Текст книги "Хозяйка розария"

Автор книги: Шарлотта Линк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 39 страниц)

Хелин поджала губы. Этот жест делает несимпатичными большинство людей, но не Хелин. С поджатыми в ниточку губами она вызывала еще большую жалость.

– Если уж ты с таким усердием печешься о Майе, то может быть, подумаешь о том, что скоро будет мойдень рождения?

– О твоем дне рождения я не смогу забыть при всем желании, – ехидно ответила Беатрис.

Забыть было решительно невозможно, потому что Хелин и Беатрис родились в один день – пятого сентября. Правда, Хелин родилась на десять лет раньше и не на Гернси, как Беатрис.

Хелин родилась в Германии.

С утра знакомый фермер из Ле-Вариуфа привез ей коровий навоз. Беатрис решила удобрить им розы – последний раз в этом году. Коровий навоз лучше всего подходит для роз, лучше, чем все другие удобрения, продающиеся в садовых магазинах. Сэм, фермер, привез навоз после завтрака и разгрузил подводу. Удобрение уже лежало в сарае и воняло так, что отбивало всякое желание приступать к работе. Может быть, все дело было в жаре. Сэм тоже пожаловался на жару – необычную для начала сентября.

– Я заметил это сразу, как только встал и вышел из дома, – сказал он, сдвинув шляпу на затылок и отирая пот со лба. – Я сразу подумал: сегодня будет чертовская жара. Утром-то еще хоть дул легкий бриз. А сейчас ветра вообще нет, замечаете? Ни один листочек не шелохнется! Тяжело будет сегодня работать!

– И как раз сегодня мне надо быть в городе, – сказала Беатрис, – но с этим ничего не поделаешь. Это я переживу.

– Это точно. Вы переживете все, миссис Шэй! – он рассмеялся, и, несмотря на жару, выпил рюмку водки, предложенную ему Беатрис. Сэм с удовольствием пропускал рюмку-другую, но делал это тайно, так как жена постоянно пилила его за это.

Беатрис невольно вспомнила слова Сэма, когда, надев широкополую шляпу, направилась в сад, неся с собой соломенную корзину и садовые ножницы, чтобы обрезать увядшие ветки и подровнять дикие побеги. Спокойная и приятная работа, вполне соответствующая погоде.

«Вы переживете все, миссис Шэй!»

Она знала: ее призвание быть несокрушимой, не покоряться никому и ничему, и временами Беатрис удивлялась тому упорству, с каким ее близкие придерживались этого убеждения. Сама она не чувствовала себя и вполовину настолько сильной, какой считали ее люди, но думала, что ей посчастливилось соорудить себе по-настоящему крепкий панцирь, отражавший любой внешний натиск и защищавший ее внутренний мир от любопытных взглядов. Там внутри, под панцирем, чувствовала Беатрис, продолжали сочиться кровью многочисленные раны. Благо, что никто из окружающих не мог их увидеть.

Она ловко и умело работала ножницами, срезая лишние побеги с роз, но при этом не говорила им ни слова. Отец всегда разговаривал с розами и утверждал, что это очень важно.

«Они – живые существа. Им нужна забота, им необходимо чувствовать, что их воспринимают всерьез и любят. Они чувствуют, когда к ним хорошо относятся, уважают их характер и особенности. Точно также они замечают, когда к ним относятся равнодушно и пренебрежительно».

Беатрис была тогда маленькой девочкой и с благоговением слушала отца, ни секунды не сомневаясь в его правоте. Но ее отец, Эндрю Стюарт, был для нее на втором месте после господа Бога, и Беатрис верила всему, что исходило из его уст. В известном смысле, она и сегодня была убеждена в его правоте, но сама она так и не смогла следовать его правилам на деле. Когда-то, в тяжелые годы войны и в трудное послевоенное время ей изменила способность следовать отцовскому задушевному, нежному образу жизни, пронизанному истинной любовью ко всему живому. Эндрю был слишком ранимым, а она не хотела и не могла позволить себе ничего подобного. Беатрис, при всем желании, не могла отделаться от ощущения, что человек, беседующий с розами, подставляет ударам жизни незащищенную грудь. Возможно, стремление не подставляться было идефикс, предрассудком, но именно оно стало причиной того, что Беатрис была не в состоянии сказать розам хотя бы одно слово. Она перестала разговаривать с розами в пятнадцатилетнем возрасте, и внутренний голос твердил, что стоит ей это сделать, как тотчас рухнет возведенная ею плотина.

Когда Хелин крикнула из дома, что Беатрис зовут к телефону, она была рада возможности хотя бы на пару минут уйти со становившегося невыносимым солнцепека.

– Кто там? – спросила она, войдя в прихожую. Хелин, одетая в розовый шелковый халат, стояла перед зеркалом и держала в руке телефонную трубку.

– Это Кевин, – сказала она, – он хочет тебя о чем-то попросить.

Кевин тоже занимался разведением роз, но, в отличие от Беатрис, находился в самом расцвете сил. Тридцативосьмилетний гомосексуалист Кевин был трогательно привязан к двум пожилым дамам из Ле-Вариуфа. Сад Кевина был расположен в двадцати минутах езды, на юго-западной оконечности острова.

Кевин звонил часто; он никак не мог найти себе постоянного партнера и чувствовал себя очень одиноко. Длительная связь с одним молодым человеком по имени Стив давно прекратилась, как и отношения с каким-то французом-бисексуалом. В настоящий момент у Кевина не было никого. Гернси – не самое подходящее место для гомосексуалистов. Кевин мечтал когда-нибудь переехать в Лондон и найти там настоящего «спутника жизни», но все, кто знал Кевина, понимали, что он никогда не покинет остров. Кевин не был создан для суровой жизни в большом городе.

Беатрис взяла у Хелин трубку.

– Кевин? Как дела? Ты не находишь, что в такую жару совсем не хочется работать?

– К сожалению, не могу себе позволить ни одного дня безделья, ты же знаешь, – сказал Кевин. У него был бархатистый низкий голос, способный по телефону свести с ума любую женщину. – Послушай, Беатрис, мне нужна твоя помощь. Мне, честное слово, очень неловко, но… не могла бы ты одолжить мне немного денег?

– Я? – удивленно спросила Беатрис. Кевин часто занимал деньги, особенно в последние полгода, но со своими проблемами он почти всегда обращался к Хелин. Она была без ума от Кевина, и он практически никогда не уходил от нее с пустыми руками.

– Мне очень неловко снова обращаться к Хелин, – застенчиво произнес Кевин, – она и так уже не раз выручала меня довольно крупными суммами. Я подумал, что, может быть, ты…

– И сколько тебе нужно?

Он помедлил с ответом, потом сказал:

– Тысячу фунтов.

Беатрис вздрогнула.

– Это очень много.

– Я знаю, но я непременно верну. Можешь не сомневаться.

Но в отношении Кевина сомневаться все же приходилось. Беатрис знала, что, постоянно занимая деньги у Хелин, Кевин до сих пор не вернул ей ни одного пенни. У него просто не было денег. У него никогда не было денег.

– Я дам тебе денег, Кевин, и с возвращением можешь не спешить, – сказала она. – Но я не понимаю, зачем тебе постоянно требуются такие большие суммы. Неужели твои дела идут так плохо?

– Чьи дела сейчас идут хорошо? – сумрачно ответил Кевин вопросом на вопрос. – Конкуренция велика, да и общее экономическое положение не назовешь безоблачным. Кроме того, я купил еще две теплицы, и пока они себя окупят, пройдет какое-то время. Тогда я, конечно…

– Ладно. Будешь завтра проезжать мимо, зайди, я дам тебе чек, – Беатрис страшно не хотелось выслушивать его многоречивые обещания, как не хотелось и упрекать. По мнению Беатрис, Кевин просто жил не по средствам. Изящные шелковые галстуки, кашемировые свитера, шампанское… Все это стоит больших денег.

«Из него никогда не будет толка», – подумалось ей.

– Ты просто сокровище, – облегченно вздохнув, затараторил Кевин. – Я отблагодарю тебя при первой же возможности.

– Буду рада, – сказала Беатрис. Расплачивался Кевин всегда одинаково. Он был кулинар от бога и умел создавать за обедом неповторимую атмосферу – с цветами, свечами, хрусталем и камином. Кевин любил принимать и баловать гостей. Он часто приглашал к себе Хелин, но делал он это с известным расчетом. Напротив, Беатрис он говорил, что она единственная женщина, в которую он мог бы влюбиться.

Закончив разговор, Беатрис некоторое время задумчиво постояла в прихожей. Кевин был возбужден, и Беатрис показалось, что для него от получения денег зависит что-то очень и очень важное. «Может быть, дела его не так уж плохи», – подумала она.

– Что хотел Кевин? – спросила Хелин. На время разговора она скромно вышла на кухню, но теперь снова появилась в прихожей, якобы случайно, хотя это вовсе не соответствовало действительности. Хелин никогда и ничего не делала случайно. Внутренне она всегда была настороже, всегда напряжена, всегда в боевой готовности, чутко улавливая, что происходило в доме, особенно, если это касалось Беатрис. Хелин всегда интересовало, что она делала, с кем говорила, с кем встречалась и что собирается делать.

«У тебя невротическая потребность все держать под контролем!» – как-то, в сердцах, сказала ей Беатрис. Хелин расплакалась, но это ничего не изменило в ее поведении.

– Кевину нужны деньги, – ответила Беатрис. Ей было ясно, что Хелин слушала разговор, и не было смысла что-то скрывать. – И я их ему дам.

– Сколько?

– Тысячу фунтов.

– Тысячу фунтов? – Хелин, казалось, была искренне ошеломлена. – Опять, и так скоро?

– Что такое? Ему что, совсем недавно нужна была тысяча фунтов?

– На прошлой неделе. На прошлой неделе я дала ему тысячу фунтов. Почему он не обратился ко мне?

– Наверное, поэтому и не обратился, – Беатрис изо всех сил старалась сдержать раздражение, но даже короткий разговор с Хелин неизменно выводил ее из себя. – Не хочет вытанцовывать перед тобой с протянутой рукой.

– Зачем ему все время нужно столько денег?

– Этого я не знаю. Мне кажется, что здесь что-то нечисто. Могу предположить, что он завел нового, дорогого любовника. Это было бы очень характерно для Кевина.

– Но почему…

– Господи, Хелин, перестань донимать меня своими вопросами! Я понятия не имею, что делается у Кевина. Если тебе так хочется об этом узнать, пойди к нему и спроси!

– Ты опять разговариваешь со мной на повышенных тонах!

– Потому что ты обязательно все должна знать! Может быть, я должна рассказывать тебе свои сны и говорить, когда я хожу в туалет?

Глаза Хелин наполнились слезами.

– Как же ты на меня зла! При каждом удобном случае даешь мне понять, что я действую тебе на нервы. Я целыми днями сижу здесь одна, и никому до меня нет дела, я абсолютно никому не нужна. Если же я хочу хотя бы чуть-чуть принять участие в твоей жизни, то…

Если Хелин начинала жаловаться на жизнь, то это могло продолжаться бесконечно долго и заканчивалось морем слез. Сегодня Беатрис была не готова все это выносить.

– Хелин, давай мы в другой раз обсудим твое плачевное положение. Сейчас мне надо вернуться в сад, обработать розы и уехать, чтобы встретиться с Мэй. Ты не возражаешь?

Сейчас она заговорила с той ледяной вежливостью в тоне, которую, как она знала, Хелин панически боялась. Действительно, старуха плотно сжала губы и отвернулась. Сейчас она отправится в свою комнату и там даст волю слезам.

Беатрис смотрела, как Хелин взбирается по лестнице на второй этаж и спрашивала себя, почему она не испытывает сочувствия к несчастному, пораженному неврозом человеку. Хелин была глубоко несчастной женщиной, и была ею всегда. Она так и не обрела душевного покоя даже в старости.

«Но у меня не получается ее жалеть», – думала Беатрис. Она ужаснулась второй своей мысли: у меня не получается ее жалеть, потому что с каждым днем я все больше и больше ее ненавижу.

2

Еще в самолете Франка поняла, что из этого путешествия не выйдет ничего хорошего. Началось с того, что она села на чужое место, а мужчина, которому оно принадлежало, отчитал ее так, словно она покусилась на его частную собственность. После этого она долго блуждала по салону, до тех пор пока стюардесса, сжалившись над ней, не посмотрела ее билет и не проводила на место. Чувствуя, что у нее вот-вот начнется паническая атака, Франка опустилась в кресло и принялась лихорадочно рыться в сумочке в поисках таблеток. К своему ужасу она обнаружила, что коробочка была почти пуста. Такого с ней никогда еще не случалось. Уходя надолго из дома, что, правда, случалось достаточно редко, она по десять раз проверяла, не забыты ли успокаивающие таблетки. На этот раз, уезжая в дальнее путешествие, она, естественно, сделала то же, но решила, что две алюминиевые полоски в коробочке заполнены таблетками.

«Как это могло случиться?» – в отчаянии вопрошала она себя. Обе полоски были пусты. У нее оставалась всего одна таблетка!

Первым побуждением было вскочить и опрометью броситься прочь из самолета. Пусть он летит без нее, она не может продолжать путь. На Гернси, то есть, за границей, она не сможет найти нужные медикаменты, не говоря уже о том, что у нее не было с собой рецепта. Но машина уже покатилась по полю, чтобы занять исходное положение для взлета. Франка поняла, что шансов покинуть самолет у нее нет. Она полетит на Гернси, и ей придется обойтись одной таблеткой.

Она, между тем, очень хорошо знала, что приступы паники накатывали на нее внезапно, исполинской волной, на бесконечно долгие, мучительные минуты погружая ее в состояние невыносимого ужаса и отчаяния. Она предчувствовала панику, нахлынувшую на нее в самолете: механизм был запущен, когда на нее накричал мужчина, чье место она заняла, а сам приступ начался, когда она обнаружила, что осталась без лекарства. Франка понимала, что приступ неминуем, но все же попыталась его избежать, сделав несколько глубоких вдохов, сопротивляясь наваливающейся на нее тяжести. Через секунду легкий хлопчатобумажный свитер насквозь пропитался потом, ноги стали ватными, биение сердца отдавалось в голове частыми тяжелыми ударами, как будто Франка только что пробежала марафон. Она начала отчаянно мерзнуть, понимая, что холод исходит изнутри и ни одна сила в мире не сможет ее согреть. Зубы выбивали неслышную дробь. Франка знала, что в такие моменты лицо ее становилось пепельно-серым, придавая ей сходство с призраком.

Но мало этого. Помимо телесных симптомов – дрожи, пота, холода и сердцебиения – Франку с быстротой лесного пожара, охватил нутряной животный страх. Она тотчас явственно услышала раздраженный нервный голос Майкла.

«Что это, черт его возьми, за страх?» Майкл постоянно задавал этот вопрос, а ей никогда, ни одного раза, не удалось внятно ответить на него.

«Это не просто страх. Это слишком бледное обозначение. Это паника! Но неопределенная паника. Чувство ужаса. Чувство невероятной муки. Чувство безысходности. Безымянный страх, которому невозможно противостоять, потому что не знаешь, откуда он берется».

«Не существует безымянного страха, – говорил на это Майкл. – Нет неопределенной паники! Человек всегда знает, перед чем он испытывает страх и от чего впадает в панику!»

«Страх это перед всем. Перед жизнью. Перед людьми. Перед будущим. Оно представляется темным и угрожающим. Это…»

Но каждый раз Франка отступала, не в силах описать испытываемое ею чувство. «Майкл, я просто этого не знаю. Но это ужасно, и я совершенно беззащитна перед этим страхом и этой паникой».

«Чепуха. Человек никогда не бывает абсолютно беззащитным. Это вопрос воли. Но ты уже давно заняла очень удобную позицию – вообще не иметь воли. В результате ты со спокойной совестью опускаешь руки и впадаешь из одного приступа паники в другой».

Она явственно слышала его голос – беспощадный, словно молот, вгоняющий гвозди в ее мозг. Тем временем самолет выкатился на взлетную полосу, взревели двигатели, и машина понеслась по бетону. Франка тщетно пыталась овладеть собой.

Таблетка… Франка знала, что стоит ее принять, как приступ уляжется через минуту, но потом таблеток больше не будет. Действие лекарства продолжается от пяти до шести часов, а покинуть Гернси она сможет только послезавтра.

– Вам плохо?

Голос соседки донесся до слуха Франки словно сквозь туман. Повернувшись, Франка увидела неясный контур обрамленного седыми волосами лица пожилой дамы, ее добрые глаза.

– У вас посерели губы, вы дрожите, как осиновый лист. Позвать стюардессу?

– Нет, нет, спасибо, – сейчас самое главное – не привлекать всеобщего внимания. По опыту Франка знала, что от этого ей станет только хуже. – У меня есть таблетка… Когда я ее проглочу, мне сразу станет легче.

– У вас страх перед полетами?

– Нет… у меня просто затянувшаяся простуда… – объяснение было абсолютно неправдоподобным, но это было первое, что пришло Франке в голову. Выдавить таблетку из алюминиевой полоски она смогла лишь с третьей попытки. Дрожащими пальцами Франка отправила таблетку в рот. Таблетку Франка проглотила без воды – за прошедшие годы ей приходилось так часто принимать лекарство в самых неподходящих обстоятельствах, что она научилась легко глотать лекарства, не запивая их водой.

– У меня раньше был ужасный страх перед полетами, – заговорила пожилая дама, пропустив мимо ушей слова Франки о затянувшейся простуде. – Иногда я просто не могла заставить себя подняться на борт самолета. Но потом я сказала себе, что с этим страхом надо бороться. Моя дочь вышла замуж на Гернси, и, понятно, что время от времени мне хочется повидаться с ней и внуками. На машине ехать очень неудобно и далеко, а по железной дороге – избави бог! – она махнула рукой. – Я стала тренировать себя полетами, и постепенно они перестали быть проблемой, – дама улыбнулась. – Вам надо взять это на вооружение.

Франка закрыла глаза. Таблетка начала действовать. Унялась дрожь. Исчез внутренний холод. Пот высох. Паника постепенно отступила. Франка глубоко вздохнула.

– У вас порозовели щеки, – констатировала соседка. – Эти таблетки действуют просто фантастически. Что это за лекарство?

– «Балдриа», – ответила Франка и поспешно спрятала упаковку в сумочку. По всему телу разлилась приятная истома. Франка откинула голову на спинку кресла.

Шесть часов. Шесть часов – и это при самом оптимистическом раскладе. Сейчас, сразу после приема лекарства, Франка была полна оптимизма. Ей гарантированы шесть часов покоя.

Но что будет потом?

«Что будет со мной утром в банке? – думала она. – Как я перенесу выход из гостиничного номера?»

Ужин и завтрак можно будет пропустить и остаться в номере. Если повезет, она сможет купить в аэропорту Сент-Мартина сэндвич, и тогда голод ей не грозит. Но в банк ей придется идти в любом случае, и как она перенесет этот поход, оставалось для Франки загадкой.

«Об этом я подумаю завтра, – решила она. – Может быть, никакой атаки не будет, а, значит, не будет и никаких проблем».

Каким-то дальним уголком мозга она сознавала, что атака непременно будет, так как она случалась всегда, но сейчас сознание Франки было притуплено лекарством, и мысль эта так и не оформилась окончательно. Восприятие покрылось полупрозрачной пеленой. Ничего страшного, поживем, увидим.

Реза Карим, возбужденно размахивая руками, затараторил что-то на своем родном пакистанском наречии, но быстро опомнился и перешел на свой тяжеловесный отрывистый английский.

– Я не знаю! Я действительно не знаю, как такое могло случиться. У меня нет записи о бронировании! Миссис Палмер, я просто в отчаянии. Может быть, вы просто забыли поставить меня в известность?

Франка оперлась обеими руками о стол и принялась сверлить Резу Карима гипнотизирующим взглядом.

– Мистер Карим, мой муж забронировал для меня номер. Мало того, это сделала его секретарь. До сих пор этот способ прекрасно работал.

– Да, но на этот раз никто не забронировал для вас номер! – Карим лихорадочно листал регистрационный журнал. – Здесь ничего нет! Здесь мы записываем все, но сейчас здесь нет ничего!

– Мне нужен номер, мистер Карим, – она начала потеть, но это было следствием жары, царившей на острове. Приступ Франке не грозил – транквилизатор пока действовал. Но, господи, что же она будет делать, если не сможет получить номер?

Прилетая на Гернси, она всякий раз останавливалась в гостинице «Сент-Джордж Инн», недорогой и не слишком комфортабельной. Иногда Франка думала, что Майкл мог бы забронировать для нее что-нибудь более аристократическое, нежели это зажатое между другими домами непрезентабельное здание, в котором постоянно витал запах подгоревшей пищи, толстые кроваво-красные ковры лоснились от грязи, на второй этаж вели узкие крутые лестницы, а в ванных комнатах не было даже следов элементарного комфорта – не говоря о том, что в крошечных каморках было тесно даже одному человеку, а уж если захочешь уложить волосы феном, то будешь неизбежно стукаться локтем о стену. Но каким-то непостижимым образом Франка привыкла к тесным душным номерам и к самому мистеру Кариму, в чем и заключался расчет Майкла: в конечном счете Франка крепко хваталась за то, к чему привыкла. Пусть даже она не очень хорошо чувствовала себя в этом отеле, но зато ей было легче перенести приступ знакомого ужаса, нежели пробовать что-то новое и оказаться в ужасном, но незнакомом положении.

– Конечно, вам нужен номер, конечно, – сказал Карим, – но, к великому сожалению, все номера забронированы. Вы же знаете, я никогда не жаловался на недостаток гостей! – он рассмеялся. Франка только теперь осознала, поняла и прочувствовала, что Карим не лжет, обрисовывая ситуацию, в которую она попала. Если бы у него была свободна хотя бы комнатушка в подвале, он непременно засунул бы ее туда.

– Я могу позвонить? – спросила Франка.

– Разумеется! – Карим пододвинул ей аппарат, старомодный черный монстр, из тех, какие Франка видела только в ностальгических телевизионных фильмах. Франка набрала прямой номер Майкла в лаборатории.

Он сам взял трубку.

– Да?

– Майкл, это я, Франка. Я стою в вестибюле «Сент-Джордж Инн». Ты не представляешь себе, какая произошла неприятность. Номер для меня не забронирован.

– Этого не может быть.

– Но это так. Мистер Карим не получал заказ.

– Ну тогда пусть предоставит тебе любой номер.

– Все номера забронированы. Нет ни одного свободного.

Майкл тяжело вздохнул.

– Этого не может быть!

Весь его тон, все интонации можно было бы выразить и по-другому: «Что ты испортила на этот раз? Существует ли на свете вещь, хотя бы одна-единственная вещь, которую ты смогла бы сделать правильно?»

Франка почувствовала, что где-то в теле болезненно завибрировал нерв. Это была какая-то своеобразная боль, она возникла непонятно где и ее было невозможно описать. Как будто это была старая, полученная много лет назад рана, которая при малейшем раздражении разряжалась иррадиацией мучительной боли.

– Не знаю, может ли это быть, – сказала она, – но так есть. Номер для меня не забронирован.

– Тогда это какое-то недоразумение, – произнес Майкл. – Я, во всяком случае, дал Соне поручение.

Соня была его секретарем, и все поручения шефа выполняла обычно очень добросовестно.

– Так что мне делать? – с отчаянием в голосе спросила Франка.

Майкл снова вздохнул.

– Думаю, что ты вполне в состоянии найти другой отель и снять номер там! Господи, ну не могу же я сделать это для тебя отсюда!

– Майкл, я боюсь. Лучше я вернусь домой. Я… – она помедлила, боясь признаться в своей забывчивости, но затем все же заговорила. – У меня нет ни одной таблетки. Оставалась всего одна, но мне пришлось принять ее в самолете. Теперь я просто не знаю…

– Нет, такое не может происходить на самом деле! – если бы кто-то услышал Майкла, то подумал бы, что он говорит с душевнобольным, который надоел ему до смерти и все больше и больше действует ему на нервы. – Я отправляю тебя на Гернси. Я оплачиваю поездку. Я один раз попросил тебя что-то сделать. И…

– Для тебя я уже довольно часто летала на Гернси.

– Фактически это единственное, что от тебя требуется. Видит Бог, больше я тебя никогда и ни о чем не просил. Я уже давно не требую от тебя ничего, что требуют мужчины от своих жен. Я прошу тебя только об одной вещи, и прошу всего два раза в год! И ты считаешь, что это слишком? Ты считаешь, что я слишком много от тебя требую? Для этого ты слишком изысканна, нежна и чувствительна?

– Я этого не говорила, – вибрация заметно усилилась. Действие лекарства продолжалось, но Франка понимала, что если этот разговор сейчас не закончится, ее покой рухнет раньше, чем через шесть часов.

– Ты не можешь сегодня улететь с Гернси! Слышишь? Завтра ты пойдешь в банк, и только после этого вернешься домой. Если не хочешь ждать до субботы, то постарайся купить билет на завтра, на вечерний рейс. Но ты обязательно пойдешь в банк! Мы договорились?

– Да, – едва слышно выдохнула она. Как обычно, слыша его голос, она чувствовала, что становится меньше ростом, внутренне съеживается. Когда-нибудь она станет такой маленькой, что ее перестанут замечать, а потом она и вовсе исчезнет.

Майкл немного смягчился, и голос его стал более дружелюбным. Кажется, он вспомнил, что приступы паники Франки были очень сильны, и подумал, что будет лучше, если он подбодрит ее, а не лишит остатков уверенности в себе.

– Ты наверняка с этим справишься. Сейчас иди и ищи место ночлега. Может быть, мистер Карим тебе что-нибудь посоветует. Вечером позвонишь мне и расскажешь результат. У тебя все получится! – Майкл закончил разговор, и в трубке раздались частые гудки. Франка хотела что-то добавить, но, проглотив невысказанные слова, тоже положила трубку.

– Вы не поможете мне, мистер Карим? – Франка повернулась к Кариму.

Тот почесал затылок.

– Это будет трудно. Чертовски трудно. Похоже, забронирован весь остров.

Алан Шэй самому себе казался жалким и смешным, когда припарковал машину перед домом, в котором жила Майя. Он уставился на окна и двери дома с таким видом, словно ожидал, что за ними в любой момент может произойти что-то особенное.

«Подлый, мелкий соглядатай, – отругал он себя. – Если Майя меня увидит, она просто умрет от смеха».

Мимо проезжали автомобили, с трудом объезжавшие машину Алана на крутой узкой улочке. Некоторые водители крутили пальцем у виска, другие укоризненно качали головами, но Алан не обращал на них ни малейшего внимания. Он не отрывал взгляд от окон третьего этажа, представляя себе, что там может происходить.

Хотя, собственно, он прекрасно это знал. Алан хорошо знал Майю, вероятно, лучше, чем самого себя. Она уединялась с мужчиной в своей квартире отнюдь не для того, чтобы попить чаю или поболтать. Майя имела весьма конкретные представления о том, как должно выглядеть наслаждение. На мужчин она смотрела просто: могут ли они в наивысшей степени доставить ей сексуальное удовлетворение? Есть ли у них деньги, и готовы ли они щедро поделиться ими с нею? Не будут ли они предъявлять на нее прав собственности, удовольствуются ли тем, что получили, и не станут ли неистово ревновать, узнав, что делят постель Майи с дюжиной других любовников? Дело было в том, что единственный мужчина не мог удовлетворить Майю.

«Это все равно, как мне пришлось бы все время читать одну и ту же книгу, – ответила она однажды Алану, когда он попробовал упрекнуть ее за разгульный образ жизни. – Или как если бы я знала в мире только одну страну. Я не могу все время есть только спагетти. Все время пить одно и то же вино. В этом случае мои представления о вещах оказались бы слишком ограниченными».

«Но это невозможно сравнивать! Нельзя чесать под одну гребенку еду, питье, путешествия, чтение и мужчин. Мужчин нельзя пробовать, как вино, или сравнивать, как туроператоров!»

В ответ она рассмеялась.

«Но почему нет? Назови мне хотя бы одну причину разницы! Почему я не могу посмотреть, что мне предлагают, прежде чем я приму решение?»

«Никто не говорит, что ты должна остаться со своим первым мужчиной».

Она снова засмеялась.

«Ты говоришь так, потому что не ты был моим первым мужчиной. Иначе ты бы потребовал от меня и этого!»

«Майя, то, что ты делаешь, выходит далеко за пределы дегустации и выбора. Ты потребляешь все и всех без разбора. Ни с одним мужчиной ты не была так долго, чтобы хоть как-то судить о нем. Для тебя это своеобразный спорт. Ты вообще не хочешь ничего решать. Мне кажется, что ты и дальше хочешь вести такую жизнь».

Майя обняла его и улыбнулась. При всей своей картинной красоте она вдобавок умела быть обворожительной.

«О, Алан! Ты говоришь, как гувернантка! Ты такой серьезный и строгий. Но смотри, по-своему я тебе верна! Мы вместе уже четыре года. Неважно, что я делаю, но я тебя никогда не покину!»

Он высвободился из ее объятий. Эти слова были смехотворны, они были унизительны.

«Это неправда, что мы вместе четыре года. Четыре года ты время от времени включаешь меня в число своих любовников. Тебе нравится иногда побыть со мной. Но ты не готова строить со мной отношения».

«Но это и есть наши отношения!»

«Извини, но, возможно, каждый из нас по-разному определяет это понятие. Для меня отношения – это значит на самом деле полагаться друг на друга. Понимаешь? В свою очередь, это исключает присутствие третьего. Я не ложусь в постель с другими женщинами, когда я с тобой».

«Ты вполне мог бы это делать».

«Если ты говоришь серьезно, значит, ты меня не любишь!»

«Ах!»

Она отвернулась, напустив на себя раздраженный и, одновременно, скучающий вид. – «Любовь? Мне двадцать один год, Алан! Что ты от меня хочешь? Клятвы на вечную верность? Заявления типа: ты и никто другой? Такое возможно только в твоем возрасте, я же для этого слишком молода!»

Здесь она, конечно, попала в самую точку. В этом заключалась вся проблема. Он снова принялся раздумывать над ней в этот жаркий сентябрьский день, сидя в припаркованной возле ее дома машине. Разница в возрасте была чересчур велика. Ему сейчас сорок два года. Майя скоро будет праздновать свой двадцать второй день рождения. Он старше ее на двадцать лет. Он ни в коем случае не чувствовал себя старым, но в сравнении с ней он былстарым. У него были другие представления, ибо он находился в иной фазе жизни. Он не помнил, правда, что в свои двадцать лет вел такой же разгульный образ жизни, как она. Среди его знакомых вообще не было ни одного человека, который жил так в настоящее время или раньше.

«Забудь ее, – устало подумал он, – отцепись от нее!»

В этот раз, прилетев на Гернси, он не собирался с ней встречаться. После их последней встречи летом – это было где-то в начале июня – он сказал ей, что намерен порвать с ней отношения. В ответ она передернула плечами. «Мы и так редко видимся, – сказала она. – Ты в Лондоне, я здесь… всего два раза в год, когда ты бываешь здесь… но ты же не хочешь по-другому!»

«Я хотел, чтобы ты приехала в Лондон!»

«Да, но на твоих условиях. Ты хотел, чтобы я получила образование, чтобы я работала, чтобы я…»

«Да, я хотел, чтобы ты закончила среднюю школу. Тем временем мы могли бы жить вместе. Я бы заботился о тебе. Ты это знаешь».

«Ты настоящий маленький морализирующий апостол, Алан. Я должна каждый день работать, а ты будешь меня за это вознаграждать. Но не надо обращаться со мной, как с маленькой девочкой. Я уже взрослая женщина».