Текст книги "Царица Армянская"

Автор книги: Серо Ханзадян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 20 страниц)

стал ее сподвижником? Желать-то желает. Но оковы, которые ее придавили, не

столько душу опутали, сколько ноги. И мешают сделать желаемое

действительным... Почему их нельзя разбить как идолищ в храмах?..

Забывшись, она неожиданно закричала:

– Еще, еще, пусть еще!..

– Что, божественная? – удивился Арбок Перч. – Что – пусть еще? Не

понял тебя, прости неразумного.

Царица бросила на него лихорадочный взгляд.

– О Арбок Перч, ты удивительный человек!.. Что еще?.. Вина я хочу!

Пусть еще...

Она встала. Гордая, непокорная.

– Пора, друг. Надо отправляться. Мы обязаны покарать зло. Слышишь,

отправляемся. Ты поедешь в моей колеснице.

Она стремительно вышла, и Арбок Перч последовал за ней с безучастной

покорностью, как старый бык, которого ведут запрягать.

* * *

Царица выехала из Хагтарича в сопровождении полка своей охраны и

Арбок Перча. Стояла полночь.

– Ты взял голову злосчастной жертвы? – спросила Мари-Луйс у бывшего

военачальника едущего с ними полка.

– Взял, великая царица.

– Мы захороним ее там, где совершилось преступление. Но прежде

разрушим осиное гнездо, именуемое храмом.

Уже светало, когда они добрались до цели. Тихо шелестели тополя, все

поселение еще пребывало в предрассветной дреме.

Но вот залаяли собаки. Потянулось в луга стадо.

Мари-Луйс приказала воинам окружить храм, собрать всех жрецов, будь

то армяне или хетты, и любого, кто окажется в храме.

Жрецы, толпясь у входа, копошились в груде осколков побитых идолов.

На плитах пола близ жертвенника темнели следы засохшей крови.

– Вот здесь, царица, свершилось преступление, – сказал Арбок Перч.

Мари-Луйс тяжело вздохнула.

В храме тем временем поднялся жуткий крик и шум, раскатившийся по

всем ближним улицам. Собралась толпа. Но горожане не осмеливались

приблизиться к царице. И все удивлялись, что при ней Арбок Перч.

Из храма вывели в кровь избитых и растерзанных жрецов. Арванда Бихуни

среди них не было. Когда только, треклятый, успел улизнуть?..

Воины подвели всех поближе к царице.

Жрец-настоятель храма возопил:

– Да будет жизнь твоя вечной, царица! За что нас бьют? Тебе что-то

наговорили. Но что?..

Арбок Перч уже высмотрел того жреца, который совершал преступное

жертвоприношение. Схватив его за шиворот, он бросил нечестивца к ногам

царицы, и тот, падая, дико заорал:

– Сдержи свой гнев, великая царица. Я хетт. Никто не властен

оскорблять чужеземца в святой обители.

Царица ударила его своим скипетром.

– Ты должен сдохнуть, убийца! – крикнула она.

Жрец взвыл и забормотал что-то бессвязное. Но он уже никого не

интересовал. Виновность его не подвергалась сомнению.

По велению царицы разбирались сначала со жрецами-армянами. Всех, кого

нашли виновными, будь то армяне или хетты, поставили к стенке, прямо тут,

у храма.

Мари-Луйс обратилась к собравшимся на площади.

– Слушайте, люди! – сказала она. – Эти лютые хищники осмелились снова

принести в жертву человека и задумали возродить многобожие! Какую

определить им кару? Скажите!..

Толпа гневно заклокотала. Наперебой стали поносить жрецов:

– Всех поубивать! Они опозорили нас и нашу землю!..

– Убить! Камнями закидать насмерть!

И началось. На жрецов обрушился град камней. А воины в свою очередь

разили преступников мечами. И армянских жрецов тоже всех перебили.

– И поделом! – гремела толпа.

Мари-Луйс внимательно наблюдала за расправой. А в ушах у нее нарастал

звон. Он шел сверху. Словно колесница спускалась с небес на землю. Никак,

знамение?!

– Люди! – воскликнула царица. – Крушите храм и забирайте себе все,

что в нем найдете. Все принадлежит вам! Разрушьте до основания эту обитель

зла и преступления, именуемую храмом!..

Толпа ринулась к распахнутым вратам.

Отрубленную голову жертвы захоронили на том самом месте, где

свершилось убиение...

К вечеру царица и Арбок Перч возвратились в Хагтарич.

– Едем ко мне, – предложила она Арбок Перчу. – Этой ночью я хочу

пировать с тобою. Ты не против?

– Я с удовольствием, божественная.

А темнота уже заволокла все вокруг.

Домочадцы местного старосты, у которого остановилась царица,

счастливые оттого, что она их почтила, сбились с ног, угождая ей во всем.

И сейчас они накрыли стол, достойный их славной гостьи.

Мари-Луйс усадила Арбок Перча напротив себя. Настроение у нее было

буйное. Она пила то вино, то пиво, которое тоже было крепким. Не отставал

от нее и Арбок Перч.

Временами царица заливалась смехом, ерошила густые всклокоченные

волосы своего гостя и подтрунивала над ним.

– Жаль, что твоей Ерес Эпит нету с нами. Когда вернусь домой,

приглашу ее в гости. Сделаю своей наперсницей и буду любить, как родную

дочь. Ведь муж-то ее ты, отважный мятежник. Тоже мною любимый!.. О, тебя

нельзя не любить, Арбок Перч!..

Известно, какая это любовь. С кровавыми всполохами...

Арбок Перч хитро усмехнулся и сказал:

– Неужели царица думает, что я, поддавшись ее сладкоречивым

заверениям, сойду со своего пути?

– Вовсе нет! – Мари-Луйс отхлебнула глоток вина. – Я знаю, что ты

человек твердый. И свет мой богиня Эпит-Анаит не даст соврать, как

неприятны мне мужчины с изменчивым нравом. Таких надо в наказание обряжать

в бабий балахон или оскопить, и пусть ходят в жалких жрецах. У нас в лесах

обитает, говорят, какое-то животное, которое от большой любви к своим

детенышам пожирает их. Ты слыхал такое?.. Поступки властвующей женщины

непредсказуемы. От нее лучше, как от змеи, держаться подальше. Я,

например, получаю удовольствие, когда вижу обезглавленным того, кого

любила!..

Привели музыкантов. Они заиграли, и царица потянула Арбок Перча

танцевать.

Буйный это был танец, полубезумный.

Мари-Луйс скоро устала до изнеможения, но выпила вина и снова

потащила гостя в пляс, при этом еще и запела.

– Ну, Арбок Перч, спасибо! Дай поцелую тебя в лоб! – крикнула она и,

чмокнув его, наконец села.

Но покоя на душе у нее не было.

– Зовите сюда всех, кто есть в доме, – приказала она, – пусть

веселятся, пируют с нами.

Скоро в зале уже яблоку негде было упасть, столько набилось народу. И

все не могли надивиться: с чего это вдруг Арбок Перч восседает за столом у

Мари-Луйс?!

Рассветный луч скользнул в помещение через узкое окно. Царица

рванулась ему навстречу и вдруг остановилась. Лицо стало хмурым. Она

поняла, что опьянела и плохо держится на ногах. Это обозлило ее.

– Темно здесь, дайте света!..

Принесли еще свечей, добавили масла в горящие светильники. В зале все

засияло. Царица наполнила свой кубок вином и протянула его Арбок Перчу:

– Ты очень завидный мужчина, Арбок Перч. Кроме супруга, никто и

никогда не пил из моего кубка. А тебя я, вот видишь, жалую. Из чувства

искренней любви и приязни. И знай, раз твои губы касаются кубка богоравной

царицы, ты удостоишься быть среди бессмертных, когда окончится твоя земная

жизнь. Утешайся этим... И еще знай, что я не имею намерения мешать твоим

деяниям, но скорблю, что им не суждено сбыться... Я люблю тебя, мой раб,

ведь со дна жизни вон куда тебя вытащила. И эта любовь моя... Только моя.

Арбок Перч взял протянутый ему кубок и поцеловал царице руку.

Она сгребла в ладонь его шевелюру и воскликнула:

– Пей и проси кровожадную богиню Эпит-Анаит, чтоб вела тебя к

исполнению твоих желаний. Цель твоя уже близка, скоро торжество... Уже

сбывается... Вот оно – в руках...

Никто не заметил, как царица извлекла из складок своего одеяния

небольшой кривой кинжал.

Мари-Луйс рывком притянула к себе Арбок Перча и одним ударом отсекла

его буйную голову...

Горячая кровь брызнула на хлеб.

Наступило утро.

* * *

Весть о бесславной смерти Арбок Перча пришлась по душе Таги-Усаку.

Один соперник пал. Остается еще...

Имя второго Таги-Усак и мысленно не мог произнести, так велик был

ужас от своей дерзости.

Мари-Луйс уже вернулась из Хагтарича в столицу и, казалось, живет

спокойно, повседневными делами и заботами двора.

Таги-Усак, сменив свое жреческое облачение на светскую одежду,

привычную для былых времен его жизни, направился к царице с визитом.

Войдя к ней, он низко и почтительно поклонился.

– Значит, вернулась, божественная. Приветствую тебя!..

– Как видишь, вернулась. С чем приветствуешь-то?

– С тем, что ты уже здесь, что разделалась со своими врагами. Я

восхищен твоей решительностью. Арбок Перч представлял большую опасность

для престола и для твоего царственного супруга.

Таги-Усак хотел было поцеловать царице руку, но она убрала ее и резко

сказала:

– Лобызай мне ноги!

Он снова смиренно опустился на колени и коснулся губами носка ее

обуви.

– Ты, я вижу, тоже вернулся?..

– Я пришел, чтобы испросить у тебя благословения... Сообразно твоему

желанию...

– Мое желание заключается в том, чтобы ты впредь не показывался мне

на глаза.

– Понимаю, – сказал он в ответ. – Таково желание царицы,

сокрушительницы врагов, жестокой правительницы. Но по-иному думает

Мари-Луйс – женщина. Другими чувствами полнится твое сердце, твоя плоть,

твоя душа!..

– Прекрати!

– Ничего ты не в силах утаить от меня, – продолжал Таги-Усак. – О

женщина, несчастное существо, восседающее на троне, ничего ты не

скроешь!..

– О богиня Эпит-Анаит! – воскликнула в свою очередь Мари-Луйс – И

зачем ты только вселила в меня эту слабость!

– Твоя слабость от твоей человеческой сути. Не сердись, что отвечаю

вместо богини, к которой ты обращала свой вопрос. И еще осмелюсь сказать,

моя царица, что эта твоя слабость прекрасна и чиста, как воды Евфрата на

заре...

Мари-Луйс долго была словно в дурмане. Но, придя наконец в себя,

предложила Таги-Усаку сесть. Он опустился на низкую тахту против высокого

кресла, в котором восседала царица, и показал ей маленькую лепную

статуэтку, не больше чем палец.

– Вспомни, великая царица, этого божка, – сказал он тихо. – Ты

подарила мне его, когда еще не была царицей Так вот он, твой бог, глаголет

моими устами, что следует положить конец нашим страданиям.

Мари-Луйс долго смотрела на статуэтку.

– Удивляюсь, зачем ты хранил это бездушное творение.

– Из любви к тебе, о Мари-Луйс.

– Ко мне?!

– Из любви к моей царице...

– Вот так-то! И всегда ты обязан говорить только так.

Вошла прислужница и, поклонившись, пригласила к завтраку. Мари-Луйс

поднялась и сделала знак Таги-Усаку, чтобы следовал за ней.

Они вошли в большой зал. По обе стороны от входа тянулись ряды

тяжелых колонн. А противоположная относительно двери стена сплошь была

увешана изображениями богов и священных животных.

Царица пригласила Таги-Усака за небольшой столик.

Они поели, выпили пива, и после затянувшегося молчания царица вдруг

сказала:

– Говори же, Таги-Усак.

– Да нечего мне сказать.

Мари-Луйс сердито глянула на него.

– Так уж и нечего?.. Есть, безбожная душа. Наверняка есть. И я даже

догадываюсь что. Да, да. Почитатель богов зла! Знаю, как ты, в надежде

облагородить свою нечистую кровь, чего только не делал, чтобы обрести мою

близость, близость возлюбленной дщери богини Эпит-Анаит. Но это тебе уже

никогда не удастся. Потому что хоть ты человек и ученый, и по моей воле

свободный, к тому же верховный жрец царского дома и усыпальницы царей, но

был и останешься рабом. Слышишь, рабом!..

Таги-Усак покрылся холодным потом. Ужасно было то, что сейчас с ним

творилось. Он безмолвно наблюдал за царицей, за ее смятенностью, за тем,

как она менялась в лице. Понимал, что все это – следствие пережитых

страданий и ужасов, и жалел ее. На борьбу с многобожием сила у нее есть,

но во всем другом она бессильна, как бессилен всякий обыкновенный человек.

Мари-Луйс воззрилась на него своими огромными горящими очами.

– Ты безучастен и печален, друг мой?

– Не более обычного, царица.

– Да нет, и этого тебе не утаить. Но о чем печалишься? Что воды наши

отравлены, птицы больше не поют или девушки разучились целоваться?..

Таги-Усак молчал и с горечью думал, что напрасно он пришел сюда.

А царица вдруг, словно ее подменили, сделалась, как в былые времена,

мягкой и ласковой и тихо заговорила:

– Против судьбы не пойдешь. Черная болезнь всеядна и живуча. Я вот

вырвала ее из сердца, кинула в огонь, а она и там ожила. Колдовство, да и

только... Чуется мне, грядет какое-то несчастье. Не видать нам безоблачных

дней. Богиня Эпит-Анаит, верно, нашлет на нас новое испытыние... Ты тоже

предчувствуешь это, друг мой Таги-Усак?

Он внимательно посмотрел на нее:

– Предчувствую, царица...

И гнетущая боль снова объяла его: сказать или не сказать, зачем он

пришел?!

– Я ценю твою откровенность, – услышал он снова голос Мари-Луйс. —

Однако, являя собой благородство и мудрость, ты умеешь сдерживать свои

чувства. Но временами эта сдержанность становится невыносимой...

Таги-Усак с надрывом промолвил:

– Что ты от меня хочешь, великая и могущественная царица?

– Милосердия... Но не того, что дается твоими амулетами... На уме у

тебя не то, что ты изрекаешь. Смотри, сейчас я молю о милосердии, а может

случиться, отсеку его...

– Как отсекла голову Арбок Перча?.. – усмехнулся Таги-Усак и решил,

что он скажет, зачем пришел сюда, как бы это ни было жестоко и гибельно. —

Я правильно тебя понял, царица?

– Может, и да.

– Как бы то ни было, во мне нет зла против тебя. Хотя слышу я каждый

день столько всего недоброго о твоих деяниях...

– Помнишь тот страшный день в храме, когда ты спас меня от жрецов?..

Может, забыл, а? Но я-то – нет.

Опять напоминает, как он некогда, нарушив существовавший обычай,

противостоял тому, чтобы ее девственность была принесена в жертву

храмовникам. А потом... Потом вся жизнь – не жизнь. И чего же она теперь

все укоряет?.. Зачем?.. Знала бы, какая беда на нее надвигается...

– Вырвав меня из лап осквернителей, сам ты и пальцем ко мне не

прикоснулся. Боялся?.. А я, может, очень даже этого желала... Не

воспользовался возможностью, не сорвал с меня пояса девственности, хотя я

пьянила и влекла тебя.

Таги-Усак вскочил и взмолился:

– Избавь меня, жестокая! Избавь! Освободи от служения тебе, чтоб мне

больше не видеться с тобой! Пусть другие жеребцы и быки пируют и

наслаждаются в твоих кущах, в блаженном дурмане твоих райских чар! О

Эпит-Анаит, освободи меня! Молю, освободи!..

Мари-Луйс вскинулась, ноздри у нее затрепетали, как у резвого скакуна

в галопе.

– Ни за что! Поскольку я еще не свободна от адских мук, ты тоже

должен разделять со мной страдания! – крикнула она и в изнеможении рухнула

в кресло.

Воцарилось долго молчание. Таги-Усак дрожал от бессильной злобы и все

думал: сказать или не сказать?.. Пожалеть царицу или вытряхнуть перед ней

мешок сплетен, окунув ее в новое страдание?..

Мари-Луйс, чуть оправившись, спросила:

– Ты что-то имеешь сообщить мне, жрец Таги-Усак? В тебе полыхает

огонь...

– Имею, – кивнул он, ощутив при этом нечто вроде головокружения и

некоторого помутнения разума. – Имею...

– Чувствую, весть горькая?..

– Как яд...

– Ну говори же!..

Таги-Усак, едва сам себя слыша, промолвил:

– Ходят слухи, что дитя твое не имеет сходства с царем-супругом,

Мари-Луйс. Я пришел, чтобы предостеречь тебя...

Мари-Луйс не выказала ни испуга, ни удивления. Она чувствовала себя

сильной, царицею на троне, напротив сидел утративший былое достоинство

ничтожный человек.

– Продолжай, продолжай, жалкий раб! Только на коленях, слышишь? Не

забывай, что ты у царицы.

Ноги у Таги-Усака как подломились. Он упал на колени и снова сказал:

– Твой сын не похож на Каранни. Говорят, что ты зачала его от другого

мужчины...

– Да, да, от другого!..

– Будто бы от хеттского жреца!..

– От хеттского жреца? Которого потом своими руками умертвила? Не так

ли?

– Да, убила его с целью навсегда похоронить страшную тайну.

Мари-Луйс промолчала.

– Ты совершила ужасное, царица! – в безумном исступлении бросил ей

Таги-Усак. – Блудница! Прижила ребенка на стороне! Да ты и не мать! Нет,

не мать!..

Она подняла руку и, указывая на дверь, крикнула:

– Вон отсюда, негодяй! Вон!..

Пятясь назад, Таги-Усак выдавил из себя:

– Арванд Бихуни тому свидетель! Арванд Бихуни!..

* * *

В полночь двери покоев царицы растворились, пропуская Каранни и

верховного жреца Арванда Бихуни. Оба поздоровались: верховный жрец —

поклонившись ей, а Каранни – обняв супругу.

– Ты чем-то встревожена, дорогая?

– Да нет, отчего же, – спокойно, даже с нежностью сказала царица. —

Просто ко мне тут явился один негодяй, и было после него не по себе. И

одиночества стала бояться. Хорошо, что ты пришел! – И, обращаясь к

верховному жрецу, добавила: – Милости прошу. Хоть в Хагтариче ты и не

почтил меня присутствием, когда я карала преступивших наш указ жрецов, но

я продолжаю считать тебя другом и счастлива, что удостоена чести принять в

моем доме столь знатного мужа. Прошу. Я очень хотела тебя видеть, Арванд

Бихуни. Ты свидетель нового события, задуманного с твоего благословения и

вполне достойного тебя. Покорнейше прошу, досточтимый свидетель!..

Царице вполне удавалось казаться веселой и непринужденной. Но только

казаться. То, что она услышала от Таги-Усака, кинжалом вонзилось в

сердце... Выходит, враги не дремлют в своей злобности. Одного за другим

одурманивают ее друзей и приближенных. Но и этого им мало. Пустили дикий

слух о незаконнорожденности сына...

«Я понимаю, куда вы гнете, негодяи! О великий жрец, свидетель своей

же гнусной лжи, которую спешишь разнести повсюду?! Что ж, садись,

мерзкопакостный гость, посмотрим, чья мать родит сына...»

Мари-Луйс незаметно подала знак, чтоб привели ребенка, а сама

занялась гостями.

Арваид Бихуни выразил ей свое одобрение по поводу того, как она

расправилась с предводителем мятежников.

– И ведь рука у тебя, божественная, не дрогнула, когда ты снесла

голову Арбок Перчу. Нежное существо, женщина-мать, а рука не дрогнула,

нет.

– Ты прав, Арванд Бихуни, верно, что не дрогнула, – поддакнула

Мари-Луйс – Она у меня натренирована в борьбе с врагами моего супруга. Не

счесть, сколько довелось ей обезглавить их, передушить, перебить. И

надеюсь, впредь мне еще предстоит сразить не одного врага моего царя. Ты

согласен с этим, Арванд Бихуни?

– Ну конечно же! – поспешил подтвердить великий жрец. – По отношению

к врагам следует быть неумолимым и беспощадным. Не так ли, царь наш?

– Я хвалю тебя, Мари-Луйс, за мужество, – сказал Каранни. – Но иногда

пугаюсь при мысли о том, что могло произойти, если бы ты вдруг не

рассчитала и разбойник разгадал бы твою задумку? Но нет, нет! Такого не

может быть!.. Живи вечно, моя царица!..

Отец не заметил, как сын вошел и кинулся к нему. Только ощутив у себя

на шее тепло детских ладошек, он понял, что его обнимает дитя. А мальчонка

уже приговаривал:

– Ты мой конь, мой резвый скакун! Поиграй со мной!..

И отец уже ничего не видел и не слышал, кроме сына. Мари-Луйс с

трепетом душевным наблюдала за обоими. «О богиня Эпит-Анаит, ты милосердна

и чудотворна! – мысленно взмолилась она. – Смотрите, все люди, смотрите,

как мой сын похож на своего царя-отца! Они оба как две капли воды. О

клеветники, мой меч источится на ваших загривках! Погодите же!..»

Арванд Бихуни сжался в комок на диване, куда его усадили, и хищно

взирал на играющего с отцом ребенка. Безумная злость полнила его глаза

змеиным ядом. Он дрожал как в лихорадке.

Царица все видела, понимала и была довольна тем, что ему явно не по

себе. Она подошла и тихо опустила руку на его плечо. Верховный жрец

вздрогнул и от неожиданности чуть не лишился сознания.

– Ты болен, да? – спросила она с деланным участием в голосе.

– Нет, – пробормотал в ответ Арванд Бихуни. – Хотя этой ночью я в

храме несколько промерз. Но ничего, пройдет...

Царь подвел сына к Арванду Бихуни.

– Вот, дитя мое, – сказал он, – это верховный жрец страны и твой

сородич, тоже царского рода. Приложись к руке святого человека, и пусть он

благословит тебя.

Мальчик сделал было шаг вперед, но протянутой ему руки жреца не

коснулся и почему-то испуганно отпрянул назад. Верховный жрец криво

усмехнулся, но был явно в замешательстве от неожиданной реакции ребенка.

– Мне что-то действительно плохо. Дитя не виновато, что чурается

меня. Я, видно, болен. О маленький наследник, ты будешь помощником своему

отцу, и удвоится сила и величие нашей страны. Прелестное создание. Смотри,

великая царица, как они похожи с отцом. Как две дольки одного яблока...

Глаза царицы затуманились слезой. Она подала знак няне, чтоб увела

мальчика, а сама стала ластиться к мужу. Царь понимал причину ее

неожиданного влечения. Бедная женщина месяцами не видит его. Он занят

войском, государственными нуждами. У человека слишком много забот, а у

царя и вовсе...

Когда стол был уже накрыт, Мари-Луйс предложила гостям свежего пива.

– Сама варила, – сказала она. – Из сисаканского ячменя. Просила

специально привезти мне его из отчего дома. Угощайтесь... Усладись, Арванд

Бихуни, и засвидетельствуй, сколь я умела и искусна. Ты ведь многому

свидетель. Будь свидетелем и в этом.

– Свидетельствую, великая царица, – словно бы не понимая, к чему она

клонит, ответил Арванд Бихуни.

Наведенные сурьмой глаза царицы полыхали огнем. Она с отвращением

разглядывала жреца. Лоб у него блестел, как камень-голыш, извлеченный из

воды после того, как пролежал в ней тысячелетия. Арванд Бихуни и сам

словно многовековая окаменелость, глыба с синюшной головой, которую,

наверно, даже пилой не отпилишь... И однако скоро, очень скоро она

собственноручно снесет ее с плеч...

Такие думы теснились в ней, но сказала она другое:

– Да будет в радость тебе выпитое, Арванд Бихуни! И на пользу.

– Божественный напиток! – причмокивая от удовольствия, льстил ей

верховный жрец. – Такого пива не было даже у хеттского царя.

Мари-Луйс рассказала, что, будучи в плену, она научила жен Мурсилиса

варить пиво, и добавила, что сама еще владеет тайной приготовления миро,

но этим она с хеттскими женщинами не поделилась.

– Я не открыла им секрета, не то что ты, бездумно и охотно

выкладывающий хеттам все важнейшие наши царские тайны.

Арванд Бихуни еще больше посинел и сжался.

– Не понимаю, что ты имеешь в виду, царица? – резко бросил он. —

Ничего не понимаю. Видно, стар я стал.

Прекрасно все понимал, и, несмотря на наигранное удивление, было

видно, что он чувствует, куда направлено острие удара царицы.

– Я имею в виду тайну сохранения вечной молодости, верховный жрец, —

сбивая его с толку, сказала Мари-Луйс, довольная тем, что может водить за

нос эту воспаленную голову, окуная ее в леденящий холод своей быстро

сменяемой словесной атаки.

И жрец действительно успокоился и облегченно вздохнул...

Царь принялся рассказывать о том, как успешно идет строительство

крепостей в стране, и о том, что в некоторых горных отрогах уже высятся

новые твердыни и в них размещены воинские гарнизоны. Он высказал и свое

заветное желание дополнительно создать большую, численностью не менее

десяти тысяч, конницу. На что верховный жрец не без удивления спросил:

– А откуда ты возьмешь столько воинов, божественный?

– Половину из них – пять тысяч душ – дашь ты, Арванд Бихуни. Из твоих

храмовых служителей. Остальных соберу сам.

Арванд Бихуни, покорно глянув на царя, сказал:

– Высокочтимая царица с такой основательностью разрушила наши храмы и

извела их служителей, что я нищ. Но противиться твоей воле конечно же не

могу, великий царь Каранни.

Мари-Луйс едва сдержала свой гнев. Так уж и нищ, зловонная скверна,

крыса ночная?! И этому тоже свидетель?

Ночь прошла внешне спокойно и дружелюбно, но внутренне все были

напряжены.

Мари-Луйс старалась казаться внимательной по отношению к верховному

жрецу, и он в свою очередь изображал полное расположение. Таким образом

оба с успехом скрывали свою неизбывную обоюдную враждебность.

Наконец царь и Арванд Бихуни поднялись. Пора было расходиться.

Мари-Луйс благословила их и добавила, обращаясь к верховному жрецу:

– Я знаю, Арванд Бихуни, что ты свидетель искренний. Так будь же

таковым перед всем миром, перед народом нашим и засвидетельствуй, как

приветлива и обходительна я была, принимая тебя под сенью своих покоев...

– О, непременно, великая царица! – смиренно склонился перед ней

верховный жрец. – Я провел у тебя счастливейшую ночь...

– И не напомнила тебе, – продолжала царица, – о том, что ты состоял в

сговоре с хеттскими жрецами в трудные для нашего царства времена. Хоть

я-то этому действительно свидетельница, и свидетельство мое неоспоримо.

Так вот, советую тебе избегать ложных утверждений и свидетельств. В небе

есть бог, помни об этом. А еще не забывай, что по законам нашего царства

лжесвидетельство наказуемо четвертованием!..

– К чему ты все это говоришь, царица?

– Подумай и поймешь! – холодно отрезала Мари-Луйс.

Она проводила их до выхода и вернулась к себе.

Уже совсем рассвело.

* * *

Постепенно среди придворных и по всей столице, в старой и новой ее

части, распространилась зловещая молва:

– Дитя у царицы не от царя!..

– О боги, какой позор!..

На всех перекрестках стали судить да рядить. Обвинять царицу в

распутстве. Чем больше поток, тем больше в нем мути и грязи. Положение

становилось угрожающим. И Мари-Луйс неожиданно для себя ощутила вдруг, что

она совершенно беспомощна в создавшемся положении. Всем существом она

слышала крик Таги-Усака: «Арванд Бихуни тому свидетель!..» Вспоминала и

думала: что это было со стороны Таги-Усака по отношению к ней – низменная

мстительность или искреннее желание предостеречь ее, предупредить о

надвигающейся беде?.. Думала и не могла прийти к определенному выводу.

– О единственный и почитаемый мною бог Мажан-Арамазд, положи конец

этим чудовищным ударам судьбы!

Мари-Луйс ужасалась от сознания, что в ее доме ею правят враги,

вонзают когти ей в горло и, что страшнее всего, могут впиться еще и в ее

мальчика.

– Мой несчастный Каранни, ведь это все против тебя, против твоего

царства!

Мари-Луйс сжигала себя в огне своих дум и тревог. Но держалась так,

что окружающие не догадывались о ее страданиях, и внешне выглядела, как и

прежде, энергичной, деятельной и неудержимой в стремлении к достижению

своих целей.

Однако силы иссякали, и Мари-Луйс наконец решила встретиться с

Арвандом Бихуни один на один.

Она пригласила его. Он явился и был принят.

Царица заговорила с ним величественно и властно:

– Не стану обволакивать сладкоречием и пустословием то, что хочу тебе

сказать. И кривить душой, как это любишь ты, Арванд Бихуни, тоже не буду.

Я позвала тебя, чтобы заявить, что ты лжец и заговорщик!

Лицо верховного жреца покрылось испариной.

– Опомнись, царица! Что ты такое говоришь?!

– Ты предаешь своего царя его врагам! Ты изменяешь армянскому

трону!..

Арванд Бихуни подумал, что царицу, наверно, восстановил против него

Таги-Усак. Кто бы еще мог?.. Смиренно опустив голову, он сказал:

– Таги-Усак внушил тебе всю эту несусветицу? О царица, опомнись,

откажись от своих чудовищных обвинений!..

– Таги-Усак сказал только правду. То, что сын у меня не от супруга.

Незаконнорожденный!..

– И однако, великая царица, да онемеет мой язык, это правда, что сын

у тебя незаконнорожденный?.. О прости, прости меня!..

– Разве ты не знал?

– Знать-то знал, но...

– Но молчал? – прервала его царица. – А потом решил наконец поведать

всему царскому двору, да что двору – всему городу, и тем сколотил вокруг

себя настроенных против меня людей. Так ведь? О мерзавец!

И тут Арванд Бихуни взвыл:

– Ты бесчестишь богов, женщина!

– Боги низвергнуты. Не вещай от имени несуществующих богов! Я

уничтожила их вместе с твоими храмами – гнездами всех зол и грехов!

Мари-Луйс подошла к нему вплотную, взяла за ворот и со всей силой

тряхнула:

– О подлое создание! Предатель!..

Верховный жрец бухнулся на колени. Надо любой ценой спасаться,

уносить ноги от этой ужасной женщины. Он стал молить о милосердии,

оправдываться.

– Каюсь, царица! – вопил он. – Пощади заблудшего. Обещаю сделать все,

чтобы пресечь и опровергнуть страшную ложь! Я помогу тебе!

Мари-Луйс потянулась к опоясывающему ее кушаку, в складках которого

прятала кинжал, но ограничилась тем, что ударила верховного жреца носком в

подбородок, и, отойдя, села на свое место. Если его сейчас уничтожить, а

сделать это ей очень просто, то кто же тогда опровергнет чудовищную

ложь, – как она сможет очистить свое дитя, уберечь его?.. Нет, не время

еще уничтожать эту мразь.

Верховный жрец лежал распростертым. Он неспособен был о чем-то

думать, только чувствовал, что отныне с удвоенной силой ненавидит

враждебную к богам царицу.

Мари-Луйс сделала ему знак, чтоб поднялся.

Арванд Бихуни встал, оправил свое облачение и хотел сесть, но царица

не разрешила:

– Стоять! Ты не заслуживаешь того, чтобы сидеть в моем присутствии.

Верховный жрец понял, что на этот раз спасен, но все же спросил с

деланной робостью:

– Какую смерть ты мне определяешь, царица?

Мари-Луйс не мигая глядела на него. «О дитя мое, единственное счастье

жизни, я обязана спасти тебя, пусть даже ценою своей жизни!..»

После долгой паузы она сказала в ответ на вопрос жреца:

– Ты не стоишь того, чтобы твоя мерзкая жизнь кончилась от моей руки,

Арванд Бихуни.

– А чего же я вообще стою?..

Царица не ответила. Онемела от боли и тревоги. С трудом придя в себя,

она сказала:

– Ты обязан опровергнуть свою ложь.

– Исполню непременно, царица!..

– Никто!.. Слышишь, никто из тех, кто распространял эту ложь, даже

те, кто хоть краем уха ее слыхали, не должны остаться в живых. И умертвишь

их ты!..

– Будет исполнено, великая царица.

– А теперь сгинь с моих глаз.

Арванд Бихуни поклонился и вышел.

Царица направилась в детскую. Ребенок безмятежно спал с выражением

ангельской невинности на лице. Его черные кудри были схвачены обручем,

увенчанным золотой птичкой.

Мари-Луйс опустилась перед кроваткой на колени.

– О дитя! Мое несчастное дитя!..

И эту ночь, и весь следующий день Мари-Луйс не отходила от сына.

Рассказывала ему легенды и сказки, запомнившиеся еще из детства в далеком

отчем горном крае, играла с ним. И то и дело надевала ему на голову корону

и любовалась.

Мальчик безудержно веселился.

* * *

Дни проходили в стенаниях и страданиях.

Во дворце, в старом и новом храмах каждый день кто-нибудь умирал. То

два-три жреца, то кто-то из придворных. Умирали скоропостижно, загадочно и

таинственно.

Мари-Луйс знала обо всем происходящем: Арванд Бихуни держит свое

обещание...

В один из дней царица попросила привести к ней лучшую в городе

жрицу-гадалку. Раньше она никогда такого не делала, всегда порицала

разного рода вещунов-предсказателей. Но сейчас сердце занозой пронзала

такая боль, что надо было любой ценой, пусть хоть ценой самообмана, чуть

успокоиться, погасить огонь души.

Гадалка явилась во всеоружии, с гордым сознанием значимости своего

ремесла. Мари-Луйс сорвала два крупных камня с короны и положила их на

протянутую ладонь жрицы.

– Погадай, что ждет меня завтра, и постарайся хоть отчасти

приблизиться к правде, если можешь. Не лги.