Текст книги "Черный порошок мастера Ху"

Автор книги: сёстры Чан-Нют

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

– «Знать – значит слышать то, что говорят о чем-то, делать на основе этого заключения, испытывать их на себе, приводить слова в соответствие с действительностью, действовать…»

Ее слова звучали странно в тени зеленой беседки. «Что же может объединять иезуита и моистку?» – подумал мандарин.

– А вот наш общий друг Сю-Тунь утверждает, что нет лучших наблюдателей за природой, чем даосы, – вставил он.

Имя монаха отозвалось вспышкой удивления во взгляде госпожи Аконит, однако она удивительно быстро справилась с собой.

– Сю-Тунь влюблен в науку, но мы не всегда разделяем одну точку зрения. У него, например, есть несносная привычка приплетать ко всем природным явлениям какого-то гипотетического бога – не столько для объяснения этих явлений, сколько для того, чтобы показать его всемогущество.

– Этот бог, к которому он столь часто взывает, необходим ему для обретения бессмертия души, насколько я понял. Конечно, ведь Сю-Туню неведом культ предков, не позволяющий умереть нашей памяти. Для последователей Конфуция это более всего напоминает бессмертие. Потому-то так важна преемственность поколений.

И мандарин тут же прикусил губу, кляня себя за бестактность. Увлекшись, он совершил оплошность и не знал теперь, как ее исправить. Однако госпожа Аконит ответила ему улыбкой, в которой было так мало иронии, что он усомнился в ее искренности.

– Мандарин Тан, – ласково произнесла она, – вы не можете не знать, что у меня нет детей. Но неужели вы действительно считаете, что мне захотелось бы иметь их в этом колченогом обществе, которое только считает себя незыблемым?

И, обведя рукой нагромождение шатких лачуг, в которых ютились бродяги, деланно-безмятежным тоном она заметила:

– Поглядите вокруг. Посмотрите на этих мужчин и женщин, которым нет места в вашем мире, управляемом бесчувственной бюрократией! Как объясните вы эту несправедливость? Как может имперский мандарин обосновать с точки зрения закона существование бездомных бродяг?

Судья не проронил ни слова в ответ, и госпожа Аконит спокойно продолжала:

– Бессмертие, говорите вы? Оно проходит через социальную справедливость, господин судья. Пройдут годы, и имя Мо-цзы будет жить, а от знатных семей, поработивших себе подобных, не останется и следа.

* * *

Словно огромный карп, мечущийся в слишком тесном садке, доктор Кабан кружил вокруг пустых полок в лавке аптекаря, гневно прищелкивая языком.

– Как это получается, что у вас нет самых элементарных веществ, вроде корицы? Как в таком случае прикажете мне лечить боли в животе?

Господин Сум, аптекарь, выглянув из-за потемневшего деревянного прилавка, робко предложил:

– Вы можете воспользоваться дождевыми червями, которых я только что получил. Они тоже помогают от вздутия живота. Смотрите, – сказал он, захватив целую горсть липких червей и любовно разминая их в руке, – продукт высшего качества. Они жили под старым банановым деревом, и их пришлось выманивать оттуда специальным настоем из трав. Ведь те, что вылезают сами, ни на что не годны.

– Это нимало не объясняет, почему ваш горшочек для корицы пуст, как живот роженицы, только что разрешившейся от бремени, – безжалостно отрезал врач.

Аптекарь облизал губы и провел рукой по жирным волосам.

– Видите ли, у нас столько заказов на вывоз, что мы просто не успеваем пополнять запасы. Корица так ценится иностранцами, что они готовы платить за нее огромные деньги. Ну а те, у кого болит живот, могут принимать и свежепойманных червей.

Скривив рот в злой усмешке, врач заметил:

– Счастье еще, что в распоряжении местных жителей остался помет летучих мышей для лечения глаз и жженые волосы от кровоточивости десен…

Разглядывая банки, в которых плавали морские коньки с закрученными в спираль хвостами, и сосуды с квакающими жабами, доктор Кабан не мог удержаться от нескольких нелестных замечаний:

– На вашем месте я сменил бы вывеску. «Тысяча трав священной горы» теперь абсолютно не подходит. Надо написать что-то вроде «Средства от неслыханных заболеваний» или «Мерзкие твари от постыдных болезней».

Низко кланяясь – доктор Кабан принадлежал к числу самых почтенных покупателей, – аптекарь позволил себе тихо заметить:

– Разрешите обратить ваше внимание на свежесобранные цветы желтой софоры – прекрасное средство от глазных болей. А вот стебли Dendrobium nobile, нежной орхидеи, очень действенно помогают при сухости во рту. И никаких зверюшек в шерсти и перьях не надо.

Усмотрев в этом попытку сопротивления, доктор Кабан всей своей внушительной массой навис над несчастным торговцем.

– А что вы скажете об этих банках с надписью «Аурипигмент», в которых не осталось ничего, кроме паутины? Что вы предложите взамен для лечения гнойных воспалений? Я уж не говорю о плодах терминалии, которых несколько месяцев видом не видать!

– Да это все китайцы, больно уж они охочи до этого продукта. Они используют его для омоложения, а другие чужеземцы делают из него горячее вино для услаждения нёба.

– Из чего следует, что ваши соотечественники обречены стареть без этих ценных веществ? Если у меня не будет плодов терминалии, устраняющих седину, мои пациенты перестанут ходить ко мне, а станут обращаться напрямую к могильщику!

Аптекарь тем временем попытался тайком запрятать подальше еще один сосуд, наполненный одним воздухом, но врач грозно набросился на него.

– А ну, покажите! – возопил он, указывая на горшок. – Я так и знал, что и желчи черного питона тоже нет! Похоже, наши китайские соседи изнемогают от кровавого поноса и кровотечений, вызванных кишечными паразитами, иначе зачем бы им опустошать наши запасы лекарств. Так, ну а где толченый рог носорога, лучшее средство от отравлений?

Господин Сум виновато молчал и лишь тихонько покашливал, чтобы избежать ответа на затруднительный вопрос. Однако его клиент все не унимался. Указывая пальцем на безнадежно пустые склянки, он продолжал свою глумливую речь:

– В этой жалкой лавчонке не осталось и следа от гипса, которым лечат зубную гниль! Что ж, для зубодеров настали золотые деньки, уж я вам точно говорю! А куда девались кристаллики кварца, что помогают при мужском бессилии? Людей, страдающих слабостью «нефритового стержня», на свете гораздо больше, чем вы можете себе представить, господин Сум!

Врач распалялся все больше, обдавая сконфуженного собеседника обильными волнами своего зловонного дыхания. Но тут, сделав над собой последнее усилие, аптекарь вдруг возразил:

– Что до кристалликов кварца, то чужеземцы тут ни при чем. У нас у самих есть потребители: графиня Дьем, например, или госпожа Стрекоза просто удержу не знают. Да и французский монах помногу берет.

– Что это вы такое плетете? – возмутился доктор Кабан. – Вы что, хотите сказать, что эти дамы обеспокоены мужским бессилием? Это они-то? Графиня, только что лишившаяся мужа, и та другая, что живет с калекой, давно потерявшим свои «золотые шары»? Что касается француза, вполне допускаю, что у него не все в порядке – у монахов часто бывают неприятности по этой части, не так ли? – однако это никоим образом не объясняет, куда девались все ваши запасы!

Господин Сум стоял не двигаясь и скорбно поджав губы. Тогда доктор ткнул пальцем в какие-то сморщенные луковицы и узловатые корешки.

– Ладно уж, чтобы нам не испортить окончательно отношений, отсыпьте-ка мне десяток этих Polygonum multiflorum для моих больных, испражняющихся кровью, и дюжину этих Cynanchum slauntoni для тех, у кого плохо отходит мокрота.

Пораженный таким неожиданно благоприятным оборотом событий, господин Сум облегченно вздохнул и лучезарно улыбнулся. В ответ на это врач, прильнув к его уху влажными губами, выдохнул вместе со смрадной струей последнее пожелание:

– Разумеется, по льготной цене!

* * *

В комнате для медитаций, свободной от какой бы то ни было мебели, госпожа Стрекоза готовилась к исполнению обычного ритуала. Плотно затянутые тяжелые бархатные занавеси преграждали путь свету и жаре, создавая в помещении благоприятную для раздумий прохладу. Опустившись на колени перед бронзовой крильницей для благовоний с ручками, повторяющими неуловимую форму летящих облаков, она достала из шелкового мешочка горсть сушеных трав и принялась тщательно разминать их. Она раскладывала пахучие веточки на чаше курильницы, а ее мысли, освободившись благодаря этому многократно повторявшемуся действу, пустились тем временем в привычные странствия.

Перед ней предстало серьезное лицо мандарина Тана, такое, каким она впервые увидела его в той пропахшей кровью комнате, где лежало распростертое тело графа Дьема. Она тогда скромно потупила взор, чтобы скрыть волнение. В волевой линии его подбородка читалась решимость, которую лишь подчеркивали острые, словно клинки, глаза. Отметив, как он быстро оглядел постель, еще хранившую отпечаток тела убитого, она подумала тогда, приходилось ли ему уже сталкиваться с такими кровавыми убийствами. С приятным удивлением ощутила она на себе его долгий взгляд, который затем скользнул мимо и неопределенное время завороженно витал где-то.

Она уже давно пыталась понять воздействие, оказываемое ею на мужчин, которые нередко останавливались как вкопанные, завидев ее стройную фигурку.

Не показывая виду, она не раз замечала взгляды, которые, скользнув по ее бархатистым скулам, затем спускались все ниже и ниже. Поначалу слишком явные проявления желания со стороны этих хищных самцов возмущали ее, но постепенно она стала относиться к ним как к некоему развлечению, внутренне посмеиваясь над этой выставляемой напоказ силой, в которой крылась очевидная слабость перед женской красотой.

Однако в поведении молодого мандарина она не уловила никакого вожделения: в нем читалось лишь наивное восхищение ею, такое невинное и свежее, что она невольно растерялась. И это лишь утвердило ее во мнении, которое понемногу сложилось у нее о молодом судье, сочетавшем в себе несгибаемую принципиальность и мальчишескую наивность. Она не сомневалась, что с приходом зрелости проницательность имперского мандарина не оставит преступникам ни малейшей надежды на спасение, однако пока юношеское простодушие явно преобладало в нем над мудростью.

Проворным жестом госпожа Стрекоза подложила на курильницу щепотку трав так, чтобы пламя охватило их первыми. Мысленным взором она вновь увидела, как обеспокоили ее мужа вопросы судьи. Да, нелегко ему будет уклониться от допроса, на котором настаивал молодой человек. Однако, прекрасно зная своего мужа-скопца, она предвидела, что тот найдет способ отвлечь внимание мандарина от своих прошлых делишек. Не вникая особенно в дела супруга, она не могла не знать, что их состояние неуклонно растет, судя по драгоценным безделушкам и дорогим вещам, то и дело, словно по волшебству, появляющимся у них в доме. Она никогда не задавала вопросов, однако ее молчание вовсе не свидетельствовало о ее безучастности.

Она вздохнула, поджигая кучку измельченных трав, и, подождав, пока пламя не раскалит ее, сняла нагар. Ей представилось змеиное лицо скопца: глаза под тяжелыми веками над приплюснутым носом и припухшими губами, которые он то и дело облизывал остроконечным языком. Госпожа Стрекоза вспомнила его неожиданное удивление, усмешку, искривившую его толстые губы, когда, устав от предложений со стороны многочисленных претендентов, в которых хамство явно преобладало над мужественностью, она решила взять в мужья кастрата. Этот выбор, для многих совершенно необъяснимый, обеспечивал ей покой, которого она не надеялась обрести рядом с другими мужчинами, чьи липкие руки постоянно тянулись бы к ее телу. Чистая и надменная, она не нуждалась в этих прикосновениях, чтобы познать экстаз, который могла вызывать по своему желанию.

Когда травы, сгорая, стали превращаться в одуряющий дымок, госпожа Стрекоза взяла из банки щепотку перламутрового порошка и всыпала его в чашку с горячим чаем. Поднеся ее к губам, она подняла голову, представляя себе усыпанный звездами небосвод, к которому должна была вознести медитация. Тихим голосом она принялась нашептывать заклинания из лежавшей перед ней книги.

Раскрыв ворот платья с рисунком в виде ивовых листьев и ослабив тонкий шелковый пояс, молодая женщина закрыла глаза и стала вдыхать вившийся над курильницей дымок. Медленно взывала она к пустоте и тишине, ожидая, когда дух отделится наконец от неподвижного тела. Мало-помалу, по мере того как мысль ее рассыпалась на тысячу сверкающих образов, ею овладевало чувство легкости, снимая тяжесть со всех членов и освобождая от связи с физическим миром. Она уже не раз испытывала это и знала, что вскоре сознание ее перейдет на иной уровень и она полетит одна среди пламенеющих звезд, покинув тело, оставшееся тяжело лежать в этой пустой комнате.

Прерывисто дыша, она как раз начинала свое воспарение, когда тройной стук в дверь заставил ее внезапно вернуться к действительности. Падение это оказалось тем более резким, что дух ее уже начал свое восхождение, а она никогда прежде не прерывала медитацию на этой стадии. Голова ее гудела, глаза застилал туман, но она попыталась взять себя в руки.

– Я просила не беспокоить меня! – гневно произнесла она, не оборачиваясь.

– Прошу меня извинить, госпожа Стрекоза, но мое расследование не терпит отлагательств. Мне срочно нужно задать вам несколько вопросов, – прозвучал в ответ учтивый, но твердый голос.

Ошеломленная такой наглостью, молодая женщина обернулась и встретила суровый взгляд мандарина Тана, который только что успешно преодолел преграду в лице управляющего, с испуганным видом выглядывавшего из-за его спины.

– Если речь идет о крушении джонки судовладельца Фунга, то вам следует обратиться к моему мужу, – ответила хозяйка дома.

– Не сомневаюсь. Однако в настоящий момент меня интересует убийство графа Дьема. Поскольку вы хорошо знакомы и с ним, и с его супругой, я надеюсь, что вы поможете мне уяснить кое-что из их отношений.

Бросив быстрый взгляд на потолок, украшенный серебряными гвоздями, шляпки которых складывались в фигуры неправильной формы, и на книгу заклинаний, судья встал перед курильницей. В ореоле голубоватого дымка он походил на божество, хранителя домашнего очага, которому совершают жертвоприношение. Видя, что ей не избежать допроса, молодая женщина склонила голову и застегнула распахнутый ворот. Поигрывая поясом, спускавшимся вдоль ее узких бедер, она заговорила:

– Мой зять, выходец из знатной семьи, женился на Лилии, когда оба они были очень молоды. В то время Дьем был очень привлекательным мужчиной. Лилия тоже не была лишена очарования, но состояние ее было куда больше. Красота Дьема и его язвительные речи понравились ей, и она не стала отвергать его ухаживаний. Звезды тоже благоприятствовали этому союзу, который люди сочли идеальным.

– Насколько я понял, детей у них не было. Как же они относились к этому несчастью? – спросил мандарин и тут же понял допущенную оплошность.

С тенью улыбки госпожа Стрекоза ответила:

– Это несчастье, как вы говорите, затронуло только мою невестку, поскольку граф Дьем отличался, так сказать, определенной свободой нравов. Он вел очень бурную жизнь вне брака.

– Действительно, ваш муж упоминал вскользь о каких-то разнузданных праздниках, устраивавшихся его братом. Я понимаю, что это очень деликатный вопрос, особенно в отношении молодой женщины, – смущенно покашливая, проговорил мандарин Тан, – но не могли ли бы вы уточнить, чем именно занимались на этих праздниках? Нет, я не допускаю мысли, что вы принимали в них участие… Но обо всем этом несомненно много говорилось, а некоторые подробности могут быть очень важны для следствия.

Завитки дыма едва скрывали веселье, овладевшее госпожой Стрекозой. Пригладив рукой растрепавшиеся волосы, она ответила:

– Нет, разумеется, вы правы, я не принимала участия в этих сборищах. Граф Дьем собирал у себя, в зале со стенами, увешанными экзотическими коврами, и с полом, усыпанным мягкими подушками, мужчин и женщин, в разных количествах, в зависимости от дня. Приглашенные утоляли жажду горячим, душистым вином, а среди них бродили обнаженные куртизанки и такие же музыканты. Я могу предположить, что они беседовали о своих пристрастиях, прежде чем разделиться на группы, чтобы предаваться плотским утехам.

– А эти пары были знакомы до встречи на этих сборищах?

– Я сказала не «пары», а «группы», – поправила его молодая женщина, подняв указательный палец. – Обычно это были человека три, в разных комбинациях, которые вы сами можете себе представить. Впрочем, у нашего графа не было определенного полового предпочтения. А коли так, то мужчины часто являлись к нему без жен, и наоборот, из-за чего в конце этих праздников возникала известная путаница. И в зависимости от того, как тот или иной гость проявлял себя, а также от его изобретательности, его приглашали снова или забывали о нем и думать.

Мандарин закашлялся, поперхнувшись едким дымом, от стоявшей в комнате духоты у него кружилась голова. А может, виной тому стали откровения госпожи Стрекозы? Он даже пошатнулся и, чтобы не упасть, ухватился за край стола, нечаянно коснувшись тонкой руки молодой женщины. Та, словно испугавшись этого короткого прикосновения, с поразительной быстротой отдернула руку. Восстановив равновесие, судья смущенно спросил:

– А госпожа Лилия знала, чем занимается ее муж? Ведь эти оргии, вполне возможно, могли стать поводом для неприязни.

В ответ на такое предположение госпожа Стрекоза расхохоталась:

– Лилия сама участвовала в этих увеселениях и пользовалась большим успехом благодаря своей гибкости, позволявшей ей принимать самые затейливые позы.

Мандарин широко раскрыл глаза, все еще стараясь скрыть свою наивность. Что за разврат царил среди сильных мира сего! В стране, по законам которой прелюбодеяние считалось преступлением, они совершенно безнаказанно развлекались самым извращенным способом.

– По-вашему, граф и его супруга предавались этим развлечениям потому, что у них не было потомства? Я хочу сказать, что они просто так проводили время, потому что у них не было настоящей семейной жизни?..

Задыхаясь в этой задымленной комнате, путаясь в своих доводах добропорядочного конфуцианца, мандарин все глубже увязал в трудном разговоре, к пущей радости своей собеседницы, вновь рассмеявшейся звонким смехом.

– Я только что сказала вам, что сама, хоть никого и не породила на свет, участия в этих любовных состязаниях не принимала! – весело воскликнула молодая женщина. – И, насколько мне известно, мой муж-скопец тоже. Хотя у него для этого есть неоспоримые данные, о которых мало кто может подозревать…

Ее искрящиеся весельем глаза со сверкнувшей в уголке слезинкой говорили о крайнем возбуждении, и мандарин начал опасаться новых откровений относительно ее личной жизни, которых он предпочел бы не слышать. Пока он ломал голову, как бы сменить тему разговора, дверь распахнулась и на пороге появилась знакомая фигура.

– Аконит, дорогая! – радостно приветствовала ее госпожа Стрекоза. – Входи скорее! Я собиралась медитировать, но тут пришел мандарин Тан со своими нескромными вопросами относительно распутной жизни графа Дьема. Я рассказала, чем занимались гости на его праздниках, и, похоже, его это шокировало. Я как раз клялась ему, что не принимала в этом участия, и бедный Доброхот тоже, хотя у него и есть для этого кое-какие задатки…

Опустив руки по швам, госпожа Аконит холодно взирала на жену своего поручителя. Заметив ее распущенный пояс и волосы в беспорядке, она удивленно приподняла бровь, затем бросила на мандарина Тана красноречивый взгляд и повелительным тоном произнесла:

– Хватит, Стрекоза! Не думаю, что нашему судье интересно слушать о ваших тайных наклонностях, и уж тем более о сомнительных подвигах Доброхота.

Мандарин вздохнул с облегчением и благодарно взглянул на молодую женщину, вовремя явившуюся, словно ангел-хранитель, и прекратившую этот странный разговор, становившийся неуправляемым. Одетая в черные штаны и короткую куртку, она представляла разительный контраст с женой скопца, изящно задрапированной в цветастую ткань. Судья впервые видел их вместе и отметил, насколько крепкой и ладной была фигура у одной и насколько соблазнительно изящной выглядела другая. Чувство прекрасного не позволяло ему сделать выбор между идеально сложенными сильными плечами и хрупкой шейкой.

Однако госпожа Стрекоза не сказала еще последнего слова. Указав пальцем на матерчатый кошелек в руках тюремщицы, она без обиняков спросила:

– А что это у тебя? Подношение Доброхоту? Что же за услугу он тебе оказал на этот раз?

Растерявшись, госпожа Аконит побледнела и спрятала кошелек в карман. Мандарин, которому от дыма становилось плохо, заметил в ее взгляде гневный огонек.

– Если ты считаешь ключи от тюрьмы подношением, тогда, конечно, я принесла твоему мужу подарок. Но раз его нет дома, придется отложить вручение до завтра, – сказала она, поворачиваясь, чтобы уйти.

Однако тут госпожа Стрекоза, проявив весьма неожиданную при ее хрупком телосложении ловкость, быстро сняла с себя пояс и метнула его вслед тюремщице. Ткань обвилась вокруг запястья госпожи Аконит, и та круто обернулась.

– Аконит, дорогая моя, – ласково глядя на нее, прошептала госпожа Стрекоза, – оставь мне ключи, что ты принесла мужу. Я передам их ему вечером, перед сном.

С ледяным взглядом госпожа Аконит пожала плечами и резким движением бросила кошелек госпоже Стрекозе, поймавшей его с лучезарной улыбкой. Затем, не говоря ни слова, тюремщица вышла из комнаты, а вслед за ней, пробормотав банальные слова прощания, за которые ему самому стало стыдно, выскользнул в широко раскрытую дверь и мандарин Тан.

* * *

Вынув ноги из расшитых бисером туфель, ученый Динь попытался поудобнее усесться на жестком деревянном стуле, проклиная грубую казенную мебель, от которой задницы у судейских должны были быть сплошь покрыты фурункулами. Очевидно, именно неудобные сиденья вынуждали имперских чиновников слоняться целыми днями по коридорам, наподобие праздных болтливых призраков. Послышавшиеся за дверью сдавленные смешки лишь усугубили и без того отвратительное настроение ученого, которому до ужаса хотелось поджечь эти набитые бумажками ящики, грозно возвышавшиеся в углу. Он с досадой пробежал глазами листки, которые нехотя вытащил наугад из пухлого сундука. Испещренные письменами, они являли собой скучнейшее перечисление товаров, прошедших через порт, и недвусмысленно намекали на необходимость благотворного послеобеденного сна.

Вот опять он позволил мандарину Тану себя одурачить. Динь подавил звучный зевок. Разгневанный наглостью скопца Доброхота, судья решил сорвать свою злость на нем, подсунув ему эти мерзкие бумаженции, которые он теперь должен разбирать со страшной скоростью. И что за низкая лесть – вспомнил ведь о его легендарной способности поглощать огромное количество информации. Конечно, во время трехгодичного экзамена это качество здорово помогло ему: он выучил наизусть всех классиков, чтобы легче потом было их анализировать. Тем не менее он едва выдержал испытание, и все из-за своего нетрадиционного подхода к основополагающим первоисточникам конфуцианства. Он чуть не загремел тогда в какой-нибудь сельский суд, где до сих пор разбирался бы с кражей свиней и похищением кур, однако, благодаря мандарину, все-таки получил место его помощника. Эта мысль привела его в более благожелательное расположение духа. Динь вздохнул: как бы то ни было, а его друг всегда находил способ подвигнуть его на выполнение самых пакостных поручений. Вот и теперь, едва вырвавшись из звериных объятий доктора Кабана, он копается в грязном белье скопца Доброхота.

Ученый засучил рукава и с душераздирающим вздохом принялся за дело.

* * *

Переход от дома скопца до его собственного жилища превращался для мандарина Тана в настоящую пытку. Солнце, хотя и склонялось к закату, тем не менее нещадно било ему прямо в расширенные зрачки, вынуждая прижиматься к стенам домов в поисках тени. Уличные шумы – дребезжание повозки, трещотка нищего попрошайки – казались невыносимыми, настолько его барабанные перепонки стали восприимчивы к малейшему шороху, к легчайшему дуновению.

В приступе панического ужаса он увидел себя в полдень пьющим чай, слишком любезно предложенный ему госпожой Аконит. Подавая его, молодая женщина, явно не привыкшая к светскому обхождению, смотрела с едва уловимой иронией, а он еще отметил тогда в напитке крепкий ореховый привкус. В тот момент вкусное горячее питье подействовало на него благотворно, но теперь, когда в голове его ощущалась подозрительная легкость, он не без тревоги спрашивал себя, что же такое могла она подмешать к чайному листу, чтобы придать напитку столь странный аромат.

Моргая, чтобы прогнать слезы, наворачивавшиеся на глаза от нестерпимого света, мандарин вспомнил лекарственные растения, росшие в беспорядке в саду у госпожи Аконит. Он не был сведущ в травах, но вполне допускал, что среди обычных сорняков там могли быть и другие растения, в соке которых содержались яды, быстродействующие или медленные, но одинаково смертоносные. Вдовушка упомянула вскользь, что не чужда целительства, тогда что ей могло помешать приготовить какой-нибудь губительный отвар и для него? От этой безумной мысли по спине у него побежал холодный пот.

Участившееся дыхание заставило его на минуту прислониться к стене, чтобы прийти в себя. Эта короткая передышка и прикосновение шершавого камня напомнили ему его наблюдательный пост у дома госпожи Аконит, с которого он следил за Сю-Тунем. С ужасом вспомнил мандарин то, что увидел тогда: молодую женщину, заботливо предлагающую доверчивому монаху напиток, который тот проглотил залпом. А на следующий день на острове Черепахи иезуит демонстрировал ему спину, изъеденную гнойными ранами! А что, если этот маленький ритуал, исполнявшийся при каждой их встрече, и стал причиной появления тех ран, препятствуя впоследствии их заживлению? Но зачем ей было нужно, чтобы монах гнил заживо? Обливаясь холодным потом, судья с лихорадочной поспешностью расстегнул одежду, чтобы осмотреть собственное тело. Кажется ему или и правда он чувствует этот зуд по всей груди? Пока на коже не видно никаких изъянов, но сколько времени потребуется для появления прыщей и нарывов, за которыми неизбежно последуют гной и кровь?

Широко раскрытым ртом мандарин Тан ловил горячий воздух этого знойного дня, затем из последних сил вновь пустился в путь. Его ноги, с трудом продвигавшиеся по толстому слою дорожной пыли, словно налились свинцом. Отяжелевшее тело не поспевало за мыслями. Каждый шаг отдавался в мозгу именем госпожи Аконит: аконит – так называется ядовитый цветок, так зовут эту слишком молодую вдовушку. Что же все-таки случилось с ее мужем? Может, она и его отравила? В голове у него мелькали виды поселка, где жили бродяги. Что же такого странного заметил он там тогда? Была какая-то деталь, которая привлекла его внимание, но теперь, шагая вот так на негнущихся ногах с полной сумятицей в голове, он ничего не мог вспомнить.

Слабость одолевала мандарина Тана, но вот он заметил изогнутые крыши своей резиденции, и это неожиданно придало ему сил. Цепляясь за низкие ветви плюмерий, словно за перила спасительного мостика, он с трудом дотащился до своей спальни. Прохладная, тихая комната показалась ему прекрасней царских чертогов, и в тот самый момент, когда колени его подогнулись, он рухнул на кровать.

* * *

Засаженная софорами аллея дарила приятную свежесть этим ранним летним вечером, купающимся в красных лучах заходящего солнца. Прохожие, собираясь небольшими группами, обсуждали последний петушиный бой и новый спектакль, который вот-вот должен был начаться. Из-за сцены, украшенной гирляндами кобальтово-синих и ярко-желтых фонариков, слышались возгласы и сдавленные смешки, в то время как на подмостках устанавливали декорации, достойные императорского дворца. За кулисами актеры с набеленными лицами то и дело издавали громкие крики, а костюмеры тем временем водружали им на голову диадемы из мишуры.

Безразличный к царившему вокруг него оживлению, скопец Доброхот, извиваясь, словно змея, пробирался сквозь толпу, размышляя о заключенных за день сделках. Дела шли прекрасно, португальцы выказывали явное нетерпение, желая поскорее наладить торговые связи с местным населением. Обладая мощным флотом, давно уже бороздившим океанские просторы, они хотели играть главенствующую роль в торговле с Востоком. Господин Доброхот внутренне ликовал при мысли об открывающихся перед ним перспективах: ведь с приходом сюда и французских купцов, что неизбежно, он сможет играть на разнице в ценах, лавируя между теми и этими. От этого соперничества он уж точно будет иметь несколько лишних сапеков, которые украсят его и без того пухлый кошелек.

Он вперил свой странно неподвижный взгляд в людей, усаживавшихся перед сценой, на которой уже расположилась группка музыкантов, и с удивлением заметил знакомую фигуру, прислонившуюся к стволу дерева. Эта гордая и в то же время непринужденная манера держаться, эти косы, свернувшиеся в углублении плеч, могли принадлежать только одному человеку.

– Госпожа Аконит! – прошелестел он, бесшумно подойдя поближе. – Я и не знал, что вы любите театр. Вот, значит, на что вы тратите свое жалованье?

Молодая женщина обернулась, ничем не выказав своего волнения, и ответила ровным голосом:

– Театр интересует меня не больше, чем все остальное. Однако в этой пьесе речь как раз идет о воре, которого поймал один прозорливый судья и которому в конце концов отрубили голову – вроде бы топором.

Господин Доброхот подпрыгнул на месте и метнул в госпожу Аконит испепеляющий взгляд. Мерзавка не могла не знать, что скопцы не выносят упоминаний о любом действии, связанном с отрезанием или отрубанием, и что говорить с ними о ножах и прочих режущих предметах по крайней мере невежливо. Этой женщине и правда наплевать на все на свете!

– Я просто прогуливаюсь, а перед этим заходила к вам домой, – вновь заговорила вдова, распространяя в вечернем воздухе нежный аромат жимолости. – Однако ваша жена беседовала с мандарином Таном, и я ушла.

Крупные, как утренняя роса, капли пота выступили из пор перепуганного скопца. Он часто заморгал.

– Как?! Мандарин Тан опять приходил ко мне! А вы, случайно, не уловили, о чем они разговаривали?

– Так, самую малость. Кажется, они беседовали о способах совокупления и оргиях, при этом упоминались и ваши навыки по этой части, если я ничего не путаю.

Господин Доброхот, оторопев, уставился на нее. Она что, опять издевается над ним? В золотистом свете фонариков глаза молодой женщины казались ему совершенно непроницаемыми.