Текст книги "Военные мемуары - Единство 1942-1944. Том 2"

Автор книги: Шарль де Голль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 56 страниц)

В самой Франции борцы Сопротивления по мере усиления преследований и активизации своей деятельности теснее сплачивали ряды. К тому же оккупация зоны, именуемой "свободной", ликвидировала некоторые их расхождения и побуждала к концентрации сил. В конце 1942 мне удалось установить личное знакомство с руководителями различных организаций движения Сопротивления. Встречался я и с другими людьми, являвшимися неожиданно, как бы возникавшими из тумана лихорадочной деятельности, где было все: хитроумные операции, страх, тайники оружия, боевые налеты, типографии и многое другое; эти люди появлялись и так же вдруг возвращались обратно. Передо мной прошли такие люди, как Кавайес, который, будучи философом по натуре, склонялся к осторожности, но, увлекаемый ненавистью к гнету, решался на самые смелые поступки и пошел ради Франции на пытки и смерть; Даниэль Мейер, методичный поборник "социалистического действия"; Жан-Пьер Леви, скромный и решительный; Сайян, талантливый профсоюзный деятель, посланный Леоном Жуо. Многие, и среди них Пино и Сермуа-Симон, посещали меня не раз. В то же самое время наши собственные делегаты разъезжали по Франции. Так, Реми, замечательный пропагандист и трезвый организатор, занимающийся секретной деятельностью, как увлекательной, но рассчитанной до мелочей спортивной игрой, действовал главным образом в Париже и на Западе; Бэнжан – на Юге; Манюэль на местах проверял нашу сеть и нашу службу связи. В январе Броссолет, а через месяц Пасси-Деваврен тоже пробрались во Францию. Один молодой английский офицер, Томас, по нашему приглашению сопровождал главу БСРА с целью доставить лондонскому правительству информацию непосредственно с места. Действуя совместно, Пасси и Броссолет должны были установить связи с различными организациями, побудить Север применять у себя такую же умелую координацию действий, какая была на Юге, подготовить почву для объединения Сопротивления Юга и Севера путем создания общего совета и единой военной системы.

В феврале прибыли Жан Мулэн, мой представитель в метрополии и генерал Делестрэн, командующий тайной армией. Первый из прибывших производил сильное впечатление своей убежденностью и властностью; он сознавал, что дни его сочтены, но был полон решимости, прежде чем уйти из жизни, выполнить свою задачу по объединению. На втором лежала миссия, к которой он никак не был подготовлен своей прежней деятельностью, однако действовал он с твердостью солдата, не отступающего ни перед чем, раз этого требует от него долг.

Мулэну, который в течение долгого времени подготовлял почву для соглашения, я предписал немедленно сформировать Французский Национальный Совет Сопротивления, где заседали бы представители всех организаций движения Сопротивления обеих зон, всех политических партий и двух основных профсоюзных центров. В моей директиве нашему представителю определялась роль Совета, устанавливались основы договоренности и уточнялось, какого рода отношения будут связывать его с Национальным комитетом. Жан Мулэн должен был стать председателем вновь созданной организации. Я назначил его членом Французского национального комитета и вручил ему у себя дома в Гемпстеде награду – Крест освобождения, что сопровождалось в высшей степени волнующей церемонией. Делестрэн во время своего пребывания в Лондоне с пользой для дела работал совместно с союзными руководителями, в частности с генералом Бруком [54]54
  Брук Алан (1883-1963), английский генерал, до 1914 служил в Ирландии и Индии, участник Первой мировой войны, в августе 1939 сражался во Франции в составе Британского Экспедиционного корпуса, один из организаторов эвакуации британских сил из Дюнкерка, в июле 1940 командующий британской армией, в декабре 1941 глава имперского Генерального штаба, в 1942 он отверг пост главнокомандующего британскими вооруженными силами на Ближнем Востоке, вскоре после войны вышел в отставку. – Прим. ред.


[Закрыть], генералом Исмеем, адмиралом Старком, которые признали в нем равного. Таким образом, мы могли надеяться, что действия тайной армии в момент высадки во Францию будут по мере возможности тесно связаны с планами командования. Полученные генералом Делестрэном инструкции лично от меня определяли его функции. До начала великой битвы он должен был выполнять обязанности генерального инспектора. В случае необходимости он становился командующим армией, а именно с того момента, когда потребуется сочетать операции внутри страны с операциями за ее пределами. Но не прошло и месяца со дня возвращения Делестрэна во Францию, как этот человек долга и чести был арестован врагами, выслан и вскоре предательски убит у входа в страшный нацистский лагерь; он отдал родине свою жизнь. Мулэн и Делестрэн уехали 24 марта на борьбу и на смерть.

Все эти многочисленные свидетельства успешного объединения Франции немало способствовали делу объединения всей нашей империи. Национальный комитет сразу же по своей инициативе вступил в переговоры с Алжиром. Через неделю после нашего возвращения из Анфы генерал Катру отправился в Северную Африку. Там он встретился с десятком людей и сумел внушить им, что наша цель – соглашение, что нежелательных нам лиц, устранения которых мы требовали, в сущности, можно сосчитать по пальцам; после чего он вернулся временно в Бейрут, в то время как Маршаль, Шарбоньер, Пешков, Пелабон и другие организовали в Алжире нашу миссию связи. Вскоре после этого ко мне в Лондон вился генерал Буска, представлявший при мне генерала Жиро. Начался обмен мнениями. 23 февраля Французский национальный комитет выработал текст меморандума, адресованного "гражданскому и военному главнокомандующему" и уточнявшего условия объединения.

Мы предлагали: считать перемирие 1940 недействительным; признать политически и морально невозможным дальнейшее пребывание на руководящих постах определенных лиц; восстановить в Северной Африке республиканскую законность, затем, если эти положения будут приняты организацией Жиро, сформировать центральную власть, пользующуюся всеми полномочиями правительства, чтобы Франция, ведя войну, располагала единой ответственной властью и единым представительством; создать сверх того Консультативную ассамблею Сопротивления, призванную возможно шире выражать общественное мнение страдающей и борющейся нации. Так была вновь сформулирована наша позиция. Меморандум был вручен генералу Жиро 26 февраля и опубликован 12 марта.

Отныне для алжирской системы было невозможно открыто придерживаться каких-либо других установок. Ибо независимо от того, что происходило во Франции, в Африке сами события все убыстряющимися темпами развивались в благоприятном для нас направлении. В массах преобладало теперь стихийное убеждение, что де Голль выиграл, поскольку Виши проиграло. Искусственный характер полномочий "гражданского и военного главнокомандующего" и его теперешняя зависимость от американцев создавали тяжелую атмосферу. К тому же под давлением англо-американских миссий, подталкиваемых журналистами и парламентариями своих стран, политическая цензура ослабла. У многих открылись глаза. Вести из Франции, рассказы тех, кого оккупация бывшей свободной зоны или желание бороться за освобождение родины привело в Северную Африку, ожесточенные бои в Тунисе, – все это окончательно рассеяло антиголлистский вздор, которым долгое время пробавлялись местные власти.

Кое-кто из окружения генерала Жиро обладал достаточным политическим чутьем, чтобы попытаться направить эти симпатии в нужное русло. Жан Моннэ стал вдохновителем этой эволюции. В феврале он выехал из Вашингтона в Алжир и принес Жиро свои экономические и административные таланты, а также свои американские связи. Меморандум Национального комитета навел его на мысль, что надо спешно приукрасить облик "гражданского и военного главнокомандующего". По этому пункту Моннэ быстро сумел прийти к соглашению с Мэряи благодаря ловкости последнего и с Макмилланом благодаря его проницательному уму. Итак, месяц март стал свидетелем демократических выступлений Жиро.

4 марта в Алжире был обнародован новый статут "Легиона комбатантов" [55]55
  Организация бывших фронтовиков, созданная Петеном и поддерживавшая его. – Прим. ред.


[Закрыть]. 5 марта Жиро объявил по радио: «Франция не имеет расистских предрассудков». 8 марта по его приказу был изъят из обращения номер «Журналь оффисьель д'Африк дю Нор», вышедший накануне, в котором, как и в предыдущих, были опубликованы декреты маршала Петена, переданные по радио. 14 марта на собрании эльзесцев и лотаринщев Жиро выступил с речью, осуждавшей Виши и прославляющей республику. 15 марта он писал генералу Катру: «Я считал необходимым изложить вчера публично принципы, которые определяют мои действия. Таким образом, между нами не остается никаких недомолвок... Я готов принять генерала де Голля, чтобы определить конкретную форму объединения. Прошу вас сообщить ему об этом». 18 марта он подписал ряд приказов, отменяющих во многих областях законодательство Виши.

На следующий день Черчилль и Корделл Хэлл, которые в свое время, казалось, даже не заметили меморандума Французского национального комитета, заявили, что их правительства полностью одобрили принципы генерала Жиро. 19 марта генерал Ногес, а 21 марта генерал-губернатор Буассон объявили о своем полном согласии "с республиканскими действиями и речами" "гражданского и военного главнокомандующего". Вслед, за тем генерал Бержере, Риго, Лемегр-Дюбрейль подали в отставку и освободили занимаемые ими места. По мере того как развертывались все эти события и делались все эти жесты, большинство газет и комментаторов Америки и Англии усиливали хвалебную кампанию и стали торопить Сражающуюся Францию присоединиться к Жиро, против которого, как они считали, "голлисты" уже не могли больше выдвигать никаких серьезных возражений.

Однако, стараясь извлечь как можно больше выгод из произнесенной 14 марта генералом Жиро речи и из послания, которое вручил мне по его просьбе генерал Катру, Французский национальный комитет объявил, что "заявления, сделанные в Алжире, во многих отношениях означают приближение к концепции Сражающейся Франции в том виде, в каком она была принята в июне 1940, а затем вновь выражена в меморандуме от 23 февраля". Я лично довел до сведения генерала Жиро, что "получил послание с удовольствием и рассчитываю в скором времени прибыть в Северную Африку". Я объявил об этой новости по радио, говоря о национальном объединении в таких выражениях и в таких тонах, что мои слушатели могли убедиться, что французское объединение не изменило своему лидеру, а он – своим принципам. Я телеграфировал генералу Эйзенхауэру, что был бы рад увидеться с ним по прибытии в Алжир, на что он ответил, что также будет весьма рад. Я просил английское правительство предоставить мне самолет. Но одновременно я заявил во всеуслышание, что неукоснительно держусь своей, всем достаточно хорошо известной позиции и что не отправлюсь в путь, пока Французский национальный комитет не получит из Алжира удовлетворительного ответа на меморандум от 23 февраля. Тогда чтобы нас смирить – были предприняты самые решительные меры.

Макмиллан открыл огонь. 17 марта в Алжире он в отсутствие генерала Катру пригласил к себе Ги де Шарбоньера... "Теперь, – сказал он, – когда гражданский и военный главнокомандующий публично присоединился к принципам, провозглашенным Сражающейся Францией, ничто не мешает объединению вокруг генерала Жиро". Так как Шарбоньер стал возражать, английский министр разразился яростной вспышкой гнева. "Если генерал де Голль, – кричал он, и сейчас отказывается от протянутой ему руки, знайте, что Америка и Англия откажутся от него и он станет ничем". Хотя Макмиллан в течение дальнейшего разговора проявил большую сдержанность, его демарш был прямой атакой.

Следующую атаку повел нью-йоркский архиепископ Спеллман [56]56
  Спеллман Фрэнсис Джозеф (1889-1967), архиепископ Нью-Йорка (с 1939), кардинал (с 1946), рукополагался 14 мая 1916, первый в США агент Папского престола в США в 1925, епископ в Бостоне (с 1932). – Прим. ред.


[Закрыть]. Он прибыл в Алжир и захотел повидаться со мной, дав понять, что выполняет поручение президента США. 23 марта я встретился с архиепископом-послом. Этот прелат, преисполненный самого возвышенного благочестия, подходил к проблемам мира сего с подчеркнутым желанием послужить делу Божию. Но, как бы ни был человек благочестив, дела все же остаются делами. Поэтому-то архиепископ нью-йоркский с большим упорством наставлял меня в мудрости.

"Свобода, равенство, милосердие" – таков девиз, который, по его мнению, должен был определять мой образ действий. "Свобода" означала то, что я должен был воздерживаться ставить свои условия касательно объединения Сражающейся Франции с генералом Жиро; "равенство" – что мне следовало бы войти в триумвират, о котором мне говорили в Анфе; "милосердие" должно было означать прощение людям, занимавшим определенные посты в Алжире, Рабате и Дакаре. "Подумайте только, – увещевал меня монсеньер Спеллман, – какое несчастье будет для вас, если вам откажут в благах на том основании, что вы отказываете в них другим? Вы представляете себе, что значит для вас быть обреченным оставаться в Англии и быть отстраненным от всякого действия, а тем временем без вас будут освобождать Францию?"

Я ответил архиепископу, что в таком случае освобождения Франции вообще не произойдет, поскольку победа будет означать для моей страны, что англо-американцы навяжут ей угодную им власть на место той, которая господствовала благодаря немцам. Можно заранее быть уверенным, что в таком случае французский народ пойдет не за теми и не за другими освободителями, а за третьими, от которых не поздоровится западным союзникам. Лучше всего дать свершиться национальной воле. В заключение я сказал архиепископу, что эта воля уже проявляет себя вопреки всем препятствиям. В качестве примера я сослался на умонастроения в Северной Африке, на поведение наших моряков и особенно на вести, идущие из Франции.

В общем и целом монсеньер Спеллман, казалось, был не особенно раздосадован. Должен даже сказать, что как позже мне стало известно, я в результате наших бесед завоевал его симпатии.

Вскоре дал о себе знать Черчилль. 2 апреля по его просьбе я в сопровождении Массигли отправился к нему. Премьер-министр, у которого находился сэр Александр Кадоган, заявил мне, что мой приезд в Алжир может создать серьезные осложнения, если до того не будет достигнуто соглашение между Жиро и мною. Под соглашением Черчилль, конечно, подразумевал полное принятие всех условий, о которых мне официально сообщили в Анфе. 6 противном случае, указал он, мое присутствие в Северной Африке может иметь нежелательные последствия с точки зрения как общественного порядка, так и военной обстановки. Самолет, который я просил мне предоставить, готов, уверял меня премьер-министр. Но не разумнее ли со всех точек зрения отложить отъезд, пока не вернется Иден, находящийся в Соединенных Штатах, и пока генерал Катру, только неделю назад прибывший в Алжир, успеет оказать там свое влияние? Мне хотелось, чтобы Черчилль открылся до конца, и поэтому, распрощавшись с ним, я публично заявил, что по-прежнему настаиваю на своей поездке в Алжир и не принимаю никаких условий. Тогда премьер-министр сказал, что отложить поездку просит меня генерал Эйзенхауэр. Но мне вскоре удалось выяснить, что генерал Эйзенхауэр вообще ни о чем не просил, и Черчилль вынужден был объявить, что демарш сделан по его личной инициативе и что именно он возражал против моей поездки.

6 апреля я увиделся с Иденом, потом с Вайнантом, которые вернулись из Вашингтона. И тот и другой нарисовали мне в явно сгущенных тонах картину недовольства, вызванного в Америке моим упрямством, к величайшей невыгоде Франции. Для контраста они расписывали мне преимущества, какие даст Франции благорасположение союзников, если я соглашусь подчинить Сражающуюся Францию Жиро. "Я сделал бы это с легкой душой, – сказал им я, – если бы Жиро находился во главе Северной Африки 18 июня 1940 и продолжал военные действия, пренебрегши приказом Петена и Вейгана. Но определенные факты совершились! Французская нация учла их!"

Сопротивляясь нажиму союзников, я испытывал не меньший нажим и со стороны многих моих сотрудников. Кое-кто из них и в самом деле находился во власти беспокойства, вызванного позицией Вашингтона и Лондона, оскорбительными выпадами против них самих, и, ото всей души желая, чтобы объединение произошло любой ценой, в конце концов смирялись. Некоторые члены Национального комитета уже не скрывали этого. Даже сам генерал Катру, сталкивавшийся в Алжире с местными деятелями и с людьми Мэрфи и Макмиллана, предлагал мне в своих депешах оставить за Жиро приоритет в области политического и военного командования. Понимая его намерения, я тем не менее не последовал его советам. Ибо за деревьями – сегодняшними трудностями – имелся еще и лес – другими словами, имелась французская нация.

А ведь в наших спорах решалась судьба нации. Национальный комитет единодушно признал это, когда 10 апреля получил сообщение об ответе Жиро на меморандум от 23 февраля. Катру привез его из Алжира. Без сомнения, документ этот как будто бы говорил о благих намерениях, но одновременно внушал, что Франция до конца войны не должна иметь правительства, что власть главнокомандующего, то есть власть союзников, должна быть фактически неограниченной.

И в самом деле, нам снова предлагалось образовать в Алжире лишь "совет заморских территорий", где заседали бы Жиро, де Голль, резиденты, теперешние генерал-губернаторы и "комиссары", выполняющие особые задания. Тем самым упомянутый совет не должен был обладать никакой политической дееспособностью. Ему отводилась роль административно-координирующего центра, а никак не национального руководства. Что касается главнокомандующего генерала Жиро, он должен был подчиняться союзному командованию и в своих военных функциях не зависел ни от какой французской власти. Больше того, ему давалось право по мере освобождения и под предлогом осадного положения обеспечивать общественный порядок и назначать должностных лиц на всей территории метрополии. Таким образом, в отсутствие реальной центральной французской власти основные вопросы решались бы по усмотрению военачальника, находящегося в подчинении у иностранного генерала. Эта странная система должна была существовать вплоть до конца войны. После чего, без всякой консультации со страной, собирались применить закон 1872, так называемый закон Тревенека, по которому в отсутствие Национального собрания власть переходит к генеральным советам в области административной и им дается право назначать правительство. Короче, если судить по подписанному генералом Жиро меморандуму, все происходило так, будто Франции как государства не существует, во всяком случае до победы над врагом. Именно таким был тезис Рузвельта.

Этот документ в конечном итоге способствовал укреплению единодушия нашего лондонского комитета. Все его члены ясно увидели, где подлинно национальный путь. 15 апреля, когда составлялся текст ноты, которую генерал Катру должен был отвезти в Алжир, все участники заседания проявили удивительное единодушие. Нота была ясна и недвусмысленна. Признавая все положительные принципы, содержавшиеся в заявлении генерала Жиро, Комитет вновь перечислил условия, необходимые для их применения на практике: образование действенной власти, способной осуществлять свое влияние на всех территориях, освобожденных или освобождаемых, в частности на территории метрополии, и распоряжающейся всеми французскими военными силами без исключения; подчинение этой власти всех офицеров, резидентов, губернаторов и прежде всего самого главнокомандующего; удаление людей, несущих персональную ответственность за капитуляцию и сотрудничество с врагом. Для того чтобы создать правящий орган, необходимо, напоминали мы, чтобы председатель и члены Французского национального комитета имели возможность ездить в Северную Африку без того, чтобы им ставились какие бы то ни было условия. С другой стороны, чтобы положить конец слухам о наших разногласиях, распространяемым прессой, все члены Комитета обязаны официально заявить, что они солидарны с генералом де Голлем.

Поскольку Сражающаяся Франция оставалась непоколебимой, деятели Алжира еще упорнее стремились подчинить нас себе. Обстановка, сложившаяся в Африке, не позволяла больше ждать. Во всех умах преобладала одна мысль, а на всех стенах красовалась одна надпись, на всех улицах звучало: "Пусть приезжает де Голль!"

14 марта, когда Жиро вышел из зала, где он объявил о своей новой ориентации, толпа, собравшаяся на площади, встретила его криками: "Да здравствует де Голль!" Никто не сомневался, что позиция, которую заняли с недавних пор местные власти, изменения, внесенные в законодательство Виши, роспуск "легиона", освобождение политических заключенных, отставка видных деятелей, – что все это фактически является успехом Национального комитета. Повсюду появился Лотарингский крест. Движение "Комбат" первенствовало. 19 апреля генеральные советы Алжира, Орана и Константины, открывая свои сессии, обратились ко мне с приветствием. 26 апреля Пейрутон, отдавая визит генералу Катру, заявил последнему, что в связи с моим прибытием и ради дела единения он готов сложить с себя функции генерал-губернатора Алжира и хочет служить Франции в качестве офицера. 1 мая кортежи, вышедшие на улицу по поводу праздника труда, громко скандировали: "Нам нужен де Голль!" Накануне Черчилль имел со мной вполне удовлетворившую меня беседу. Зачитав мне последние донесения Макмиллана, он признал, что я выиграл первый тур.

Как же в таком случае оправдать то обстоятельство, что меня отстранили, когда на тунисской земле африканские войска и силы "Свободной Франции" вели общую битву, с одинаковым пылом стремились к одной и той же цели? А ведь борьба там была нелегкой. С конца февраля на сцене появился Роммель. Задержав с помощью арьергардных боев победоносный марш Монтгомери, прикрывшись затем на юге укрепленной линией "Марет", он устремился из Сфакса к Тебессе, рассчитывая открыть себе проход в Алжир. Американский армейский корпус и французская дивизия Вельвера, чей славный генерал был вскоре убит, с трудом сдерживали это продвижение. В то же самое время генерал фон Арним [57]57
  Арним Юрген Ганс фон (1889-1969), немецкий генерал, участник Первой мировой войны, Польской кампании 1939, воевал под Москвой, овладел Брянском, командир 5-й танковой армии в Африке, разгромленной в ходе операции «Торч», в 1943 капитулировал в Тунисе, до 1947 в лагере военнопленных в Великобритании. – Прим. ред.


[Закрыть], преемник Неринга, атаковал, с одной стороны, северное побережье в районе Табарка, который защищала команда добровольцев генерала Монсабера и марокканские войска, и, с другой стороны, Меджез-эль-Баб, удерживаемый англичанами. Можно было опасаться серьезной неудачи. Но союзные силы держались как раз благодаря энергичным действиям французских частей, плохо вооруженных и экипированных, а также благодаря авторитету генерала Жюэна, который сумел превратить разрозненные части и клочки соединений в действенное орудие борьбы. И, наконец, в середине марта, когда в дело вступила 8-я армия, вместе с которой шли части Сражающейся Франции, исход битвы был предрешен.

В самом деле, войска Монтгомери (левое крыло образовал Леклерк, а Лармина служил им резервом) подошли к линии Марет, обогнули ее и достигли Габеса. Это вторжение позволило Паттону [58]58
  Паттон Джордж Смит Младший (1945), американский генерал, до 1909 учился в военном институте Вирджинии и в военной академии Вэст-Пойнт, которую окончил в 1909, участвовал в военной интервенции США в Мексику в 1916, был в составе Американских экспедиционных сил в Европе в 1917, в 1938,1940 занимал командные посты в бронетанковых частях, в 1942 участвовал в кампании в Северной Африке, в 1943 участвовал в Итальянской кампании, в июне 1944 командовал 3-й бронетанковой армией, наступавшей в Германии, был военным комендантом оккупированной Баварии. Погиб в автокатастрофе в Германии 21 декабря 1945. – Прим. ред.


[Закрыть]вернуть Гафсу. Были в свою очередь освобождены 11 апреля Сфакс, 12 апреля – Сус и Кайруан. Тогда началось общее наступление союзников. 7 мая Брэдли и Маньян взяли Бизерту, Андерсон вошел в Тунис, Кельц захватил Пондю-Фахс. 11 мая дивизия Лармина завладела Такруной. На следующий день генерал фон Арним, блокированный на мысе Бон, капитулировал вместе со своими частями, насчитывавшими 250 тысяч человек.

Но по мере того как наши солдаты, пришедшие из района озера Чад и с Востока, в непрерывных боях вступали в контакт со своими смелыми товарищами из Туниса, Алжира и Марокко, а также и с населением этих территорий, вокруг них поднимался всеобщий энтузиазм. 26 марта Лармина телеграфировал мне, что центры Южного Туниса – Медении, Джерба, Зарзис и другие – настойчиво добиваются присоединения к Сражающейся Франции. 6 апреля Леклерк сообщил мне, что, когда он вместе со своими людьми появился в Габесе, город стал ареной всеобщего ликования. 14 апреля американская печать сообщила, что при вступлении в Сфакс англичан и свободных французов все кричали: "Да здравствует де Голль!" "Нью-Йорк геральд трибюн" в статье под заголовком "Где наша сила?" писала: "Неописуемый энтузиазм охватил всех, когда развевающееся на грузовике, пропыленное трехцветное знамя возвестило о прибытии солдат Сражающейся Франции... Сами корреспонденты, описывавшие эту сцену, были буквально ошеломлены такой неожиданностью. Зная, с каким пылом в самой Франции люди всех партий откликнулись на призыв де Голля, видя слезы радости на глазах людей в освобожденных городах в Тунисе, овации и цветы, нужно ли еще спрашивать, где находятся силы, могущие принести победу нашему делу?" 30 апреля полковник Ванек, в прошлом комиссар лагерей молодежи, а ныне командир 7-го полка африканских конных егерей, просил разрешения перейти вместе со своим полком под мое командование. 3 мая в Сфаксе 4-й полк спаги, весь целиком, за исключением нескольких офицеров, обратился с такой же просьбой к генералу Леклерку. Как только закончились бои, множество военных, принадлежавших к различным африканским соединениям, просто уходили из своих частей в надежде попасть в войска, сражавшиеся под Лотарингским крестом. 20 мая отряд свободных французов по праву получил свою долю здравиц в честь победы, провозглашенных в Тунисе по пути следования союзников.

Итак, суд народа в конечном счете положил предел всевозможным уловкам. 27 апреля генерал Жиро написал мне, что отказывается от приоритета. Однако он все еще настаивал на своей идее создания "совета", не располагающего реальной властью и в котором, кроме нас двоих, заседали бы также резиденты и губернаторы. С другой стороны, опасаясь, несомненно, реакции толпы, Жиро предлагал, чтобы наше первое заседание состоялось в каком-нибудь отдаленном пункте – то ли в Бискре, то ли в Марракеше. В своем ответе от 6 мая я подтвердил еще раз неизменную позицию Французского национального комитета относительно характера, состава, функций вновь организуемого правительственного органа, наотрез отказывался от мысли вести переговоры о его сформировании в каком-то отдаленном оазисе и указывал на Алжир как на место нашей встречи. Накануне в своем публичном выступлении я в достаточно резком тоне заявил, что пора покончить с подобными тенденциями.

В ночь на 15 мая Филип и Сустель, сияя от радости, принесли мне телеграмму, только что полученную из Парижа. Жан Мулэн извещал меня, что основан Национальный Совет Сопротивления, и направлял мне от имени этого Совета следующее послание:

"Все организации и партии Сопротивления северной и южной зон накануне отъезда генерала де Голля в Алжир вновь заверяют его, так же как и Национальный комитет, в своей полной верности провозглашенным ими принципами, ни единой частью которых они никогда не поступятся.

Все организации и партии решительно заявляют, что намеченная встреча должна состояться открыто в резиденции алжирского генерал-губернаторства среди французов в условиях полной гласности".

Кроме того, они заявляют: политические проблемы не должны быть исключены при переговорах, французский народ никогда не допустит подчинения генерала де Голля генералу Жиро и требует скорейшего учреждения в Алжире временного правительства под председательством генерала де Голля, причем генерал Жиро должен быть военным руководителем; генерал де Голль останется для всех единственным руководителем французского Сопротивления, каков бы ни был исход переговоров.

27 мая Национальный Совет в полном составе под председательством Жана Мулэна собрался на свое первое заседание в доме No 48 по улице Фур и принял текст направленного мне послания.

Итак, на всех территориях Франции, и прежде всего на ее страдальческой земле, созревала в нужный час заботливо взращенная жатва. Телеграмма из Парижа, посланная в Алжир и переданная американскими и английскими радиостанциями, так же как и станциями свободных французов, возымела решающее действие, и не только в силу заключенных в ней положений, но прежде всего и больше всего потому, что она свидетельствовала о том, что французское Сопротивление сумело объединиться. Голос Франции, еще приглушенный врагом, но уже окрепший и грозный, неожиданно для всех перекрыл шепоток интриг и разглагольствования сторонников всяческих комбинаций. Да и я сам сразу стал намного сильнее. Зато Вашингтон и Лондон без особого удовольствия, хотя и с полным пониманием оценивали значение события. 17 мая генерал Жиро обратился ко мне с просьбой "немедленно прибыть в Алжир для формирования французской центральной власти". 25 мая я ответил ему: "Рассчитываю прибыть в Алжир в конце этой недели; радуюсь, что скоро буду сотрудничать с вами в служении Франции".

Прежде чем покинуть пределы Англии, я написал королю Георгу VI, чтобы сказать, сколь я признателен ему лично, его правительству, его народу за то, что был принят здесь в трагические дни 1940, и за гостеприимство, оказанное "Свободной Франции" и ее главе. Когда я захотел нанести визит Черчиллю, оказалось, что он только что отбыл "в неизвестном направлении". Поэтому свой прощальный визит я нанес Идену. Беседа прошла в дружественной атмосфере. "Какого вы о нас мнения?" – спросил английский министр. "Ваш народ – сама любезность, – ответил я. – А вот о вашей политике я не всегда могу сказать то же самое". Так как мы коснулись множества вопросов, которые английские правительство обсуждало со мной, Иден добродушно сказал: "А знаете ли вы, что вы причинили нам больше трудностей, чем все наши остальные европейские союзники?" – "Как не знать, – отозвался я, улыбнувшись ему в ответ. – Франция – великая держава!"