Текст книги "Хозяйка розария"

Автор книги: Шарлотта Линк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 39 страниц)

Прошла целая вечность, прежде чем миссис Чендлер позвала гостей к столу. Это время показалось Беатрис вечностью, потому что она понимала, что не сможет уйти до ужина, а чем дальше оттягивалось его начало, тем позже придется ей прощаться. По комнатам первого этажа было расставлено множество столов на восемь персон каждый. Карточек с именами на столах не было, и Беатрис тщетно обошла пять столов, но сесть ей не удалось, так как каждый раз ей намекали, что места зарезервированы для других гостей, и что ей следует поискать место за другим столом. Она вспотела от стыда, стоя посреди зала под равнодушными взглядами гостей и не зная, куда приткнуться. Наконец, она нашла место за столом, поставленным в зимнем саду. Ветка какого-то неизвестного ей растения впивалась ей в волосы всякий раз, как она откидывалась назад. Гостям, сидевшим за этим столом, было от семидесяти до девяноста лет. Говорили о войне. Одна дама, сын которой погиб в Дюнкерке, разразилась слезами, когда какой-то господин начал пылко описывать блистательную операцию по эвакуации английских солдат. Господин был туговат на ухо, и не сразу сообразил, что рядом с ним сидит человек, для которого Дюнкерк связан с другими, не столь славными ассоциациями. Только когда дама, отодвинув стул, встала и выбежала из-за стола, до него дошло, что он говорит не вполне уместные вещи.

– Я сказал что-то не то? – уязвленно спросил он.

Но никто не потрудился объяснить пожилому джентльмену, в чем дело. Все продолжали ковыряться в тарелках, делая вид, что ничего особенного не произошло. Беатрис уже примирилась с мыслью, что ей придется пробыть на этом вечере еще некоторое время, что она просто должна это сделать и выдержать, как бы трудно это ни было. Вероятно, она была единственным человеком за этим столом, а, возможно и единственной гостьей вечера, кто пережил немецкую оккупацию, и ей было ясно, что она одним своим словом могла бы привлечь к себе всеобщее внимание, если бы начала рассказывать. Но она не захотела. И не смогла.

«Собственно, я, вообще, никому об этом не рассказывала, – подумала Беатрис. – Даже миссис Чендлер не знает, что я родом с Гернси».

К одиннадцати часам со всеми блюдами меню было покончено, и Беатрис, извинившись перед миссис Чендлер, сказала, что уходит, так как ехать ей очень далеко, но миссис Чендлер не желала ее слушать.

– Сейчас придет пианист! Это же кульминация вечера! Я ни в коем случае вас не отпущу!

«Ей не придется тащиться пешком три мили до автобусной остановки, – с горечью подумала Беатрис, – а потом дрожать на ней от холода, не зная, придет ли автобус».

Пианист оказался угреватым молодым человеком с длинной тонкой шеей. Костюм был широк ему в плечах. Юноша то и дело нервно потирал руки. Концертный рояль поставили в гостиной. Пока гости ели, слуги рядами расставили стулья, но для всех места, естественно, не хватило, и многим гостям пришлось стоять в дверях и в холле. Миссис Чендлер порхала по гостиной, без устали повторяя, какой замечательный юный талант почтил своим присутствием их общество. Она говорила так, словно сама открыла это юное дарование, и, наверное, подумала Беатрис, так оно и есть.

Она очень устала и была сильно подавлена. Ей удалось занять место на стуле и ее нисколько не волновало, что она, молодая женщина, сидит, в то время как некоторым старым хрычам, сидевшим с ней за одним столом, приходится стоять. Беатрис не хотела быть вежливой. Ей хотелось, чтобы весь этот вечер поскорее кончился.

Молодой пианист сыграл несколько вещей Шопена, потом перешел к Генделю. Насколько могла судить Беатрис, играл он, действительно, мастерски. Нервозность его прошла, он был сосредоточен и уверен. «Его кто-то открыл, – подумала Беатрис, – и мне следовало бы за него порадоваться».

Она изо всех сил старалась не вслушиваться в мелодию. Музыка сильно волновала ее, заставляла острее чувствовать одиночество, напоминала о душевной печали. Здесь, среди множества людей, она чувствовала себя более одинокой, чем в своей тесной комнатке. Никто из этих людей не имел к ней ни малейшего отношения. Никто ее не знал, никто не интересовался ее жизнью. Она была им чужой, и никто из них не спешил открыть ей дверь.

Миссис Чендлер объявила короткий антракт, но почти никто не встал с места, чтобы не лишиться его. Беатрис тоже осталась сидеть, тем более, что она не знала, куда ей пойти.

Сидевший рядом с ней господин, на которого она до сих пор не обращала внимания, наклонился к ней.

– Он одаренный молодой музыкант, – сказал он, – вы не находите?

Она кивнула.

– Без сомнения, он очень талантлив. Без него этот вечер потерял бы всякий смысл.

Он улыбнулся.

– Вам здесь не нравится?

– Не могу точно сказать, – ответила Беатрис. Она была гостьей миссис Чендлер и не хотела плохо отзываться о вечере. – Боюсь, что я здесь лишняя, – вымолвила она наконец. – Я здесь никого не знаю. Миссис Чендлер пригласила меня с самыми добрыми намерениями, но…

Она не закончила фразу. Наверное, сосед догадается, что она имеет в виду.

Он протянул ей руку.

– Меня зовут Фредерик Шэй. Теперь вы здесь кого-то знаете. Вы знаете меня.

Беатрис заставила себя улыбнуться.

– Да, кажется, я понемногу делаю успехи. Меня зовут Беатрис Стюарт. Я учу миссис Чендлер французскому языку.

– Вы учительница?

– Собственно, нет. Я изучала в университете романскую и английскую филологию, но в данный момент не могу найти работу. Приходится подрабатывать частными уроками.

Ей показалось, что в его глазах мелькнуло восхищение.

– Вы изучали романскую филологию? Вы любите Францию?

– Я никогда там не была, – ответила Беатрис, – но я люблю французский язык и литературу. Я жила очень близко от Франции, на Гернси. Там люди считают себя наполовину французами.

– Как это интересно, – сказал Фредерик Шэй. По глазам было видно, что говорил он вполне искренне. – Гернси. Значит, вы пережили немецкую оккупацию?

– Да, – сказала Беатрис, – пережила. Но я не хочу об этом говорить.

Он понимающе кивнул.

– Естественно. Простите, если я причинил вам боль.

– Вы не могли этого знать.

– Тем не менее, прошу меня простить.

– Вам не за что извиняться.

Фредерик Шэй рассмеялся.

– Так мы можем препираться до бесконечности.

Беатрис тоже засмеялась.

– Тогда давайте просто оставим эту тему.

Фредерик Шэй был на машине и настоял на том, что отвезет ее домой, когда услышал, как далеко ей придется добираться до дома.

– Это не подлежит обсуждению, – сказал он. – Уже далеко за полночь. Автобусы, вероятно, уже не ходят. Я не могу отпустить вас одну в такую темень.

Они стояли в прихожей и ждали, когда горничная принесет им пальто.

– Как жаль, что вам надо уезжать! – с чувством воскликнула миссис Чендлер. – Может быть, вы все-таки еще ненадолго останетесь? Здесь только сейчас становится по-настоящему приятно!

– Нет, большое спасибо, – в один голос ответили оба. Они оба стремились уехать с праздника, и Фредерик заметил, что поскольку полночь уже наступила, то их отъезд не будет слишком ранним.

Фредерик вел машину сам. Дождь превратился в снежную крупу, но туман рассеялся, и видимость стала лучше. Фредерик вел машину сосредоточенно и немного напряженно.

– Прошу меня простить, – извинился он, – но у меня проблемы с ночным зрением. Приходится ехать очень осторожно.

Беатрис уже знала, что Фредерик – профессор Кембриджского университета, что он учился в одной школе с миссис Чендлер и поэтому был на правах старого знакомого приглашен на вечер. В течение последнего года он жил в Лондоне, куда его отпустили для научной работы в университетской лаборатории. Фредерик Шэй был биологом, и Беатрис с интересом слушала рассказ о его работе. Пока они ехали в машине по темным лондонским улицам, она несколько раз искоса взглянула на него. У него были темные волосы и очень светлые глаза, светлое, почти прозрачное лицо отличалось тонкостью черт. Ей понравился его точеный профиль и изящные руки, вцепившиеся в руль. Впервые за долгое время – впервые после Жюльена – она заинтересовалась мужчиной как мужчиной. Это удивило и одновременно смутило ее. Этот интерес никак не гармонировал с печалью и горечью. Она и сама пока не знала, хочет ли она, чтобы треснул панцирь, которым она себя окружила.

Когда они наконец подъехали к ее дому, снег уже лежал тонкой пеленой на тротуарах и крышах домов. Фредерик Шэй проводил Беатрис до подъезда.

– Мне было бы очень приятно, если бы мы с вами еще раз увиделись, – сказал он на прощание. – Вы разрешите вам позвонить?

– У меня нет телефона, – ответила Беатрис.

Он задумался.

– Когда вы бываете у Чендлеров? Я попытаюсь застать вас там.

Она сказала ему расписание занятий, и он пообещал его запомнить. Но когда они попрощались, Беатрис подумала: «Нет. Я не хочу его больше видеть. Я не хочу впутываться в любовные истории».

Фредерик Шэй не бросал слов на ветер. Он звонил каждый раз, когда Беатрис была у Чендлеров, и каждый раз пытался пригласить ее на обед. Но Беатрис каждый раз говорила, что у нее нет времени, тотчас противясь любой его попытке встретиться с ней. Миссис Чендлер, естественно, поняла, что происходит, и буквально осадила Беатрис, убеждая ее оставить неуместную сдержанность.

– Фредерик – очаровательный мужчина, – без устали уверяла она Беатрис. – Конечно, на первый взгляд он кажется чудаком не от мира сего, кажется погруженным в себя, но на самом деле он очень интересный и интеллигентный человек. Вы просто должны с ним встретиться.

– У меня много других дел, – возражала Беатрис.

В ответ миссис Чендлер возмущенно фыркала.

– Не так уж у вас много дел, дитя мое. В этом-то и проблема. Вы никак не можете найти работу. Время, которое вам подарено, вы можете со спокойной совестью потратить на Фредерика Шэя.

Так прошел декабрь. Ранним утром двадцать четвертого декабря Беатрис села на пароход, направлявшийся на Гернси. Она ехала почти против воли, ибо с куда большим удовольствием осталась бы в Лондоне и забаррикадировалась в своей квартирке и в своей безутешности. Но Хелин одолела ее письмами, в которых убеждала приехать, и Беатрис, скрипя зубами, решила наконец уступить этому натиску. Она не видела Хелин почти год и боялась, что та в один прекрасный день окажется у ее дверей, если она и дальше будет откладывать приезд.

На море был шторм и холод, плавание оказалось сущей катастрофой. Беатрис было так плохо на нижней палубе, что она боялась умереть в этой духоте, и поэтому, несмотря на сильный ветер и холод, выбралась на верхнюю палубу – бледная, как мел, прижимая руку к животу. Она надеялась, что на воздухе ей станет лучше, но в конце концов покорилась судьбе, повиснув на леерном ограждении. Когда они наконец прибыли в Сент-Питер-Порт, колени Беатрис были ватными и дрожали, как осиновый лист. Хелин ждала ее на пристани с машиной. Хелин выглядела уверенно и элегантно. Щеки ее горели румянцем от мороза.

– Боже, да что с тобой? – были ее первые слова. – Ты бледна как стенка и к тому же совсем отощала. Нет, тебе нельзя жить в Лондоне! Там ты слишком мало ешь и спишь!

– Чепуха, – раздраженно ответила Беатрис. Она ужасно себя чувствовала, но желудок начал понемногу успокаиваться. – Я подхватила морскую болезнь, вот и все. Морское путешествие зимой имеет свои прелести, можешь мне поверить!

– Я же не виновата, что случился шторм, – жалобно сказала Хелин, испуганно и немного плаксиво. – Я же не могу…

– Ты же просто вынудила меня приехать сюда, – сказала Беатрис и швырнула чемодан на заднее сиденье. – Если бы я осталась в Лондоне, то у меня не было бы никаких проблем.

Глаза Хелин влажно заблестели.

– Ты и правда собиралась праздновать Рождество без меня?

– Хелин, прошу тебя, не устраивай этот спектакль с Рождеством, – нервно ответила Беатрис. – Это не играет абсолютно никакой роли, где и с кем провести этот день. Я не могу понять, как можно сходить с ума из-за таких пустяков!

– А я не могу понять, как можно быть такой холодной, – уязвленно сказала Хелин. – Я думала, что мы – одна семья. У нас же больше никого нет!

Беатрис чувствовала, что для продолжения разговора у нее просто нет сил. Она плюхнулась на переднее сиденье, мысленно посылая к черту свой желудок.

– Вези меня домой, – устало попросила она. – Мне все равно. Единственное, что мне нужно – это немного выпить и поспать в теплой постели.

Она проспала до вечера, потом встала, чувствуя себя свежей и здоровой. Она посидела с Хелин в столовой перед камином. Они разговаривали и пили портвейн. Потом Беатрис недолго погуляла у моря, отыскивая дорогу в свете луны и мерцающих звезд. Шторм утих, сухой холодный воздух пахнул зимой, уснувшим вереском и ледяной водой. Беатрис дышала глубоко и ровно. После лондонской суеты, после тамошней вони и тесного скопления людей, остров представился ей убежищем – райским и тихим. Она понимала, что самое разумное, что она может сделать – это остаться здесь, найти работу и наслаждаться покоем, который мог дать ей только Гернси. Но она хорошо понимала, что из этого ничего не выйдет. Старая боль напала на нее, словно взбесившийся пес, когда она стояла на берегу и смотрела на лунную дорожку, протянувшуюся по морю до самого горизонта. Память о прошлых событиях была жива и бередила старые душевные раны Беатрис. Жизнь на Гернси будет для нее невыносимой.

На следующее утро они с Хелин обменялись рождественскими подарками. День, как и предыдущий, был холодный и ветреный. Завернувшись в теплые халаты, женщины сидели у камина и распаковывали подарки. Собственно, распаковывала одна Беатрис, потому что Хелин очень быстро покончила с этим делом. Она получила в подарок книгу, которую Беатрис – невольно испытывавшая теперь что-то вроде угрызений совести – выбрала для нее без особой любви. Буквально в последнюю секунду перед отъездом Беатрис вдруг вспомнила, что нужно купить рождественский подарок, забежала в книжный магазин и схватила с полки первую попавшуюся книгу. Речь в ней шла о животном мире Кении, о предмете, которым Хелин никогда в жизни не интересовалась. Она с изумлением прочитала название, но быстро взяла себя в руки и принялась пылко благодарить.

– Чудесная книга! Большое тебе спасибо, Беатрис. Я прочту ее и узнаю о вещах, о которых до сих пор не имела никакого представления!

Напротив, Беатрис потребовалось больше получаса на то, чтобы открыть и развязать все пакеты и свертки. Стало ясно, что Хелин очень серьезно думала о подарках и изо всех сил постаралась купить то, что, как она думала, могло порадовать Беатрис. Нейлоновые чулки, меховые перчатки, французский крем для лица, серебряные часики, мохеровый платок, перламутровые сережки и многое, многое другое. Из последнего пакета Беатрис извлекла тяжелую серебряную рамку с черно-белой фотографией Хелин. Она сфотографировалась с распущенными по плечам светлыми волосами и со сладкой ангельской улыбкой. Беатрис фотография показалась слишком сахарной, она никогда не поставит ее на стол в своей квартире. Но сейчас она сделала вид, что портрет ей очень понравился.

Хелин просияла.

– Теперь я всегда буду с тобой! Ах, Беатрис, – порывисто вздохнув, Хелин обняла ее, – ты не представляешь, как мне тебя недостает, как я скучаю по тебе, когда ты в Лондоне! Ты не представляешь, как я хочу, чтобы ты снова оказалась здесь! Ведь у нас с тобой на всем белом свете есть только мы!

«Рядом с тобой я постоянно испытываю патологический страх», – подумала Беатрис и высвободилась из объятия. Почему Хелин не найдет себе какого-нибудь симпатичного мужчину, не выйдет за него замуж и не забудет меня на веки вечные?

В обед позвонил Фредерик Шэй и пожелал Беатрис веселого Рождества. Трубку взяла Хелин, которая, с изумленным видом войдя в столовую, объявила, что с Беатрис хочет поговорить какой-то господин.

– Какой господин? – рассеянно отозвалась Беатрис, углубившаяся в книгу о кенийской фауне.

– Кэйн или Шэйн или что-то в этом роде, – ответила Хелин. – Кто это? Лондонский знакомый?

– Профессор биологии, с которым я познакомилась на званом вечере, – сказала Беатрис и встала. – Господи, откуда он узнал номер телефона?

Как выяснилось, Фредерик – через миссис Чендлер – узнал, что Беатрис уехала на Гернси. От той же миссис Чендлер он узнал фамилию Хелин и позвонил в справочную, где ему и сказали номер телефона.

– У твоей знакомой, как будто, немецкая фамилия, да и говорит она с акцентом. Она живет на Гернси со времен оккупации?

– Да, – коротко ответила Беатрис. Она видела, что Хелин, навострив уши, стоит в дверях гостиной.

– Мне, – продолжал Фредерик, – было бы, конечно, безумно приятно встретиться с вами на Рождество в Лондоне, но я понимаю, что вам хотелось поехать домой.

– Вы остались в Лондоне, не поехали в Кембридж?

– Что мне делать в Кембридже? Меня там никто не ждет, – сказал Фредерик. – Здесь, в Лондоне я хотя бы могу спокойно работать.

– Как продвигается работа?

– В принципе, неплохо, – он ненадолго замолчал. – Мне очень жаль, что мы с вами так и не смогли встретиться, – продолжил он наконец, – и у меня такое чувство, что я вам сильно докучаю. Это было бы мне очень неприятно, и я, конечно, пойму, если вы скажете, чтобы я больше не звонил вам.

– Вы нисколько мне не докучаете, – ответила Беатрис. Мысленно она проклинала Хелин, которая, как вкопанная, стояла на месте, не желая пропустить ни одного слова. – Я лишь… Я не знаю, хочу ли я впутываться в какие-то отношения.

– Вы ни во что не впутаетесь, если мы с вами просто пообедаем.

– Конечно, нет, – она вдруг показалась себе полной дурой. – Конечно, не впутаюсь.

– Так я могу пригласить вас на обед в Лондоне в начале января?

Беатрис сдалась.

– Хорошо. В начале января. Мы созвонимся?

– Я позвоню вам через Чендлеров. Всего хорошего, Беатрис. И… веселого Рождества! – с этими словами он положил трубку.

– Веселого Рождества, – произнесла Беатрис в замолчавшую трубку.

Тотчас подошла Хелин.

– Кто это был?

– Я же сказала. Я познакомилась с ним на званом вечере.

– Но почему он звонит тебе сюда?

Беатрис чувствовала себя, как на допросе.

– Не имею никакого представления. Он хочет снова со мной встретиться.

– Как же ты говоришь, что не имеешь никакого представления, и тут же утверждаешь, что он хочет снова с тобой встретиться? – придирчиво спросила Хелин. – Ты не думаешь, что он в тебя влюблен?

– Хелин, мы виделись с ним всего один раз. Я действительно не знаю. И почему тебя это вообще интересует?

– Но позволь! – Хелин была воплощенное негодование. – Почему это не должно меня интересовать? Меня интересует все, что касается тебя. Мы же принадлежим друг другу.

– Но несмотря на это, я все же могу знакомиться с другими людьми. Я живу в Лондоне, ты живешь на Гернси. Мы не можем считать себя связанными.

– Это большая ошибка, что ты живешь в Лондоне, – укоризненно произнесла Хелин. – Из-за этого мы с тобой обе одиноки. Что в этом хорошего?

– Ты говоришь так, словно мы с тобой муж и жена. Ты исходишь из того, что мы должны жить вместе, но это невозможно!

У Хелин дернулись уголки рта.

«Господи, – подумала Беатрис, – она сейчас зарыдает!»

– Ты же знаешь, как я одинока с тех пор, как умер Эрих, – сказала Хелин. – Люди на острове избегают меня и…

– Это неправда, они хорошо к тебе относятся. Особенно, если учесть, кто ты, и кем был Эрих!

– Но я…

– Прошу тебя, Хелин, давай прекратим этот разговор, – раздраженно сказала Беатрис. Она не выносила, когда Хелин округляла свои детские глазки и впадала в плаксивый тон. – Фредерик Шэй не должен быть причиной, испортившей нам Рождество. Я пойду на море, прогуляюсь. Вернусь к кофе.

– Можно я пойду с тобой? – спросила Хелин.

– Нет, – отрезала Беатрис.

На холодном свежем воздухе ей стало легче. Она вдыхала его полной грудью, понемногу стряхивая подавленность, в которую ее неизменно погружала Хелин. Хелин не удастся верховодить ею. Она вспомнила теплый голос Фредерика. Потом она поняла, что именно тогда сумрачным декабрьским днем, гуляя по берегу моря, она преодолела внутреннее сопротивление, справилась с предубеждением против Фредерика. Но только много позже она поняла, что большую роль сыграло желание поступить в пику Хелин.

Вечером, когда уже стемнело, пришла Мэй и представила Беатрис и Хелин застенчивого молодого человека, назвав его своим женихом. Молодого человека звали Маркусом Эшуортом. Он работал служащим в банке в Сент-Питер-Порте. Мэй лучилась радостью, щеки горели здоровым румянцем, глаза сверкали. Когда они с Беатрис вышли вдвоем на кухню, чтобы наполнить тарелки и сварить свежий кофе, Мэй сказала:

– Мы с Маркусом скоро поженимся. Я беременна.

– Мэй. Я очень за тебя рада, – искренне сказала Беатрис. Глаза Мэй излучали такое счастье, что было понятно, что беременность ей в радость. – Вы останетесь здесь, на Гернси?

– Думаю, да, – ответила Мэй. – Да что там, точно останемся. Маркус здесь родился и вырос, как и я. Мы не представляем, что можно жить где-то в другом месте, – она с любопытством посмотрела на Беатрис. – Как ты только выдерживаешь этот Лондон? Ты не хочешь все-таки вернуться домой?

– Не знаю, – медленно произнесла Беатрис, – я не уверена, могули я сюда вернуться.

– Тебя не мучает ностальгия?

– Мучает. Но меня удерживают плохие воспоминания.

Она посмотрела на умиротворенную краснощекую Мэй, заглянула в ее уверенные глаза. В них не было ни страха, ни боли. Всю оккупацию Мэй прожила с родителями, она никогда не теряла чувства защищенности и заботливого тепла. Беатрис же провела пять лет – самых важных в становлении личности – в доме нацистского офицера, она была, по воле судьбы, неожиданно разлучена с родителями. У нее были напряженные и опасные отношения с человеком, которому приходилось прятаться, который из-за этого едва не сошел с ума. Она с тех пор так и не увидела живыми ни отца, ни мать. Глядя на Мэй, она поняла, какая пропасть их разделяет.

– Посмотрим, что будет, – неопределенно произнесла Беатрис.

– У тебя есть мужчина в Лондоне? – не скрывая любопытства, спросила Мэй. – Не могу себе представить, что у тебя, пока ты училась в университете, не было ни одного романа!

– В университете я занималась другими делами.

– Господи, ну не могла же ты круглые сутки только учиться! Я слышала, что в универе очень весело.

– У меня не было времени на веселье, – сдерживаясь, сказала Беатрис. – Мне пришлось много заниматься.

– А теперь? – Мэй не унималась. – Теперь у тебя кто-нибудь есть?

– Откуда? Я учу избалованных богатых дам из высшего света французскому. С кем я могу там познакомиться?

– Возможность всегда есть. Ну хорошо, у тебя действительно либо никого нет, либо ты не хочешь говорить. Но когда ты освободишься, возвращайся, мы все будем очень рады.

– Кто будет очень рад? – огрызнулась Беатрис, чувствуя, как в ней закипает раздражение. – Ты будешь счастлива в семье. Не думай, что у тебя будет время на кого-то еще, тем более, когда родится ребенок!

– Во-первых, обрадуется Хелин, – сказала Мэй. – Она чувствует себя здесь очень одинокой.

– Она и тебе плачется?

– Да, она часто жалуется, – осторожно сказала Мэй, – но она действительно одинока. По-настоящему она не общается на острове ни с кем. Только со мной и немного с моими родителями. Это так трагично, стать молодой вдовой.

– У нее есть все возможности начать жизнь сначала. Но, возможно, не здесь. Ей надо вернуться в Германию. Я не понимаю, почему она до сих пор этого не сделала.

– Там все начнут показывать на нее пальцами. После войны вдруг выяснилось, что все немцы были против Гитлера. Послушать их, так можно подумать, что все они участвовали в сопротивлении, – язвительно сказала Мэй. – Тогда, правда, непонятно, как Гитлеру удалось так долго продержаться. Комично, да? Но Хелин, как вдове офицера СС, будет трудно это говорить. Она не сможет представиться невинной овечкой. Поэтому я понимаю, почему она не хочет возвращаться в Германию.

– Но и здесь ей не лучше, как ты сама говоришь, Мэй. Что бы она ни делала, это ее жизнь. Она должна все решать сама. Не может же она всю жизнь цепляться за меня. Она мне не мать и не сестра. Я за нее не отвечаю.

– Но она рассчитывает на тебя, – сказала Мэй.

Беатрис резким движением схватила с плиты чайник с кипящей водой и начала лить воду на фарфоровый фильтр кофейника. Она делала это так торопливо, что пролила половину воды на стол.

– Но я на нее не рассчитываю! – зло произнесла она.

Хелин пролила море слез, провожая Беатрис в начале января обратно в Лондон. День был дождливый и ветреный, Гернси показывал себя во всей своей коварной красе. Беатрис хорошо понимала, что Хелин страшно не хочется одной возвращаться домой, где единственными ее занятиями были решение кроссвордов и ожидание развлекательных радиопередач.

– Я знаю, – рыдая говорила она, когда они стояли в порту и Беатрис нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, так как ей уже давно пора было садиться на пароход, – что ты едешь в Лондон только из-за этого человека. Он окончательно вскружил тебе голову. Я для тебя уже вообще ничего не значу.

– Это сущий вздор! – раздраженно возразила Беатрис. – Я возвращаюсь, потому что в Лондоне у меня дела, которые я не могу отложить, и я надеюсь, кроме того, найти там настоящую работу. Вот и все.

– Но он так часто звонил! – глотая слезы, выдавила из себя Хелин. Ветер трепал ее мокрые волосы. Она был слишком легко одета для такой погоды и сильно дрожала. У нее был вид беззащитного обиженного ребенка. – И не рассказывай мне, что это для тебя ничего не значит!

Фредерик Шэй звонил еще два раза: под Новый год и в начале января, чтобы спросить, когда Беатрис будет в Саутгемптоне, чтобы он смог ее там встретить. Беатрис говорила с Фредериком сухо и по-деловому, но заметила, что Хелин оба раза внимательно прислушивалась и очевидно инстинкт подсказал ей, что по телефону разговаривают люди, не совсем безразличные друг другу. Это сильно встревожило Хелин. У Беатрис было такое впечатление, что Хелин слушает и внимательно анализирует каждое ее слово, каждый вздох.

– Мистер Шэй звонил не так уж часто, – нервно сказала она. – Послушай, Хелин, мне пора на пароход. У тебя нет никаких причин для слез. Сегодня к тебе придет Мэй; мы с тобой тоже обо всем поговорили. Так что ты не так уж и одинока.

– Но это же совсем разные вещи! Она будет сидеть напротив меня, а я все эти вечера буду думать о том, что на этом месте должна быть ты. Мне будет так грустно и…

– Хелин, возьми себя в руки! – резко произнесла Беатрис. – Единственное, что я могу сделать, это прислать к тебе Мэй, и попросить, чтобы она время от времени заходила к тебе. Что она, кстати, очень трогательно, делает и сама. Тебе живется лучше, чем многим. К тому же тебе всего лишь немного за тридцать. У тебя есть все возможности завязать новые знакомства.

– Как? Из-за Эриха я…

Беатрис знала литанию, которая должна была сейчас последовать, наизусть, она слышала ее сотни раз. Она обняла Хелин, легонько поцеловала ее в щеку и сказала:

– Мне надо идти. Не вешай голову, счастливо!

Она схватила чемодан и побежала по трапу. Оборачиваться она не стала. Она не хотела брать с собой в Англию ни укоризненный взгляд Хелин, ни ее искаженное страданием лицо.

Вернувшись в Лондон, она стала часто встречаться с Фредериком Шэем. Они вместе обедали, ходили в кино и в театры, а в начале февраля Фредерик повез ее в Кембридж, чтобы показать мир, который он считал своим домом. Это были два звенящих от мороза зимних дня. Тонкий слой снега лежал на лужайках и крышах зданий колледжей. Там, где исчезала за горизонтом речка Кем, в пастельном ледяном небе висело красноватое солнце. Беатрис сняла номер в маленькой гостинице близ колледжа Святой Троицы, но, прежде чем идти в бар, Фредерик пригласил ее в свой дом, стоявший на окраине Кембриджа. Вдоль поднимавшейся вверх дороги стоял длинный ряд домов, в середине которого находился дом Фредерика. Дом был сложен из белого камня, крышу украшали слуховые окна с синими переплетами, входная дверь была выкрашена веселой голубой краской. В палисаднике росли кусты. Теперь они были голые, и Фредерик объяснил, что это жасмин, и летом вся улица наполняется его ароматом. В садике за домом тоже рос жасмин, две яблони, возле которых приютился каменный колодец, похожий на купель.

– Подарок моих студентов, – пояснил Фредерик. – Летом он наполняется водой, и я бросаю туда розовые лепестки.

Дом был небольшой, но очень уютный. Почти во всех комнатах были высокие, до потолка, стеллажи, уставленные книгами. В комнатах было промозгло, сыро и холодно.

– Прошу прощения, что здесь так неуютно, – извинился Фредерик, – но я не был здесь уже несколько месяцев.

– Фредерик, нельзя оставлять дом нетопленым на зиму, – сказала Беатрис. – У вас же все испортится – книги, мебель… У вас нет экономки, которая следила бы за домом?

– Нет.

– Надо включить отопление и затопить камин. В эти выходные надо как следует протопить дом.

Они решили, что сегодня никуда не пойдут. Фредерик отправился в магазин купить что-нибудь съестного, а Беатрис включила во всех комнатах газовые обогреватели, принесла из подвала дров и жарко растопила камин в гостиной. Потом она ненадолго открыла окна, чтобы выветрить запах плесени, появившейся на стенах. Постепенно в доме стало тепло и уютно. Беатрис села на пол перед камином и принялась смотреть на огонь, чувствуя, как ее охватывает приятная истома.

Впустив в дом волну холода, вернулся Фредерик. Щеки его раскраснелись от мороза. Он купил в кафе котелок ирландского жаркого, рыбу с картошкой, разных сортов хлеб, сыр и бутылку вина. С обедом они расправились, сидя перед камином. Они не разговаривали, прислушиваясь к потрескиванию поленьев в камине и к скрипу половиц, оживших в тепле.

– Как это чудесно, – произнес наконец Фредерик, – сидеть здесь с вами, Беатрис. Сколько вечеров я провел здесь один! Не хочется даже вспоминать об этих вечерах, – он наклонился к Беатрис, поцеловал ее в обе щеки, а потом, помедлив, поцеловал в губы.

Она затаила дыхание, тело ее сильно напряглось. Все ее существо воспротивилось этому поцелую. Она вспомнила, каким мягким и податливым становилось ее тело от поцелуев Жюльена, как она томилась под его ласками. Она ожидала, что сейчас у нее возникнет это знакомое и желанное чувство, но она оказалась неспособной ответить Фредерику.

«Что со мной, черт возьми?» – подумала она, чувствуя себя совершенно несчастной.

– Думаю, мне пора в гостиницу, – сказала она и встала. Она стряхнула хлебные крошки с блузки и оправила юбку, словно это могло привести в порядок и ее мысли.

Фредерик тоже поднялся.

– Прости, что я был слишком настойчив. Я не хотел ставить тебя в неловкое положение, и уж точно не хочу, чтобы ты ушла.