Текст книги "Хозяйка розария"

Автор книги: Шарлотта Линк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 39 страниц)

– Не кажется ли вам, мадам, что вы слишком упрощаете картину? Ты всерьез утверждаешь, что все у тебя было бы хорошо, если бы я не предупредил тебя о трудностях? Но ведь я делал это из самых лучших побуждений.

Ничего такого она не утверждала, и понимала, что он великолепно это знает. Все разговоры последних лет заканчивались ничем из-за того, что он ловко извращал факты, намеренно понимая ее превратно. Все обычно заканчивалось тем, что она тратила массу сил на то, чтобы опровергать надуманные обвинения и не могла из-за этого сосредоточиться на теме, с которой разговор начинался. Под конец ей приходилось лишь оправдываться, а это окончательно лишало ее сил.

– Я не думаю, что все пошло бы, как по маслу, если бы ты ничего мне не говорил, но мне кажется, что было бы – хоть чуть-чуть – лучше. У меня было бы совершенно иное настроение, если бы ты вселял в меня мужество. Но, – она повысила голос, чтобы в зародыше пресечь протест, уже готовый сорваться с губ Михаэля, – теперь это уже неважно. Мы можем напрасно тратить часы, дни, недели, подсчитывая, что каждый из нас – на взгляд другого – сделал не так. Из этого не выйдет ничего хорошего. Нам надо думать, что делать дальше.

– Наше будущее зависит от нашего прошлого, – упрямо возразил Михаэль, – потому что мы оказались в невыносимом положении из-за ошибок прошлого.

«Он всегда говорит „мы“», – подумала Франка.

Он замолчал. Слышался лишь шум ветра в листве, да с моря доносились крики чаек. Потом за соседним столиком рассмеялась женщина, и воздух сразу наполнился людской разноголосицей.

– Я сел в самолет и прилетел сюда, для того чтобы говорить с тобой, – сказал наконец Михаэль. – Одно это должно показать тебе, что я думаю о наших отношениях.

Франка, не отвечая, выжидающе смотрела на мужа.

– Если ты сможешь измениться, – продолжил он, – если ты всерьез попытаешься это сделать… Отношения с той женщиной для меня абсолютно не важны. Я готов их закончить.

Франка ощутила в висках тихий стук. Это была боль, но такая слабая, что ощущалась просто как неприятная помеха.

Если ты сможешь измениться, если ты всерьез попытаешься это сделать…

«Ничего из этого не получится, – подумала она, на удивление холодно и по-деловому восприняв это осознание банкротства ее брака. – Ничего не получится, и ничего не может получиться. В этом нет никакого смысла. Любая попытка будет лишь пустой тратой времени».

– Ах, Михаэль, – разочарованно произнесла она. Боли не было. Конец отношений был так очевиден, что перестал ее причинять. Наверное, этот конец наступил слишком поздно – прошло столько лет! – но он неизбежно должен был наступить.

– Что значит Ах, Михаэль? – вызывающе спросил он. – Тебе больше нечего сказать? Я сделал тебе предложение. На него можно ответить что-то большее, чем просто «Ах, Михаэль»!

В висках застучало сильнее. Тихий стук превратился в громкий гул. Гул, заглушивший все звуки внешнего мира – звук голосов, звон тарелок, крики чаек. Она перестала чувствовать даже запах пищи и соли. Померкли краски цветов, моря и неба.

«Жаль, что у меня нет с собой таблеток, – подумала она, – надо было захватить их с собой».

– Михаэль, я хочу развестись с тобой, – сказала она.

Майя проснулась около часа дня и вышла в гостиную – невыспавшаяся и разбитая с похмелья. Лицо покрывала сильная бледность, большие глаза превратились в узкие щелочки. Выглядела она сейчас не на свои двадцать два года, а гораздо старше. Сейчас в ней не было ничего привлекательного и сексуального, но не была она похожа и на милого заспанного ребенка.

«Она выглядит, как развалина», – подумал Алан.

На ней была надета растянутая белая футболка с застиранным медвежонком на груди. Шлепая босыми ногами и сверкая голыми икрами, она тяжело плюхнулась на свое место и обхватила голову руками.

– Господи, как же мне плохо! – пробурчала она.

– Не хочешь поесть? – спросил Алан, отложив в сторону газету. Он сам удивился будничности и равнодушию своего голоса. Внутри у него все дрожало и вибрировало, как напряженный нерв. Наглость, с какой она демонстрировала проведенную в пьяном загуле бессонную ночь, шокировала его. Она даже не потрудилась представить дело так, будто вчера она была на мирном чаепитии в доме престарелых.

«Кто я для нее? – подумал он. – Половая тряпка, которую используют, не обращая на нее ни малейшего внимания».

– Нет, только не это, – с трудом отозвалась она, – думаю, от еды меня сразу вырвет. Можно мне чашку чая?

– Чай остыл, – сказал Алан.

– Ну так завари его снова, – пробормотала она.

Внутренняя дрожь усилилась.

– Завари его сама, – сказал Алан.

Этой фразой он вывел ее из состояния отупения, в каком она пребывала. Она удивленно воззрилась на Алана. Глаза ее немного приоткрылись.

– Что ты сказал? – спросила она.

– Ты сама заваришь себе чай, – повторил Алан. – Я с раннего утра ждал тебя за завтраком. Мы не виделись ни вчера, ни позавчера, поэтому я отменил все встречи и не пошел сегодня на работу. Ты выползаешь из кровати после полудня и рассчитываешь, что я вскочу и начну по второму разу заваривать тебе чай и ставить все на стол?

– Ну, уж и все! Я прошу всего лишь маленькую чашечку чая, и даже ее я не могу получить!

– Ты знаешь, где находится кухня, и знаешь, где находится чай, – сохраняя хладнокровие, произнес Алан. – Никто не мешает тебе брать все, что захочешь.

Она удивленно уставилась на Алана, потом порывисто вскочила, достала из шкафа бутылку коньяка, налила его в стакан, предназначенный для апельсинового сока, и одним глотком выпила.

– Вот так! – сказала она. – Тогда я выпью вот это. Если я могу брать все, что хочу, то ты не станешь возражать.

– Я не стану возражать, – ответил Алан, – но думаю, что тебе будет от этого мало пользы. Ты сейчас выглядишь лет на десять старше своего возраста. От коньяка лучше выглядеть ты не будешь.

Она демонстративно налила себе еще и снова выпила.

– Знаешь, – зло сказала она, – очень смешно слышать это от тебя. Кто из нас здесь алкоголик? Да, может быть, сейчас я выгляжу старше своих лет, но завтра утром я буду в полном порядке. Я забуду об этой пьяной ночи, она пройдет для меня бесследно. В отличие от тебя. Тебе сорок три, а выглядишь ты на все пятьдесят. Ты уже не сможешь этого изменить, как бы ни старался. Это необратимо. Ты уже не восстанавливаешься.

Каждое ее слово было, как удар в лицо, как пощечина. Алану приходилось прилагать немалые усилия, чтобы не вздрагивать. Самое ужасное, что она права. Она не просто изливала на него свой яд, не просто старалась причинить ему боль. Нет, она называла факты, против которых ему нечего было возразить.

– Это же не основание для подражания. Или ты хочешь меня догнать? – ей надо было ответить, и он сказал первое, что пришло ему в голову.

Она улыбнулась. Ей было, по-прежнему, скверно, но, во всяком случае, она окончательно проснулась и была готова к драке. Алан не испытывал к себе ничего, кроме презрения: он боялся Майю, когда она была готова к драке.

– Я не хочу тебя догонять, не волнуйся, – сказала она. – Такой, как ты, я не стану никогда. Я сильнее тебя, я знаю, когда нажать на тормоз.

– Так о себе думали многие, но неизменно терпели фиаско.

Она пожала плечами.

– Мне все равно, что ты обо мне думаешь. Квакаешь, как старуха. Ты заваришь мне чай?

– Нет, – ответил Алан.

Она резко выпрямилась и посмотрела на него.

– Ладно, Алан, что случилось? У тебя сегодня с утра лицо гувернантки, и ведешь ты себя невыносимо. Кто испортил тебе настроение?

Он отказался от сдержанности, от колких намеков и приличных умолчаний.

– Где ты была вчера? – спросил он прямо.

На ее лице не дрогнул ни один мускул.

– У Эдит, я же тебе говорила.

– До половины третьего ночи? Я не верю, что в доме престарелых так поздно заканчиваются посещения. Ты и в субботу вернулась довольно поздно, а для воскресенья могла бы придумать и более правдоподобное объяснение.

– Конечно, я не была у Эдит так поздно.

– Так значит это ты признаешь. Но где ты тогда была?

Она тихо и театрально застонала.

– Ты не представляешь, как мне тошно тебя слушать. Знаешь, каким мерзким ты становишься, когда так себя ведешь? Мне не нравится, когда ты устраиваешь мне допрос.

– Если не возражаешь, я все же продолжу этот допрос. Я хочу знать, где ты была.

– По какому праву ты хочешь это знать?

– Ты живешь в моей квартире и живешь на мои деньги. По твоему желанию мы пытаемся найти подходящую для нас форму отношений. В такой ситуации от тебя требуется определенная доля искренности, – он с удивлением слушал собственный голос. Он говорил спокойно, уравновешенно, аргументировано и по-деловому, обдумывая каждое слово, прежде чем оно срывалось с туб.

«Это неправильно, – говорил ему внутренний голос, – ты снова объясняешь, снова оправдываешься. Прикрикни на нее! Потеряй самообладание! Обращайся с этой шлюшкой, так, как ты должен был обращаться с ней все эти годы! Она принадлежит к такому сорту женщин. Она просто не понимает другого языка».

Но вся проблема заключалась в том, что он не владел этим языком. Он понимал его, но не знал, как им пользоваться. Как юрист, он умел пользоваться всем диапазоном угроз – от скрытых до самых откровенных, но здесь было совсем другое: в профессиональных делах он обладал оружием, которое приходилось складывать в частной жизни.

– Я жду ответа, – сказал он. – Где ты была?

– Господи, ты и правда не представляешь, как ты меня нервируешь! Ну ладно, слушай. Я пробыла у Эдит до семи часов. Но потом я села не в тот автобус и оказалась в какой-то заднице мира. Не могу понять, куда меня вообще завезли. Ну вот, когда я поняла, что еду не тем маршрутом, я вылезла в какой-то дыре и стала ждать автобуса, который шел назад, к дому престарелых. Там мне потом пришлось опять ждать автобуса до Лондона, а потом… – она перевела дух и укоризненно посмотрела на Алана. – Это была жуткая ночь. Я замерзла, мне было страшно. А на следующее утро я еще должна выслушивать твои упреки.

– Мне не совсем ясны здесь три вещи, – сказал Алан. – Во-первых, как ты могла сесть не в тот автобус, если за последнюю неделю ты уже четыре раза ездила этим маршрутом? Во-вторых, как получилось, что ты была не в состоянии найти телефон, позвонить мне и сказать, что ты приедешь позже. Ты могла бы попросить меня приехать за тобой, что я, несомненно, сделал бы без всякого промедления. И, в-третьих, где ты за время своих блужданий успела напиться так, что сегодня еле открыла глаза?

– Я не смогла найти телефон – дом престарелых находится в деревне! Это вообще страшная дыра, захолустье! Мне надо было лазить по кустам, чтобы найти телефон?

– У тебя случайно не было с собой мобильного телефона?

– Я забыла его дома, – она солгала. Это он понял тотчас, но так как он не мог ничем уличить ее во лжи, то не стал больше об этом расспрашивать.

– Хорошо, – он кивнул, – но остаются два вопроса – об автобусе и спиртном.

– Ты что сам никогда, ну, никогда в жизни, не садился не в тот автобус? Тебе никогда не случалось заблудиться? Ты никогда…

– Хорошо, хорошо, – он махнул рукой. – Случайность, недоразумение. Это может случиться с каждым. Но как нам быть, – он наклонился к ней и внимательно посмотрел ей в глаза, – с алкоголем? Когда ты успела так надрызгаться, что сегодня похожа на ходячий труп?

Она была загнана в угол и отреагировала в своей обычно манере: в мгновение ока она превратилась в разъяренную кошку.

– Какой же ты пошлый, Алан Шэй! – зашипела она. – Пошлый и злобный! Пытаешься разыгрывать из себя вшивого прокурора, пытаешься меня допрашивать, пытаешься унизить. Но тебе это не удастся. Я просто перестану отвечать на твои вопросы. У тебя вообще нет никакого права на меня давить! У тебя нет права настаивать. Это мое право – что и где пить, и с кем!

Он прекратил игру. Для этого наступило самое подходящее время. Он знал, что иногда наступает такой момент, когда обвиняемый устает от лжи и начинает говорить правду. Сейчас для Майи как раз и наступил такой момент.

– Да, прекратим это, – сказал он. – Мы оба прекрасно знаем, что произошло, и можем покончить с этими недостойными экивоками. Если ты вообще была вчера у Эдит, то ушла ты от нее очень рано, но мне кажется, что ты у нее вообще не была. Ты встретилась с каким-нибудь типом, болталась с ним по кабакам, а потом вы отправились к нему в постель. Так?

Его расчет оправдался. Она была прижата к стенке и отбросила всякую осторожность. Она не хотела больше защищаться, она хотела ответить ударом.

– Да, – решительно сказала она, – ты все правильно понял, Алан. Я переспала с другим мужчиной. С ним мне было гораздо лучше, чем с тобой!

Он и до этого понимал, что она ему изменяет, но все равно ему стало больно. Ему было так больно, что перехватило дыхание.

– Но почему ты тогда до сих пор здесь? – спросил он, услышав свой голос как будто издалека.

– Что значит: «почему ты до сих пор здесь»?

– В твоей жизни появился другой мужчина, он фантастически хорош в постели. Поэтому я и хочу знать, почему ты находишься здесь.

Она рассмеялась, однако очень неуверенно.

– Господи, Алан, да вся эта история с Фрэнком не стоит и выеденного яйца! Ты же все время где-то пропадаешь, оставляешь меня одну, ну, я и решила немного утешиться. Вот и все!

– Фрэнк тоже так смотрит на это дело?

Она пожала плечами.

– Откуда я знаю, как смотрит на это Фрэнк?

– У вас довольно интимные отношения. Наверняка, вы говорите друг другу о своих чувствах.

Она нетерпеливо отмахнулась. Было видно, что она раздражена. Она не хотела отказываться от Фрэнка. Ей хотелось взять назад свое высказывание, она не была готова попасть в силки, расставленные для нее Аланом. Он понимал, что для нее сейчас главное – сбросить со счетов Фрэнка.

– Фрэнк и правда ничего из себя не представляет. Он милый мальчик, но для меня он не мужчина, понимаешь? Если бы я не была так одинока, то никогда не случилось бы ничего подобного.

Он еще раз удивился, с какой неприкрытой наглостью она выпутывается из своих ошибок.

– Ага, – сказал он, – следует ли это понимать так, что и в будущем, когда тебе вдруг станет скучно и одиноко, ты найдешь в этом оправдание интрижке с каким-нибудь мужчиной? Так, только ради времяпрепровождения. Другие ходят на языковые курсы или занимаются спортом, а ты будешь бегать на сторону. Для тебя все это приблизительно одно и то же.

– Как ты это формулируешь…

– Думаю, что формулирую так, как оно есть в действительности. Все другое было бы пустым украшательством, – он сделал короткую паузу. Он ощущал невыносимую боль. Ему было больно не только из-за того, что произошло. Его мучило ясное понимание того, что отношения с Майей надо прекращать, если он хочет сохранить хотя бы остатки уважения к себе. Крайняя точка достигнута. Если он ею не воспользуется, то никогда уже без стыда не сможет смотреть на себя в зеркало.

– Я говорил, что хочу на тебе жениться, – снова заговорил он, – но ты хочешь и дальше делать то же самое даже тогда, когда станешь миссис Шэй – не так ли?

– Откуда я могу это знать, Алан?! Можно мне объяснить тебе это раз и навсегда? Ты хочешь знать, что, когда и как я буду делать в любой ситуации? Ни один из нас не может сказать, что будет. Никто не знает…

– Покончим с этими разглагольствованиями, Майя!

Расстанься наконец с этой женщиной, Алан!

– Перестань наконец обходить суть! Мы оба знаем, в чем дело. Ты не можешь быть верной. Не можешь, даже если очень захочешь. Ты не сможешь хранить верность, даже если от этого будет зависеть твоя жизнь. Так уж ты устроена, и, наверное, не стоит тебя в этом винить.

Он посмотрел на нее. Она выглядела так жалко, что глядя на нее он не мог не испытывать нежности.

«Мне будет долго ее не хватать», – подумал он. Ему стало страшно, едва он представил себе бесконечные, одинокие, печальные вечера, когда он будет изо всех сил пытаться по кусочку вырывать ее из своего сердца. «Пройдет целая вечность, прежде чем я смогу окончательно избавиться от нее, если мне вообще когда-нибудь это удастся».

– Но я не могу смириться с этим, – продолжил он, – хотя и пытался делать это в течение пяти лет. Я надеялся, что либо ты изменишься, либо я найду способ привыкнуть к твоему поведению. У меня не получилось ни то, ни другое. Да и глупо было бы с моей стороны на это надеяться. Я сберег бы много сил и времени, если бы раньше понял тщетность этих надежд.

Он увидел, что по ее лицу пробежала тень беспокойства. Очевидно, она поняла, что дело приняло непривычный оборот. Он говорил с ней таким тоном и раньше, она привыкла и перестала воспринимать эти разговоры всерьез.

«Но сейчас она нервничает», – подумал он, но ее тревога не вызывала у него чувства торжества.

– Алан, мы должны… – заговорила она, но он, второй раз за сегодняшний день, жестом приказал ей замолчать.

– Мы уже ничего не должны, Майя. Мы должны только одно – расстаться. Это единственное верное и разумное решение.

Она наклонилась через стол к нему, хотела взять его за руки, но он отдернул их, желая избежать прикосновения.

Она прищурила глаза.

– Ты говоришь это всерьез?

Он не отвел взгляда, хотя и знал, что на его лице, кроме непреклонной решимости, отпечаталась и невыносимая душевная боль.

– Да, я говорю вполне серьезно и не хочу тянуть с этим до бесконечности. После завтрака ты собираешь свои вещи и уходишь.

– И куда же я пойду?

– К Фрэнку.

– К Фрэнку? Фрэнк живет в крошечной меблированной комнате! Там нет места для меня.

– Очевидно, там хватило места, чтобы встретиться и лечь в постель. Думаю, тебе надо быть последовательной. Просто ты некоторое время поживешь в «крошечной меблированной комнате». Вот увидишь, тебе понравится.

Майя вцепилась пальцами в салфетку и судорожно смяла ее в комок.

– Господи, Алан, – тихо заговорила она, – ты не представляешь, с какой радостью я от тебя ухожу! Я по горло сыта нашей совместной жизнью! Ты скучный обыватель и выглядишь, как спившийся старик! – она медленно встала, продолжая метать в него ядовитые стрелы. – Да, Алан, мне очень жаль, но я вынуждена сказать, что выглядишь ты и правда неважно. Когда-то ты был очень красив и привлекателен, но ты пропил свою красоту. Как я могла быть глупа настолько, что провела с тобой столько дней! И ночей! – она заговорила тише, но злее. – В постели ты абсолютный нуль, Алан, абсолютный нуль! Каждая секунда с тобой была пустой тратой времени. Но я скажу тебе и кое-что еще, – она наклонилась к нему, глаза ее яростно засверкали. – Ты будешь без меня плакать! Ты будешь умолять меня вернуться. Потому что ты никого больше не найдешь. Никого! Ты будешь так одинок, что станешь еще больше пить, и это будет твой конец. Тебе будет так плохо, что ты, стуча зубами, побежишь за мной. Ты будешь жалеть обо мне всем сердцем, Алан!

Она швырнула смятую салфетку на стол и вышла из комнаты.

10

Удивительно, но несмотря на то, что стоял тихий вечер и дул нежный ветерок, море внизу бушевало. Волны с неистовой силой бились об обрывистый берег, взлетали на скалы, крутясь белопенными брызгами, откатывались назад и с удвоенной, яростной силой вновь обрушивались на противостоявшие им скалы. Внизу стоял такой рев, что едва можно было расслышать собственный голос. Но сюда, наверх, доносился лишь тихий рокот, напоминавший шум ветра в листве деревьев.

Солнце, как громадный огненно-красный шар, висело у горизонта над самой поверхностью воды, рисуя на гребнях волн медно-золотистую широкую дорожку, окуная скалы и чахлую рыжую траву на камнях в свет неземной красоты. Светились даже облака, несущиеся по небу. Картина могла бы показаться вульгарной, если бы не суровый, грубый и несентиментальный ландшафт.

Беатрис больше всего любила именно это место острова. Она могла часами сидеть здесь, на мысе Плейнмонт, на юго-западной оконечности Гернси, и смотреть на воду или гулять на ветру, игравшем ее непослушными волосами. Она любила дикость берега и силу моря. Она любила уединение, источаемое этим местом. Плейнмонт казался ей отражением ее собственной сущности: суровой, холодной, твердой. Плейнмонт не знал покоя, он неизменно утверждал себя перед лицом жестокого моря. Здесь не росли ни цветы, ни пальмы. И если солнце было не на закате, то и цветов здесь было всего два – серо-коричневый цвет скал и серо-зеленый – травы. К небу поднимались уродливые каменные башни построенного немцами укрепления. Здесь упорство и решительность соседствовали с меланхолией, печалью и красотой, понимать которую было дано очень немногим.

«В любом случае, – думала Беатрис, – я принадлежу этому месту, нравится мне это или нет».

Она сидела в машине, припаркованной на пыльной грунтовой площадке в десяти минутах ходьбы от Плейнмонтской башни, курила сигарету и рассеянно слушала льющуюся из приемника тихую музыку.

Она сидела здесь уже час, и за все это время мимо прошли только двое гуляющих. Несмотря на красоту захода солнца, он почему-то не привлекал сюда туристов. «Наверное, большинство сейчас ужинает, – подумала Беатрис, – или скорее бродят по песчаным пляжам юга и востока острова, или мечтают на вырубленных в скалах тропинках». Но это к лучшему. Она не хотела, чтобы сейчас ее что-нибудь отвлекало.

Она привезла Хелин к Кевину и извинилась перед ним.

– Мне очень жаль, Кевин. Я понимаю, что невежливо отказываться в последний момент, но я не могу остаться у тебя на ужин. Это невозможно, я… – она умоляюще посмотрела на него, молчаливо надеясь на понимание. – Не сердись, мне надо побыть одной.

– Она поговорила по телефону с Аланом, – вмешалась в разговор Хелин, одновременно красноречиво вскинув брови, – и этот разговор… не доставил ей никакой радости.

– Очень жаль, – произнес Кевин. Он был страшно бледен. Беатрис сразу заметила, что руки Кевина слегка дрожат. – Он опять?..

Она кивнула. Говорить она была не в силах.

– Господи, – сказал Кевин, – какая жалость, – обеими ладонями он попытался пригладить волосы. Они топорщились на его голове, и зрелище это неприятно поразило Беатрис, знавшую, как ревностно ухаживает Кевин за своей внешностью.

– Где Франка? – спросил он. – Она придет одна?

– Кевин, прости, пожалуйста, но Франка тоже не придет, – сказала Беатрис, прикусив губу. Еще днем Франка просила Беатрис передать Кевину, что не сможет прийти, но после разговора с Аланом эта просьба вылетела у нее из головы.

«Мы невозможно ведем себя друг с другом, – подумала она. – Кевин наготовил еды на трех гостей, а теперь остается только с одним».

– Неожиданно приехал муж Франки, – объяснила Хелин. – У них состоялся какой-то не очень приятный разговор, и вечер она проведет с ним.

Мертвенная бледность Кевина стала пугающей.

– Значит, мы с вами остаемся вдвоем, – сказал он, обращаясь к Хелин. – Господи, я-то думал… Я столько всего наготовил, и вот…

– Мне, правда, очень жаль, – сказала Беатрис. – Сегодня ужасный день – во всех отношениях, и для всех нас.

– Для меня – нет, – Хелин лучезарно улыбнулась. Сегодня, по случаю визита, она завернулась в небесно-голубую шелковую шаль, платье заканчивалось тюлевым подолом, напоминая пышные нижние юбки пятидесятых годов. На взгляд Беатрис, Хелин смотрелась гротескно, но сама она была вполне довольна своим внешним видом.

– Меня уже радует вечер с тобой, Кевин, – сказала она. – Мы чудесно проведем время, не так ли? У тебя всегда так уютно и приятно, а еда пахнет просто восхитительно.

Кевин проводил Беатрис до машины и еще раз спросил, не хочет ли она остаться, и она довольно резко отказалась, о чем тут же пожалела. В конце концов, это она поступила невежливо, а не он. Правда, ее удивило, что он так настаивает на ее присутствии. Обычно, он ограничивался одной Хелин, чтобы было удобнее выпрашивать у нее деньги.

«Это, в конце концов, не моя проблема, – подумала она. – Я не могу сейчас думать о Кевине, у меня хватает своих забот».

Она затушила наполовину выкуренную сигарету в пепельнице, открыла дверь машины и вышла. Ей нужен свежий воздух, нужно немного пройтись. Ветер стал прохладным, и Беатрис плотнее запахнула куртку. Пройдя по тропинке, она повернула налево и пошла по лугу к возвышавшимся впереди скалам. Дороги здесь не было, земля была каменистой и неровной, но впереди было море, вокруг скалы, луга и одиночество. В ней снова проснулось ошеломляющее чувство свободы, которую она ощущала всякий раз, оказавшись в этом месте, но заботы продолжали тяжело давить на плечи, и она не могла полностью отдаться своему чувству, не могла забыть тревогу, не могла расслабиться.

Полдня она терзалась сомнениями и боролась с собой – звонить Алану или нет? Все это время ей казалось, что внутренний голос не велит ей это делать. Потом она поговорила с Франкой, и та вообще не смогла понять, что мешает Беатрис позвонить Алану. И она в конце концов подумала: «В чем собственно, проблема? Я хочу поговорить с сыном, узнать, как у него дела. Это же самая обычная на свете вещь, в этом нет ничего особенного».

В четыре часа она позвонила в контору, и секретарша сказала, что на сегодня Алан отменил все встречи и остался дома. Беатрис овладело нехорошее предчувствие. Волнуясь, она набрала его домашний номер. Целую вечность к телефону никто не подходил. Когда она уже собиралась положить трубку, в последнюю секунду Алан наконец отозвался. Сначала она не поняла, что это он, но потом поняла, и была обескуражена.

Даже теперь, на этом суровом поле, залитом краснозолотистым светом чудесного майского вечера, она ощущала леденящую боль того момента. Она помнила каждое слово, каждую паузу, каждый вздох того разговора.

– Кто это? – проблеяла трубка, и Беатрис снова повторила: – Алло?

– Кто это? – снова спросил голос на другом конце провода, и в эту секунду у Беатрис сжалось сердце.

– Алан?

– Да. Кто это?

– Это я, Беатрис, твоя мама. Алан, ты заболел? Ты так странно говоришь.

Она знала, что он не болен, но продолжала изо всех сил цепляться за искорку безумной надежды.

Он ответил не сразу. Казалось, ему было трудно собраться с мыслями и сосредоточиться.

– Мама?

– Да. Алан, как твои дела? У тебя все в порядке?

– О… конечно… все в порядке… – он говорил отрывисто, рублеными фразами, глотая слоги. – Как… у тебя… дела?

– Алан… – голос ее дрогнул. – Ты выпил?

– О, господи… мама… ты звонишь… чтобы… спросить об этом? – он говорил так невнятно, что она с трудом его понимала.

– Алан! – она решила подбодрить его своим голосом. – Почему ты пил? Сейчас середина дня! Почему ты не на работе?

– Всего… стаканчик виски… – с трудом выдавил он из себя. – Честно… всего один… малюсенький стаканчик.

– Какой стаканчик? Ты выпил несколько стаканчиков. По меньшей мере. Ты же совершенно пьян!

– Че… чепуха, мама… ты слишком не… нервничаешь, – слова давались ему с неимоверным трудом. – Н… не волнуйся. У ме… меня и правда… все… хорошо. Честно…

– Ничего хорошего я не вижу. Иначе ты не стал бы пить днем. Где Майя?

– Майя?

– Да, Майя. Она уже две недели живет у тебя. Где она?

– Она… ее… нет.

– Где она?

– Я… я н-не знаю.

– Не знаешь? А должен бы знать, коли вы живете вместе. Алан, возьми себя в руки, сосредоточься, – в отчаянии она пыталась вырвать из его затуманенного алкоголем мозга хотя бы обрывки воспоминаний. – Где Майя? Вы поссорились?

Алан не понимал, чего она от него хочет, пытался успокоить ее совершенно бессмысленными рассказами о юридическом казусе, которым он занимается уже целый год. Иногда он замолкал так надолго, что Беатрис думала, не уснул ли он у аппарата. Потом он снова принимался что-то мычать, нес совершеннейшую чушь и два раза рассмеялся так визгливо и истерично, что у Беатрис упало сердце. Битый час она провела у телефона, пока, наконец, ей не удалось выяснить, что Майя ушла навсегда, а точнее, он просто вышвырнул ее из дома.

– Она… теперь… у Фрэнка, – объявил он, после того как долго вспоминал имя соперника, к которому ушла Майя. – Я сказал ей, чтобы она шла к нему.

– Это разумно, Алан. Это было единственное верное решение. Алан, послушай меня, – она пыталась рассеять его отчаяние деловым тоном. – Алан, ты никогда больше не увидишь эту девушку. Понял? Майя не принесет тебе ничего хорошего. Всегда у тебя с ней будет одно и то же. Отношения между вами невозможны, тебе от них будет только хуже. Ты слышишь? Ты понял, что я тебе сказала?

Она смогла, в конце концов, достучаться до него, и Алан заверил мать в том, что никогда больше не будет встречаться с Майей, но Беатрис сильно сомневалась в том, что сын вообще понимает, что происходит. Она уговаривала его убрать все бутылки, лечь спать и ни в коем случае не брать сегодня в рот ни капли алкоголя. Он пообещал ей и это, но было маловероятно, что он сдержит слово. Он сегодня выпьет все свои запасы, а они, надо полагать, не маленькие.

Беатрис закончила разговор и впала в глубокую депрессию, не зная, что делать дальше. Некоторое время она бесцельно слонялась по дому, потом вышла в сад и принялась пропалывать розы. Но руки ее дрожали, колени подгибались. Потом явилась Франка, бледная как полотно.

– Где остался ваш муж? – машинально, без всякого интереса, спросила Беатрис.

– Мы пообедали в «Шале», – ответила Франка, – у бухты Фермейн. Он снял там номер, где и остался, – Франка явно волновалась и нервничала.

«Нехороший сегодня день», – подумала Беатрис.

– Сегодня я не смогу пойти к Кевину, – сказала Франка, – мне придется еще раз встретиться с Михаэлем. Нам… надо обсудить некоторые вещи, поэтому нам надо увидеться еще раз. Если вы скажете мне номер телефона Кевина…

– Я, так или иначе, вернусь в дом и сама позвоню, – ответила Беатрис, – и, покачнувшись, встала на ноги. Не было никакого смысла пытаться отвлечь себя розами. Ее тошнило, она, кажется, совсем расклеилась. Она вошла в дом, но у нее не было сил говорить с Кевином, и она решила отложить звонок. Она поднялась в свою комнату, где пробыла до вечера. Потом она услышала, как Хелин отправилась в ванную. Как обычно, она что-то напевала себе под нос. Было такое впечатление, что Хелин полностью довольна жизнью, и это разозлило Беатрис.

«Франке плохо, мне плохо, – подумала она, – а она ничего не замечает и ведет себя так, словно в мире не происходит ничего особенного».

Франка, наконец, ушла на встречу с Михаэлем, надев свое новое короткое платье, купленное ей Хелин в Сент-Питер-Порте. Легкий загар, вымытые волосы и подкрашенные губы делали ее на редкость привлекательной, несмотря на серьезный и печальный вид.

«Ее муж сделает все, чтобы отвоевать назад ее сердце, – подумала Беатрис, – но едва ли у него это получится».

И вот теперь она бродит по скалам, чтобы не проводить вечер с Хелин. Сама мысль об этом казалась ей невыносимой. Если бы она провела вечер с одним Кевином, она могла бы рассказать ему о телефонном разговоре, обсудить с ним свое положение. Но ей не хотелось выслушивать комментарии Хелин. Ей она не хотела ничего рассказывать. Ужасное состояние Алана не касается Хелин. Плохо, конечно, что она о чем-то догадывается – ведь она подслушала разговор и сделала какие-то выводы. Собственно, она знает эту проблему. Ее знают все на Гернси, да и в Лондоне о ней тоже знают многие.