Текст книги "Хозяйка розария"

Автор книги: Шарлотта Линк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 39 страниц)

Беатрис казалось, что Жюльен проявляет чрезмерное нетерпение и слишком много жалуется. Другие рискуют за него жизнью, делятся с ним последним куском хлеба, а он занимается только тем, что впустую злится на свою судьбу. Она понимала, как ненавистно ему его положение, но были люди, которым приходилось куда хуже в эти страшные времена. Он все чаще убегал ночами из дома и бродил неизвестно где, несмотря на то, что Беатрис не раз говорила ему, что боится за него, что он подвергает смертельной опасности приютивших его людей.

– О, боже! – в ярости кричал он. – Неужели ты думаешь, что я их выдам, если меня поймают? Кем ты меня считаешь?

– У них есть способы развязывать языки, – ответила Беатрис. Она вспомнила, как выглядел вернувшийся Пьер. – Кроме того, они могут выследить тебя до твоего убежища, а это было бы великим несчастьем.

– Значит, я должен медленно сойти здесь с ума или, в конце концов, застрелиться? – закричал Жюльен. – Неужели ты думаешь, что я смогу долго это выдержать?

Она обняла его и принялась гладить по волосам, и, хотя он не плакал, ей казалось, что она слышит его всхлипывания. Он страдал от ностальгии, от тоски по свободе. Жажда жизни, движения, воздуха переполняли его, не давали жить.

– Иногда я боюсь, что он не выдержит и сорвется, – озабоченно сказала однажды миссис Уайетт Беатрис. Стоял солнечный ветреный августовский день; облака стрелой неслись по невообразимо синему небу, деревья гнулись под напором ветра, на листьях переливался золотистый свет. После школы Беатрис пошла к Мэй, невзирая на строгий запрет Хелин. Она надеялась хоть на минутку увидеться с Жюльеном. Чувство ее к нему стало глубже и сильнее, несмотря на все препоны, какие ставили ей на пути Эрих и Хелин. Каждую секунду она думала о нем, о Жюльене. В школе, на прогулке, перед сном и при пробуждении. Ее переполняло какое-то лихорадочное волнение. Сексуальность, которая вначале была невинной и незаметной, стала осознанной, острой и голодной. Аппетит пришел во время еды. Скоро ей должно было исполниться пятнадцать, и каждый опытный наблюдатель по блеску глаз, по цвету лица, по ее движениям мог легко догадаться, что с ней происходит.

– В такие дни, как сегодня, – ответила она на тревожное замечание миссис Уайетт, – ему особенно тяжело.

– Иди наверх и утешь его, – едко произнесла Мэй. Беатрис всегда остерегалась откровенничать с Мэй, но она, тем не менее, была единственной, кто отчетливо представлял себе, что происходит между Беатрис и Жюльеном. В этом отношении Мэй была не так наивна, как ее мать.

Беатрис забралась по лестнице на чердак и увидела злого взъерошенного Жюльена, сидевшего за столом и пившего отвратительный эрзац-кофе. Теперь на острове водился только этот сорт. Настоящий кофе стоил огромных денег на черном рынке, да и вообще стал большой редкостью.

– Можешь сегодня ночью пойти на Пти-Бо? – спросил Жюльен вместо приветствия. – Мне надо выйти. Мне надо на море. Мне надо видеть тебя.

– Это очень опасно, – сказала Беатрис, подумав, что он, наверное, начинает тихо ненавидеть ее за эту фразу, которую она произносила всякий раз, когда он делал ей предложения подобного рода. Она чувствовала себя озабоченной гувернанткой, которая портит окружающим ее людям все удовольствие, но ведь речь шла не о невинном полуночном купании в море.

– В одиннадцать часов я буду в бухте, – сказал он. – Так или иначе. Придешь ты или нет.

Он поднял голову, выглянул в окно, посмотрел на штормовое небо, окрашенное в голубые, светлые тона приближающейся осени.

– Жизнь течет, как песок сквозь пальцы, – в отчаянии произнес он. – Видишь, как несутся облака? Так же быстро летит и время, а я сижу здесь! – он с силой грохнул кулаком по столу. – Я сижу здесь!

– Это продлится недолго. Все говорят…

– Все эти годы все говорят, что им вздумается. Никто не остановит немецких дьяволов, когда вы наконец это поймете? Возможно, сейчас у них и возникли какие-то трудности, но потом дела у них все равно пойдут лучше. Это никогда не кончится! Никогда!

Это были обычные стенания, обычные речи, на которые Беатрис постепенно научилась просто не реагировать. Каждый раз она убеждала его в скором окончании войны, в конце оккупации, но Жюльен упрямо держался за свои мрачные пророчества, говоря, что конца всему этому не будет. Она пыталась его понять, понять, что его положение вынуждает его к пессимизму, но потом, с печалью, осознавала, что не может ему помочь, не может избавить его от паники.

– Ты придешь? – спросил он.

Она вздохнула.

– Я постараюсь. Но не могу обещать.

Она знала, что он ни минуты не сомневается в том, что она придет.

В тот вечер из Франции вернулся Эрих, что сильно осложнило ситуацию. Он собирался пробыть на континенте дольше, и никто не знал, почему он вернулся раньше, тем более, что сам он не стал ничего объяснять. Он был в превосходном настроении и даже привез с собой подарки: жемчужную цепочку для Хелин с замком из большого светло-зеленого изумруда и кольцо для Беатрис. Кольцо было из чистого золота, очень широкое и массивное, с золотистым топазом. Кольцо было велико для девочки, оно соскальзывало даже с большого пальца, да и смотрелось оно немного странно на ее детской ручке. Беатрис нашла, что такое кольцо скорее подошло бы толстой старой даме, и что вообще неуместно было со стороны Эриха дарить золотой перстень ей, а не Хелин. Эрих, конечно, сразу заметил, что подарок не особенно понравился Беатрис.

– В чем дело? – спросил он, наморщив лоб. – Тебе не нравится кольцо?

– Оно мне велико.

– Ну, так мы сделаем его уже. У тебя такая тонкая ручка, должен тебе сказать. Будет много лишнего золота. Ну, ничего, из него можно будет сделать подвеску для цепочки.

– Или второе кольцо, – едко подсказала Хелин, – для меня.

Эрих сообразил, что обе дамы встречают его без особого энтузиазма, каковой он в красках живописал в своем воображении. Он таинственно улыбнулся и полез в ранец, который, войдя в дом, небрежно поставил в угол.

– Может быть, вот это зажжет свет в ваших глазах, – произнес он, и, словно фокусник начал извлекать из ранца чудесные вещи, каких на острове уже давно не видели.

– Настоящий кофе в зернах! – зычно объявил он первый номер. – Шоколад! Шелковые чулки, мыло, чай, восхитительное печенье. Что скажете на это?

Действительно, эти подарки произвели на Хелин куда большее впечатление, чем жемчужное ожерелье.

– Бог ты мой, – благоговейно промолвила она. – Живут же во Франции люди, как сыр в масле катаются!

– Большинство не катается. Но склады еще остались. И такие заботливые мужья, как я, о них, естественно, подумали.

– Как обстоят дела на фронтах? – спросила Беатрис, не желавшая продаваться за кофе и шоколад.

– О, на фронтах все обстоит наилучшим образом, – тотчас ответил Эрих. – Конечно, война закончится не сегодня и не завтра, военное счастье переменчиво, но в целом все великолепно. Просто великолепно.

– Я слышала, что немцы отступают на всех фронтах, – с вызовом возразила Беатрис. – И почему нам, на острове, уже стало нечего есть, если дела идут так хорошо?

Эрих заметно помрачнел.

– К черту эту вражескую пропаганду! Естественно, враги пытаются ослабить волю к борьбе и моральный дух, поэтому и каркают по радио. Но в этих воплях нет ни слова правды, – он раздраженно вздохнул. – Если бы можно было конфисковать все приемники на острове! Но, очевидно, это невозможно.

В этот вечер он много пил, что успокоило Беатрис. Напившись, он скорее заснет. Хелин, видимо, неважно себя чувствовала, и за ужином уговорила бутылку вина. Во всяком случае, когда она попрощалась, перед тем как отправиться спать, язык у нее еле ворочался.

Был уже двенадцатый час, когда Беатрис почувствовала себя достаточно уверенной для того, чтобы выскользнуть из дома и направиться в сторону Пти-Бо. Она знала, что возле дома ночью ходят два патруля, но они ни разу не отклонились от раз и навсегда установленного порядка, и, поэтому надо было лишь дождаться того момента, когда вход и подъездная дорожка останутся вне поля их зрения. Беатрис, тем не менее, понимала, что каждый раз подвергает себя немыслимому риску, выходя ночью со двора. Она должна проявить настойчивость и все же убедить Жюльена отказаться от этих ночных вылазок.

«Как это глупо с моей стороны, – со злостью думала она, пробираясь в темноте, – соглашаться на это безумие!»

Но, как и всегда, раздражение и злость мгновенно испарились, когда она увидела Жюльена, и он, подхлестываемый отчаянием, нетерпеливо и страстно заключил ее в свои объятья. Он ждал Беатрис на берегу бухты – неподвижной тенью застыв среди скал. Он встал и двинулся ей навстречу, убедившись, что за ней никто не идет.

Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, и сердце Беатрис сильно стучало от быстрого бега. Стояла теплая ночь, землю окутала бархатистая чернота, по небу скользили облака, в просветах между ними иногда вспыхивала луна и блестели звезды. Таинственно и спокойно шумело море. Казалось, на свете остались только они двое – Беатрис и Жюльен.

Он сказал ей несколько нежных слов по-французски и откинул с ее лба непослушные пряди волос. Здесь, у моря, он был совсем другим человеком, нежели на чердаке. Здесь кровь его быстрее бежала по жилам, подгоняемая ударами ожившего сердца, здесь он дышал полной грудью, здесь он был полон силы, почерпнутой из неведомого источника. Глаза его сверкали, смех был раскатистым и теплым. Здесь он снова становился молодым и полным жизни, сильным и уверенным в себе.

«Он свободен, – подумала Беатрис, – здесь, на воле, он, наконец, свободен, и это делает его совсем другим человеком».

Они любили друг друга на светлом песке пляжа, и чувство витавшей над ними опасности делало их еще более страстными, требовательными и жаждущими. Романтика их встреч оставалась прежней, ибо прежним оставалось их положение. Опасность подстерегала их в настоящем, а будущее было неясным.

Потом они лежали рядом на песке, держась за руки, и Жюльен по-французски говорил ей, что будет после войны. В такие моменты он приходил в хорошее настроение, верил, что ужасы скоро закончатся, что все продлится недолго и скоро минует. Сейчас как раз наступил такой момент. Он лежал под вольным широким небом, видел звезды и облака, рядом лежала державшая его за руку девушка, которую он любил. Он был молодым мужчиной, таким же, как тысячи других мужчин.

– Я буду зарабатывать много денег, когда кончится эта неразбериха, – сказал он. Это было неплохо, что он говорил «неразбериха» вместо «ужас», «кошмар» или «конец света». «Неразбериха» была безобидным обозначением той беды, которая свалилась на их головы.

– Не знаю пока, как, но вот увидишь, я стану богатым человеком.

Беатрис села и порылась в кармане платья. Она украдкой взяла со стола одну из шоколадок, привезенных Эрихом. Она разломила плитку и протянула шоколад Жюльену.

– Вот, хочешь?

Он резко сел. Из-за облаков выглянула луна, и в ее свете Жюльен показался Беатрис призраком. Она знала, что луна здесь в общем-то ни при чем. Лицо Жюльена было покрыто восковой бледностью и при свете дня. Он уже не был тем крепким загорелым парнем, каким был, когда немцы привезли его на остров. Он превратился в собственную тень.

– Шоколад? Откуда ты его взяла? – он сунул плитку целиком в рот, наслаждаясь ее пикантной сладостью. – Я уже забыл, какой у него вкус.

– Эрих вернулся сегодня из Франции и привез с собой много всяких ценных вещей, – она посмотрела как он жует шоколад, облизывая губы, и сунула ему в рот остаток плитки.

– Когда ты думаешь о том, что будешь делать после войны, – спросила она, – я вхожу в твои планы?

Он искоса бросил на нее удивленный взгляд.

– Конечно, а почему нет?

– Ты никогда об этом не говорил.

– Когда мы говорим о том, что будет? Нет никакого смысла ломать себе над этим голову.

– Ты говоришь о деньгах, которые собираешься заработать, – нерешительно произнесла Беатрис, – но не говоришь обо мне.

– Не вставляй каждое лыко в строку. Сейчас я говорю о деньгах, а в следующий раз буду говорить о тебе, – он встал, внезапно охваченный каким-то волнением. – Знаешь что? Я хочу поплавать в море, почувствовать на губах вкус соли, кожей ощутить прохладу воды.

Беатрис ненавидела свою роль гувернантки, но ей снова пришлось ее играть.

– Не делай этого, Жюльен. Это очень опасно. В воде ты будешь виден издалека. Они заметят тебя либо с катера, либо со скал.

– Ночь сегодня темная, – от нетерпения он принялся раскачиваться на мысках. – Кроме того, здесь никого нет.

Словно предостерегая, луна выглянула в этот момент из-за туч и залила берег мертвенно-бледным светом.

– Не такая уж она темная, – нервно сказала Беатрис, – облака бегут слишком быстро, луна не скрывается надолго. Прошу тебя, Жюльен. То, что мы здесь делаем, и без того очень опасно, но здесь нас хотя бы прикрывают скалы. Там тебя ничто не прикроет.

– Сегодня последняя летняя ночь, – у него не было никаких оснований так говорить, но Жюльен был в этом уверен. – К тому же я не знаю, когда снова выберусь из дома. Сейчас я хочу поплавать.

Она смотрела ему вслед, когда он побежал по пляжу к воде. Его высокая фигура отливала серебром в неверном лунном свете. Двигался он легко, с гибкой грацией. Беатрис почти физически чувствовала, как он счастлив здесь, на вольном воздухе, ощущая под ногами мягкий песок и чувствуя игру своих мышц.

«Как он красив, – подумала Беатрис, – и как бессердечен». Он оставил ее одну, сидящей в тени скал. Она сидит здесь, смотрит, как он входит в воду, освещенный луной. Она постаралась не драматизировать ситуацию, но выходило, что они сейчас поменялись ролями. Он вышел на свободу, оставив ее в клетке. Эта картина вполне соответствовала тому, о чем она подумала в предыдущие минуты. На самом деле, он не любит ее. Она – вещь, облегчающая его жизнь в убежище, и в этом она, конечно, играет для него очень важную роль, но он не чувствует к ней истинной душевной привязанности. Он забудет ее тотчас после того, как окажется на свободе. Он вернется во Францию, окунется в настоящую жизнь, окружит себя смеющимися веселыми девушками, будет флиртовать, танцевать и выпивать с ними, а потом женится на одной из них.

«Кем останусь я в его памяти?» – спросила себя Беатрис. Она оделась и кое-как пригладила волосы.

Она останется там как Беатрис, английская девочка, которой он читал Виктора Гюго, которую он научил французскому языку и лишил девственности. Он будет помнить ее бледную кожу, непослушные волосы и костлявое тело. Вспомнит он и о том, что она была не особенно красива.

Но выбора у него не было. «Все же это было лучше, чем ничего», – со злостью подумала Беатрис. Она засунула руку глубоко в песок и принялась пальцами чертить в нем грубые линии. «И я была настолько глупа, что встречалась с ним на пляже, подвергая опасности свою жизнь».

Жюльен зашел в воду по пояс, а потом бросился вперед на пологую волну. Он поплыл, делая сильные гребки. Отплыв от берега, он перевернулся на спину и заработал руками и ногами, плескаясь и фыркая от удовольствия. Он поднял страшный шум, нарушив безмолвие тихой ночи. Беатрис с ужасом увидела, что на небе снова показалась луна, ветер окончательно разогнал облака, и ночь стала беспощадно светлой.

«Сейчас что-то случится», – подумала она, чувствуя, как начало колотиться сердце.

Она встала и отважилась сделать несколько шагов к морю.

– Жюльен! – окликнула она его вполголоса. – Прошу тебя, возвращайся! Ты поднял такой шум! Возвращайся!

Естественно, он ее не услышал. Он резвился в воде, как ребенок или жизнерадостный дельфин. Он вел себя, как актер на сцене, либо красуясь, либо забыв обо всем на свете – этого Беатрис сказать не могла.

«Надо уходить, – подумала она, – надо оставить его одного в этом безумии, уйти так, чтобы он видел, как я ухожу».

Когда оглушительно грохнул первый выстрел, Беатрис в первый момент была настолько ошеломлена, что не поняла, что это за звук. Но после первого выстрела прогремел второй и раздался властный, усиленный мегафоном голос:

– Немедленно выйти из воды! Выходите на берег!

Со скал по воде ударили лучи прожекторов. Теперь слышались многочисленные голоса, немецкие голоса. Должно быть, это были солдаты, появившиеся на тропинке, а теперь спускавшиеся к бухте.

Беатрис отступила назад и вжалась в расщелину между камнями. Она почувствовала себя кроликом, загнанным в ловушку между скалами и морем и окруженным вооруженными врагами. Раздался еще один выстрел, пуля ударила по воде, но не задела Жюльена. Сейчас он находился вне досягаемости для немцев, но в этом не было никакой пользы, так как ему все равно придется вернуться к берегу.

«Сдавайся, – мысленно молила она его, – ради Бога, сдавайся, это твой единственный шанс».

Жюльен застыл на месте, когда прозвучал первый выстрел. Видимо, он был так удивлен, словно меньше всего он рассчитывал на появление немецких солдат. Даже после второго выстрела он не двинулся с места, продолжая смотреть на берег и оценивая свое положение.

Только третий выстрел заставил его двигаться. Но вместо того чтобы подчиниться требованию – которого он, скорее всего, и не понял, так как почти не говорил по-немецки, – он стремительно поплыл в противоположном направлении, в открытое море, а затем повернул на запад. Длительное сидение на чердаке, вероятно, ослабило его, но страх смерти пробудил прежнюю силу. Плыл Жюльен невероятно быстро и целеустремленно.

– Он попытается переплыть в соседнюю бухту! – крикнул кто-то. – Тотчас пошлите туда людей, чтобы его перехватить!

Беатрис еще глубже забилась в расщелину. Она понимала, что это убежище ее не защитит. Ее найдут. Может быть, ее даже застрелят.

Сердце ее неистово билось. На секунду ей даже пришла в голову шальная мысль выйти из укрытия и сдаться, пока ее не вытащили отсюда силком. Но что-то удержало ее от этого, и она решила, что не стоит сразу сдаваться.

«Мне надо уйти, пока они не спустились. Когда они окажутся здесь, у меня не останется ни единого шанса. Надо исчезнуть, пока их здесь нет».

Снова затрещали выстрелы, но Жюльен был уже вне опасности. Он почти пропал за скалами, обрамлявшими выход из бухты.

Солдаты медленно спускались с вырубленной в скале тропы. Они не ориентировались на местности и, кроме того, могли опасаться, что на пляже их ждет засада.

Беатрис, напротив, знала это место, как свои пять пальцев – она здесь родилась и выросла. Она бывала здесь тысячи раз, а по скалам могла бегать, как кошка.

Мозг заработал с лихорадочной быстротой. На западную тропу ей хода нет, это было понятно. С дороги, ведущей к бухте, доносился рев моторов; там сейчас полно мотоциклистов, и этот путь ей тоже заказан. Остается восточная тропа, но она не может подобраться к ее началу – для этого надо было уйти с берега бухты и пересечь дорогу, а там – немцы. Придется карабкаться на скалы без дороги – иного выбора у нее не оставалось. Плохо было то, что сначала ей придется пройти вдоль всего пляжа и только потом начать восхождение. Надо пройти ближе к валунам и камням, обрамлявшим пляж, стать маленькой и незаметной, используя как укрытие каждый камень.

Она уже хотела тронуться в путь, так как была дорога каждая секунда, но в этот момент увидела, что на песке осталась лежать одежда Жюльена. Если немцы узнают, что это одежда доктора Уайетта, то врачу и его семье будет грозить страшная беда.

Она выскользнула из расщелины, оставаясь под каменным козырьком, собрала штаны, рубашку, носки и ботинки и, затаив дыхание, вернулась в укрытие. Потом, словно ящерица, она стала красться вдоль пляжа, прячась за камнями, слыша, как немцы продолжают стрелять со скал, как визжат на дороге тормоза и как бегут по пляжу спустившиеся вниз солдаты.

Больше всего ей мешали ботинки. Прочие вещи она привязала к себе, но ботинки пришлось держать в левой руке, а это значит, что карабкаясь на скалу, она могла пользоваться только одной рукой. Она уходила самой тяжелой, самой отвесной, самой труднодоступной дорогой. Это было чистым безумием – взбираться по этой крутизне, да еще в темноте, да еще пользуясь только одной рукой, да еще со всей возможной быстротой. У Беатрис не было времени рассчитывать шаги и пробовать, куда она ставит ноги, чтобы не наступить на шатающийся камень. Ей пришлось полностью положиться на память – когда-то она не один раз взбиралась по этому пути, соревнуясь в смелости с деревенскими мальчишками. Правда, те состязания проходили днем и без поклажи, а теперь оставалось одно – уповать на удачу.

Чувство опасности придавало сил и мужества. Она двигалась спокойно и уверенно, несмотря на спешку. Она не чувствовала ни паники, ни головокружения. Все это будет потом.

«Я буду плакать, когда все это кончится», – думала Беатрис.

Немцы устроили у бухты адский шум. Ночь содрогалась от криков и выстрелов. Послышался собачий лай. Немцы привели на пляж ищеек. Беатрис поняла, что времени у нее стало еще меньше. Собаки мгновенно обнаружат расщелину, в которой она пряталась, потом возьмут след и бросятся к восточной скале. Немцам сразу станет ясно, какой путь она выбрала. Поймают ее уже наверху.

Она ускорила темп, не обращая внимания на боль в пальцах, судорожно сжимавших ботинки. Последняя скала… Свободной рукой она ухватилась за траву, подтянулась наверх и без сил, тяжело дыша, упала на землю.

Она наверху. Она это сделала.

Беатрис понимала, что залеживаться здесь нельзя. Вокруг было полно немецких солдат. Надо как можно скорее идти дальше.

Она поползла вперед на четвереньках. Встать на ноги она не осмелилась, так как в свете луны ее можно было увидеть издалека. Только дойдя до леска, она остановилась, прислонилась к дереву и попыталась отдышаться. Она разжала онемевшие пальцы, и ботинки упали на траву. Только теперь Беатрис почувствовала, насколько она измотана. В боку кололо, ноги дрожали, голова гудела.

Она закрыла лицо руками и принялась ждать, когда все пройдет.

Что сталось с Жюльеном?

Он не мог, конечно, обогнуть вплавь весь остров. Где-то ему придется выйти на берег. Поймали ли они его?

«Как можно быть таким сумасшедшим? – в отчаянии спросила она себя. – Как можно быть таким ужасно глупым?»

Но надо каким-то образом добраться до дома. Она могла лишь надеяться, что Эриха еще не оповестили о происшествии. Если это произошло, то он проснулся и, естественно, обнаружил, что ее нет дома. Что, черт подери, делать с вещами Жюльена?

Она с трудом поднялась на ноги и направилась к дому. В лесу было тихо, наверное, здесь не было ни единой души, кроме нее. Беатрис пошла дальней дорогой, обогнула деревню и подошла к родительскому дому сзади. Идти по подъездной дорожке было слишком рискованно.

Она проскользнула в сад, посмотрела, нет ли патрулей, и затаила дыхание. Но все было тихо. Она вошла в теплицу, стоявшую в конце двора. Теплица была заброшена, потому что Пьер в одиночку не мог справиться со всей работой.

В углу лежали мешки с землей и торфом, по виду которых было ясно, что к ним не прикасались уже много лет. Беатрис сдвинула мешки в сторону, затолкала за них одежду и ботинки, и задвинула мешки на прежнее место. Пока пусть одежда полежит здесь, потом она что-нибудь придумает.

Ей удалось незаметно проникнуть в дом и подняться в свою комнату. Но только закрыв за собой дверь, Беатрис позволила себе перевести дух. Она сбросила с себя промокшую от пота одежду, бросила ее на кресло и забралась под одеяло, свернувшись в комочек и страдая от усталости и страха. Ее тошнило, зубы лихорадочно стучали. Только теперь до нее стало доходить, что это настоящее чудо, что она жива, что ее могли застрелить, что она только что была на волосок от смерти.

«Но не надо отчаиваться. Может быть, Жюльен жив. Может быть, они его не нашли. Может быть, я надежно спрятала вещи».

Мысли теснились в голове, не давали покоя. В какой-то момент ей захотелось встать и побежать в туалет, так как ей показалось, что ее вот-вот вырвет, но желудок постепенно успокоился, и Беатрис снова уронила голову на подушку.

Под утро она забылась в беспокойном сне. Разбудили ее громкие голоса, шум автомобильных моторов и стук тяжелых сапог на лестнице. В доме было полно людей и царило какое-то необычное беспокойство.

«Жюльен!» – тотчас подумала Беатрис.

Было восемь часов, но ее никто не будил. Потом она вспомнила, что сегодня суббота и в школу идти не надо. Беатрис до сих пор тошнило, а когда она встала и посмотрела на себя в зеркало, то убедилась, что вид у нее бледный, жалкий и по-настоящему больной.

Измятую одежду она сунула в шкаф, поискала чистую, оделась.

Непослушные, всклокоченные волосы торчали в разные стороны. Расчесать их не было никакой возможности, и Беатрис просто перевязала их лентой.

Выйдя из комнаты, она тут же столкнулась с Хелин.

– А, это ты! Какие дела творятся! – трагическим шепотом сказала Хелин. – Сегодня ночью в Пти-Бо чуть не схватили шпиона!

– Чуть? – оживившись, переспросила Беатрис.

– Он сумел ускользнуть. Но теперь его разыскивают по всему острову. Ему не уйти.

С первого этажа доносился громовой голос Эриха.

– Докладывать обо всем, что происходит! Ясно? Я должен быть в курсе!

Он поднялся наверх и увидел Беатрис.

– Ну и вид у тебя! Ты не заболела? – не дождавшись ответа, он продолжил. – Странная история! В воде обнаружили человека. Интересно, откуда он там взялся?

– Это точно был шпион? – охрипшим, чужим голосом спросила Беатрис.

Эрих снова бросил на нее пытливый взгляд.

– Кто еще это мог быть?

– Не знаю. Может быть, какой-нибудь местный житель решил искупаться.

– Вот уж действительно, – язвительно произнес Эрих, – какие странные идеи приходят тебе в голову! Ночью действует комендантский час. У кого же хватит ума выйти ночью из дома и пойти окунуться в море?

«Ты просто не можешь себе представить, что кто-то может ослушаться ваших приказов», – злобно подумала Беатрис.

Эрих – само воплощение важности и значимости – снова спустился вниз. Хелин, посмотрев на Беатрис, озабоченно сказала:

– Ты действительно неважно выглядишь, Беатрис. Эрих прав. Тебе плохо?

– Я просто плохо спала, – ответила Беатрис. Мысленно она благодарила небо за то, что у нее хватило ума и мужества захватить с собой и спрятать одежду Жюльена. Теперь она ни минуты не сомневалась в том, что эта одежда послужила бы для немцев главной уликой.

Весь день она слонялась по дому, мучительно раздумывая, как узнать о местонахождении Жюльена. Где он спрятался? Очевидно, они не сумели его выследить, об этом она бы уже знала. Она не отважилась пойти к Уайеттам, да и Хелин бы не разрешила ей этого сделать. Она постоянно крутилась возле Беатрис, занимала ее какими-то бессмысленными разговорами, немного пожаловалась, потом заставила Беатрис пойти с собой в сад, но, решив, что в саду прохладно, снова пожелала вернуться в дом. Жюльен оказался прав в своем пророчестве: погода была ясной, но стало заметно холоднее. Небо блистало светлой осенней синевой. Впервые этим летом Беатрис обнаружила, что кончики листьев в саду окрасились желтизной.

«Вот лето и прошло», – подумала она и вздрогнула от второго смысла этих слов, сознавая, что в ее жизни тоже что-то невозвратимо прошло, прошло и уже никогда не вернется.

Весь день она была погружена в мрачные беспокойные мысли, волновалась за Жюльена, инстинктивно понимая, что ситуация пока не разрешилась. Это волновало ее и действовало на нервы. Она сумела на полчаса отделаться от Хелин, пошла в ванную и выстирала одежду, в которой была ночью. Она и сама не знала, какая проблема может возникнуть из-за состояния этой одежды, но ей хотелось уничтожить все мыслимые улики. Когда Беатрис вышла из ванной, чтобы повесить в саду выстиранную одежду, она услышала в прихожей громкий голос Эриха.

– Где Беатрис?

– Не знаю, – ответила Хелин. – Только что была здесь.

– Мне надо немедленно с ней поговорить.

У Беатрис душа ушла в пятки. Эрих говорил не своим обычным приказным тоном. На этот раз в его голосе слышались ярость, недоверие и гнев. Значит, случилось что-то очень важное.

Она начала лихорадочно соображать. Какой след они нащупали? Какие улики оказались в их руках? Что можно отрицать, и в чем можно признаться?

Прятаться не было никакого смысла. Надо пройти через это, выяснить, что же случилось.

– Я здесь, наверху, – голос ее звучал на удивление спокойно.

– Немедленно спускайся вниз! – рявкнул Эрих. – Сейчас же!

Она медленно спустилась по лестнице. Капли с мокрой одежды капали на ступеньки. Эрих и Хелин рядом стояли в холле; Хелин была бледна и испугана, у Эриха же был вид высшего судии. В руке он что-то держал, но Беатрис не сразу поняла, что именно. Она остановилась на последней ступеньке. Так она была почти одного роста с Эрихом и чувствовала себя более уверенной.

– Ты можешь мне объяснить, что это? – спросил Эрих. Он говорил теперь тихо и вкрадчиво, и от этого казался еще страшнее и опаснее.

Она уставилась на предмет, который он ей показал.

– Что это? – спросила она.

Он сделал шаг вперед.

– Я хочу узнать это от тебя, – он по-прежнему говорил очень тихо. – Именно ты должна мне это сказать.

Она наконец узнала предмет, который он держал в пальцах. Это была бумажка. Обертка. Обертка от шоколада, привезенного Эрихом из Франции.

Отдельные кусочки почему-то не складывались в цельную картину. Мозг отказывался мыслить логически и последовательно. Но в нем билась одна, смутная, но неотвязная мысль: она попалась в ловушку.

– Ты что, язык проглотила? – спросил Эрих. – Обычно ты бываешь многословна, как… еврейский торговец!

Очевидно, он считал это самым тяжким из всех оскорблений. Беатрис вздрогнула, потому что теперь она все поняла, и охвативший ее паралич прошел.

– Это обертка шоколада, – сказала она.

Эрих улыбнулся. Это была злобная и коварная улыбка.

– Верно. Совершенно верно. Но это не английская обертка, не так ли? Этими обертками на острове не пользуются, их нигде не продают, так как на острове вообще нет шоколада. Ты это тоже понимаешь?

– Думаю, да, – ответила Беатрис. В душу вполз леденящий страх. Теперь она полностью осознала взаимосвязь вещей, и на мгновение ей стало дурно.

– Это обертка от шоколада, который ты вчера привез из Франции, – простодушно и удивленно сказала Хелин, не понимавшая, почему Эрих видит в этом какую-то особенную проблему.

Он медленно повернулся к жене.

– Правильно, Хелин. Оказывается, ты умеешь думать быстрее, чем наша дорогая Беатрис. Это обертка от шоколада, который я вчера привез из Франции. Но знаешь ли ты, где нашли эту обертку?

– Где? – спросила Хелин, сделав большие глаза.

– На берегу бухты Пти-Бо. В песке.

Хелин пришла в совершенное замешательство.

– Как она там оказалась?