Текст книги "Хозяйка розария"

Автор книги: Шарлотта Линк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)

Между тем, была уже середина февраля, и в трубах завывал злой холодный ветер, когда Беатрис наконец без посторонней помощи встала с кровати. Беатрис ходила по дому на ватных, ослабевших ногах. Она так исхудала, что вся одежда болталась на ней, как на вешалке. Огромные глаза выделялись на похудевшем и осунувшемся лице. Кожа приобрела синеватый оттенок, выглядела нездоровой и тусклой. Она вымыла голову, но это не прибавило волосам блеска. Это был упадок питания. Беатрис нуждалась в витаминах и здоровой пище, но ее не было, и Беатрис голодала и бедствовала, как и все остальные жители острова. В феврале в гавани острова бросил якорь пароход Красного Креста, привезший бедствующему населению еду и медикаменты, но их не хватило на всех, так как на Гернси было слишком много больных гриппом, слишком много стариков и ослабленных голодом людей. Беатрис еще повезло, что она жила в доме высокопоставленного офицера; благодаря привилегированному положению Эриха он получил много такого, чего не увидели остальные. Но и этого было недостаточно, чтобы поставить Беатрис на ноги – слишком долго и тяжело она болела.

Бледное мартовское солнце выманило Беатрис на улицу. Девушка была похожа больше не привидение, чем на живого человека – худая, бледная до прозрачности, с коричневыми тенями под глазами. Беатрис двигалась с осторожностью человека, который не уверен в силе своего тела. Она много плакала, не в силах смириться с охватившей ее слабостью, плакала оттого, что из-за слабости не могла даже взять в руки книгу и почитать. Вопреки советам доктора Уайетта и несмотря на истерики Хелин, Беатрис потащилась в школу, думая, что на людях ей станет легче. Кроме того, она хотела привести свою жизнь в какой-то организованный порядок. Попытка оказалась неудачной. В классе Беатрис от слабости упала в обморок, вызвали немецкого врача и на машине скорой помощи девочку отвезли домой. К неописуемому ужасу Хелин, Беатрис внесли в комнату на носилках.

– Она все еще нуждается в хорошем уходе, – серьезно сказал врач. – Состояние ее, прямо сказать, плохое. В школу ей не стоит ходить еще недели четыре.

Четыре недели растянулись на восемь. Состояние Беатрис никак не хотело улучшаться. Ноги подгибались, стоило ей сделать хотя бы один шаг. Когда к ней обращались, она, вместо ответа, принималась плакать.

– Это слабость, – сказал доктор Уайетт, когда пришел к Беатрис. – Ты плачешь от слабости, детка. У тебя просто сдали нервы. Тебе надо просто хорошо есть.

Но есть на острове было нечего; голодала даже семья немецкого офицера. Хелин собирала щавель и одуванчики и пыталась готовить их, как овощи; иногда они ели перловый суп, состоявший, по большей части, из воды, а в выходные им доставался серый хлеб, который и через неделю тяжелым камнем лежал в желудке, создавая иллюзию насыщения.

С начала апреля с синего неба начало припекать солнце. Беатрис целыми днями сидела в саду. Жизнь начала понемногу возвращаться к ней. Солнечные лучи придали ей энергию, которую она не могла получить с пищей. Призрачная бледность постепенно сменилась коричневатым загаром, на ввалившихся щеках заиграл румянец. Настал день, когда Беатрис, наконец, смогла прогуляться до моря. Она долго стояла на берегу, вдыхая чистый соленый воздух, смотрела на солнце, сверкающими бликами отражавшееся от морских волн, и чувствовала, как к ней возвращаются силы. Жизнь одержала верх. Беатрис, как всегда, ощущала грызущий голод, но теперь она знала, что выдержит любые напасти, и что отныне все у нее будет хорошо. И, главное, скоро кончится война.

В эти апрельские дни 1945 года Германия была в агонии. Русские заняли Восточную Пруссию и Силезию, освободили Польшу и стояли у стен Берлина. С запада на территорию Германии продолжали наступать американцы, англичане и французы, занимая город за городом, местность за местностью. Города лежали в руинах, население быстро сдавалось, не обращая внимания на заклинания и призывы правительства Рейха. Мнение людей было единодушным: окончательное поражение немцев – вопрос недель. Скоро Гитлер капитулирует.

«Все кончилось, – думала Беатрис. – Теперь все, действительно, кончилось».

30 апреля, в подвале рейхсканцелярии, Гитлер пустил себе пулю в лоб.

2 мая русские заняли Берлин.

8 мая Германия капитулировала.

5

– Да, – сказала Беатрис, – так оно и было. Война, собственно говоря, уже закончилась. Но мы продолжали жить здесь с оккупантами и спрашивали себя, что будет дальше. Командование немецкого гарнизона острова капитулировало девятого мая, и тотчас после этого здесь появились наши английские солдаты. До середины мая все немцы были взяты в плен и вывезены с Гернси и других островов. Теперь все действительно кончилось.

Они все еще сидели на камнях у моря. Ветер разогнал последние облака, и солнце начало сильно припекать. Франка отвернулась, чтобы солнечные лучи не падали ей на лицо. У нее была очень чувствительная белая кожа, и Франка боялась солнечного ожога.

– Но Эрих застрелился еще до девятого мая, до капитуляции, – сказала она.

– Да, – подтвердила Беатрис, – он застрелился еще до капитуляции, первого мая, пятьдесят пять лет тому назад.

– Зачем он это сделал?

– Этого я не знаю. Действительно ли он так боялся мести победителей? Позже я много думала о том разговоре в новогоднюю ночь. Тогда он говорил о своем страхе, но я не приняла его всерьез. Он был пьян, наглотался таблеток, и вся его речь была пронизана сентиментальностью, которая для немцев… – она умолкла и рассмеялась. – Простите, Франка, вы ведь тоже немка. Я не хочу обобщать и плохо отзываться о вашем народе. Я имею в виду нацистов. Временами они впадали в невероятную сентиментальность. Они всегда были готовы лить слезы, когда речь заходила об их тяжкой судьбе. Наверное поэтому я не верила ни одному слову из того, что говорил Эрих. К тому же после Нового года я сразу заболела, и мне было уже не до этого. Думаю, правда, что я бы не стала об этом думать, даже если бы не заболела. Я восприняла все это за его обычную душещипательную болтовню, к которой он был очень склонен.

– Как он чувствовал себя до того, как застрелился? – спросила Франка. – Было ли в его поведении что-то особенное?

Беатрис отрицательно покачала головой.

– Он сильно нервничал. Но тогда нервничали все – и немцы, и англичане. Правда, немцы нервничали больше. На острове чувствовалось почти осязаемое напряжение. Все с утра до вечера слушали радио. Никто не знал, что будет. Офицеры просто сходили с ума. В течение нескольких недель они не получали никаких приказов. Они голодали и были отстранены от всех дел. Они продолжали оккупировать острова у французского побережья, но в силу своей национальности уже потерпели сокрушительное поражение. Оккупация превратилась в фарс, и офицеры не знали, как с ним покончить. Они четко понимали, что им не избежать скорого плена. Сотни заключенных умерли на островах от голода и жестокого обращения. Предстоял суд и казни. Немцы не могли рассчитывать на снисходительное отношение.

– Но между ними и местными жителями сложились вполне дружеские отношения, – сказала Франка.

– «Дружеские отношения» – это, пожалуй, слишком сильно сказано. Но были любовные связи между немецкими солдатами и английскими девушками, а с лета сорок четвертого немцы и англичане совместно терпели нужду и лишения. Настоящей ненависти к оккупантам на острове не испытывал практически никто.

– Тогда Эриху было нечего бояться, – заметила Франка, – ведь здесь у немцев дела обстояли не так, как, например, в Чехословакии. Там можно было ожидать восстания, кровавой мести, и все это действительно произошло. Но здесь…

– Думаю, что Эрих просто не смог смириться с мыслью о поражении. Он был потрясен. Идея, в которую он верил, идея, которой он был предан, оказалась несостоятельной. Это был стыд, позор, понимаете? Он хотел избежать позора, но выход видел только в смерти. – Беатрис посмотрела вдаль, словно что-то ища взглядом на горизонте, но Франка понимала, что мысленно ее собеседница находится сейчас там, в майских днях сорок пятого года, и заново переживает тогдашние события.

– Спасти его мы не могли. Найти врача было невозможно. Уайетт ездил по острову, его жена не имела ни малейшего представления о том, где он находится. Потом выяснилось, что большинство врачей в тот момент находились в лагере военнопленных. Немцы были в панике от плохого состояния заключенных и в последнюю секунду попытались с помощью врачей как-то исправить положение. Но помочь пленным никто не мог. К тому же у врачей не было ни медикаментов, ни перевязочных материалов. Ну и, – она посмотрела на Франку, вернувшись в реальность, – нам не удалось найти никого, кто мог бы ему помочь. Он умирал, а мы вынуждены были на это смотреть. Может быть, это и к лучшему. Во всяком случае, это было как раз то, чего он сам хотел.

Франка внимательно посмотрела на Беатрис.

– Вам было его жалко, Беатрис?

Беатрис достала из кармана джинсов измятую сигарету и зажигалку, стала прикуривать. Ветер задувал маленькое пламя, и Беатрис смогла прикурить только с пятой попытки.

– Было ли мне жаль Эриха? Сначала я подумала: он умер, и это хорошо. Я нисколько не была к нему привязана. Он был нацистом, врагом. Он преследовал Жюльена, он разрушил нашу любовь. Нет, мне не было его жалко. Ни тогда, ни теперь, – она отбросила волосы со лба. – Но постепенно мне стало ясно, что и я проиграла в этой игре со смертью. Пожалуй, я потеряла даже больше, чем Эрих.

– Почему?

– Потому что он оставил мне Хелин, – коротко ответила Беатрис. В глазах ее явственно читалось отвращение, граничившее, как показалось Франке, с ненавистью. – Он оставил мне Хелин, и бывали моменты, когда мне становилось жалко только себя.

6

Самолет приземлился в Лондоне ровно в семнадцать тридцать. У Майи сильно билось сердце, когда она спускалась по трапу. В Лондоне она была всего два раза в жизни, и оба раза на дне рождения прабабушки Уайетт. День рождения был в августе, но его уже давно перестали отмечать, так как сама юбилярша, по достижении девяноста лет, объявила, что эти праздники стали ей в тягость и она не желает больше принимать подарки и выслушивать пожелания счастья. Майя находила это невозможной глупостью. Лично она и в сто лет не отказалась бы от подарков и почестей. Кроме того, прабабушка Уайетт своей мелочностью перечеркнула возможность каждый год ездить в Лондон за счет Мэй, потому что в случае семейного торжества она оплачивала перелет.

Так и получилось, что она, в свои двадцать два года, была вынуждена потратить последние пенни на эту поездку, да еще залезть в долги, чтобы оказаться в Лондоне. Правда, Мэй возместила ей все расходы. Не обошлось, правда, без нескончаемых увещеваний и требований при каждом удобном случае навещать миссис Уайетт.

– Можешь не возвращать мне деньги, если будешь время от времени навещать маму. Обещаешь? Она будет так рада. Да и мне ты сделаешь большое одолжение.

У Майи не было ни малейшего желания тратить время на посещение девяностопятилетней старухи, но она обещала Мэй, что будет «время от времени» ее навещать. Майе нужны были деньги Мэй, а, помимо того, ей стоило больших трудов убедить бабушку в целесообразности планов отправиться в Лондон и поселиться у Алана.

– Думаешь, Алан этого хочет? – с сомнением в голосе спросила Мэй. – Ты думаешь, что стоит тебе оказаться на пороге его дома, как он примет тебя с распростертыми объятьями? Что ты будешь делать, если он тебя не ждет?

Майя рассмеялась.

– Бабушка, Алан уже сто раз на коленях умолял меня приехать в Лондон и жить с ним. Он почтет за счастье, что я вдруг окажусь у его дверей.

– Когда ты разговаривала с ним в последний раз?

– В начале января, а что?

– Сейчас уже апрель. Ты же не знаешь, что произошло за это время в его жизни. Может быть, у него другая женщина. Может быть, он переехал в другую квартиру. Может быть…

– Бабушка, не будь зловещей прорицательницей! У Алана ничего не изменилось. Он безнадежно влюблен в меня и будет изнемогать от любви до седых волос. Вот увидишь, все будет так, как захочу я.

Мэй вздохнула, порылась в бумажнике, достала чек и выписала аккредитив на четыреста фунтов.

– Это на крайний случай! В принципе, я хочу, чтобы эти деньги остались нетронутыми. Но в случае, если с Аланом ничего не выйдет, у тебя будут деньги на гостиницу и на обратный путь.

– Они не потребуются, но большое спасибо, – Майя небрежно взяла чек. – Я позвоню, когда буду в Лондоне, бабушка. Не волнуйся, я, как кошка, всегда падаю на ноги.

Тогда она говорила Мэй то, что думала, но сейчас, прилетев в Лондон, она испытывала какие-то смутные опасения. Надо надеяться, что Мэй была неправа со своим карканьем. Действительно, с того январского разговора она ничего не слышала об Алане. Обычно он звонил ей каждые две-три недели, интересовался ее делами и рассказывал о том, что происходило в его жизни.

Его исчезновение и молчание были подозрительными. С другой стороны, его молчание могло быть простым тактическим ходом. После того как он несколько лет буквально преследовал ее, Алан теперь решил изменить стратегию: он отдалился. Не давал о себе знать, залег на дно. Хочет заставить ее нервничать, заставить первой проявить активность.

«Он решит, что его новая тактика себя оправдала, – думала Майя, – когда я вдруг явлюсь перед ним. Тем более, что я все равно уже приеду. Он сможет спокойно праздновать победу. Главное, что я смогу у него остаться».

Алан жил на Слоун-Стрит, и Майя испытывала искушение поехать туда на такси. Но тогда она потратит последние наличные деньги, и останется только чек Мэй, которого ей, собственно, нельзя было касаться. «Хотя, – подумала она, – распечатать его, судя по всему, все же придется». Но сразу прибегать к последним резервам было неразумно, и скрепя сердце Майя решила поехать в метро.

Лондонская подземка в час пик превращается в ад, тем более, если приходится тащить за собой два чемодана на колесиках и нести на плече тяжеленную сумку. Стоял теплый апрельский день, в вагонах было нечем дышать. Майя сначала поехала не в том направлении, и ей пришлось пересесть на другой поезд и проделать весь путь дважды. Ей показалось, что прошло несколько часов, прежде чем она вышла на Слоун-Стрит, купаясь в поту. Она чувствовала себя липкой, грязной и абсолютно непривлекательной.

«Фантастика, – думала она, – на кого я похожа! Вот уж, воистину, на женщину, которая хочет неожиданно нагрянуть к мужчине, броситься ему на шею и дать понять, что отныне будет жить у него и на его деньги».

Алан ожидал увидеть за дверью кого угодно, только не Майю. Он стоял в гостиной и пил виски, второй раз за день, когда в дверь позвонили. Он на мгновение задумался: стоит ли вообще открывать? День выдался трудный, и Алан не хотел никого видеть и не желал ни с кем говорить. Однако в дверь позвонили еще раз, потом еще. Алан пошел к двери, от души надеясь, что это не Лиз, молодая женщина, с которой у него завязался короткий, на пару недель, роман. Он расстался с ней два дня назад, сам не зная почему. Она была привлекательна, интеллигентна, обладала чувством юмора и была влюблена в него, как кошка. Наверное, он сделал это, потому что она – не Майя. Наверное, он будет расставаться со всеми женщинами, потому что они не Майя.

Он открыл дверь и увидел Майю.

Алан буквально лишился дара речи, но заговорила Майя.

– Привет, Алан. Внизу, на лестничной площадке стоят два чемодана, которые я не смогла втащить наверх. Ты не принесешь их? И скажи мне, пожалуйста, где ванная. Мне надо принять душ.

Он молча открыл дверь ванной, и Майя юркнула туда с быстротой молнии. Он слышал, как она повернула ключ, а потом полилась вода. Он, как последний дурак, поплелся вниз, спустился по трем лестничным маршам и по очереди затащил в квартиру оба чемодана, в которых, судя по всему, лежали мельничные жернова.

«Надолго ли она ко мне пожаловала?» – подумал он.

В чемоданы и сумку она, скорее всего, засунула все свое движимое имущество. Алан постепенно пришел в себя и понял, что не испытывает ничего, кроме раздражения. Как это типично для Майи – свалиться ему на голову, навязывая ему свои решения, свою волю. И он, как бессловесная тварь, бегом бросился выполнять ее приказы. С другой стороны, не мог же он оставить внизу чемоданы и не пустить Майю в ванную. Он слышал, как жужжит фен, а Майя напевает какую-то песенку. Вероятно, она пребывает в безоблачном настроении.

Естественно, ведь все идет так, как она хочет.

Он вошел в гостиную, налил себе еще виски и подумал, есть ли в холодильнике шампанское. Майя захочет выпить бокал, а, может быть, и не один, а потом они, скорее всего, пойдут ужинать в какой-нибудь дорогой, шикарный и великосветский ресторан.

Зачем ее принесло в Лондон?

Он принялся беспокойно мерить шагами гостиную. Прошло еще довольно много времени, прежде чем Майя вышла из ванной. Она завернулась в большое пушистое полотенце, на голых плечах живописно блестели капельки воды. Наверное, она нанесла их перед выходом специально, так как душ она приняла уже довольно давно и успела высохнуть. Волосы Майи блестели, она накрасила губы и подвела тушью ресницы, спрыснула себя духами. Когда она пришла, вид у нее был измотанный и помятый, но теперь от усталости не осталось и следа. Она выглядела уверенной, юной, свежей и заряженной энергией. Глаза ее сияли.

– У тебя не найдется сигареты? – спросила она. – И чего-нибудь выпить.

Алан молча протянул ей открытую пачку сигарет. Когда он давал ей прикурить, она так близко наклонилась к нему, что он ощутил аромат ее волос и тела. На него тотчас нахлынули все те томительные чувства и желания, которые мучили его сутками напролет. Почему, черт возьми, он не может со всем этим покончить? Почему он с ней давно не распрощался? Он испытывал настоятельную потребность сказать ей слова, которые он должен, просто обязан ей сказать. Он должен ей объяснить, что она, коль скоро она приехала, может, конечно, у него переночевать, но завтра соберет вещички и уедет. Она не должна думать, что он позволит ей помыкать собой и будет плясать перед ней на задних лапках, что он…

«О боже, – устало подумал он, – я же никогда ей этого не скажу. Я снова начну подбирать крошки, которые она будет мне бросать. Она будет торжествовать, потому что все пойдет так, как хочет она».

Она легонько провела пальцами по его лбу.

– У тебя над переносицей появилась морщинка, – сказала она. В ее голосе он уловил нежность и хрипотцу, от которой по спине его пробежал холодок. – Что случилось? Ты не рад, что я приехала?

Он рассмеялся – тихо и смиренно.

– Чего ты ожидала, Майя? Что я запрыгаю на одной ножке от счастья? Я не знаю, зачем ты здесь, не знаю, что у тебя на уме.

– Ты собирался дать мне выпить, – напомнила ему Майя.

Он встал и вышел на кухню. По счастью, в холодильнике действительно лежала бутылка ледяного шампанского. Алан поставил ее в охладитель и понес в гостиную. Майя сидела на ковре, прислонившись спиной к дивану и окидывая комнату трезвым критическим взглядом. Она даже не пыталась скрыть, что мысленно оценивает стоимость каждой вещи.

«Она так и осталась алчной сопливой девчонкой, – подумал Алан, – и будет такой всегда».

Она торопливо выпила шампанское и протянула Алану пустой бокал – чтобы он налил еще.

– У тебя здесь красиво, – сказала она. – Квартира очень элегантно обставлена. Она тебе идет. Мне здесь нравится.

– Спасибо, но ты так и не ответила на мой вопрос.

– Ты же ни о чем не спрашивал.

– Я сказал, что не знаю, что у тебя на уме. В известном смысле, это вопрос.

Она кокетливо улыбнулась.

– И как ты думаешь, что у меня на уме?

Он поймал себя на том, что снова морщит лоб.

– Не то, Майя. Давай говорить, как разумные люди. Ты сваливаешься мне на голову с двумя громадными чемоданами, на полчаса оккупируешь мою ванную, а потом садишься – красивая и живописная – в моей гостиной и хлопаешь глазами. Тем не менее, ты чего-то хочешь. Мне кажется, что тебе просто нужно бесплатное жилье в Лондоне.

Она капризно надула губы.

– Алан, ты и в самом деле можешь быть холодным и противным. Я…

– Майя! – резко перебил он ее. – Брось эти фокусы. Я не растаю от того, что ты широко раскрываешь глаза и говоришь писклявым голосом. Веди себя, пожалуйста, как взрослая женщина.

Очевидно, она поняла, что он говорит вполне серьезно. Она выпрямилась и плотнее закуталась в полотенце. Взгляд ее стал холодным и сосредоточенным. Она выглядела так соблазнительно, что Алану хотелось протянуть к ней руки и привлечь к себе.

– Хорошо, Алан, поговорим откровенно. Да, я хочу остаться в Лондоне. Я сыта по горло жизнью на Гернси. Она скучна, и я не вижу там для себя никаких перспектив. Моя семья думает, что я уехала в Лондон на пару месяцев, но на самом деле я не хочу возвращаться домой. Я здесь, и я останусь здесь, и надеюсь, что ты мне поможешь.

– На что ты собираешься жить?

– Я поищу работу, – отважно произнесла Майя, – но, конечно, я не смогу найти ее за один день.

– Конечно, нет. На какую работу ты рассчитывала?

Самоуверенность Майи несколько потускнела. Алан понимал, что задал самый важный вопрос, вопрос, на который у Майи не было готового ответа. Она торопливо затянулась сигаретным дымом.

– Господи, Алан, тебе обязательно нужен этот допрос с пристрастием? Мы сидим здесь, вдвоем, за окном чудесный весенний вечер, тихо шумит транспорт… все может быть таким прекрасным, а ты снова создаешь какие-то проблемы. Я же здесь! – она вызывающе посмотрела на него. – Эй! Ты все еще этого не понял? Я здесь! Я сделала то, чего ты всегда от меня хотел. Я приехала к тебе! И хочу остаться с тобой!

Он не мог дальше сдерживаться. Он должен, обязательно должен к ней прикоснуться. Он осторожно погладил ее пальцем по щеке. Какая у нее бархатистая кожа…

– Я слишком хорошо тебя знаю, – сказал он тихо, – и поэтому не могу представить, что ты делаешь это без всякого расчета. Я уверен, что ты хочешь в Лондон, а не ко мне. Я просто удачно тебе подвернулся, потому что в Лондоне тебе надо где-то жить.

Полотенце соскользнуло вниз, обнажив тело Майи, и Алан не понял, сделала ли она это намеренно, или все произошло случайно. У нее были красивые груди, и он точно знал, каковы они на ощупь. Он смотрел на ее тонкую талию, на нежные полуокружности ребер, на мягкую округлость бедер.

– Может быть, тебе лучше одеться? – сказал он.

– Но для этого мне надо распаковать чемоданы, а я не знаю, разрешишь ли ты мне это сделать.

Он вздохнул.

– Ну конечно разрешу. Я не хочу, чтобы ты, – он сделал неопределенный жест, – расхаживала по дому в таком виде.

Она задумчиво посмотрела на него.

– В самом деле? Тебе это неприятно?

– Это опасно.

– Для тебя или для меня?

– Для меня. Я слабее.

Она снова закуталась в полотенце, завязала его над грудями и встала.

– Ты пригласишь меня на ужин? Ради этого я, конечно, оденусь.

– Естественно, приглашу. И очень охотно.

Он смотрел ей вслед, когда она выходила из комнаты, понимая, что она уже победила, и подозревал, что она тоже это понимает.

Вечер прошел на удивление удачно. Алана смутил уже тот вид, в каком Майя вышла из ванной, где она одевалась. Обычно ему всегда было больно смотреть на ее внешний вид; она предпочитала слишком короткие юбки, слишком низкие вырезы кофточек и блузок, высоченные шпильки, груду украшений и тонну макияжа на лице. Но сегодня, очевидно, она решила радикально поменять стиль. Майя выпорхнула из ванной в брючном костюме цвета морской волны и в белой шелковой сорочке с высоким воротником. На Майе не было никаких украшений, если не считать маленьких перламутровых сережек и золотого браслета. Не хромала она и на привычных уже высоченных шпильках. Оттенок губной помады – во всяком случае, для нее – тоже можно было назвать вполне приличным. Выглядела она, как светская дама – взрослая, чужая, обновленная и достойная доверия.

«Боже, – подумал он, – как я ее люблю. Я буду любить ее всегда». Эта мысль привела его в ужас. Он ничего не слышал о ней в течение последних трех месяцев, он не звонил ей и надеялся, что постепенно забудет ее. Теперь же он понял, что чувство его осталось таким же, как прежде. Оно ни на йоту не изменилось. Он полюбил ее еще крепче в ее новом обличье. Она стала другой.

Но недоверие, тем не менее, продолжало звучать в его душе в полный голос. Он знал Майю уже несколько лет. Знал, что она может быть расчетливой и коварной, когда речь заходит о выгоде. Зачем она приехала в Лондон? Ради него? Или ее просто влечет большой город, и она хочет использовать его квартиру как стартовую площадку?

– Ты хорошо выглядишь, – сказал он вслух.

Ее ответ ограничился деловым «спасибо». Она не стала кокетливо хлопать ресницами, не попыталась повернуть ситуацию в свою пользу. Помолчав, она добавила:

– Мы идем? – и он в ответ кивнул и озадаченно поспешил за ней.

Он предложил пойти к итальянцу «за углом», и Майя радостно согласилась, что еще раз удивило Алана. Майя любила все шикарное, светское и дорогое. Она хотела видеть интересных людей, хотела и себя показать. До выхода из дома Алан мог бы поклясться, что она потащит его в «Риц».

Вместо этого она и в самом деле удовлетворилась итальянским ресторанчиком, с удовольствием ела непритязательную лазанью и пила «Пино Гриджо» и не экономила калории на десерт. Она рассказала Алану, что происходит на Гернси, не упомянув о своих любовных приключениях, ограничившись рассказом о Мэй, Беатрис и Хелин.

– Эта женщина из Германии снова живет у твоей матери, – сказала она, – та женщина – как ее? – Франка. Я встретила ее и Хелин в Сент-Питер-Порте. Бабушка говорит, что на этот раз она пробудет на Гернси долго. Кажется, у нее какие-то проблемы с мужем. Ты ее близко знаешь?

– В прошлом году я привез ее домой на машине. У нее что-то не сложилось с бронированием гостиничного номера, и я привез ее к матери. Мы довольно долго с ней разговаривали, но, естественно, я не могу сказать, что хорошо ее знаю.

Он вспомнил теперь ту пугливую, робкую, незаметную женщину с немецким акцентом и красивыми глазами, в которых было столько неуверенности, что они никогда не смогли бы его околдовать. Она избегала смотреть в глаза и вообще напоминала испуганную лань. Алан вспомнил, что в тот момент подумал: кто так поступил с этой женщиной, что она стала так плохо относиться к себе?

– Бабушка, конечно, постаралась побольше разузнать о ней у твоей матери, – сказала Майя. – Ты же знаешь, ее интересует буквально все, что происходит на острове. Пусть даже речь идет о женщине, как эта Франка, в которой при всем желании невозможно найти ничего привлекательного, – это была прежняя Майя, от критического взгляда которой не было пощады ни одной женщине.

– Она, вообще, похожа на корову, испугавшуюся грозы, в ней нет никакого очарования, ты не находишь?

Алан не стал бы судить Франку так строго, но не стал возражать. В этот момент Франка не интересовала его ни в малейшей степени. С каждой секундой он все глубже подпадал под чары Майи.

– Ну, Беатрис не особенно разговорчива, и бедная Мэй так ничего от нее и не добилась, но она все же поняла, что эта милая Франка сбежала от мужа, – она рассмеялась. – Ну вот, теперь ты все знаешь. Больше о Гернси, при всем желании, рассказывать нечего.

Он внимательно смотрел на Майю через стол. На улице, между тем, стемнело, и лицо ее освещалось только горевшими на столе свечами. Без макияжа она выглядела очень молодо, казалась невинной и беззащитной.

«Может быть, – с надеждой подумал он, – она и в самом деле изменилась».

– Зачем, – спросил он, когда они, выйдя из ресторанчика, рука об руку шли по улице, – ты, все-таки, приехала в Лондон?

Она долго молчала, и Алан уже подумал, что она не расслышала вопрос, когда Майя вдруг заговорила.

– Я обдумывала ответ, Алан. Моя жизнь катится по наезженной колее… Нет, собственно говоря, она катится без всякой колеи, и в этом моя проблема. У каждого моего дня нет ни начала, ни конца. Недели, месяцы проходят абсолютно бесцельно. Я принимаю вещи такими, какие они есть, наслаждаюсь моментом, но не задумываюсь о будущем, – она остановилась. – Знаешь, это было хорошо для той фазы, когда я была молода.

Она говорила так серьезно, что Алан невольно рассмеялся.

– Господи, Майя, если бы ты знала, как ты еще молода!

Она сморщила лоб.

– Да, возможно. Но мне уже за двадцать. Ты же сам в январе говорил, что мне пора навести порядок в моей жизни.

Алан не мог поверить своим ушам. Она, оказывается, слушала его, и слова упали на плодородную почву. Он затаил дыхание.

– Майя…

– Я пока не знаю, что из всего этого выйдет. Но я думала, что когда окажусь здесь, то сумею найти и нужную дорогу. Я думала… – она сделала паузу, – что ты сможешь мне как-то помочь. Найти дорогу, хочу я сказать. Ибо, в конце концов… ну, нет другого мужчины, который знал бы меня лучше, чем ты.

Алан внезапно почувствовал себя глубоким стариком. Ему вспомнилось слово «папик». Кажется, она решила поручить ему эту роль, но он был не уверен, что она ему нравится.

– Ты хочешь сказать, – произнес он, – что я могу быть для тебя хорошим советчиком. Поэтому ты и приехала.

Она скупо улыбнулась. Его осторожность, стремление дуть на воду, были, конечно, видны как на ладони.

– Советчиком, – задумчиво повторила она, – нет, в такой роли я тебя, пожалуй, не вижу. Скорее, я вижу в тебе человека, которого люблю. Ты бы хотел начать с этого, или для тебя это слишком интимно?

Она и раньше иногда говорила о любви, особенно в первые недели их отношений. Но со временем он понял, насколько легкомысленно звучит это слово в ее устах. Понял, насколько небрежно и вольно она бросалась им – только потому, что ее мужчинам доставляло удовольствие воображать, что она их любит. Ее «я тебя люблю» ничего не стоило, это признание мог услышать каждый, кто хорошо смотрелся или хорошо ей услужил. Он разрывался между страстным желанием услышать от Майи эти слова и презрением, какое они у него вызывали.

Но на этот раз, как ему показалось, она произнесла слово «люблю» по-другому – мягче и серьезнее. Выражение лица было теплым и искренним.

Но недоверие и осторожность не хотели исчезать. Естественно, ведь ему уже сорок три года, и он не может легко переходить от одного чувства к другому. Он протянул руку и нежно погладил Майю по щеке.

– Давай просто посмотрим, что из этого выйдет, – сказал он.

Михаэль не давал о себе знать целую неделю, а потом вдруг позвонил дважды в течение двух дней. Первый раз ему ответила Беатрис и сказала, что Франка на берегу, гуляет с собаками. Михаэль попросил передать ей, чтобы она перезвонила ему, когда вернется. Франка попыталась позвонить ему вечером, но никто не взял трубку.