Текст книги "Антропология революции"

Автор книги: Сергей Яров

Соавторы: Олег Лекманов,Станислав Савицкий,Александр Гриценко,Виктор Живов,Игорь Дмитриев,Балаж Тренчени,Николай Митрохин,Лоран Тевено,Ханс Ульрих Гумбрехт,Михаил Ямпольский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 30 страниц)

Подобная социальная практика была закономерным следствием кадровой политики сталинского периода, когда выдвижение на руководящие позиции было практически невозможно при наличии «компрометирующих связей» среди близких родственников. И если выдвижение шло в основной своей массе «по мужской линии», то, соответственно, мужчина, у которого подобные родственники были, не имел никаких шансов. В то время как «сомнительные» родственники по линии его супруги не являлись, по всей видимости, серьезным обременением.

Таким образом, по образцу отцовских складываются и приоритеты будущего работника ЦК КПСС: работа (легальная – и «головой, а не руками»), идеология, возможно, спорт. В соответствии с этими приоритетами формировалась ориентация на такие качества, как идейность (то есть интерес к идеологическим и политическим вопросам), убежденность (в определенном наборе политических и культурных стереотипов, а также в себе как их адекватном интерпретаторе), трудолюбие, упорство в достижении цели.

Эта линия наследования хорошо видна на примере идеологической позиции опрошенных, когда, как было показано на примерах выше, будущие «неосталинисты» все как один повторяют (с конкретными примерами) слова и поведение собственных «про-сталинских» отцов, а будущие либералы отражают позицию своих отцов, относившихся к Сталину критически.

В то же время к сфере компетенции (или, если угодно, к смысловому миру) «некарьерной» матери относятся все явления, которые рассказчику известны, но не упоминаются и при советской власти, и даже сейчас без острой необходимости. Они по сути своей оппозиционны власти: религия, критика режима, репрессии, теневая экономика, криминал, внебрачные отношения. Здесь, если говорить о личных качествах, речь идет уже о терпении и верности линии поведения, выбранной главой семьи. Подобного поведения сотрудники аппарата ЦК КПСС будут в дальнейшем требовать от своих жен, многие из которых являются выходцами из того же круга партийных активистов, – однако это уже предмет другой статьи.

Вместе с тем рассказчики, как правило, не говорят об осуждении частью семьи, близкой к власти, своих, по сути, оппозиционных или как минимум равнодушных к «политике» родственников. Не исключено, что разрывы в семьях на идейной почве были, однако они, судя по всему, не становились частью нарративов, на которых воспитывалось подрастающее поколение. Нетерпимость, демонстрируемая «красными» по отношению к тем стратам общества, которые не соответствовали идеологической доктрине, похоже, была не столь жестка в рамках семьи. Более того, в рассказе о таких родственниках большее значение имеют так или иначе оправдывающие их оппозиционность или равнодушие моменты. Ричард Косолапое:

Старший дядя по линии матери – Николай – после техникума был направлен в Бурят-Монгольскую автономную республику. Не повезло. На участке, который он возглавлял, молоденький же тогда тоже был совершенно – 22 года всего лишь, кто-то вылил горючее из емкости. И он под кампанию о вредительстве попал и был осужден. В заключении, на стройке моста, он работал по специальности… Семья была в переполохе… Хлопотали – и отец старался. Хлопоты привели к успеху, Верховный суд отменил это все. Это было где-то весной 1938 года. Но помилование пришло одновременно с вестью о его гибели. Мы получили телеграмму, что балкой, упавшей с моста, перебило ему обе голени, повреждена была голова, и он скончался.

Всеволод Иванов рассказывает о своей родне по материнской линии:

[Двоюродный брат] Юрий мальчишкой остался в блокадном Ленинграде. Попал под обстрел, оторвало у него ступню. После этого, конечно, не до учебы, надо было выживать, и устроился на военный завод, который потом выпускал телевизоры[689]689
  Имеется в виду Ленинградский завод им. Козицкого. С начала 1940-х и до 1960-х годов он был засекреченным предприятием, «почтовым ящиком». В качестве гражданской продукции выпускал телевизоры под марками «Радуга» и «Ладога» и радиоприемники.


[Закрыть]. И на этом заводе потом проработал всю жизнь. Он в инструментальном цехе стал мастером, то есть самый высокий разряд. Потом его как беспартийного рабочего решили представить на Героя Соц-труда. А он в это время развелся с женой. Пригласили или в местком, или в профком, говорят: «Юрий Михайлович, подожди хоть, пока указ выйдет, не разводись». А он шальной такой был, вообще с детства хулиганистый немножко, поэтому – развелся. Конечно, вынуждены были сообщить в президиум. Там сразу заблокировали, так что остался без золотой звезды. <…> А так зарабатывал он очень хорошо, без всякой халтуры, только на заводе. Меньше 450 у него не было, это профессорский оклад. Плюс еще эта бухгалтерша появилась, новая жена. Всегда хорошо одет, следил за литературой, начитанный. Поэтому если мы вдвоем шли в гости, то путали, кто из нас профессор, он или я.

Сестренка Галина Михайловна. Тоже она высшего образования не получили, хотя была суперотличница в школе. Война – отрядили в школу КГБ в Москве на переводческое отделение. А когда мать-то вырвалась из блокадного Ленинграда и решила навестить доченьку, видит, та с парнем сидит, таким же слушателем. Тетка ее забрала из этой Высшей школы КГБ, и так и осталась девчонка без образования. Так дальше нигде не училась. И без мужа осталась. Другой мой двоюродный брат, Димка. Это надо было суметь – поступить в Институт иностранных языков, ректором которого был родной дядя, и вылететь из этого института за неуспеваемость и непосещение занятий! Причем парень, конечно, тоже способный, но дурака валял, разгильдяй. Потом тоже выучился – ремонтировать телевизоры. Но тоже зарплата был хорошая, примерно четыре сотни. Плюс еще там подачки, по квартирам ходил. А он занимался фарцовкой, спекуляцией, и без конца его забирали. Я говорю: «Димка, ты скажи, сколько ты зарабатываешь?» – «Четыре сотни как ремонтирующий телевизоры». – «А сколько ты в среднем, с учетом отсидки, зарабатываешь на этих махинациях?» – «Тоже четыре сотни». Я говорю: «Какой же смысл-то?» «А это, – говорит, – азарт». Причем в тюрьме всегда отличался примерным поведением, его отпускали на побывку домой, у него двое сыновей родилось. И мне судья уже, второй раз, когда его сажали, говорил: «Ну, все, Михалыч, ему же лучше будет, а то с какой-то швалью свяжется. Посидит, за примерное поведение досрочно выпустят». Но, к сожалению, все умерли. Я один только еще держусь. Ты же не представляешь, как в войну. Это когда кусок хлеба заплесневелый – уже счастье. Поэтому это старое поколение – оно терпеливое, оно все видело.

– А почему брат был беспартийный?

– Ну, а зачем ему это нужно? Он – работяга. И Галина, которую как бывшую в школе КГБ сделали зав. первым отделом[690]690
  Отдел на советских оборонных предприятиях и в институтах, который занимался вопросами безопасности и сохранения режима секретности.


[Закрыть] в своем институте, была беспартийная. На фиг это ей нужно? Она там шуры-муры крутила с мужиками, а тут еще в партком могли вызвать: «Галина Михайловна, вы там неподобающим образом себя ведете» …Потом у моей тетки был друг, академик Линник[691]691
  Линник Владимир Павлович (1889–1984) – российский и советский физик, академик АН СССР (1939), Герой Социалистического Труда (1969). Автор ряда оптических приборов и методов исследований. Лауреат Сталинской премии (1946, 1950).


[Закрыть]. Я с ним общался. Лауреат всех премий, один из основателей российской оптической науки. Я говорю: «Владимир Николаевич, а что вы в партию-то не вступите?» – «Слушай, как только вступлю, меня сразу директором института назначат. А зачем мне это надо? И не открутишься».

– А как же вера в светлые идеалы коммунизма?

– Ну, милый мой, это же термин хороший был придуман: «блок коммунистов и беспартийных»…

Таким образом, в семьях «красных» рассказы о революции и последующих достижениях (работе) отца формировали представление о связях «идейности» (и ее источника – партийности) с профессиональным успехом. С другой стороны, рассказы о неучастии других родственников в революции и социальном переустройстве и в то же время повседневное с ними сосуществование формировали у детей убежденных коммунистов представление о другом мире – частном, родственном, альтернативном. Мире, который их отцы мечтали покорить и поставить себе на службу, мире, к которому у их детей, выросших в относительном достатке и получивших хорошее образование, уже в конце 1950-х, когда они пришли на службу в ЦК, не было больших претензий, которые выходили бы за рамки их служебных полномочий.

«БЫВШИЕ»

Совершенно иная картина наблюдается в интервью с той (примерно пятой) частью (11 из 50 информантов) бывших сотрудников аппарата ЦК КПСС, родители которых представляют дореволюционный средний и upper-middle класс, не принявший активного участия в революции. Такой потомок дореволюционного среднего класса имеет дедушку – предпринимателя, священника или высокообразованного интеллигента с хорошим достатком, родителей, занимавших в СССР скромные позиции интеллигентов в неполитической, возможно, академической сфере. Революция и Гражданская война в первой беседе (или в мемуарах) у них вовсе выпадают из рассказа о судьбе их семьи. Единственное исключение – воспоминания заведующего сектором отдела науки (1983–1989) Николая Панова:

Инженерная специальность является как бы потомственной в нашем роду. Мой отец окончил высшее Императорское Московское инженерное училище путей сообщения и всю жизнь проработал инженером-путейцем. Дед по отцу, хотя и не имел высшего технического образования, прекрасно разбирался в технике и заведовал мастерскими в сельскохозяйственном училище. <…>

Помню рассказ отца об одном из самых памятных событий в его жизни: «Поступила команда прибыть в Ставку в Могилев на дежурство по случаю приезда Николая II с семейством. Мне досталось дежурить в гардеробе. Царская семья проследовала мимо. Вдруг императрица сбросила с плеч пуховую шаль прямо мне на руки. Я взглянул на шаль и явственно увидел, что она в нескольких местах заштопана. Мелькнула мысль: „Дочего довели Россию, императрица ходит в заштопанной шали!“» Отец в то время переживал всю гамму патриотических чувств, радовался военным успехам, тяжело переживал поражения. Он как-то поведал мне: «Немца бы определенно разбили, если бы не эти стачки, забастовки…» Забегая вперед, можно сказать, что революцию он не принял, хотя в 1918 году состоял одно время членом Одесского ревкома от беспартийных…[692]692
  Панов Н. Отрывки из книг «Записки ректора политеха» и «Записки секретаря обкома КПСС» // Волжская Коммуна (Самара). 2003. № 230.11 декабря.


[Закрыть]

Типичная история представителя семьи «бывших» сперва рисует безмятежное дореволюционное время «почтенных предков» и потом моментально «перескакивает» к судьбе родителей, которые в середине, второй половине 1920-х годов обретают новый социальный статус – обычных советских интеллигентов.

Консультант, заведующий сектором отдела пропаганды (1972–1988) Алексей Козловский:

Я родился в 1930 году. Я из семьи коренных москвичей. Родители мои кончили Лесотехническую академию в 1926–1928-м. Что касается моей матушки, то она стала лесоводом в значительной степени в силу призвания. А отец мой – дворянин и служил еще в царской армии, так что ему тогда не очень светило высшее образование. А Лесотехническая академия была тем учреждением, куда можно было поступить. <…> Так что адресами особняков, квартир, церквей, улиц, связанных с многими людьми из моей родни, с точными адресами где-нибудь до середины XVIII века я свободно владею. Были [среди них] дворянские роды, были роды купеческие, были крестьянские.

Вот мой пращур был крепостным у Загоскина[693]693
  Михаил Николаевич Загоскин (1789–1852) – писатель, драматург, автор исторических романов, директор московских театров, с 1842 года директор Оружейной палаты. Он принадлежал к дворянскому роду, владевшему имениями в ряде областей Центральной России и Поволжья. И был респонденту, профессиональному литературоведу с хорошими родственными связями в театральном мире, известен. Однако история семьи Ясюнинских, изученная краеведами, говорит о том, что они выкупались у некой помещицы Загоскиной (по всей видимости, вдовы) в Иванове в 1827 году, не имевшей, вероятно, прямого отношения к именитому однофамильцу. См. подробный очерк о Ясюнинских: Охотникова Валентина. Некоронованные ситцевые короли России. Семья Ясюнинских // Директор. 2005. № 10 (80). 3 ноября [http://www.textile-press.ru/print.php?id=3146], В рамках данного исследования особенно интересен не упоминавшийся в интервью брат Ивана – Николай (1856–1912), который был не только промышленником, но и крупным общественным деятелем, членом Государственного совета Российской империи и членом экспертного совета Всемирной промышленной выставки в Париже (1900), за что был награжден орденом Почетного легиона. О нем подробнее см.: Цикулина Наталья. Николай Арсеньевич Ясюнинский – фабрикант, общественный деятель, меценат // История Тейкова в лицах (Ежегодный альманах). Тейково, 2004. Электронная версия: http://liga-ivanovo.narod.ru/istalm04–06.htm.


[Закрыть] и от него выкупался. Потом они переехали в Иваново и там организовали одно из крупных текстильных производств. Мой дедушка Иван Арсеньевич Ясюнинский был довольно крупным предпринимателем, вполне состоятельным человеком, текстильным фабрикантом. Он окончил технологическое училище в Мюнхене, был довольно неплохим инженером, после революции в этом качестве и работал. Он умер в 1935 году, совсем мальчиком я помню его, но смутно. На мой взгляд, одна из лучших работ скульптора Николая Андреевича Андреева, создателя знаменитой ленинианы[694]694
  Андреев Николай Андреевич (1873–1932) – скульптор, художник-график. Автор памятников Н. В. Гоголю (1909), доктору Ф. П. Гаазу (1910) и – по плану «монументальной пропаганды» – А. И. Герцену и Н. П. Огареву (1918–1922). В 1920-е годы писал с натуры деятелей политики и культуры, делегатов конгресса Коминтерна. В натурных этюдах 1920-х годов зародилась и знаменитая андреевская «лениниана» (около 100 скульптурных и 200 графических портретов). Созданный им образ Ленина был впоследствии даже включен в оформление партбилета [http://www.krugosvet.ru/articles/78/1007816/1007816a1.htm].


[Закрыть], – это памятник брату моего деда Константину Арсентьевичу Ясюнинскому, он похоронен на Новодевичьем кладбище[695]695
  На Новодевичьем кладбище захоронена тетка респондента – актриса театра им. Вахтангова Ксения Ясюнинская. См.: Кипнис С. Новодевичий мемориал: некрополь монастыря и кладбища. М.: Арт-бизнес-центр, 1998. С. 98. Константин Ясюнинский (1863–1907) похоронен в некрополе Донского монастыря, позднее памятник был перенесен в арку стены монастыря. О. Александр Мень говорил о нем так: «Это самый любимый мною образ Христа в мировом искусстве. Эта скульптура из черного камня в Донском монастыре мне бесконечно нравится. Бесконечно…. Андреев – известный скульптор. Мне кажется, он больше не возвращался к таким сюжетам. Это то, что я люблю. Каждый год я хожу к этой статуе, как паломник». См.: Отец Александр Мень отвечает на вопросы. М., 1999. С.143. Цит. по: Сестра В. Обзор интернет-публикаций на темы веры и религии // Сайт храма Косьмы и Дамиана в Шубине. 2007. 3 июля, [http://www.damian.ru/news/2007–03–07/obzor.html].


[Закрыть]. Это фигура Иисуса Христа из черного лабрадора, такой выше человеческого роста, крупный памятник. А другой мой дед по отцу – Алексей Михайлович Козловский – был помещиком[696]696
  Алексей Михайлович Козловский (11.05.1872–1918 (?)). В семье респондента до сих пор хранится его паспорт и метрика о внесении его сына (отца респондента) в шестую разрядную книгу дворянства Тамбовской губернии.


[Закрыть]. Поместье было в Тамбове, но он жил в Москве. Обычная такая московская семья.

Консультант, заместитель заведующего отделом по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран (1970–1990) Георгий Остроумов:

Отец мой, Сергей Алексеевич Остроумов, окончил духовную семинарию в Москве или Подмосковье. Остроумовы – это церковная фамилия, их было очень много в духовной среде. Папин отец, дед, был сельский священник в Подольске. Что такое сельский священник? – это человек, который сам пахал, сам косил. Это труженик. Но мой отец не был верующим. Он разочаровался очень сильно – как и многие в первые годы революции. Однако благодаря этой семинарии он знал латынь, он знал греческий, он был по-настоящему образованным человеком. После революции он окончил Московский государственный университет по специальности «агрохимия». «Я не ком, я не проф, я не член союза. Вставят в задницу перо – вылетишь из вуза» – это частушка, которую тогда пели. Работал в научно-исследовательских институтах. Последнее место его работы – заведующий центральной химической лабораторией фабрики «Красный Октябрь». Там были мастера высшей квалификации уже потому, что с этой фабрики снабжался весь Кремль и вся наша элита. Работать было очень трудно из-за большого внимания госбезопасности к этой фабрике. А оборудование жуткое, со времен Эйнема[697]697
  То есть со времен существования «Товарищества паровой фабрики шоколада, конфет и чайных печений „Эйнем“», которое владело до революции фабрикой, известной в настоящее время как «Красный Октябрь».


[Закрыть]. И вот как-то в ириску попал кусочек какой-то изношенной аппаратуры. Что же было! Отец, я помню, страшно переживал, потому что вызывали, КГБ (то есть НКВД. – Н. М.) все это проверяло, естественно. А он был беспартийный.

А мама моя – Литвинова Екатерина Васильевна. Мой дед, Василий Аркадьевич Литвинов, был очень известный в Кашире медик, он принадлежал к дворянству. После его смерти мы даже потом нашли потрясающе интересную шпагу, которую давали дворянам. Но он был абсолютно советский человек. Он дружил с начальником милиции г. Каширы[698]698
  Никаких дополнительных сведений об упомянутых в этом фрагменте людях найти не удалось.


[Закрыть].

Мама моя окончила тоже МГУ, была рядовым врачом, но имела всякие награды. В этом смысле у меня чисто советское было происхождение, отец – советский служащий, мама – советский врач, никаких у нас репрессированных не было в семье ни с отцовской стороны, ни с материнской. Но! Я это, сейчас особенно хорошо понимаю, и это определило мою позицию во всей моей жизни и общественной деятельности. Я из среды трудящейся. Но у меня такое отягощенное мое происхождение, один дед – священник, другой – дворянин. Но люди они были хорошие.

ПРАКТИКА «СЕМЕЙНОГО ЗАБЫВАНИЯ»

И НАГРАДА ЗА «ПРАВИЛЬНУЮ» ПАМЯТЬ

Занимающаяся устной историей советского и постсоветского общества, и в частности семейными фотоархивами, социолог Ольга Шевченко отмечает, что вместо практик «семейной памяти», которые она рассчитывала анализировать в ходе проекта, ей пришлось столкнуться с практиками «семейного забвения»[699]699
  Шевченко О., Саркисова О. Советское прошлое в любительской фотографии: работа памяти и забвения // Отечественные записки. 2008. № 4. [http://strana-oz.ru/?numid=45&article=1719].


[Закрыть]. Советские люди, часто имея на руках довольно много материальных носителей семейной памяти (документы, фотографии), учились забывать многое из семейной истории, что не соответствовало текущему этапу государственной политики. Носители семейной памяти, хранившие знание о судьбе предыдущих поколений, с одной стороны, не были востребованы младшим поколением, имевшим уже другие интересы, но, с другой стороны, и сами ограничивали себя, чтобы не повредить (как им казалось) своим потомкам.

Инструктор отдела культуры (1974–1988) Валериан Нестеров – сын бывшего офицера «гвардейского Семеновского полка Его императорского величества, который стоял на внутренней охране Зимнего дворца», человека, критически относившегося к царизму и после революции ставшего офицером РККА (поэтому при первоначальном подсчете он мог быть определен нами как «красный»); дед Нестерова по отцовской линии – личный дворянин из киевских почтовых чиновников, а дед по материнской – сельский священник из Ивановской области:

Я рву сейчас на себе волосы, потому что я мог бы действительно столько интересного узнать [от отца], но он молчал. Потому что он боялся, что он мне расскажет, я на каком-то партийном собрании расскажу об этом и это может повредить моей жизни, моей карьере.

Но сам Нестеров помнит и знает о своей семье немало. Есть и более яркие примеры «забывания», как, например, случай инструктора отдела науки (1957–1988) Галины Сарафанниковой. В интервью она рассказала, что родилась в семье бухгалтера, умершего от туберкулеза в 1929 году, и учительницы, которая была дочерью преподавателя местной гимназии (г. Ржев Тверской области), выпускника Московского университета[700]700
  И этот человек, и его братья действительно обнаружились в списке студентов МГУ указанного периода.


[Закрыть]. Мать, бухгалтер, потом вышла замуж за офицера НКВД невысокого чина (из бедной крестьянской семьи, в революцию – типичного «красного»). Сарафанникова выросла в этой семье образцовым комсомольским работником сталинского времени, безоговорочно верящим советской пропаганде. Из своих более или менее известных родственников по линии отца она упомянула еще одного бухгалтера, расстрелянного в годы Отечественной войны немцами за помощь партизанам. Другие ее родственники из этой семьи также работали в финансовой сфере. Однако этим ее знания о семье отца практически исчерпывались. После настоятельных расспросов она припомнила, что дед по отцу имел вроде бы собственный дом и был старообрядцем. Заинтересовавшись наличием такого количества финансистов среди родственников Сарафанниковой, я предпринял дополнительные разыскания: они показали наличие мощного клана старообрядческих купцов первой гильдии Сарафанниковых в городе Ржеве в предреволюционный период. После повторного разговора респондентка «припомнила», что у них в городе было четыре «клана» Сарафанниковых, но что сами они были не из «тех» – не из самых богатых.

Еще один пример «забывания» – опубликованный недавно том, посвященный погибшему в 1993 году бывшему заведующему сектором отдела пропаганды ЦК КПСС (1978–1984) Виктору Поляничко. В этой книге неоднократно утверждается, что ее герой – выходец из настоящей рабочей семьи, сначала строителей, а затем ударников-тружеников «Россельмаша»[701]701
  Крупный завод по производству сельскохозяйственной техники, построенный в 1930-е годы в Ростове-на-Дону.


[Закрыть]. И лишь бегло говорится о том, что мать его происходила из семьи довольно крупного землевладельца и пасечника на Дону (он окончил частное среднее учебное заведение в Новочеркасске, а его землю и хозяйство в 1920-е годы «раздали крестьянам»), а дед по отцу в 1937 году был «сослан на Соловки» за то, что «для форса сфотографировался в папахе белого офицера»[702]702
  Виктор Поляничко. Жизнь и судьба: Документальные повести, размышления, воспоминания, документы / Руководитель проекта М. Ф. Ненашев. Редактор-составитель В. А. Лысенко. Оренбург: Оренбургское книжное издательство, 2007. С. 19–21. Из текста непонятно, когда земля была «роздана крестьянам» – сразу ли после революции, или это эвфемизм для обозначения раскулачивания.


[Закрыть]. Отец Виктора Поляничко и его брат были исключены из партии как дети «врага народа», и отец будущего работника ЦК от потрясения заболел и умер. О причинах, по которым родители Поляничко из собственного дома деда (по отцовской линии), высокопрофессионального кузнеца в Ростове-на-Дону[703]703
  Из телефонного интервью, взятого автором этой статьи у вдовы В. Поляничко – Лидии Яковлевны 27 мая 2008 года.


[Закрыть], дома, где «не бедствовали»[704]704
  Так кратко охарактеризовала жизнь в семье мужа мать будущего работника аппарата ЦК КПСС до поступления их на завод «Россельмаш» (Виктор Поляничко… С. 19).


[Закрыть], в 1930 году пошли на строительство завода рядовыми рабочими, не сообщается вовсе. Не говорится ничего и о дальнейшей судьбе деда по материнской линии и остальных родственников. Конечно, такое краткое упоминание о реальных корнях семьи – следствие того, что Поляничко был убит вскоре после распада СССР и не успел повспоминать о своей семье «по-постсоветски».

Жизнеописание Виктора Поляничко типично для воспоминаний «бывших» тем, что о репрессиях здесь говорится только в случае, если был репрессирован кто-то из ближайших родственников (родители, дяди, тети, деды) – но не более. Судьба друзей вспоминается только в случае, если эти друзья благополучно пережили тяжелые времена. Такая форма воспоминаний не случайна и является отражением того невольного конкордата, который эта группа некогда заключила с властью, – забвение преступлений власти в обмен на забвение «грехов» самой этой социальной группы.

Беседы с выходцами из дворянских семей (не важно, были их предки обладателями личного или наследственного дворянства) позволяют понять, почему уцелевшие потомки главных врагов большевиков – аристократии – оказались достаточно успешны в послесталинском СССР. Возможно, кому-то эта мысль покажется банальностью, а для кого-то станет новостью, но дворяне как социальная группа и в СССР часто оставались носителями этоса службы государству. Пафос служения и представление о том, какие качества необходимы для того, чтобы это служение нести (трудолюбие, терпение, сравнительно низкий для образованных людей уровень политизированности и главное – лояльность), транслировались в рамках семьи из поколения в поколение и понимались как залог социального успеха (высокого положения в обществе, достатка).

На вопрос о том, какие жизненные установки информант вынес из общения со своими родителями, Георгий Остроумов, например, не задумываясь, назвал принцип «лояльности»:

Жизненная философия какая-то была, безусловно. Но вот у мамы моей, например, она была наиболее выраженная – лояльность. Понимаете, лояльность в том смысле, что и к людям, и вообще к жизни нужно относиться – то, что потом я сам этим руководствовался, я перевел эту философию лояльности на юридический язык как презумпцию невиновности. Нужно относиться к людям как к невиновным. Я сейчас скажу, почему я к этому пришел. Как к лояльным, нормальным, хорошим людям. Вот так нужно относиться. Пока ты не убедился сам, что этот человек этого недостоин. Во-первых, тебе самому помогает жить. Во-вторых, это обеспечивает тебе больше или меньше уважение окружающих. Ты не даешь основания человеку, с которым ты общаешься, относиться к тебе иначе. Раз ты к нему нормально относишься, то и он к тебе нормально относится. Если ты проявил к нему уважение как к человеку, и он, если он нормальный человек, будет к тебе нормально относиться. Это философия лояльности. Так же и на работе. Тогда сказать, что к государству – не знаю, воспринималось ли это в таких терминах. Они были в полном смысле слова беспартийные. Они были лояльны…

Однако разные поколения могли иметь свои счеты с советским государством. Представительница первого эшелона дореволюционной аристократии баронесса Мария Мейендорф в своих воспоминаниях четко зафиксировала начало водораздела между старшим поколением – мягко говоря, критически настроенным к большевикам – и новым, для которого семейные успехи, которыми оно было обязано власти минувшей, и семейные обиды, нанесенные властью нынешней, имели меньшее значение по сравнению с наградами, полученными от советской власти, и перспективами хороших отношений с ней. Мария Мейендорф, говоря о незавидном положении, в котором оказались в начале 1920-х годов она сама (учительница у детей сельского батюшки), ее сестра Ольга Куломзина (кухарка в сельском детском приюте), а также двое ее племянников-подростков, внуков председателя Государственного совета Российской империи (вынужденных работать скотниками в деревне), пишет:

Материально мы как-то существовали. Но видеть своих детей без образования было для моей сестры очень тяжело. За свою усердную работу при подсчете продналога [по поручению местных финансовых органов, четырнадцатилетний] Федорчик получил пару кожаных сапог и был, конечно, очень горд этим. Но Ольга говорила мне: «Какое самомнение может развиться в этом мальчике-недоучке! Что будет с ним в будущем?» – и шутя называла его «прихвостень советской власти»[705]705
  Мейендорф М., баронесса. Воспоминания. Ишим: Библиотечка журнала «Соборъ», 2003. С. 214.


[Закрыть].

Для «Федорчика» и его братьев и сестер ситуация сложилась благополучно – они сумели вскоре бежать из СССР. В 1944 году с отступавшей германской армией уехала из страны и отбывшая ссылку мемуаристка. Однако тем, кто добровольно или подневольно вынужден был остаться, называть своих упорно делающих карьеру детей «прихвостнями советской власти» было и опасно, и глупо.

Показательны в этом отношении мемуары консультанта, заместителя заведующего (1956–1990) международным отделом Анатолия Черняева[706]706
  Черняев А. С. Моя жизнь и мое время. М.: Международные отношения, 1995.


[Закрыть]. Написанные на основе дневников, они детально иллюстрируют путь «несоветского» мальчика, выросшего в московской буржуазной семье, постепенно враставшей в новый режим, к высокому партийно-административному посту. Поступив в силу хорошего образования перед войной в готовивший де-факто образованные партийные кадры ИФЛИ[707]707
  Институт философии, литературы и искусства, который существовал в Москве в 1930-е – начале 1940-х годов.


[Закрыть], Черняев оказался в числе немногочисленных некомсомольцев, которых периодически терзал комсомольский «актив». Однако благодаря объективным биографическим данным (русский, на войне ставший офицером и там же вступивший в партию) и несомненному интеллекту Черняев вскоре после окончания вуза и защиты диссертации оказался в ЦК КПСС. Довольно быстро он проникся государственными и партийными заботами, интериоризировав господствующую идеологическую доктрину, хотя и воспринимая отдельные ее аспекты критически.

А у многих не было даже и этой критичности, или она была запрятана очень уж глубоко. Алексей Козловский так описывает взаимоотношения с заграничной ветвью своей семьи:

Двоюродных [братьев и сестер] было несчетное число. Поскольку были люди довольно состоятельные, то многие уехали. По всему миру – во Франции, в Швейцарии, в Аргентине, в Бразилии – черт-те где только не жили. Между прочим, все годы моя бабушка переписывалась с племянниками, оказавшимися там. Раза два в год письма приходили. Потом бабушка умерла, мама поддерживала какую-то переписку. Уже в 80-е годы приезжали оттуда с любопытствующими глазами посмотреть, а что здесь такое – действительно ли ходят белые медведи по улицам.

Заметим, что переписку вела бабушка, к которой власти трудно было предъявить претензии, но ее дети от этого воздерживались, пока не пришло их время поддержать ускользающий контакт (или, возможно, пока мать рассказчика не вышла на пенсию). Но за прошедшие семьдесят лет разрыв в мировоззрении тех, кто остался, и тех, кто уехал, был столь велик, что приехавшие в перестройку заграничные родственники просто не нашли с более младшими поколениями общего языка и взаимопонимания.

И вместе с тем это забвение «неприятных» аспектов взаимоотношений с советской властью (конфискаций, репрессий, социальной дискриминации 1920–1930-х годов), отметивших биографии большинства предков и друзей моих информантов, означал возвращение «бывших» в служилое сословие российского государства, из которого они были исключены революцией.

СОЦИАЛЬНЫЙ КАПИТАЛ ДЕТЕЙ «РЕВОЛЮЦИОНЕРОВ» И «БЫВШИХ»

Наше исследование касается судеб и биографий в основном работников идеологических и международных отделов ЦК КПСС. Суммарно это примерно 50 % работников аппарата. Вероятно, по происхождению и образовательному уровню они существенно отличались от работников других отделов. Но пока это только рабочая гипотеза, подтвержденная слишком малым количеством фактического материала.

Вместе с тем именно идеологические и международные отделы – вкупе, быть может, с отделом организационно-партийной работы (управлявшим партийными кадрами в регионах) – были в общем и целом ответственны за выработку политического курса страны. СССР все-таки был идеократией – страной, внутренние порядки которой оправдывались необходимостью реализации некой глобальной идеи, за формирование и отстаивание которой отвечали именно эти люди. И именно сотрудники упомянутых отделов, а не представители отделов отраслевых или функциональных были задействованы в качестве советников при «первых лицах» при разработке новых путей развития страны, точнее, приспособления ее к меняющимся реалиям в сфере внутренней и внешней политики. Проще говоря, именно им в первую очередь принадлежала большая доля политической власти в стране[708]708
  Дискуссия о том, как именно распределялась политическая власть в СССР этого периода, в настоящее время только начата. Сами работники аппарата ЦК КПСС склонны отказываться от того, что они являлись представителями власти, перекладывая эту ответственность на членов Политбюро и секретарей ЦК или хотя бы заведующих отделами (по формулировке Вадима Медведева, на «политический уровень»). Неясным остается вопрос о долях власти, которые в разные периоды времени имели государственные ведомства или региональные партийные комитеты. Вместе с тем в решении колоссального количества повседневных вопросов, связанных с функционированием подконтрольных ЦК структур, мнение даже рядового инструктора ЦК – куратора этих структур было определяющим, хотя при необходимости и оспариваемым.


[Закрыть].

То, что политическая власть оказалась поделенной между потомками революционеров и потомками представителей бывшего среднего и даже высшего класса, весьма хорошо показывает характер социальных изменений в стране, пережившей, казалось бы, после революции глубочайшую ломку прежнего порядка вещей в пользу больших социальных групп, или, если угодно, низших классов. Если посмотреть на общую статистику по рассмотренной нами группе в пятьдесят человек, то видно, что из них потомками «бывших» являются 24 человека. Как минимум половина сотрудников самых идеологизированных секторов аппарата ЦК КПСС 1960-х – первой половины 1980-х годов были потомками дворян, священников, дореволюционных предпринимателей средней руки, царских чиновников и офицеров – пусть часть из них и поддержала революцию или отдалась ее течению, служа новой власти так же старательно, как старой, в том числе и в рядах Красной армии. Но как минимум трое родителей будущих работников аппарата ЦК КПСС, отнесенных нами к категории «красные» за активное участие в Гражданской войне, ранее были кадровыми офицерами царской армии.

Таким образом, «бывшие» оказались не уничтожены, а потеснены, но освободившиеся места заняли не «представители трудящегося народа» вообще, а в основном те из них, кто воевал за передел власти.

Особенностью политического процесса сталинского времени стало почти полное уничтожение революционной элиты первого и второго эшелонов, однако люди, занявшие в ходе революции не столь заметные посты (что все равно было для них существенным подъемом по социальной лестнице), сталинский «средний класс», сумели дать своим детям приличное образование. И те, приумножая социальный капитал, конвертировали образование в престижную по статусу и весьма доходную (по меркам советского времени) работу в ЦК КПСС в 1960–1980-е годы.

Сегрегация в отношении чистоты социальной биографии и этнического происхождения, характерная для позднесталинского времени, в которое будущие сотрудники аппарата ЦК заканчивали школы и поступали в институты, помогла этому в полной мере. Этническая дискриминация при приеме на работу в аппарат ЦК КПСС, куда с конца 1930-х годов не брали евреев и немцев – составлявших (особенно в первом случае) реальную конкуренцию славянам как при поступлении в вузы, так и в борьбе за лучшие рабочие места, – со второй половины 1950-х годов позволяла занимать в нем места и потомкам «бывших»[709]709
  Исключения составляли международные отделы, куда брали «полукровок» с хорошей языковой подготовкой.


[Закрыть]. Последние имели более значительный социальный капитал (библиотеки родителей, круг друзей семьи, уровень подготовки в хорошей школе, знание с детства иностранных языков), позволявший им не только получать образование в престижных вузах, но и по сути, а не по диплому становиться незаменимыми специалистами в своих областях и иметь широкие контакты в профессиональной среде. Любопытно, что семеро из «бывших» (учитывались и те, кто в период революции разделял взгляды «красных»), как раз наиболее родовитая их часть (то есть внуки дворян, крупных промышленников, духовенства, университетской профессуры), посещали в детстве школы, расположенные в пределах Садового кольца Москвы, поскольку, как правило, жили неподалеку.

Дореволюционное служилое сословие оставалось таковым и при советской власти. Практически все потомки московских «бывших», придя в аппарат ЦК КПСС, занимали свой пост (как правило, «средневысокий», вроде заведующего сектором или консультанта) пятнадцать, двадцать и более лет (Карен Карегизьян (7)[710]710
  Правда, он начал работать в ЦК только в 1983 году.


[Закрыть], Алексей Козловский (16), Георгий Остроумов (18), Анатолий Черняев (33) и другие[711]711
  В их числе такие проинтервьюированные и мемуаристы, как выходец из семьи профессора М ГУ и внук известного деятеля дореволюционного образования, консультант международного отдела Александр Вебер (23), внучка крупного дореволюционного предпринимателя, секретарь (ранг, равный инструктору) общего отдела Ольга Ольшанская (21); внук дворянина, служившего чиновником в Министерстве путей сообщения, инструктор отдела культуры Юрий Уткин (20).


[Закрыть]), сделав за этот период, быть может, один-два шага по карьерной лестнице, в то время как большая часть «красных» обреталась в аппарате от пяти до десяти лет, чтобы потом уйти в государственные структуры или партийную журналистику – на номинально более высокую, но далекую от делания реальной политики должность (Георгий Арбатов (6), Федор Бурлацкий (6), Лев Вознесенский (12), Геннадий Гусев (9), Всеволод Иванов (2), Ричард Косолапов (8), Юрий Красин (12), Станислав Меньшиков (7), Владимир Суходеев (9), Василий Фединин (10) и другие[712]712
  Среди них инструктор отдела пропаганды Владимир Водолагин (7), инструктор, завсектором отдела пропаганды Владимир Михайлов (5), инструктор, завсектором, заведующий отделом пропаганды Борис Стукалин (5).


[Закрыть]), а потом, в редких случаях, и вернуться – но на более высокую, чем прежде, позицию.