно, им не удастся ликвидировать все следы его пребывания на чердаке. Эриху с первого взгляда станет ясно, что на чердаке кто-то жил.

Эрих, однако, не был расположен кому-то звонить.

– Нет, черт возьми, зачем? – вызывающе спросил он. – Ну, ты готова наконец? Пошли!

Они быстрым шагом пересекли деревню. Подойдя к воротам Уайеттов, Эрих достал из кобуры пистолет.

– Здесь нам лучше зайти с козырей, – сказал он. – Я уверен, что здесь мы найдем полное понимание. Мы не выйдем отсюда без чертовых таблеток, пусть даже для этого мне придется перевернуть здесь все вверх дном.

Беатрис вознесла небесам короткую молитву и пошла за Эрихом.

Эрих топал ногами, грозил, ругался и размахивал пистолетом. Он открыл все шкафы. Выдвинул все ящики и разбросал их содержимое по комнатам. Он даже заглянул в клетки с кроликами, думая, что там могли спрятать таблетки. Он нагнал такого страха на семью доктора, что миссис Уайетт, казалось, вот-вот хватит удар. Вставшая с постели Мэй дрожала, как осиновый лист.

– Что это с ним? – прошептала она, повернувшись к Беатрис, но она не успела ответить, так как Эрих стремительно обернулся и направил оружие на Мэй.

– Всем молчать! – заорал он. – Поняли? Еще одно слово, и я стреляю!

Эдит Уайетт обняла дочь, которая уже переросла ее на целую голову, и прижала к себе, стремясь успокоить ее, как когда-то давным-давно, в другой жизни успокаивала крошку Мэй.

Доктор Уайетт изо всех сил пытался утихомирить Эриха, но тот и не собирался униматься.

– Мне нужно лекарство, – с маниакальным упрямством повторял он снова и снова, – мне нужно это проклятое лекарство!

Беатрис умоляюще посмотрела на доктора Уайетта, но он только виновато пожал плечами и беззвучно, одними губами шепнул: «У меня действительно ничего нет!»

Это было чудо, но Эрих не полез на чердак. Он был настолько одержим, что его не смогли бы удержать, вздумай он потребовать лестницу, чтобы забраться на чердак и учинить обыск там. Но, видимо, он был настолько захвачен поиском, что не удосужился поднять голову и посмотреть на потолок. Он перерыл платяной шкаф в спальне, выбросил на кровать белье миссис Уайетт, потом перевернул матрац и долго, выпучив глаза, смотрел на ржавую сетку, словно она могла выдать ему какую-то тайну. После этого Эрих принялся за комнату Мэй, и, покончив с этим, с грохотом спустился на первый этаж. Беатрис видела, что Эдит близка к обмороку. Немцы на острове до сих пор выносили и приводили в исполнение смертные приговоры. Эдит понимала, что всю их семью расстреляют, если Эрих найдет Жюльена.

Эрих, между тем, устал настолько, что у него задрожала рука, державшая пистолет. Лицо утратило багровый цвет и стало бледным, как мел. Под глазами четко обозначились темные тени. Выглядел Эрих совершенно больным.

– Послушайте, Уайетт, – хрипло выдохнул он, с ненавистью глядя на врача. – Вы конченый человек, если я выясню, что вы лжете. Если выяснится, что у вас в доме все же есть лекарство, то я сам, лично, вас застрелю, клянусь вам!

– У меня ничего нет, сэр, – сохраняя хладнокровие, ответил Уайетт, и Беатрис удивилась безмятежности, которую буквально излучал мистер Уайетт. Должно быть, и у него душа ушла в пятки, но внешне это было совершенно незаметно. – Могу вас уверить, что в последние месяцы я получаю только самое необходимое для лечения моих больных. То, что вам нужно, к этой категории не относится.

По пути домой Эрих окончательно выбился из сил, и едва одолел крутой подъем, ведший к дому Беатрис. За эти несколько часов он совершенно измотался. Беатрис очень надеялась, что остаток дня он проведет в постели.

Действительно, как только они вошли в дом, Эрих, не говоря ни слова, отправился в спальню и заперся там. Кухонная дверь приоткрылась, и в щель высунулась Хелин.

– Что случилось? – прошептала она.

– Доктор Уайетт не смог ему ничем помочь, – ответила Беатрис, – но, надеюсь, теперь он успокоится. Он очень устал и, думаю, проспит несколько часов.

– Он становится все хуже и хуже, – сказала Хелин. Было видно, что она плакала. – Я не верю, что на сегодня он успокоился. Он немного поспит, а потом все начнется сначала.

– Нам надо переждать, – сказала Беатрис, – а пока надо навести порядок в столовой.

– Он ненормальный, – прошептала Хелин. Казалось, она не могла больше ни о чем думать. – Он просто больной. Его надо лечить. Что с ним будет, когда кончится война?

Беатрис от души надеялась, что после войны Эрих отправится в плен и много лет не будет никому мешать, но ничего не сказала Хелин, решив понапрасну ее не тревожить. Ей и без того плохо.

– У нас есть что-нибудь на завтрак? – спросила Беатрис.

Хелин беспомощно пожала плечами.

– У нас не осталось ни куска хлеба. Нет никаких овощей. Я сварила эрзац-кофе, и это все.

Беатрис выпила чашку кофе, больше похожего на воду. В доме не было ни сахара, ни молока, поэтому подсластить коричневатую жидкость было нечем.

Хелин, бессильно уронив руки, сидела за столом, жаловалась на Эриха, причитала, что скоро все они умрут голодной смертью, а под конец заявила, что ей все равно, есть у них еда или нет, потому что она и так не может проглотить ни кусочка.

Беатрис села на веранде и принялась смотреть в сад, где Пьер, под присмотром охранника, пропалывал грядки. Работал он медленно и часто останавливался, чтобы перевести дух. Он с утра тоже ничего не ел, и, казалось, вот-вот упадет. Охранник жевал кусок древесной коры и смотрел перед собой невидящим взглядом.

Солнце уже довольно высоко поднялось над восточным горизонтом, суля жаркий день. «Надо убраться в столовой», – вяло подумала Беатрис, но она была настолько измотана, что понимала: на уборку у нее просто не хватит сил. Внутренний голос говорил ей, что на этот раз Хелин не ошиблась в своих мрачных прогнозах: Эрих сегодня не даст им покоя.

День обещал быть тяжелым, и дело было не в погоде – жаркой, сухой, но не душной. В доме царило какое-то тихое, медленно вибрирующее напряжение, набиравшее силу под обманчиво спокойной поверхностью. Все напоминало пресловутое затишье перед бурей, обманчивую безмятежность, одурманившую людей и природу. В этой тишине была зловещая фальшь. Под покровом тишины зрело что-то страшное и жуткое.

Около трех часов дня охранник упал в обморок. Солдат весь день просидел на бревне, сдирал с него кору и меланхолично ее жевал. Как и всем на острове, есть ему было нечего. С утра он был очень бледен, но здесь давно не видели краснощеких здоровяков, и эта бледность не особенно бросалась в глаза. С полудня охранник перестал понукать Пьера, и Беатрис решила, что и он, наконец, проникся сочувствием к несчастному Пьеру, который окончательно выбился из сил, и понуждать его к физическому труду было просто бесчеловечно. Пьер прилег в тени яблони и, закрыв глаза, время от времени отирал со лба пот. Дышал он часто и поверхностно.

Охранник встал – видимо, решив пойти за водой, – еще сильнее побледнел и грохнулся на землю. Падал он, как в замедленной съемке, – неотвратимо и беззвучно. Упав, солдат больше не шевелился.

Беатрис, которая все еще сидела на веранде, борясь с безжалостной слабостью, встала.

– Что это с ним? – спросила она.

Пьер с трудом поднялся, подошел к охраннику и присел рядом с ним.

– Голодный обморок, – сказал Пьер. – Он без сознания.

Беатрис во все глаза уставилась на пленного француза, но тот в ответ лишь устало улыбнулся.

– Нет, мадемуазель, спасибо, – он прекрасно понял, чего ждала от него девушка. – Я не убегу. Не знаю, куда бежать, да, к тому же, я слишком слаб. Я остаюсь. Скоро все и так кончится.

– Надо перенести его в тень, – сказала Беатрис. Собравшись с силами – которых у обоих оставалось не слишком много – они подтащили бесчувственного охранника к яблоне, под которой только что лежал Пьер. Беатрис принесла кружку холодной воды, смочила солдату лоб и растерла запястья.

– Надо позвать врача, – нерешительно сказала Беатрис, – что-то он долго не приходит в себя.

В этот момент охранник открыл глаза и, ничего не понимая, посмотрел на Пьера и Беатрис. Веки его дрожали.

– Что со мной? – спросил он.

Не успела Беатрис ответить, как охранник снова закрыл глаза, вздохнул и отключился.

– Я позвоню доктору Уайетту, – Беатрис вскочила на ноги. От этого быстрого движения в глазах у нее потемнело. Девушка пошатнулась и ухватилась за яблоню, чтобы не упасть. Закрыв глаза, она немного постояла, дожидаясь, пока пройдет головокружение. Когда она наконец открыла глаза и обернулась, то сразу увидела вышедшего на веранду Эриха. Он был бледен как смерть и держал в руке пистолет. За ним, как маленькая жалкая тень, жалась Хелин с лицом, оцепеневшим от страха.

События развертывались с такой быстротой, что Беатрис только потом удалось вспомнить их последовательность и понять, что же, собственно, происходило.

Эрих спустился с веранды в сад и направил оружие на Пьера, который, по-прежнему, лежал в траве рядом с охранником.

– Ну, теперь, – сказал Эрих, – ты от меня не уйдешь.

Пьер не делал ни малейшей попытки бежать, и мысль о его бегстве могла возникнуть только в воспаленном воображении осатаневшего Эриха, быстро пришедшего в ярость.

Хелин вскрикнула от ужаса. Этот крик был больше похож на писк испуганной птички. Он возник и замер, и Эрих не обратил на него никакого внимания.

«Не делай этого!» – мысленно закричала Беатрис. Трагедия надвигалась неумолимо, но Беатрис была не способна ни словом, ни делом остановить ее. Все застыли на месте, парализованные ненавистью, бурлившей в глазах Эриха.

Эрих выстрелил в Пьера, но промахнулся. Пуля ударила в землю рядом с ним. Пьер не пошевелился.

– Беги! – закричала Беатрис. – Беги же!

Эрих выстрелил еще раз. На этот раз он попал Пьеру в ногу. Молодой француз вскрикнул от боли и прижал руку к ране. Пуля попала ему чуть ниже колена. Пьер, наконец, начал двигаться и попытался уползти прочь от Эриха по траве, но шансов уйти у него не было, потому что впереди была заросшая травой лужайка, на которой Пьер представлял бы собой отличную мишень.

– Пистолет! – не выдержав, крикнула Беатрис. – Пьер, пистолет! Стреляй! Стреляй в него!

Несмотря на охватившую его панику, Пьер понял, что имела в виду Беатрис – оружие бесчувственного охранника. Пьер повернулся и подполз к солдату.

Эрих выстрелил еще раз. Пуля снова попала Пьеру, который уже успел вытащить из кобуры пистолет охранника, в ногу и швырнула его на землю.

Эрих сделал еще два шага вперед.

«Он наслаждается, – подумала Беатрис, вглядевшись в выражение лица Эриха, – он наслаждается этой игрой».

Эрих ждал. Он ждал, когда серый от боли Пьер соберется с силами, ждал, когда он поднимет выпавший из руки пистолет, ждал, когда француз снимет оружие с предохранителя и направит на него.

Они выстрелили одновременно.

На этот раз Эрих промахнулся. Пуля взметнула фонтанчик земли довольно далеко от Пьера.

Но сам Эрих в этот момент рухнул на землю, как срубленное дерево. Он упал и не шевелился.

Наступила неестественная, поистине мертвая тишина. Умолкли даже щебетавшие в саду птицы, напуганные выстрелами. Тишина стояла такая, словно мир затаил дыхание. Солнце освещало призрачную сцену с тремя лежавшими в траве мужчинами и двумя застывшими на месте женщинами, толком не понявшими, что произошло. На сцене лежали и два пистолета, как реквизит, с точным расчетом положенный на нужное, предназначенное ему место.

Декорация кульминационной сцены драматического спектакля. Актеры не знают, что делать дальше, ибо режиссер забыл дать им дальнейшие указания. Немая сцена с застывшими в недоумении актерами.