Текст книги "Журнал «Если», 2001 № 09"

Автор книги: Сергей Лукьяненко

Соавторы: Дмитрий Володихин,Владимир Гаков,Павел (Песах) Амнуэль,Андрей Саломатов,Роберт Рид,Олег Овчинников,Терри Бэллантин Биссон,Дмитрий Караваев,Евгений Харитонов,Сергей Некрасов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Эпилог

ПОСЛЕДНИЙ ПОДАРОК ДЖИННА

Очнулся Дужкин на скамейке у озера. Он лежал, поджав ноги и по-детски подложив ладони под голову. Перед глазами у него волновалось потемневшее Калитниковское озерцо. Рядом со скамейкой валялась пустая бутылка из-под джина. Накрапывал мелкий дождь и было не по-летнему промозгло.

Саша поднялся на ноги, отшвырнул от себя пустой глиняный черепок, из которого пил за собственное семейное счастье, и обнаружил, что переместился назад в том же виде, в каком его застал джинн – на нем болтались лишь жалкие остатки брюк. Обхватив себя руками за плечи, Дужкин побежал к скверу. Он на чем свет стоит материл джинна и на бегу думал, как без ключей от квартиры попасть домой.

Дело шло к вечеру, из-за непогоды в скверике не было ни единого человека, и только в поникшей от дождя пожелтевшей листве безобразно гулял ветер. Бежать по раскисшей тропинке было трудно – разъезжались ноги. Один раз Саша поскользнулся и упал в лужу, что, впрочем, не добавило ему грязи. Для города вид у Дужкина был дикий и даже жуткий. Саша знал об этом и после стольких дней, проведенных в лесу, ощущал себя снежным человеком, случайно забредшим в цивилизованное место.

Неожиданно в конце тропинки показался человек, и Дужкин мысленно чертыхнулся. Он не без основания опасался, что его примут за маньяка или сумасшедшего и, чего доброго, вызовут милицию. Объяснять же стражам порядка, как он умудрился довести себя до такого состояния, Саша не собирался, прекрасно понимая, что подобная искренность приведет его прямиком в психиатрическую больницу.

Решив обогнуть прохожего, Дужкин еще раз всмотрелся в фигурку и остолбенел. Это была Роза. Та самая девушка, которой он сделал предложение и получил отказ.

Балансируя на скользкой глинистой тропинке, Роза спешила к Саше и еще издали принялась подавать ему знаки. Одной рукой она прижимала к груди довольно большой сверток, другой же энергично помахивала в знак того, чтобы Дужкин остановился.

Подпрыгивая от холода, Саша поспешил к девушке. У него не укладывалось в голове, как Розочка могла вычислить его появление на скамейке. Не менее странным ему казалось и то, что Роза вообще решилась выйти ему навстречу.

Они сошлись под железобетонной стеной Калитниковского кладбища и секунды три молча разглядывали друг друга. Роза была необыкновенно хороша. Ее огромные, по-коровьи влажные глаза смотрели на Дужкина с восхищением и любовью, и от этой странной метаморфозы Саше сделалось немного не по себе.

– Здравствуй, – сказала Розочка и наконец протянула продрогшему мокрому Дужкину сверток. – Завернись. Это плед.

– Сп-пасибо, – ответил Саша. Он тут же развернул сверток и с наслаждением укутался в толстый верблюжий плед.

– Пойдем, – не отрывая от него взгляда, сказала Роза, увлекая Дужкина за собой. – Ты можешь простудиться.

Рука об руку они пошли по тропинке, и Саша, словно очнувшись от гипноза, вдруг подумал: «Все понятно. Опять джинн колбасит»:

– Ты знаешь, – начала Роза. – Я поняла, что… что… В общем, я согласна.

Всего одна секунда понадобилась Дужкину, чтобы понять смысл этой таинственной фразы и принять решение. Даже не посмотрев на девушку, он быстро пошел вперед и, добравшись до угла, обернулся. Оставленная под дождем Розочка стояла там, где он ее покинул, и с несказанной скорбью и удивлением смотрела ему вслед.

– Мне надо подумать, – крикнул ей Саша. – Эти ж дела так не делаются. Я тебе позвоню.

Махнув Розочке на прощанье рукой, он галопом помчался к дому.

Литературный портрет

Евгений Харитонов
Грустный взгляд веселого человека

Выпускник легендарной Малеевки, он оказался в числе немногих первых фантастов, кого радушно приняла «враждебная» среда – «толстые» журналы. Публикации в «Дружбе народов» и «Знамени» обеспечили ему известность далеко за пределами фантастического цеха. Опубликованная в 1994 году в «Знамени» нефантастическая повесть «Синдром Кандинского» была удостоена премии журнала с формулировкой «За произведение, утверждающее приоритет художественности в литературе».

Творчество Андрея Саломатова очень трудно классифицировать. До сих пор непонятно, кого в нем больше – детского сказочника, «взрослого» фантаста-авангардиста или законченного реалиста-бытописателя. Если брать количественное соотношение, то, конечно же, Андрей Саломатов – стопроцентно детский писатель, время от времени забегающий на «взрослую» территорию. Ведь из «взрослых» книг у него до сих пор издано только две – упоминавшийся «Синдром Кандинского» и психологический детектив «Чертово колесо» – против 10 детских (не считая переизданий). Да и то «Синдром…» вышел отдельной книгой пока только во Франции.

Говоря о «взрослой» ипостаси своего творчества, писатель утверждает, что никогда не писал фантастики: «Я пишу странную прозу». И в самом деле, мы обнаружим у него немного рассказов, подпадающих под канонический формат НФ. Все им написанное всегда на грани реального-нереального, но в то же время проза этого писателя лишний раз подтверждает тезис о размытости границ фантастики.

Его биография – в чем-то хрестоматийна для российского писателя, чье человеческое и творческое формирование пришлось на советские годы.

Коренной москвич Андрей Васильевич Саломатов родился в 1953 году в интеллигентной семье. В детстве, как и полагается, зачитывался приключенческими книжками и мечтал о путешествиях. Эта детская мечта, по-видимому, и привела его после школы в Московский геологоразведочный институт, в котором, правда, будущий писатель так и не доучился до конца. Позже он приобрел другую специальность – в Художественном училище им. 1905 года на факультете станковой живописи.

Геолог и художник – трудно представить более романтическое сочетание.

Попутешествовать Андрею и в самом деле довелось немало. В буквальном смысле слова исходил он пешком полстраны. Ловил змей в Средней Азии, валил лес на севере, а в Крыму писал на заказ картины и оформлял стены пионерлагерных столовых… А еще успел испробовать и много других профессий – бутафора, сторожа (ну, это уже классика!), литературного консультанта, журналиста, редактора издательства…

В середине 90-х Андрей Саломатов подался на «вольные хлеба», став профессиональным литератором. Но вольный заработок (особенно литературным трудом) – вещь ненадежная, если ты не сверхкоммерческий автор. Как признавался сам писатель, «свобода расслабляет и озлобляет», поэтому в 2001 году Андрей вернулся в профессиональную журналистику, став редактором отдела журнала «Interполиция» и газеты «Интерпол-экспресс».

В литературу Андрей Саломатов пришел как детский писатель. После первого опубликованного рассказа (нефантастического) «Ловись, рыбка, большая и маленькая» (1985) на страницах журналов «Пионер», «Советский школьник», «Мальчик» и других стали довольно регулярно печататься его веселые истории из жизни животных и подростков.

Но именно сказочно-фантастическая линия стала с конца 80-х главной в творчестве писателя. Первые фантастические рассказы для детей появились в 1987 году в журнале «Юный техник» и впоследствии составили содержание дебютного авторского сборника «Наш необыкновенный Гоша» (1994). Уже эта первая книга продемонстрировала, с какой легкостью автор использует широкий спектр комического, внедряя в текст повествовательные приемы байки, «пионерлагерного» фольклора, анекдота. Саломатов иронично подает распространенные штампы НФ – инопланетян, роботов, машину времени, наполняя их новым художественным смыслом. Например, герой шести историй – домашний робот-непоседа Гоша – никак не вписывается в пантеон железных собратьев из других фантастических сочинений. Автор придал ему психологические черты подростка-сорванца: он любит приврать, склонен к розыгрышам и шалостям, капризен и обидчив. Писатель снабжает своего героя такой красочной характеристикой: «А слуховые решетки у него вечно забиты пылью и паутиной. Это от того, что Гоша любит лазать по чердакам и подвалам. Из-за пыли и паутины Гоша плохо слышит и все время переспрашивает: «Чего-чего?» Он так привык переспрашивать, что даже когда слышит, все равно повторяет: «Чего-чего?» А еще Гоша любит скрипеть несмазанными частями. Часто он специально расхаживает по квартире и скрипит. Мама в таких случаях говорит ему:

– Гоша, немедленно возьми масленку и смажь шарниры.

А Гоша ей на это отвечает:

– Да я только неделю назад смазывал. Сколько можно-то?»

Одной из отличительных черт детской НФ А.Саломатова является то, что фантастическое происшествие он подает почти незаметно, как самое заурядное, обыденное событие; переход в мир сказки почти незаметен. Оппозиция «обычное-необычное», «правда-вымысел» словно растворяется в тексте. Так растворяется реальность в воображении ребенка, фантазирующего о НЕБЫВШЕМ в объективной реальности, но ОЧЕВИДНОМ в фантазии-мечте.

Детская фантастическая литература 90-х не избежала общей болезни – пристрастия к сериальности. А.Саломатов не стал исключением. Повесть «Цицерон – гроза тимиуков» (1996) положила начало серии из шести книг о космических и земных приключениях мальчика Алеши и его друзей – грузового робота Цицерона, который, подобно Гоше, тоже не дурак порассказывать небылицы, и удивительных существ с планеты Федул – мимикров Фуго и Даринды. Помимо заглавной в серию вошли повести «Цицерон и боги Зеленой планеты» (1997), «Сумасшедшая деревня» (1998), «Возвращение Цицерона» (2000), «Сыщик из космоса» (2000) и «Фокусник с планеты Федул» (2001).

Как правило, беда почти всех сериалов – художественная и сюжетная регрессия, стремительное снижение увлекательности повествования, оригинальности «ходов» по мере увеличения числа сиквелов. В случае с сериалом А.Саломатова случилось прямо противоположное: продолжения явно лучше двух первых книг. Привлекательной стороной повестей является зримость, достоверность описываемых волшебных миров, невероятных ситуаций. Этот эффект правдоподобия неправдоподобного во многом достигнут за счет психологической близости Будущего. Будущее А.Саломатова – это лишь слегка утрированное настоящее, ведь даже такой, казалось бы, элемент прекрасного далека, как пункт межгалактической телепортации, в писательской версии оказывается похожим на самую обыкновенную автобусную остановку. А герои мало чем отличаются от своих сверстников конца XX века.

Эта серия сделала А.Саломатова первым лауреатом недавно учрежденной премии «Алиса», присуждаемой за лучшее фантастическое произведение для подростков.

В последнее время писатель все активнее осваивает возможности ближайших родственниц НФ – литературной сказки и фэнтези. В этих жанрах А.Саломатовым созданы книги «Рыцарь сновидений» (1997; выходила также под названием «Дорога чуда»), «Все наоборот» (2001) и «Черный камень» (2001), выделяющиеся на общем фоне однообразия современных серийных сказок живостью языка, увлекательностью сюжета и, что очень важно, наличием действительно доброго юмора, а не модного ныне ерничания. Вероятно, главный писательский талант Саломатова заключается в умении вести разговор с ребенком-читателем на равных, не заигрывая, не морализируя и не издеваясь втайне над ним. Он просто рассказывает увлекательные истории.

Старт Андрея Саломатова как «автора для взрослых» состоялся только на рубеже 80 – 90-х, когда в периодику просочились кое-какие рассказы, написанные еще в середине 80-х. Достаточно прочитать их, чтобы понять, почему странная фантастика А.Саломатова не могла быть опубликована в советские годы. Писатель начинал как автор очень жесткой авангардной прозы. Яркими образцами абсурдистской фантастики стали такие рассказы, как «Праздник Зачатия» (1989) [9]9
  Кажется, единственное произведение Саломатова, где действие происходит на другой планете. (Прим. авт.)


[Закрыть], «Кокаиновый сад» (блестящая новелла, написанная еще в середине 80-х, но до сих пор не опубликованная), «Големиада» (1990) – антисоцреалистический памфлет о битве на Елисейских полях оживших статуй и гипсовых пионеров; «Игра природы» (1993). Хоть и с натяжкой, в этот ряд можно поставить и самую странную его повесть рубежа десятилетий «Девушка в белом с огромной собакой» (1990) – гремучая смесь «бытового сюрреализма», хоррора и черного юмора. Его проза не вписывалась ни в какие стандарты. Внешне реалистические ситуации он доводил не просто до абсурда, а до сверхфантастичности, но от этого они почему-то казались еще более достоверными.

Первое, что бросается в глаза после знакомства с «детской» и «взрослой» испостасями творчества Саломатова – это жирная граница между ними. По одну сторону – жизнеутверждающий пафос, искреннее, от души, веселье; по другую – «траурность», щемящее чувство потерь. Обычно автор, работающий параллельно в детской и взрослой литературе, сохраняет общую эмоциональную тональность, мировидение. У Саломатова «оппозиционность» во всем: лексика, эмоциональный строй, позиция… Герой повести «Кузнечик», узнав, что у него есть внебрачный ребенок (плод случайной связи с алкоголичкой), и стремясь оградить семью от «лишних проблем», отказывается признать младенца своим. И тогда деточка вдруг становится монстром, преследующим героя, убивающим его жену и сына. И только в самом конце выясняется, что все картины ужаса – всего лишь следствие разыгравшегося воображения героя, мучимого угрызениями совести.

У писателя почти нет положительных героев, они, скорее, вызывают жалость, чем симпатию и сострадание. Персонажи Саломатова скачут, как кузнечики, по жизни, суетятся, постоянно перемещаются куда-то, озабоченные поиском индивидуального рая, но, как правило, обретают свой персональный ад. И что же, они сопротивляются? Отнюдь, герои просто заставляют себя поверить, что это и есть рай. Таков рассказ «Мыс Дохлой Собаки» (1995), такова и повесть «Время Великого Затишья» (2000). Тема путешествия к средоточию Земли разрабатывалась многими фантастами – от Булгарина до Жюля Верна и Обручева, но такой «подземной антиутопии», как «Время…» в мировой литературе, кажется, еще не было. До того достоверен этот подземный рай-ад, до того натуралистичны описания, что вряд ли стоит удивляться тому, что некоторые читатели сочли публикацию повести в журнале фантастики не вполне правомерной.

Из этого ряда выбивается, правда, пронзительно-грустный «Праздник» (1998), получивший в 1999 году премию Конгресса «Странник». Не припомню в нашей НФ более эмоционально сильного произведения об апокалипсисе человеческого Одиночества.

Только что вы прочитали новую повесть Андрея Саломатова – «В будущем году я стану лучше», поэтому не имеет смысла касаться ее содержания – она тоже о поисках индивидуального рая. Это произведение гораздо ближе к традициям НФ, чем другие сочинения Саломатова, ведь здесь присутствует путешествие по мирам. Но… Читатель журнала «Если» больше привычен к пародированию штампов НФ. Одной из примечательных сторон «В будущем году…» является как раз пародирование – но штампов так называемой современной русской прозы, бытующей на страницах «толстых» журналов: постмодернистские игры с формой, любовь к цитациям… Все эти атрибуты тонко обыграны писателем. Но сама повесть все о том же – о нас, человеках, заблудившихся в космосе своих желаний.

И слава Богу, что после долгого перерыва у автора появляется, наконец, улыбка. И героя не только жалеешь, но и сочувствуешь ему.

Примерно раз в год Андрей Саломатов клятвенно обещает покинуть «взрослую» прозу и целиком посвятить себя благороднейшему занятию – сочинительству добрых историй для детей. «После каждой «взрослой» повести я испытываю колоссальное эмоциональное истощение», – как-то в приватной беседе признался писатель.

В следующем году он снова пообещает не писать для взрослых… А может, лучше посчитать нас детьми? А что, представьте себе: однажды из-под пера Андрея Саломатова, писателя с грустными глазами и застенчивой детской улыбкой, появится удивительно добрая и веселая повесть для взрослых, которая бы напомнила нам о том, что, как бы мы ни плутали в дебрях нашей взрослой жизни, в душе у нас все равно живет ребенок, который мечтает о сказках со счастливым концом…

Евгений ХАРИТОНОВ

БИБЛИОГРАФИЯ АНДРЕЯ САЛОМАТОВА

(Книжные издания)

1. «Наш необыкновенный Гоша»: Рассказы. – М.: Дет. лит., 1994.

2. «Цицерон – гроза тимиуков». – М.: Армада, 1996; М.: Диалог, 1999; М.: Дрофа, 2001.

3. «Цицерон и боги Зеленой планеты». – М.: Армада, 1997; М.: Диалог, 1999; М.: Дрофа, 2001.

4. «Рыцарь Сновидений». – М.: Армада, 1997; То же под назв. «Дорога чуда». – М.: Диалог, 1999; М.: Дрофа, 2001.

5. «Сумасшедшая деревня». – М.: Армада, 1998; М.: Диалог, 1999; М.: Дрофа, 2001.

6. «Синдром Кандинского». – Paris, 1999 (на фр. яз.); М., 2001.

7. «Чертово колесо». – М.: Диалог, 1999.

8. «Возвращение Цицерона». – М.: Диалог, 2000; М.: Дрофа, 2001.

9. «Сыщик из космоса»: Сб. – М.: Диалог, 2000; М.: Дрофа, 2001.

10. «Фокусник с планеты Федул». – М.: Дрофа, 2001.

11. «Все наоборот». – М.: Дрофа, 2001.

12. «Черный камень». —М.: Дрофа, 2001.

Проза

Роберт Рид
Слишком много Джоэлов

День вроде обещает быть особенным, и я могу точно объяснить вам, почему. Девушка эта стреляет в меня глазами. В обеденный перерыв я осваиваю ресторанчик в переулке за рыночной площадью, и пара приятелей из нашей конторы помогают мне в этом мероприятии. Официантка, вооружившись меню, подходит к нам и говорит, что ее зовут Хизер, что сегодня нас будет обслуживать она, и вот тут-то она стреляет в меня. Глазами. А потом как будто следует кокетливое подмигивание. Будь день обычным, я бы, вероятно, и внимания не обратил, но едва она удаляется, как мои приятели начинают прыскать и отпускать дружеские шуточки.

Девочке, возможно, лет двадцать. Худющая, длинная и не очень уж из себя. Но она молода – абсолютно и ослепительно молода, и я снова становлюсь мальчишкой. К концу обеда я в общем итоге профлиртовал девяносто секунд, и с ними приходит счастливое настроение, на каком моя дряхлая душа сумеет продержаться все выматывающие часы совещаний. По пути домой у меня достаточно времени вообразить новую жизнь с Хизер. Мы поселимся в большой квартире над ее рестораном, и дома она будет носить только передник да табличку со своим именем, и мы обзаведемся огромным ящиком со всякими секс-игрушками.

Так, фантазии и ничего больше.

Правду сказать, я не заметил, какие у нее глаза, а фигура, скорее всего, помнится мне куда более интересной, чем на самом деле.

Полина висит на телефоне. Судя по бойкому тону, разговаривает она с сестрой. Лео растянулся на диване и делает вид, будто занимается. Потом делает вид, будто смотрит на меня. Но его глаза так толком и не поднимаются и тут же снова утыкаются в телевизор.

Я хочу сказать ему что-нибудь такое, отцовское, но тут его мать говорит: «Пока, Бек» – и появляется в обозримом пространстве все еще с телефоном в руке, и странная широкая улыбка замораживает меня.

Она красавица. И теперь, и когда ей было двадцать, и всегда.

И конечно, глядя на это тонкое лицо и золотистые волосы, на длинноногую фигуру, которую она поддерживает в оптимальной форме, я испытываю жгучий стыд. Я дерьмо и идиот. Вот что я думаю, когда она говорит мне:

– Кое-кто работает с зеркалом.

Полсекунды, чтобы собраться с мыслями.

– Зеркало? – бормочу я.

– Зеркало новой модели, – говорит она, а ее улыбка уже не просто улыбка. – Он местный, и ты его знаешь.

– Я знаю многих.

– Догадайся, кто? – требует она.

– Но мне не надо догадываться. Собственно, в нашей Вселенной есть только один человек, к которому это может относиться.

Не стану притворяться, будто понимаю принцип зеркал. А ведь в школьные годы точные науки мне даже нравились. Спотыкаюсь я на дерьмовой квантовой механике: свет функционирует как частицы, а электроны находятся одновременно повсюду. На этом принципе, втолковывают мне, и работают зеркала. Кто-то установил, что наша Вселенная – всего лишь одна из бесконечного числа наложенных друг на друга вселенных, и каждый электрон делит свое существование между триллионами разных мест, и если у вас хватит ума и энергии вдобавок к миллиардам долларов, вы можете сконструировать машину, которая проникает из вашего крохотного царства в необъятное число других.

Машину назвали «зеркалом» из-за того, что она плоская и обеспечивает стопроцентное отражение. И еще из-за того, как эта дрянь действует.

Человек встает перед своим зеркалом. Он видит свое отражение, а зеркало видит в нем неповторимое расположение его молекул. Это очень важно, даже критически важно. Для навигации по нескончаемым скрытым просторам гипервселенной необходима конкретная цель. Цель эта должна быть объемной, сложной и до предела маловероятной. Пылинка не отвечает ни одному из этих определений. Известняковая плита ничем не лучше. Даже какая-нибудь знаменитая скульптура – какая-нибудь прекрасная обнаженная фигура, изваянная из самого драгоценного, самого редкого мрамора – не обладает достаточной сложностью. Но человеческое тело – это чудо маловероятностей, помноженных на маловероятности. Шестьдесят триллионов клеток, и каждая нашпигована одной и той же ДНК. Вот это-то и видит зеркало. Затем оно шарит по гипервселенной, выискивая идентичные системы, и если кто-то в тот момент стоит перед зеркалом-двойником, возникает связь. Стоящий видит образ, очень похожий на его собственный. Но только одет этот образ по-другому, а возможно, есть мелкие отличия и в лице. Один шрам на двоих. Не тот пробор. Маленькие особенности, возникающие из мелких различий в двух жизнях…

Которые в остальном практически идентичны.

Вот тут-то и зарыта собака.

Зеркало – не просто зеркало.

Если можно послать свет из одной вселенной в другую, то же можно сделать и с плотью, и с кровью. Необходим только сильнейший импульс энергии плюс несколько более сложная аппаратура. Зеркало действует и как проход, ну, словно пользуешься дверью. Делаешь большой шаг вперед, мгновение по коже бегут ледяные мурашки – и ты уже стоишь в комнате, очень похожей на твою.

То есть кроме мельчайших различий.

Я в постели. Полина обещает скоро присоединиться ко мне. Но гимнастика для нее святое, и, правду сказать, обычно я ничего против не имею. Сорок лет, а она все еще прижимает обе ладони к полу, длинные ноги почти не согнуты, и над всем возвышаются ее упругие, крепкие и практически голые ягодицы.

Однако сегодня я смотрю не на мою жену, а на экран телевизора. В местных новостях все еще пережевывается потрясающая сенсация: Джоэл Монтгомери – то, Джоэл Монтгомери – это. А на случай, если кто-то подзабыл, репортеры продолжают перечислять его активы. Свою первую акцию Джоэл купил еще подростком. Первую компанию приобрел еще до двадцати одного года, а неоспоримым миллиардером стал еще до тридцати лет. Первая акция, выпущенная Монтгомери, вступила в жизнь за два доллара. Теперь та же акция стоит столько же, сколько новый «лексус». Если бы я в самом начале купил десять акций, если бы следующие два десятка лет… словом, мы с Полиной могли бы купить практически любую островную страну по своему выбору, а затем предаться деспотической роскоши.

Соль в том, что это могло бы случиться.

И очень просто.

Я в школьной столовой ел что-то таинственное. Джоэл сел напротив меня без всякого приглашения. Он выдал мне свою особую улыбочку, потом спросил: «Ну как, Росс? Одолжишь мне небольшой капитал и дашь мне распорядиться им по-моему?»

Я мог бы ответить «нет» по сотне веских причин.

Но чтобы отказать ему, мне требовалось не больше одной. И я сказал напрямик: «Ты мне не слишком нравишься, и мы оба знаем причину. Так отчего бы тебе с этой минуты больше ко мне не лезть?»

Двадцать с лишним лет прошло, а я все еще помню свои слова. В миллионный раз не могу не спросить себя: «А что, если бы?..» И вздрагиваю, и мотаю головой, и, спасая свою душу, изучаю ягодицы жены.

– Единственное действующее зеркало в частном владении, – объясняет ведущий. – Мистер Монтгомери использует его, чтобы собирать в нашем прекрасном городе свои альтернативные «я». Это будет месяц замечательных событий, и он завершится фестивалем в честь его и их дня рождения.

– Прыщ самодовольный! – взрываюсь я. – Самовлюбленная сволочь!

Полина пристраивается рядом со мной, отбирает пульт и выключает телевизор. И находит нужным сказать мне:

– А это тебя очень злит.

Как будто я сам не знаю, что чувствую.

– Он сделал для нашего города колоссально много, – напоминает она.

Я не говорю того, что думаю. И даю тишине воцариться в спальне. Потом вполголоса ставлю Полину в известность:

– Я больше не хочу разговаривать о Джоэле Монтгомери.

Она встает и проверяет, заперта ли дверь, что теперь случается не так уж часто, а возвратившись к кровати, пристально смотрит на меня.

Ну, естественно, в конторе только и разговоров, что о фестивале и зеркалах. Наш самоназначенный всезнайка утверждает, что Джоэл уже забронировал все свободные номера в лучших отелях. Вот как он называет нашего соседа-миллиардера – Джоэл. Как, впрочем, и все. Это ведь город на Среднем Западе с четвертью миллиона жителей, и если вы местный и из обеспеченной семьи, то почти наверняка с ним знакомы. Учились в одной школе. Либо он в то или другое время ухаживал за вашей родной сестрой, двоюродной, а то и за вашей матерью. А может, вы были приглашены на благотворительный концерт, где под дружные аплодисменты ему преподнесли мемориальную дощечку орехового дерева. Джоэл пожал минимум четверть правых рук в городе и знал по имени множество людей.

Бесспорно, у него есть подход. Он такой любезный, светский и неотразимо обаятельный. Легко создает впечатление, что вы – его новый дорогой друг, пусть даже он только что прочитал ваше имя по бумажке. Не такая уж веская причина, чтобы человек вам нравился. Но если отбросить его деньги, влияние и местные корни, то можно увидеть главную причину, почему люди прямо-таки обожают нашего маленького Джоэла.

Черт, даже я научился принимать и уважать моего былого одноклассника. И хотя называл его самовлюбленным прыщом, но фестиваль расшевелил мое любопытство. Даже заинтересовал. Почти заинтриговал.

В обеденный перерыв я вместо ресторана ускользаю в клуб здоровья. Вместо жиров и соли, поглощаю двадцать минут кручения педалей и выжимания тяжестей. Все телевизоры в длинном зале передают программу новостей, тридцать – сорок изображений нашего Джоэла рассказывают о его планах. Ученые, занимающиеся подобными штучками, утверждают, что в пределах соприкосновения существует десять триллионов вселенных, чуть-чуть отличающихся от нашей. И в этих почти соприкасающихся вселенных зеркала – неизменно новейшая технология, безумно дорогая, сосредоточенная в руках немногих счастливцев. Из чего следует, что наш Джоэл намеревается отыскивать таких же Джоэлов, как он. Богатых. По прикидкам, визит нам нанесут тридцать – сорок, что не так уж и странно. И тут я словно вижу, как они торжественно проезжают по городу – каждый с заднего сиденья красного лимузина машет камерам и вопящим поклонникам… Выглядит это таким нелепым, и безобидным, и увлекательным, что, упражняя брюшной пресс, я начинаю смеяться, и меня охватывают слабость, и облегчение, и счастье.

Мое счастье длится десять минут.

Я одеваюсь после быстрого обжигающего душа, а в соседней кабинке болтают двое молодых ребят.

– Что бы ты сделал, будь у тебя такое? – спрашивает один своего дружка. И тут же отвечает на собственный вопрос: – Я бы поменялся местом с моим двойником. Он и глазом моргнуть не успел бы.

– Угу. А зачем?

– Попробовать его жизнь.

– Попробовать его жену?

– Да нет, я сказал… – и тут он хохочет. – Ага, я это самое и сказал. Каждую ночь я бы пробовал новую жену.

В школе Джоэл участвовал в кроссе. Я об этом не так уж часто думаю, но теперь ясно вспоминаю, как выглядели бегуны. Джоэлам, чтобы не путать, присвоят номера, как марафонцам. Наш Джоэл будет «номером первым». Остальным номера станут выдавать в порядке появления из зеркала. Как я слышал, все будет классно: номера сделают маленькими, вышитыми на квадратиках дорогой шерстяной материи, так, чтобы, пришитые к любому костюму, они выглядели элегантно.

Рост и сила сделали Полину звездой волейбольной команды. Наша школа устраивала ежегодный банкет для своих спортсменов, и я подумывал о том, чтобы пригласить ее быть моей дамой. Но Джоэл первым выскочил из ворот, и она сказала ему «да». Так что в конце концов я пригласил своего отца. Речь на банкете произносил удалившийся от дел владелец упаковочной фирмы, и он объяснял, сколько хорошего ему принесли занятия «атле-етикой» – добавляя лишнее «е», словно вкладывая в это слово весомость и фальшивую значимость. Я был футболистом в дублирующем составе, а изредка и в первом. И если не считать странной манеры произносить «атле-етика», я ничего больше об ораторе не помню. Зато помню, как я следил за Джоэлом и Полиной: он говорил без умолку, а она смеялась (слишком много – тем более, если слушала только из вежливости).

Домой я вернулся раньше жены.

Лео разбил лагерь перед телевизором и смотрел какой-то боевик, наверное, в тысячу первый раз. Он даже не взглянул на меня, но сказал напряженным голосом:

– Звонил один тип.

– Какой тип?

– Маме, – говорит он мне. – Минуты две назад.

И снова я задаю критический вопрос:

– Какой тип?

Теперь его глаза обнаруживают меня. Наш сын соединяет внешность матери с нервной тревожностью отца, хотя очень неплохо прячет и то, и другое. Ему скоро пятнадцать. Самый скверный возраст, особенно, если твоя жизнь дает много материала для сравнений. Вот о чем я постоянно себе напоминаю. Втайне.

Лео докладывает:

– Своего имени он не назвал.

– Так что же он сказал?

«Передай привет твоей мамочке от меня», – вот что он сказал. «Передай ей, что звонил Номер Девять».

Телефон больше не звонит. Обед, как обычно, все, как обычно, и не знай я эту семью, так решил бы, что это счастливая, хотя и тихая компашка.

В кровати за закрытой, но не запертой дверью можно без опаски признаться в очевидном.

– Я встревожен, – сообщаю я.

Полина говорит:

– А ты не тревожься.

Сразу же. Без запинки.

Но для меня это непросто. Как всегда. Я качаю головой и говорю:

– Я все думаю и думаю. Может быть, нам взять отпуск? Попутешествовать.

– Может быть, в следующем месяце?

– Может быть.

Она смотрит на меня. Смотрит и все.

– Что? – спрашиваю я. – Ты же все время только и говорила, чтобы мы отправились в круиз.

– У Лео занятия в школе.

– Лео может пожить у твоих. Или у моих.

Полина приподнимается и садится на кровати, разглядывая свои колени. Потом спрашивает:

– Знаешь, чего ты боишься?

– Нет, не знаю, – признаюсь я. – И не желаю знать.

Она как будто хочет что-то сказать. В любом случае это будет прямолинейно, честно, беспощадно – именно то, что мне сейчас требуется. Двадцать лет брака убедили меня, что моя жена сильна именно в том, в чем я слабее всего, и у меня не хватает гордости отвергать выпадающие порой минуты, когда она укрывает меня под своим крылышком.