Текст книги "Архитектор душ (СИ)"

Автор книги: Сергей Карелин

Соавторы: Александр Вольт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Я говорил и работал, и с каждым движением убеждался в своей правоте. Это не утопление. Это было убийство путем удушения, очень грубо замаскированное под несчастный случай. Классика. Дело было почти ясным. Оставалось лишь проверить органы брюшной полости и мозг, чтобы исключить другие возможные причины – отравление, кровоизлияние.

Но что-то в грудной клетке, уже пустой, привлекло мое внимание. Некая асимметрия, которую я списал бы на особенности эльфийской анатомии, с которой никогда ранее не сталкивался. Но профессиональное любопытство взяло верх. Я взял пинцет и осторожно раздвинул края ребер в районе солнечного сплетения там, где диафрагма крепится к позвоночнику.

И замер.

Там, в глубине грудной полости, под позвоночным столбом, где у человека находится лишь аорта и скопление нервных узлов, было нечто иное. Нечто живое.

Оно было похоже на туго скрученный клубок из тончайших перламутровых нитей, переливающихся в свете лампы всеми цветами радуги, и едва заметно пульсировало в такт с давно остановившимся сердцем. Объект был размером не больше грецкого ореха, и от него исходило едва уловимое призрачное сияние, которое расходилось тонкими отростками, подобно нервам, по всему телу.

Оно было чужеродным, невозможным, но в то же время казалось абсолютно естественной, неотъемлемой частью этого организма. Словно у эльфов было два сердца, одно из которых не из плоти и крови.

Я медленно опустил пинцет. Все мои знания, весь мой опыт, вся моя пятнадцатилетняя практика судмедэксперта рассыпались в прах перед этим зрелищем. Это не вписывалось ни в одну медицинскую книгу, ни в одну анатомическую схему.

– Это еще что такое?.. – вырвалось у меня потрясенным шепотом.

Глава 6

Я склонился над телом, застыв как изваяние, и просто всматривался в это непонятное нечто. Дыхание перехватило. Мой мозг, привыкший к логике, к строгой материальной анатомии, отказывался принимать то, что видели мои глаза.

Это было невозможно. Абсолютно, категорически невозможно. Все мои знания кричали, что этого не может существовать. Но оно было здесь, в нескольких сантиметрах от моего лица, слабо пульсирующее, переливающееся нездешним светом.

Чувство было сродни тому, что испытал бы астроном, всю жизнь изучавший звезды через телескоп, если бы одна из них вдруг подмигнула ему и помахала рукой. Это был не просто шок. Я и вправду был близок к тому, чтобы помешаться рассудком, потому что этот объект просто физически не должен был существовать. По крайней мере в моей прошлой жизни.

Но он действовал вопреки привычной мне картине мира. Он существовал.

– Что ты застыл, Громов? – голос Лидии вырвал меня из оцепенения. Она подошла ближе и, очевидно, переборов себя, тоже заглянула во вскрытую грудную клетку.

Ее реакция была мгновенной. Она замерла, и я услышал ее тихий, прерывистый вздох. Лидия раскрыла рот, но не издала ни звука, ее глаза расширились от потрясения.

– Не может быть… – прошептала она.

– Да что там такое⁈ – не выдержала Алиса. Она подошла с другой стороны и тоже заглянула. – Ой!

Девушка отшатнулась, но не отвернулась. Ее любопытство пересилило страх. Она застыла на месте, впившись взглядом в светящийся клубок.

Меня удивило, что в этот раз никто их них не побежал тут же в сторону уборной. Быстро адаптировались, ничего не скажешь.

– Это… это невероятно, – выдохнула она.

– Вы знаете, что это? – спросил я, не отрывая взгляда от этого чуда.

– Психея, – почти беззвучно произнесла Лидия. – Душа.

– Душа? – я вскинул брови и наконец перевел на них взгляд. – В каком смысле «душа»?

Для меня, как для врача и материалиста это слово всегда было лишь философской концепцией. Нечто нематериальное, невидимое, что нельзя взвесить, измерить или положить на предметное стекло.

Да, у меня были коллеги, которые верили в высшие силы, в бога и прочее, но лично я верил лишь в то, что, грубо говоря, мог потрогать руками.

– В том самом, о котором говорят… – она на мгновение запнулась. – … в Святой Инквизиции. То «высшее», что хранится в телах живых существ, и то, что покидает их после смерти. Тело – лишь бренная оболочка, из которой после смерти психея уходит в Мировую Энерги. А в Инквизицию берут с ранних лет только тех, кто способен ее видеть. И если ребенок не показал такой способности, то впоследствии этот дар никогда и ни у кого не проявлялся без темного магического вмешательства. Я думала, что психея это… – она замялась, словно эта мысль была крамольной, – что это преувеличение, но…

– Но выходит, что она существует, – я лишь закончил мысль, потому что верить в это было странно. Потому что, если это правда «психея», то вот она лежит перед моими глазами. Странный светящийся пучок. Но где стопроцентная гарантия того, что это то, о чем мы говорим?

Первичный шок немного отошел на второй план из-за горы возникших вопросов, и поэтому я решил его озвучить.

– Но почему ты так уверена, что это она?

Алиса выдохнула, немного придя в себя.

– Потому что барышня Морозова, скорее всего училась в какой-нибудь дорогой частной гимназии. А там в учебниках по «Энергии Мира» очень точно нарисована эта самая психея. Один в один как мы ее видим сейчас. Я уверена

– В частной гимназии уделяют внимания другим куда более важным наукам, с которыми мы будем иметь дело каждый день, – заметила Лидия менторским тоном. – Гимназия – не какая-нибудь обыкновенная школа. Здесь в первую очередь обучают будущих специалистов, – и в этот раз в ее голосе раздались надменные нотки.

Алиса фыркнула.

– Как будто в этом есть что-то плохое – учиться в обычной школе. Я училась в такой, и дурой себя не считаю.

О том, что не считать себя дурой и при этом ею быть – вещи вполне совместимые, я говорить не стал. Они и так на меня зуб точат, а это краткое мгновение спокойствия было мне сейчас дороже золота.

– Итак… – я сглотнул, пытаясь собраться с мыслями. Голос прозвучал хрипло. – Допустим… Допустим, мы не сошли с ума все разом. Допустим, это не массовая галлюцинация от паров формалина. Тогда, получается, что мы втроем теперь можем видеть… души? – я произнес это слово так, словно пробовал на вкус какую-то дикую, ядовитую ягоду. – Но, похоже, только если подобраться к ней вплотную…

Это звучало как бред сумасшедшего. Я, Алексей Воробьев, человек науки, говорю о душах, стоя над вскрытым трупом. Абсурд.

Мой взгляд снова вернулся к телу. Я заставил себя смотреть не на сам светящийся клубок – мозг отказывался принимать его реальность – а на тончайшие, как оптоволокно, нити, что расходились от него по всему телу. Они были почти невидимы, но теперь, зная, куда смотреть, я мог их различить. Я проследил за одной из нитей, что тянулась вверх, к шее…

И увидел.

Там, в районе гортани, где я нащупал кровоизлияния, сияющая нить была деформирована. Она не была порвана, но казалась тусклой, пережатой, словно кто-то затянул на ней невидимый узел. Это было не физическое повреждение. Похоже, это был отпечаток насилия на самой энергетической структуре тела. След удушения на душе.

На свой страх и риск я отложил скальпель. Мои руки дрожали. Я протянул палец и очень осторожно, едва касаясь, прикоснулся к этому тугому узелку из чистой энергии.

Мир исчез. Пропал подвал и запах формалина, свет люминесцентных ламп и фигуры моих спутниц. Меня швырнуло в чужой кошмар. Тут я не был сторонним наблюдателем. Я был внутри этого ужаса, чувствуя его отголоски так, словно они были моими собственными.

Образы были рваными и смазанными, как видеозапись с поврежденной кассеты. Темный, узкий переулок за баром, пахнущий прокисшим пивом и мусорными баками. Тусклый свет, льющийся из грязного окна. Я вижу мокрый асфальт не своими глазами, а ее, ощущая под стоптанными кедами его неровную скользкую поверхность.

Слышу ее колотящееся сердце, звучащее как панический бой барабанов. Воздух полон ночной свежести, но щеки горят не от этого. Все вокруг подернуто дымкой страха и лишено четких контуров.

Голос. Мужской. Низкий, с самодовольными нотками. Он звучит не снаружи, а прямо в черепе, вибрируя в костях. «Эй, красотка листоухая, не хочешь поразвлечься?»

Слова липкие, как грязь, оставляют на душе мерзкий сальный след. Я чувствую ее негодование, короткий ответ, который тонет в мужском смехе.

Фигура, надвигающаяся из мрака. Не видно лица, только массивный силуэт, перегородивший выход из переулка. Запах дешевых сигарет и немытого тела.

Следующий образ – вспышка боли. Резкий рывок за руку. Ее рука, не моя. Я чувствую, как напрягаются ее мышцы в тщетной попытке вырваться. Короткая, отчаянная борьба. Смазанный вид стены, по которой скользит плечо. Удар о что-то твердое, затылок взрывается тупой болью, и мир на мгновение гаснет.

Но сознание не уходит, нет. Оно возвращается с новой волной ужаса, потому что теперь ее прижимают к скользкой и мокрой кирпичной кладке. Перед глазами лишь темная, грубая ткань его куртки, ничего больше. Паника захлестывает, ледяная, удушающая, отнимающая силы.

И вот оно. Крепкие, безжалостные руки смыкаются на шее. Я чувствую, как хрящи поддаются, как невидимые тиски перекрывают доступ к воздуху. Легкие горят, требуют кислорода, которого нет.

Инстинктивный хриплый кашель, который тут же обрывается. Боль. Жгучая, разрывающая боль в шее и в груди. Мир сужается до одной точки. Темнота наползает с краев зрения, пожирая тусклый свет фонаря, что едва пробивался в переулок.

Я отдернул руку, словно обжегшись. Меня качнуло, и едва не упал, ухватившись за край стального стола. В ушах все еще стоял отголосок пережитого видения. Я тяжело дышал, сердце колотилось в груди как сумасшедшее. Картины были смазанными, лица я не видел, но теперь у меня не было ни тени сомнения в том, что это было убийство.

Я бы мог сказать, что спятил, что сошел с ума и каким-то неведомым образом мне удалось увидеть прошедшие события, но… но сейчас я уверен, что видел все взаправду. Мне не пригрезилось. Как и не пригрезилась психея, наличие которой подтвердили две девушки.

Они смотрели на меня широко раскрытыми глазами.

– Что ты опять застыл? – спросила Лидия, повернув ко мне голову. И, судя по тому, что я не реагировал, она решила повысить тон. В голосе прозвучала тревога: – Громов, что случилось⁈

– Не ори, – только и смог я сказать, все еще часто дыша. Я подобрал с пола чистую простыню, которой до этого было накрыто тело, и снова прикрыл Улину. – Голова раскалывается.

Итак, что мы имеем? Я – коронер. Я занимаюсь дознанием внезапных смертей и смертей с подозрением на убийство То есть, устанавливаю причину. Все.

Я не детектив, не оперативник и не следователь. Я не имею ни малейшего юридического права вмешиваться в расследование и вести допросы, кроме как на официальном дознании. И тем более искать убийцу.

Моя власть заканчивается ровно в тот момент, когда я в протоколе пишу вердикт. После этого дело переходит к полиции. К уряднику Ковалеву и ему подобным. К людям, которые хотят побыстрее закрыть дело как «несчастный случай», потому что жертва – «эльфийская шаболда».

Но… теперь у меня есть то, чего нет у них. Я могу прикоснуться к последним мгновениям жизни жертвы. Но зачем это нужно было Громову… для чего он хотел использовать эту силу?

Я медленно поднял голову и посмотрел на девушек. Они стояли рядом, глядя на меня со смесью страха и подозрения. И в этот момент, пока мой взгляд был еще расфокусирован после пережитого шока, я это увидел.

Их души.

Психея Алисы была похожа на неровный, оранжевый мечущийся огонек, как пламя свечи на сквозняке. А психея Лидии – холодный, ровный, бело-голубой свет, яркий, но неподвижный, как звезда в зимнем небе.

Они располагались именно там, за грудиной, в районе солнечного сплетения.

Я моргнул, и видение пропало. Они снова стали просто двумя девушками из плоти и крови.

И тут же в голове родилась мысль. Если мне удалось прикоснуться к психее мертвой Улины и пережить ее последние мгновения… то… могу ли я прикоснуться к психее живых?

Что произойдет? Увижу ли я их воспоминания? Их страхи? Смогу ли я понять, о чем они думают? И что более важно… если насилие оставляет на психее видимые следы повреждений, похожие на «узелки», то могу ли я на нее влиять? Могу ли я их разгладить или, наоборот, затянуть потуже? Что последует за этим?

У меня перехватило дыхание. Я обязательно должен проверить свои догадки в книгах, которые остались после Громова. В них должно же быть хоть что-нибудь на эту тему. Как минимум ответы на вопросы смогу ли я влиять на психю своим прикосновением?

Но для начала… для начала надо попробовать увидеть ее снова хотя бы у себя в зеркале.

* * *

Алиса не вынашивала хитроумного плана мести и не чертила схем проникновения. План родился сам собой одним промозглым утром, когда она проснулась от холода в пустом доме.

Поднявшись в комнату покойного отца, где все еще витал едва уловимый запах его табака и одеколона, она, не колеблясь, выдвинула ящик прикроватной тумбочки, достала маленький, почти сувенирный отцовский револьвер и, не тратя ни на что больше время, пошла к дому коронера Громова.

Алиса хотела бы сказать самой себе, что действовала в тумане, в помрачении рассудка, но, нет. Она четко отдавала себе отчет в каждом шаге, в каждом ударе сердца, в тяжести металла в кармане куртки.

А вот в тот момент, когда ее рука коснулась массивной входной двери особняка и та, к ее удивлению, поддалась, оказавшись незапертой, все стало совершенно сумбурным, словно дурной лихорадочный сон.

Комната, в которой она его нашла, была словно логовом оккультиста: запах водки, какой-то отдушки от свечей, ритуальный круг на полу и сам Виктор Громов. Торжество. Вот он, ее мучитель, слабый и беспомощный.

Она собиралась его убить. Да, ей было страшно, руки тряслись, словно у матроса после трехдневного запоя, сошедшего на берег, но она готова была это сделать. Готова. Но что-то помешало. Неведомая сила обожгла ее руку ровно в тот момент, когда палец напрягся и вот-вот должен был нажать на спусковой крючок.

Алиса до сих пор чувствовала эту боль.

Затем было это кошмарное путешествие в порт. Она помнила, как непреодолимая сила сорвала ее со стула и потащила за ним как собачонку на поводке, сквозь грязь и дождь. Пришлось бежать, чтобы неизвестная сила не потащила ее волоком по грязи.

Унизительно. Чудовищно. Но еще более странным было то, что случилось потом. Громов, увидев их, не стал насмехаться или злиться, как он поступал обычно. Он выглядел… потрясенным.

И эта его реакция на труп эльфийки… Алиса видела его глаза. В них читалось такое удивление, словно с ним случилось такое впервые. И она бы поверила, если бы не знала, что коронер Громов был замешан в весьма неприглядных схемах, взяточничестве и замятых делах.

А потом эта сцена с покупкой одежды. Что это вообще было? Попытка подлизаться? Задобрить? Алиса так и не поняла, но не собиралась вестись на эту странную игру с его стороны. Он забрал у нее не только пристань и ангары. Плевать на них. Он забрал у нее самое дорогое – отца. И она не простит ему этого.

Она вела протокол в морге, наблюдая, как он работает. Несмотря на всю ее ненависть, она не могла не признать: что-то в нем изменилось. Да, его манера речи, эти едкие, спокойные подколки, его ироничные замечания – все это никуда не делось.

Громов все так же умел задеть за живое парой небрежных слов, как это было в порту, когда он говорил про ее возможное утопление. Но это была другая язвительность. Не злая, высокомерная жестокость, а… что-то другое. Алиса не могла подобрать точное описание к тому, что она испытывала.

Но одно могла сказать точно: в момент оккультного заклятия, которое точно сработало, в нем что-то изменилось.

Прежний Виктор Громов никогда бы не купил им сухую одежду. Он бы наслаждался их унижением, глядя, как они дрожат от холода. Он не стал бы давать воды госпоже Морозовой, когда ту стошнило. Он бы рассмеялся ей в лицо. И уж точно он не стал бы так жестко осаживать урядника Ковалева за его хамство. Тот Громов сам был таким же хамом, только в более дорогом пиджаке.

Этот же вел себя иначе. Он не был добрым. О нет. В нем чувствовалась твердость и какая-то уверенность в себе. В его действиях появилась странная и непонятная логика, лишенная мелкой злобы, присущей ему ранее.

«Мне придется таскать за собой двух кашляющих фурий. Это неудобно». Он объяснил свой поступок не заботой, а прагматизмом. И это, как ни странно, выглядело куда более правдоподобно, чем внезапное раскаяние.

А потом было это. Вскрытие. Она заставила себя смотреть, ожидая увидеть мясника, небрежно кромсающего тело. Но увидела хирурга. Его руки двигались так быстро и так точно, при этом абсолютно непринужденно, словно он был занят не вскрытием тела, а чем-то обыденным. Так просто, как нарезать хлеб.

Она видела человека, поглощенного своей работой.

И вот психея.

Когда она заглянула в грудную клетку мертвой эльфийки, то сначала увидела лишь то, что видит человек, не разбирающийся в анатомии – кровавое месиво. Но потом Громов что-то прошептал, и она присмотрелась. И увидела это чудо. Этот невероятный, переливающийся всеми цветами радуги клубок света.

Когда она училась в школе для обычных детей, ей несколько раз попадались в книгах картинки Психеи, и на картинках в старых книгах по «Энергии Мира» рисовали нечто подобное. Но сама Алиса никогда не думала, что ей хоть раз в жизни доведется увидеть то, что видят Мастера Инквизиции.

И он, Громов, казалось, был потрясен этим не меньше, чем они. А потом он прикоснулся к этому свету, и его будто ударило молнией. Пошатнулся, его лицо стало белым как мел, он тяжело дышал.

Алиса сидела на жестком стуле, держа в руках планшет с протоколом, и думала. Все же… все же почему-то ей казалось, что когда он провернул свой оккультный ритуал, с Виктором Громовым что-то случилось. Что-то непоправимое. Он не просто изменился. Он словно стал другим человеком. И это пугало гораздо больше, чем его прежняя, понятная и прямолинейная мерзость. Потому что с тем Громовым она знала, что делать. А с этим нет. Совершенно.

А вдруг… вдруг с ней тоже что-то случилось, и она пока этого не поняла?

Глава 7

Виктор Громов. Прозекторская

– Я видел ее смерть, – сказал наконец, нарушая тишину. Голос звучал глухо в подземной прозекторской. – Как и предполагал, ее убили.

Я встал со стула, пытаясь привести мысли в порядок.

– Не для протокола, – проговорил скорее, чтобы зафиксировать мысль и осознать ее в полной мере. – Этот… центральный сгусток психеи… от него, как мне показалось, расходятся тончайшие нити. Почти невидимые. Сотни, если не тысячи. Они словно пронизывают все тело как нервная система, только на ином уровне.

Я перевел дыхание, пытаясь облечь в слова то, что едва поддавалось осмыслению. Сердце все еще шумело в ушах.

– Создается впечатление, что эти нити как-то связаны с нашими органами. Это всего лишь догадка, основанная на визуальном осмотре, не более, – продолжал я рассуждать, прокручивая в голове все события от момента, как я коснулся «узелка». – И там, где тело получает серьезное повреждение… возможно, не только физическое, но и эмоциональное… на этих нитях образуются… какие-то уплотнения. Словно узелки на леске. Я прикоснулся к чему-то подобному у нашей покойной в районе шеи, и мне кажется, именно поэтому я и увидел то, что увидел.

Я скорее рассуждал вслух, чем вводил их в курс дела. С другой стороны – что мне терять? Они не могут мне навредить, и никому не расскажут то, что услышат. Я мог говорить все, что вздумается, а думать теперь приходилось очень много.

– Как это – «видел ее смерть»? – недоверчиво спросила Алиса.

– Самым прямым образом. Последние мгновения.Я просто сам был в ней.

– Но…

– Я не знаю, как это работает, – перебил, не желая вдаваться в бессмысленные сейчас споры.

– Потому что ты грязный колдун, по которому плачет петля или святое пламя, – как-то невозмутимо заметила Лидия, словно констатировала факт.

– Как и по тебе, – я пожал плечами. – И по ней тоже. Мы все трое теперь видим души. Или, как вы назвали «психею». Лидия, не в твоих интересах сейчас изображать из себя кобру и плеваться ядом.

– Да что ты? – подняла она брови. – Из-за тебя мой жених… – она задохнулась, не в силах закончить.

– Хватит, – сказал я спокойно, но твердо. – От того, что ты повторишь это еще сотню раз, ничего не изменится. А у нас на руках новая проблема, с которой теперь нужно разбираться. Или ты предпочтешь и дальше терзать себя мыслями о прошлом, Лидия Морозова? Возьми пример со своей подруги по несчастью, она как-то охотнее втягивается в процесс.

– Если ты думаешь, что я простила тебе то, что ты сделал с моей семьей… – тут же начала Алиса, но я ее перебил.

– Мне не нужно твое прощение, – я не дал ей договорить. Хотя если бы эти барышни успокоились и стали сотрудничать со мной, процесс пошел бы значительно проще. – Но на данном этапе было бы неплохо, если бы вы обе попробовали хоть немного включить головы и остудить эмоции. Не надо! – я резко ткнул пальцем в их сторону, увидев, как они одновременно раскрыли рты, чтобы зайтись в возмущенной тираде. – Я не закончил. – Я сделал паузу, подбирая слова. – Это гормоны. Эстроген, прогестерон. Ваша женская природа запрограммирована на более острую эмоциональную реакцию, чем мужская. Ваша лимбическая система, центр эмоций в мозге, более активна. Это не хорошо и не плохо, это просто факт. Но сейчас эти всплески ярости и горя мешают нам трезво оценивать ситуацию. А ситуация, позвольте заметить, катастрофическая для всех троих.

Я говорил как человек, который хоть немного разбирался в медицине, используя термины, которые они вряд ли поймут, но которые звучали весомо и научно, подавляя их эмоциональный порыв.

– Поэтому, я прошу вас, мои не самые дорогие, но теперь уже коллеги, – я сделал на последнем слове особое ударение, – давайте закроем это дело, – я кивнул в сторону накрытого тела Улины, – после чего мы все вместе разберемся, как выйти из нашей общей ситуации.

Я помолчал, давая им обдумать все сказанное мной.

– Это не предложение, девушки, – добавил я спустя мгновение, глядя им в глаза. – Это то, чем вам теперь предстоит заниматься. Помогать мне.

Лидия тяжело вздохнула, ее плечи поникли.

– Можно я просто выпью цианида?

Я вскинул брови.

– А это интересный вопрос. Вы не можете навредить мне. Но можете ли навредить себе или друг другу? – я окинул их задумчивым взглядом.

Девушки переглянулись, и мне не понравилось то, что я увидел в их глазах.

– Не сейчас, – остановил я их возможные эксперименты. – Если хотите устроить кулачные бои или отравиться, то сделайте это позже. А теперь, раз вскрытие подтвердило мои предположения, и мы все зафиксировали, я однозначно могу вынести вердикт «намеренное убийство» и передать его полиции.

Я встал и, не оборачиваясь, направился к выходу из подвала. Терпеть не могу грязные инструменты и антисанитарию. Меня в целом воротило от того, как Громов работал раньше. Грязь, застарелая кровь на инструментах, отсутствие стерилизационных аппаратов. Я осмотрелся и не приметил ни одной толковой вентиляционной вытяжки или конвектора.

Это не просто мрак, это был целый, мать его, эпидемический рассадник. Как он только дожил до своих лет, если всегда так работал?

А потом я осекся на полпути к лестнице.

Собственно, он никак и не дожил. Теперь его нет.

Стоило мне взяться за ручку двери, ведущей в коридор, как мое внимание привлек шум, и я едва успел отскочить в сторону. Дверь с грохотом распахнулась, и из-за нее вывалилось тело, мешком распластавшись на полу.

Я озадаченно посмотрел на него. От тела несло таким густым перегаром и застарелым потом, что воздух в подвале стал еще более невыносимым.

Это был пожилой мужчина в белом халате, надетом задом наперед, и с медицинской шапочкой, съехавшей набекрень и едва державшейся на седой голове. Он несколько раз попытался встать, опираясь на руки, но каждый раз его тело, не слушаясь, оседало обратно. Третьей попытки я ему давать не стал, а взялся за шиворот и рывком поднял на ноги.

Он мутным взглядом посмотрел на меня, хмуря брови, потом перевел взгляд на девушек. И снова на меня. Громко икнул. В глазах, кажется, появилось узнавание.

– О… сударь Гр…ик!..омов. А мне ск-зали, что над вскрытие оф…ик!.. формить.

В голове что-то щелкнуло. Урядник Ковалев в порту говорил, что патологоанатом Евдокимович был в запое. Я опустил глаза на именной бейджик, который из-за неправильно одетой формы болтался у него на спине. Кажется, это был он. Старший патологоанатом Ефим Евдокимович собственной персоной.

– Оформить? – спросил я, отпустив его, когда убедился, что мужчина может самостоятельно стоять на ногах. – Так оно уже проведено, Ефим Евдокимович. Вы слегка припозднились.

– Провед… ик!.. дено? – он озадаченно почесал щетинистый подбородок. – А кто ж…

– Я, – коротко ответил я.

– А-а-а-а… – протянул он, явно теряя нить разговора. – Ну… раз так… Я тогда это… на стульчик присяду. Немножко в себя приду.

Он, пошатываясь, прошел мимо нас, плюхнулся на единственный стул, на котором я сидел до этого, и, не прошло и секунды, как его голова упала на грудь, а подвал наполнился оглушительным храпом.

Я, Лидия и Алиса молча смотрели на это тело. Удивление на их лицах было неописуемым.

– Надо сказать, чтоб оттащили его домой, – подумал я вслух, уже зная, чем займутся парни, что были у меня на подхвате. Кажется, их звали Андрей и Игорь. Ничего другого память не подсказывала.

Тяжелая дверь захлопнулась за спиной, оставив формалиновые ароматы позади. Воздух на улице показался почти сладким после подвального помещения.

В паре метров у урны маячили три фигуры. Две лениво тлеющие сигареты в принадлежали Игорю и Андрею, а третья, Лизавета, не курила, но стояла рядом с ними, скрестив руки на груди.

– Идите, – сказал я девушкам, кивнув головой в сторону выхода с территории. Добавлять «насколько сможете» не стал. Надеюсь, они поймут и без того.

Не говоря ни слова, Лидия и Алиса направились к выходу с территории морга. Когда они скрылись за углом здания, я повернулся к ассистентам.

– Кто позвал Евдокимыча? – спросил я, оглядев всех троих.

Они уставились на меня с тем самым невинным выражением на лицах, какое бывает только у пойманных на месте преступления школьников. Андрей потушил сигарету об урну, Игорь же выбил остатки табака указательным пальцем.

– Ладно, – сказал я, не дожидаясь ответа, который все равно был бы, казалось, лживым. – Андрей, Игорь. Вы двое. Возвращаетесь внутрь, поднимаете нашего старшего патологоанатома и отвозите его домой.

– Господин Громов! – тут же подал голос парень пониже и покрепче. Андрей. – Но ведь рабочий день почти закончен…

– Слушаю, – сказал я спокойно, но мой взгляд заставил его осечься. – Продолжай.

– Э-э-э… ничего.

– Вот и я так думаю. Потому что отвечать на простой вопрос, кто и зачем притащил сюда пьяное тело старшего патологоанатома, вы отказываетесь. Рабочий график у вас, насколько я помню, ненормированный, и выполнение моих распоряжений входит в ваши прямые обязанности. Поэтому берете его, отвозите в клинику и проследите, чтобы его откапали как следует и привели в норму.

– В смысле, в клинику⁈ – удивился Андрей. Его лицо выражало такой спектр непонимания, отчаяния и ленивой обиды, что можно было писать диссертацию.

– В прямом, Андрей. А затем вернетесь и приведете секционную в состояние, пригодное для работы, а не для забоя скота. Втроем. Я хочу, чтобы там можно было есть с пола. Уяснили?

Они сникли, как два проколотых воздушных шарика. Без лишних слов, опустив головы, они понуро поплелись обратно к двери морга, из-за которой доносился богатырский храп Евдокимыча.

Я уже собирался уходить, когда за спиной раздался сдержанный кашель. Лизавета. Она не ушла с остальными.

– Все нормально?

Я обернулся. Она смотрела на меня в упор.

– А что не так? – уточнил я, не понимая, что она имеет ввиду.

– Тебя не было несколько дней на работе. Ты не отвечал на звонки, не читал почту. Ты меня игнорируешь, Громов? – спрашивала она, загибая пальцы, что я еще «не».

Я нахмурился. В черепной коробке что-то настойчиво скреблось, какая-то недооформленная мысль, обрывок воспоминания, который мозг по ведомой лишь ему причине не желал выпускать наружу.

– Я не понимаю, о чем ты. Плохо себя чувствовал, было не до того, – ответил я уклончиво.

Она перевела взгляд на тускло освещенную аллею, куда несколько минут назад свернули Алиса и Лидия.

– А на них, значит, время есть? – кивнула Лиза головой.

– Я же сказал: расширение штата.

Она вздохнула и с преувеличенным интересом принялась рассматривать свои ногти.

– Не смеши меня, Виктор. Весь город знает, что ты с ними сделал. Что ты сделал с их семьями. И только одному богу известно, почему они вообще находятся в твоей компании без попыток воткнуть тебе скальпель в глаз.

О том, что такая попытка была, и даже не одна, конечно же, знать ей не стоило, да и говорить я не собирался.

– Почему это тебя так волнует, Лизавета? – спросил я прямо. Хотелось закончить и пойти заниматься своими делами.

– Ну, не знаю… – она вскинула на меня глаза. И я увидел в них… обиду? – Может потому, что мой мужчина несколько дней шатается непонятно где, а потом появляется в компании двух девиц, у которых есть все причины его ненавидеть, а меня морозится и избегает?

«Мой мужчина⁈».

Вспышка была не просто яркой – она была ослепляющей. Не череда картинок – удар под дых. Запах ее духов, смешанный с запахом коньяка на его, Громова, губах. Ощущение ее волос под пальцами. Жар кожи. Тяжелое, сбитое дыхание в полумраке его кабинета, на том самом кожаном диване… И не страсть. Нет. Какая-то злая, почти хищная потребность, помноженная на одиночество.

Отпустило так же резко, как и нахлынуло. Сердце сделало пару быстрых, панических ударов и тут же вернулось в норму.

Любовница, значит. Прелестно. Еще один узел, который мне предстоит распутывать.

– Можешь не переживать на этот счет, – сказал я самым ровным тоном, на какой был способен. – Бедным девчонкам и вправду некуда идти, поэтому они обратились за помощью.

– И ты, как последний оплот для сирых и убогих, решил на это согласиться? – она скептически изогнула бровь. – Не думаешь, что они на тебя компромат собирают таким образом?

Я сдержался, чтобы не ухмыльнуться. Если и копают, то в ближайшее время им точно не удастся ничего найти. А если и найдут, то рассказать не выйдет.

– Все под контролем, не переживай. Можешь быть на сегодня свободна.

– Когда мы увидимся? – задала она вопрос прямо в лоб, не оставляя пространства для маневра.

Я мельком взглянул на часы, которых на руке не было. Привычка из прошлой жизни.