Текст книги "Антропология революции"
Автор книги: Сергей Яров
Соавторы: Олег Лекманов,Станислав Савицкий,Александр Гриценко,Виктор Живов,Игорь Дмитриев,Балаж Тренчени,Николай Митрохин,Лоран Тевено,Ханс Ульрих Гумбрехт,Михаил Ямпольский
Жанры:
Публицистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 30 страниц)
Осталось рассмотреть судьбу гражданского и вдохновенного порядков величия. Величие вдохновения получило в дальнейшем невероятное развитие благодаря понятию инновации, которое потребовало, однако, установления компромиссов с другими порядками, дабы творческий акт, «креатив», мог реализовать себя в товаре, марочном объекте или серийном производстве. Ключевыми в современных обществах стали понятия творчества, опыта, риска, которые, как мы показали, являются производными от режима исканий, не являющегося публичным – в отличие от режима вдохновения. Эта «поисковая» форма вовлеченности занимала особенно важное место и в критике, и в положительных оценках Мая 68-го. Что же до гражданского порядка величия, то он в значительной степени утратил свои позиции. Одна из причин этого связана с критикой в адрес тех элементов представительства, которые, возможно, и способствуют некоторому «окостенению» состояний величия, но все же являются неотъемлемой частью коллективной и институциональной значимости публичной системы оценок и перспектив. Однако одной этой причины недостаточно. Чтобы осмыслить дискредитацию гражданского порядка, нужно исследовать его столкновение с либеральной политической грамматикой. Однако это уже совсем другая история.
Эпилог: пляж под мостовой… или на мостовой?В годы, последовавшие за избранием в 2001 году Бертрана Деланоэ, члена социалистической партии, мэром Парижа, городская администрация стала осуществлять работы по превращению нескольких километров скоростной автодороги вдоль Сены в песчаный пляж с пальмами, спортивными снаряжениями, аниматорами и так далее (в период с июля по август). Цель, заявленная большинством из социалистов и «зеленых» в местном муниципалитете, отстаивалась на основании гражданского порядка величия: устранить с помощью общей солидарности несправедливость, от которой страдают жители парижского округа, не имеющие средств насладиться морским отдыхом. Осуществление проекта свидетельствует о компромиссе гражданского и рыночного порядков величия, поскольку около трети расходов на эту операцию возмещается спонсорами и торговыми предприятиями, расположенными на берегах Сены. Надо сказать, что эта идея, вдохновленная инициативой города Сен-Квентина, пользуется явным успехом и стала показательным примером для многих других муниципалитетов.
Илл. 17.
В местном информационном журнале под названием «В Париже» одна из полос была доверена Кабю, художнику-карикатуристу, увековечившему критику периода Мая 68-го благодаря своему персонажу Дюдюшу. В двух своих рисунках сатирик перевернул известный рекламный девиз: «Вы об этом мечтали – Sony это сделал»[494]494
Имеется в виду более знакомый в России слоган: «Sony. Мечты сбываются». – Примеч. перев.
[Закрыть] – в лозунг: «68-й об этом мечтал… Я это сделал!» (имея в виду Деланоэ).
Илл. 18. Пляж в Париже.
Действительно, вероятно, наиболее популярным изречением Мая 68-го стал лозунг: «Под мостовыми – пляжи!» Мостовая, брусчатка здесь символизирует порядок, поскольку брусчаткой до сих пор вымощены парижские улицы. Но мостовые и в самом деле кладутся на слой песка, и когда их стали разбирать на баррикады или на «снаряды» против полиции, на поверхность вышел песок… Кроме указания на материальное расположение песка под слоем брусчатки, этот лозунг сам по себе прекрасно резюмирует множественные перевороты и трансформации, произведенные Маем 68-го.
При виде «буквальной», дословной, реализации майского лозунга в виде коммерческого спектакля, которым она сопровождается, можно задуматься по поводу материализации этого переворота, который в данном случае осуществляется лишь временно, до возвращения к нормальной жизни. На самом ли деле под мостовой находится пляж или же, напротив, на время отдыха и каникул неизменный порядок мостовых постарались прикрыть спектаклем пляжа?. (илл. 17 и 18).
Пер. с фр. О. В. Ковеневой
Литература
Auray 2003 – Auray N. L’engagement desjoueurs en ligne: ethnographie d’une sociabilité distanciée et restreinte // Cahiers du Numérique. 2003. Vol. 4. № 3. P. 46–72.
Bakhtine 1970 – Bakhtine Mikhail. L’Œuvre de François Rabelais et la culture populate au Moyen Âge et sous la Renaissance / Òrad. par A. Robel. Paris: Gallimard, 1970.
Bakhtine 1979 – Bakhtine Mikhail. La Poétique de Dostoïevski. Paris: Éditions du Seuil, 1979.
Balladur 1978 – Balladur Edouard. L’arbre de mai. Paris: Plon, 1978.
Becker, Bernstein 1987 – Becker Jean-Jacques, Bernstein Serge. Histoire de l’anti-communisme en France. Tome 1: 1917–1940. Paris: Orban, 1987.
Bénatoül 1999 – Bénatoüil T. Critique et pragmatique en sociologie. Quelques principes de lecture I I Annales Histoire Sciences Sociales. 1999. Vol. 54. № 2. P. 281–317.
Boltanski, Chiapello 1999 – Boltanski L., Chiapello E. Le nouvel esprit du capitalisme. Paris: Gallimard, 1999.
Boltanski, Thévenot 1987 – Boltanski L., Thévenot L. Les économies de la grandeur. Paris: Presses Universitaires de France et Centre d’Etude de l’Emploi, 1987.
Boltanski, Thévenot 1991 – Boltanski L., Thévenot L. De la justification. Les économies de la grandeur. Paris: Gallimard, 1991 (русский перевод, выполненный Ольгой Ковеневой, готовится к публикации в издательстве «Новое литературное обозрение» в 2009 году).
Болтански, Тевено 2000 – Болтански Л., Тевено Л. Социология критической способности // Журнал социологии и социальной антропологии. 2000. № 3. С. 66–83.
Bourdieu, Passeron 1964 – Bourdieu P., Passeron J.-C. Les héritiers. Paris: Éditions de Minuit, 1964.
Breviglieri 2002 – Breviglieri M. L’horizon du ne plus habiter et l’absence du maintien de soi en public // L’héritage du pragmatisme. Conflits d’urbanité et épreuves de civisme / Daniel Cefaiïet Isaac Joseph (Eds.). Paris: Ed. de l’Aube, 2002. P. 319–336.
Breviglieri, Stavo-Debauge 2006 – Breviglieri Marc, Stavo-Debauge Joan. Sous les conventions. Accompagnement social à l’insertion: entre sollicitude et sollicitation // Eymard-Duvemay F. (Ed.). L’eéonomie des conventions. Méthodes et résultats. Tome II: Développements. Paris: La Découverte, 2006. P. 129–144.
Breviglieri, Stavo-Debauge, Pattaroni 2003 – Breviglieri Marc, Stavo-Debauge Joan, Pattaroni Luca. Quelques effete de l’idée de proximité sur la conduite et le devenir du travail social // Revue Suisse de Sociologie. 2003. Vol. 29. № 1. P. 141–157.
Buton, Gervereau 1989 – Buton Philippe, Gervereau Laurent. Le couteau entre les dents. Communismeetanti-communismedans l’afficheen France. Paris: Ed. DuChene, 1989.
Callon, Latour 1981 – Gallon M., Latour B. Unscrewing the big Leviathan // Advances in social theory and methodology / K. Knorr-Cetina, A. Cicourel (Eds.). Boston: Routledge and Kegan Paul, 1981. P. 277–303.
Certeau de 1990 – Certeau M. de L’invention du quotidien. Ò. 1. Arts de Faire (nouvelle édition, établie et présentée par Luce Giard). Paris: Gallimard, 1990.
Colas 1987 – Colas D. Lénine et le léninisme. Paris: Presses Universitaires de France, 1987.
Debord 1992 [1967] – Debord Guy. La société du spectacle. Paris: Gallimard, 1992.
Debray 1978 – Debray Régis. Modeste contribution aux discours et cérémonies officielles du dixième anniversaire. Paris: Maspero, 1978.
Demonet et al. 1975 – Des tracts en mai 1968. Mesures de vocabulaire et de contenu / Demonet Michel et al. (Ed.). Paris: Armand Collin; Fondation Nationale des Sciences Politiques, 1975.
Ferry, Renaut 1988 – Ferry Luc, Renaut Alain. Pensée 68. Paris: Gallimard, 1988.
Foucault 1963– Foucault M. Naissancede la clinique. Une archéologie du savoir medical. Paris: PUF, 1963.
Foucault 1966 – Foucault M. Les mots et leschoses. Paris: Gallimard. 1966.
Habermas 1975 [1973] – Habermas Juügen. Legitimation Crisis / Trans. by Thomas McCarthy. Boston: Beacon Press, 1975.
Копосов 2001 – Копосов H. Как думают историки. М.: Новое литературное обозрение, 2001.
Ковенева 2006 – Ковенева О. В. Тернистый путь защитника природы: экологическое действие в России и во Франции // Неприкосновенный запас. 2006. № 2 (46). С. 198–214.
Ковенева 2008а – Ковенева О. В. Французская прагматическая социология: от модели «градов» к теории множественных режимов вовлеченности // Социологический журнал. 2008. № 1. С. 5–21.
Ковенева 2008b – Ковенева О. В. О старом и новом в практиках гражданского участия: динамика митинга наших дней //Традиции и инновации в современной России: Социологический анализ взаимодействия и динамики / Под ред. А. Б. Гофмана. М.: РОССПЭН, 2008. С. 344–406.
Lacan 1966 – Lacan Jacques. Ecrits. Paris: Seuil, 1966.
Latour 1983 – Latour B. Les microbes: guerre et paix suivi de Irréductions. Paris: Ed. Métailié, 1983.
Linhart 2008 – Linhart Virginie. Le jour où mon père s’est tu. Paris: Seuil, 2008.
Lipovetsky 1983 – Lipovetsky Gilles. L’Ere du vide. Paris: Gallimard, 1983.
Magun 2006 – Magun Artemy. La révolution négative. La chute du communisme en Russie et le concept de révolution // Temps modernes. 2006. Sept.-oct. P. 163–189.
Morin, Lefort, Coudray 1968 – Morin Edgard, Lefort Claude, Coudray Jean [Castoria-dis Cornelius], La Breche. Paris: Fayard, 1968.
Thévenot 2005 – Thévenot Laurent. The Two Bodies of May ’68: In Common, in Person // The Disobedient Generation: Social theorists in the Sixties / Alan Sica, Stephen Turner (Eds.). Chicago: University of Chicago Press, 2005. P. 252–271.
Thévenot 2006a – Thévenot L. L’action au pluriel. Sociologie des régimes d’engagement. Paris: La Découverte, 2006.
Thévenot 2007 – Thévenot L. The plurality of cognitive formats and engagements: moving between the familiar and the public // European Journal of Social Theory. 2007. Vol. 10. № 3. P. 413–427.
Тевено 2004 – Тевено Л. Наука вместе жить в этом мире // Неприкосновенный запас. 2004. № 3(35). С. 5–14.
Тевено 2006а – Тевено Л. Креативные конфигурации в гуманитарных науках и фигурации социальной общности // Новое литературное обозрение. 2006. № 77. С. 285–313.
Тевено 2006b – Тевено Л. Прагматика познания. Введение: исследование связи между познанием, коллективностью и практикой // Социологический журнал. 2006. № 1/2. С. 5–39.
Touraine 1968 – Touraine Alain. Le mouvement de mai ou le communisme utopique. Paris: Seuil, 1968.
Tournier 2008 – Tournier Maurice. Les mots de mai 68. Toulouse: Presses Universitaires du Mirail, 2008.
Viénet 1968 – Viénet René. Enragés et situationnistes dans le mouvement des occupations. Paris: Gallimard, 1968.
Wlassikoff 2008 – Wlassikoff Michel. Mai 68. L’affiche en heritage. Paris: Éditions Alternatives, 2008 [photographies de Marc Riboud, Jean-Claude Gautrand, Philippe Vermès].
Александр Гриценко
Риторика стабильности против риторики справедливости:
системы ценностей и культурные идентичности в постреволюционной фазе
(случай Украины)
В большинстве объяснений того, что происходит в последние годы в украинском обществе и государстве, едва ли не самой популярной стала метафора «двух Украин», наиболее ярко артикулированная, пожалуй, Миколой Рябчуком[495]495
См.: Рябчук М. Двi Украïни: реальнi межi, вiртуальнi вiйни. Киïв: Критика, 2003.
[Закрыть]. Имеется в виду, что первая из этих двух «стран» (запад и центр Украины) представляет общность по преимуществу украиноязычную, национал-демократически настроенную и проевропейскую; другая же (восток и юг) – русскоязычную, ностальгирующую по советскому прошлому и пророссийскую. В пользу таких стереотипизированных характеристик есть немало аргументов, главным же доводом против является именно сильная упрощенность, схематичность этой модели, зачастую порождающей «черно-белые», а потому – дезориентирующие практические выводы и прогнозы развития тех или иных социокультурных процессов. Львовский историк Ярослав Грицак вскоре полемически противопоставил этой «черно-белой» модели образ «двадцати двух Украин», подкрепленный не менее убедительной аргументацией исторического, культурного, социального характера[496]496
См. его статью «Двадцять двi Украïни» (Критика. 2001. № 6).
[Закрыть].
Как известно, представления жителей разных украинских земель об Украине как целом и о самих себе как общности заметно отличались, изменяясь в течение XIX–XX веков, и лишь в середине прошлого столетия приобрели более-менее целостный вид. Впрочем, само по себе осознание принадлежности к некоему территориальному и даже этническому целому еще не означало национального самосознания, тем более – языково-культурной гомогенности населения различных регионов Украины. Такой гомогенности, как известно, не сформировали даже десятилетия пребывания всех этих регионов в составе Украинской ССР – в частности, потому, что последняя была не суверенным nation-state, а «союзной республикой» – бутафорским государственным образованием в составе единого СССР и, соответственно, не имела собственной политики – ни национальной, ни культурной[497]497
Известна одна из часто повторяемых фраз Владимира Щербицкого, многолетнего первого секретаря ЦК КПУ брежневских времен: «Мы здесь, в Киеве, политикой не занимаемся, мы только проводим в жизнь политику КПСС».
[Закрыть]. Но дело не только в пресловутом «проклятии безгосударственности».
Анализируя источники формирования культурных идентичностей жителей таких разных регионов, как Галичина (Галиция) и Донбасс[498]498
См. также материалы специального выпуска журнала «Украïна Модерна» (2007) «Львов – Донецк: социальные идентичности в современной Украине» (под редакцией Ярослава Грицака, Андрея Портнова и Виктора Сусака). – Примеч. ред.
[Закрыть], увидим: для Галичины ведущими факторами, определяющими идентичность ее жителей, издавна были не только «мейнстрим» украинской национальной культуры (причем в эпоху СССР – как советской, так и противостоящей ей «несоветской»), но также и своеобразная региональная культура, и религиозная (грекокатолическая) традиция, и значительное зарубежное культурное влияние, причем не только опосредованное (через российское и «центральноукраинское» «отфильтровывание», перевод, адаптацию), но и прямое (см. схему 1[499]499
На этой и последующих схемах двойными стрелками обозначены наиболее мощные влияния, одинарными – менее мощные, пунктирными – слабые.
[Закрыть]).
Схема 1. Источники формирования культурной идентичности жителей Галичины.
А в формировании культурных идентичностей жителей Донбасса явно доминировали «общесоветская» русскоязычная культура, а также своеобразная региональная культура повседневности. Влияние украинской культуры (даже в советском ее варианте) было тут на порядок слабее, «несоветской» же – практически не было; то же самое можно сказать и о религиозной традиции и об иностранных культурных влияниях (см. схему 2). Влияние же украинского села с его традиционной культурой было в этом старопромышленном крае, пожалуй, самым слабым изо всех регионов Украины, а пласт советского культурного наследия – самым мощным, доминантным.
Схема 2. Источники формирования культурной идентичности жителей Донбасса.
Таким образом, общими чертами для «галицкой» и «донецкой» культурных идентичностей до недавнего времени были не столько принадлежность к общенациональной украинской культурной традиции, сколько общее советское культурное наследие да своеобразие региональных культурных традиций.
Впрочем, сильная региональная культурная традиция присуща не только Галичине и Донбассу, но и Волыни, Закарпатью, Буковине, Одессе, не говоря уже о Крыме. С моноэтническими Галичиной, Волынью и, так сказать, внеэтническими Донбассом или Запорожьем контрастируют этнокультурная пестрота Закарпатья и Южной Бессарабии.
Что же касается исторически стержневого для страны центрального региона – собственно, включающего несколько исторических краев (Подолье, восточное Полесье, Приднепровье), то и по этноязыковым характеристикам, и в плане культурной идентичности он оказывается где-то посредине между Галичиной и Донбассом: внешние (помимо России) культурные контакты здесь были почти столь же слабы, как и на востоке, однако влияние украинской этнической / национальной культуры – лишь ненамного слабее, чем на западе (см. схему 3).
Схема 3. Источники формирования культурной идентичности жителей Центральной Украины.
Все это разнообразие региональных культурных идентичностей отражается и на ценностных, политических, геополитических ориентациях, которые образуют такую мозаику, которая, в зависимости от характера «подсветки», может предъявлять наблюдателю довольно разные «картинки».
Скажем, можно с уверенностью предсказывать, что политические послания эксплицитно левого характера будут сочувственно встречены на наиболее «советизированном» востоке и с антипатией – на западе. Но в то же время лозунги и публичные действия неявно левого, популистского характера, ориентированные на «простого человека» (связанные с повышением зарплат, борьбой с «засильем олигархов» или компенсацией вкладов Сбербанка), будут равно позитивно встречены и на востоке, и на западе, и в центре страны.
Нечто подобное происходит и с посланиями эксплицитно-националистического и «государственнического» характера: десятилетия искоренения «украинского буржуазного национализма» воспитали у старших поколений жителей Восточной и Центральной Украины опасливое, а то и враждебное отношение не только к национализму эксплицитно этнического свойства, но даже к проявлениям украинского гражданского патриотизма, чего нельзя сказать о Галичине и Волыни, где борьба Украинской повстанческой армии (УПА) 1940-х годов для многих является неотъемлемой частью семейной истории. Однако «державнические» лозунги без явной этнической окраски могут рассчитывать на существенную поддержку во многих регионах страны. Еще одну «бинарную оппозицию» составляют прозападные и пророссийские сценарии мобилизации: они, как правило, находят диаметрально противоположные отклики во Львове и Донецке и сдержанно-рациональное восприятие – в Киеве.
Подытожить эту пеструю картину нынешней политической рецептивности можно таким упрошенным выводом: чтобы понравиться большинству избирателей на западе и востоке, на юге и в центре Украины, политический лидер должен быть одновременно популистом и «государственником» (но не левым и не националистом), при этом уметь не конфликтовать ни с Европой, ни с Россией.
Однако кроме политтехнологий на развитие современного украинского общества действуют и мощные социокультурные катализаторы, связанные не только с политической мобилизацией значительных частей общества вокруг определенных сил, лидеров, лозунгов, но и со значительными изменениями в самом обществе, в групповых и региональных идентичностях. В новейшей истории Украины можно указать по крайней мере два таких события-катализатора – развал СССР в 1991 году и Оранжевую революцию в 2004 году. Примечательно, что комментаторы и аналитики самого разного толка в последующие годы характеризовали каждое из этих событий как «рождение украинской политической нации». Доказательством того, что такая трактовка событий августа-декабря 1991 года небезосновательна, может быть сравнение результатов «союзного» референдума марта 1991 года на территории УССР, когда большинство проголосовало за сохранение союзного центра, с абсолютно положительным исходом референдума о независимости Украины 1 декабря того же года.
Какие же изменения произошли после достижения независимости в культурном пространстве, формирующем идентичности наших сограждан, особенно молодых (ведь сложившиеся в советскую эпоху системы идентичности украинцев старшего поколения куда слабее поддаются трансформации)?
Прежде всего – нет уже деления украинской национальной культуры на официально поддерживаемую (советскую) и официально преследуемую («антисоветскую»). Иное дело, что это объединение двух ранее взаимно враждебных традиций произошло не путем их переосмысления и интеграции, а скорее через полумеханическое соединение (говоря словами Марка Павлишина, не через трансформацию культурного канона, а через объединение двух «иконостасов»)[500]500
См.: Павлишин М. Канон та iконостас. Киïв: Час, 1997 (особенно одноименную статью на с. 184–198).
[Закрыть].
Присутствие этой культуры в восточных и южных регионах страны теперь гораздо заметнее, хотя и обеспечивается оно преимущественно через государственные каналы культурной коммуникации (система образования, национальное ТВ и радио, государственные и коммунальные учреждения культуры) и меньшей частью – через коммерческие культурные индустрии. В последние годы уже можно говорить о качественно новом явлении – впервые в национальной истории можно фиксировать становление собственно украинских культурных индустрий. Впрочем, эта тема заслуживает отдельного рассмотрения[501]501
См. об этом: Гриценко О., Солодовник В. Пророки, пiрати, полiтики i публiка. Культурнi iндустрiï i державна полiтика в сучаснiй Украïнi. Киïв: УЦКД, 2003.
[Закрыть].
Другое изменение – трансформация роли российской (бывшей общесоветской) культуры и взаимодействия с культурным пространством России. Утратив роль метрополии политической, России в значительной степени удалось сохранить не только роль культурной метрополии, особенно для востока и юга Украины, но также и роль посредника между украинским потребителем и глобализованной мировой (массовой) культурой. Голливудские боевики, спутниковые телеканалы, популярные западные бестселлеры – все это среднестатистический украинский обыватель, скорее всего, видит или слышит в русском переводе. Однако «скорее всего» – не значит «непременно»: сформированную еще в сталинское время монополию на культурное посредничество между (постсоветским пространством и внешним миром российская культура утратила, а свое влияние на эти процессы, видимо, будет постепенно терять и в дальнейшем. Темпы этой утраты влияния несколько ускорились после 2004 года, хотя и сегодня такие действия государства, как активное претворение в жизнь законодательства о дублировании иностранных фильмов на украинский язык (ранее эти нормы игнорировались прокатным бизнесом), сопровождаются протестными кампаниями пророссийских политических сил и связанных с Россией медиаструктур.
Теперь – о внешнем культурном влиянии. Оно усилилось не только благодаря разрушению «железного занавеса», вездесущей глобализации, Интернету и так далее. Не столь очевидным, но тем более важным стало влияние европейской культуры повседневности, главным образом благодаря миграционным процессам – несколько миллионов украинцев работают сегодня во многих странах Европы, сотни тысяч – отдыхают, учатся, стажируются за границей. Результатом этого становятся не только консюмеризм, но и динамичное распространение знаний, навыков предпринимательства, деловых и бытовых привычек, ускоряющее развитие постиндустриальных отраслей экономики. Впрочем, такие тенденции гораздо сильнее в западных и юго-западных регионах и значительно слабее – на индустриальном востоке или даже в малоиндустриальном Крыму, где индустрия отдыха, кажется, все более отстает не только от Турции, Египта и Черногории, но даже от своего постсоветского собрата на западе Украины – курорта Трускавец.
Еще одна характерная черта культурных изменений на русскоязычном востоке Украины: если советское культурное наследие здесь в значительной мере слилось с местной, региональной культурной традицией, «одомашнилось» (свидетельство этого – сооруженный в Донецке прижизненный памятник Иосифу Кобзону как выдающемуся земляку), то современная российская культура все более воспринимается как хотя и «братская», но все же иностранная. Социологический опрос русскоязычных жителей Украины, проведенный Центром им. А. Разумкова в мае-июне 2007 года, показал: «Треть русскоязычных относят себя к украинской культурной традиции, почти треть – к советской, 6 % – к европейской. К российской культурной традиции – меньше четверти…»[502]502
Литвиненко А., Якименко Ю. Русскоязычные граждане Украины: «воображаемое сообщество» как оно есть // Зеркало недели. 2008. № 12.
[Закрыть]
Впрочем, эти изменения характерны прежде всего для молодого поколения, а культурные идентичности людей старшего возраста изменяются незначительно, что и обеспечивает общую «живучесть» советского компонента культуры современного украинского общества. Возвращаясь к приведенным выше данным, можно смело предположить, что практически все, кто отнес себя к советской культурной традиции, – люди пенсионного или предпенсионного возраста, почти все «европейцы» – не старше сорока лет, а идентифицирующиеся с украинской культурной традицией – это русскоязычные в быту этнические украинцы.
Особого внимания заслуживают трансформационные процессы в украинском обществе, начавшиеся осенью 2004 года и внешне выразившиеся в длительном и масштабном противостоянии двух крупных, хотя и не монолитных политических коалиций (условно называемых «оранжевой» и «бело-голубой»), С одной стороны, это, разумеется, усилило политическую консолидацию населения в рамках каждой из упомянутых виртуальных «двух Украин», делая условную политическую стену между ними все менее преодолимой. С другой стороны, эта поляризация интенсифицировала общенациональное коммуникативное (а следовательно, и культурное) пространство, сделав для жителей Украины гораздо более актуальными, важными, узнаваемыми именно общенациональные темы, проблемы, политические фигуры. Это стоит подчеркнуть особенно для тех российских наблюдателей, кто увлечен обсуждением перспектив раскола Украины.
С осени 2004 года политические события не просто вышли на авансцену жизни украинского общества – в некотором смысле отечественная политика даже стала подменять собой популярную культуру: самыми рейтинговыми телепередачами стали политические ток-шоу в прямом эфире; Янукович, Ющенко и Тимошенко стали героями мультфильмов, анекдотов, юмористических телепрограмм и компьютерных игр, и даже Верка Сердючка (точнее, автор этого образа Андрей Данилко) попыталась выдвинуть саму себя на парламентских выборах. А чуткая к настроениям широкой публики Юлия Тимошенко изменила свой политический имидж, перенеся его из мира средневекового рыцарства (à la Жанна д’Арк) в круг современных поп-идолов (à la Эвита Перон в исполнении «королевы полисемичности» Мадонны). Впрочем, и в рыцарском образе у нее наблюдались вполне голливудские атрибуты, вроде лазерного меча на предвыборном плакате «Всем выйти из тени!» – но об этом позже. Так что нынешние жалобы в украинских медиа на «опопсовение политики» звучат небезосновательно; впрочем этот процесс происходит и параллельно с «политизацией культуры» (прежде всего – популярной).
Однако, несмотря на все эти изменения, излюбленными полит-технологическими ориентирами, разворачивающими украинское общество в нужном той или иной политической силе направлении, до сих пор оставались вопросы, доказавшие свою эффективность в деле актуализации модели «двух Украин»: проблемы второго государственного языка, отношения к России и к НАТО, к приватизации земли, к оценке событий советского прошлого (в частности, Голодомора 1933 года).
Но у модели «двух Украин» как базы политических проектов есть существенный недостаток – труднопреодолимые границы ее эффективности. Политическая сила, базирующая свою стратегию на этой модели, обречена бороться за голоса избирателей лишь в рамках одной из «двух Украин», почти не имея шансов выйти за ее виртуальные границы. А это, как сегодня понятно, не позволяет ни одной политической силе набрать больше 35–40 % голосов избирателей. При таком ресурсе, гарантирующем достаточно благополучное положение в оппозиции, рассчитывать на устойчивую гегемонию не приходится. Поэтому украинские политики начинают искать альтернативные стратегии, базирующиеся на более широких imagined communities.
Каковы же эти стратегии?
Ответ, как мне кажется, может дать внимательное рассмотрение публичных политических практик и проектов социокультурной мобилизации двух крупнейших политических сил современной Украины – Партии регионов (ПР) и Блока Юлии Тимошенко (БЮТ) во время последних избирательных кампаний (2004, 2006 и 2007 годов). Условно пропагандистские тактики и пиар-практики этих двух сил можно назвать соответственно «защитой стабильности» и «борьбой за справедливость».
